Глава 21
Офис Кэрри Сандерс находился рядом со зданием психиатрической службы. На пластиковой табличке у двери значилось только ее имя – «доктор Сандерс», – и когда я постучал, мне открыла женщина лет тридцати пяти – тридцати шести, с короткими блондинистыми волосами и фигурой боксера легкого веса. На ней были черные деловые слаксы и темная футболка, позволявшая оценить четко вылепленные мышцы плеч и предплечий. Рост около пяти футов и семи дюймов, с немного землистым цветом лица. Скромный офис хозяйка использовала по максимуму: справа – три каталожных шкафчика, слева – книжные полки с медицинской литературой и картонные коробки для документов. На стенах – дипломы Военно-медицинского университета в Бетесде и Медицинского центра Уолтера Рида. Еще одна бумага подтверждала специализацию хозяйки кабинета в области психиатрии катастроф. На полу – практичный серый ковер. На письменном столе полный порядок и ничего лишнего. Около телефона одноразовый стаканчик из-под кофе и половинка рогалика.
– Перекусываю по мере возможности, – объяснила она, убирая остатки ленча. – Если проголодались, можно перехватить что-нибудь в столовой.
Я сказал, что все в порядке.
Она указала на пластиковый стул у стола и подождала, пока я сяду.
– Чем могу помочь, мистер Паркер?
– Если не ошибаюсь, вы занимаетесь изучением посттравматических расстройств.
– Верно.
– И особое внимание обращаете на самоубийства.
– На предотвращение самоубийств, – поправила она. – Позвольте спросить, кто вам рассказал обо мне?
Возможно, дело в моей врожденной антипатии к власти, особенно к власти, представленной военными, но я решил, что упоминать Роналда Стрейдира не стоит.
– Я бы предпочел не говорить. А что, есть какая-то проблема?
– Нет, просто любопытно. Частные детективы меня вниманием не балуют.
– Я заметил, что вы не спросили, в чем дело, когда мы разговаривали по телефону.
– Я навела справки. Репутация у вас та еще. Разве я могла отказаться от встречи с таким человеком.
– Моя репутация – раздутая сплетня. Не верьте всему, что пишут в газетах.
Она улыбнулась.
– В газетах я о вас не читала. Предпочитаю иметь дело с людьми.
– В этом мы с вами сходимся.
– Возможно, только в этом. Скажите, мистер Паркер, вы проходили курс терапии?
– Нет.
– Психотерапевтическое консультирование?
– Нет. Хотите предложить свои услуги?
– Как вы заметили, я занимаюсь посттравматическими расстройствами.
– И я кажусь вам подходящим кандидатом.
– Так вы не согласны? Мне известно, что случилось с вашими женой и ребенком. Это ужасно, такое почти невозможно вынести. Я говорю «почти», потому что служила своей стране в Ираке, и то, что я видела там, то, что пережила, изменило меня. Каждый день я сталкиваюсь с последствиями насилия. У меня, можно сказать, есть контекст, в который укладывается то, через что прошли вы и, может быть, все еще остаетесь в этом состоянии.
– Это так важно?
– Важно, если вы пришли поговорить о посттравматическом стрессе. То, что вы узнаете сегодня, будет зависеть от вашего понимания концепции. Это понимание может значительно расшириться, если вы соотнесете его со своим опытом, каким бы частным он ни был. Пока ясно?
Улыбка никуда не подевалась. Такая же снисходительно-покровительственная, но доброжелательная.
– Вполне.
– Хорошо. Мое исследование является частью военной программы, цель которой – помочь справиться с психологическими последствиями войны тем, кто воевал и был списан по инвалидности, и тем, кто ушел по причинам, не связанным с ранениями. Это один аспект исследования. Другой имеет отношение к предотвращению травмы. На данном этапе мы вводим программы эмоциональной устойчивости, рассчитанные на улучшение боевых показателей и минимизацию проблем психического здоровья, включая ПТСР, гнев, депрессию и самоубийства. Эти симптомы отмечаются заметно чаще при повторном участии в боевых действиях.
Не каждый перенесший травму солдат страдает боевым посттравматическим синдромом, точно так же, как в обычной гражданской жизни люди по-разному реагируют на, скажем, нападение, изнасилование, природную катастрофу или насильственную смерть любимого человека. Реакция на стресс, конечно, возникнет, но вовсе не обязательно в форме ПТСР. Психология, генетика, физическая форма, социальные факторы – все играет роль. У человека с крепкой структурой поддержки – семья, друзья, профессия – шансы на развитие ПТСР меньше, чем, например, у одиночки. С другой стороны, чем больше отсрочка в развитии ПТСР, тем острее оно может проявиться. При остром стрессе состояние начинает улучшаться через три-четыре месяца. При отсроченном этот период растягивается до десяти месяцев, и, следовательно, лечение проходит труднее. – Она помолчала. – Что ж, с лекционной частью покончено. Вопросы?
– Нет. Пока.
– Хорошо. Теперь вы готовы участвовать.
– А если нет?
– Тогда можете идти. Это обмен, мистер Паркер. Вам нужна моя помощь. Я готова предоставить ее, но только в обмен на что-то. В данном случае это ваша готовность сообщить, знакомы ли вам симптомы, которые я опишу. Отвечать можете в самых общих выражениях. Запись этого разговора храниться не будет. Если в какой-то момент в будущем вы сочтете возможным предложить более глубокое понимание того, через что вы прошли, я буду признательна. Не исключаю, что вам это пойдет на пользу и в терапевтическом плане. В любом случае мы возвращаемся к тому, что я сказала вначале. Вы пришли узнать о ПТСР. Это ваш шанс.
Признаюсь, она вызвала у меня восхищение. Я мог уйти, но тогда ничего бы не узнал, кроме того, что не стоит недооценивать женщин, которые похожи на боксеров, но это я понял задолго до встречи с Кэрри Сандерс.
– Ладно, давайте. – Я постарался сказать это так, чтобы согласие не прозвучало уступкой. Но, похоже, не очень преуспел.
– Различают три главные категории посттравматического стрессового расстройства. Первая включает в себя реминисценции, повторяющиеся переживания события, давшего толчок развитию расстройства или, что случается чаще и проявляется в менее острой форме, серии самопроизвольных, навязчивых мыслей, которые могут ощущаться как реминисценции, не будучи ими. Мы говорим о снах и неприятных воспоминаниях на одном уровне или выведении ассоциаций с событием из несоотносимых с ним ситуаций. Вы бы удивились, узнав, что многие солдаты терпеть не могут фейерверки. Я лично видела, как перенесшие психологическую травму люди падали на пол, когда захлопывалась дверь или ребенок стрелял из игрушечного ружья. На другом уровне переживание случившегося может быть настоящим, воспринимаемым до такой степени реально, что оно нарушает обыденное, повседневное функционирование человека.
В комнате наступила тишина. За окном пролетела птица, и ее тень метнулась по стене: невидимое существо, отделенное от нас стеклом и кирпичом, заставившее нас ощутить его присутствие.
– Реминисценции, навязчивые мысли, называйте, как хотите, – это было, – сказал я наконец.
– В острой форме?
– Да.
– Повторялись часто?
– Да.
– Что их вызывало?
– Кровь. Ребенок – девочка – на улице, с матерью или без. Самые обычные вещи. Стул. Лезвие. Реклама, связанная с кухней. Определенные, угловатые формы. Не знаю, почему. Со временем образы, вызывавшие проблемы, стали появляться реже.
– А сейчас?
– Случается, но редко. Кошмары бывают, но не часто.
– Как думаете, почему?
Я сознательно старался не делать слишком долгих пауз перед ответами, чтобы не дать Сандерс оснований предположить, будто она обнаружила некую перспективную разработку. Поверить в то, что меня преследовали образы жены и ребенка или что-то столь же мрачное, что-то, принявшее затем формы менее опасные, но столь же непознаваемые, я бы вряд ли смог, даже если бы проходил групповую терапию вместе с Гитлером, Наполеоном и Джимом Джонсом. Учитывая обстоятельства, я даже похвалил себя за то, что мой ответ на ее последний вопрос прозвучал почти мгновенно.
– Не знаю. Время?
– Оно исцеляет не все раны. Это миф.
– Может, к боли просто привыкаешь.
Она кивнула.
– Возможно, вам даже будет недоставать ее, когда она уйдет.
– Вы так думаете?
– Это не исключено, если она давала вам цель.
Другого ответа она не дождалась и, поняв, что его не будет, двинулась дальше.
– Симптомы избегания: оцепенение, отстраненность, социальная изоляция.
– Это когда не выходят из дома?
– Не настолько буквально. Человек просто держится подальше от людей и мест, которые ассоциируются с происшествием: бывших коллег, друзей, родных. Ему трудно о чем-то заботиться. Он может чувствовать, что смысл жизни утрачен, что у него нет будущего.
– Некоторая отстраненность была, – признался я. – Я не чувствовал себя частью обыденной жизни. Самой этой жизни не было. Был только хаос.
– А коллеги?
– Я избегал их, они избегали меня.
– Друзья?
Я подумал о ждущих меня в машине Ангеле и Луисе.
– Некоторые не хотели быть в стороне.
– Вы злились на них за это?
– Нет.
– Почему?
– Потому что они такие же, как я. Они разделяли мою цель.
– И что это за цель?
– Найти того, кто убил мою жену и ребенка. Найти и порвать на куски.
Ответы пошли быстрее. Я удивился, а потом даже рассердился на себя за то, что так легко позволил чужаку влезть мне в душу, но в этом было и какое-то удовольствие, как будто я избавлялся от чего-то. Может, я нарцисс, а может, слишком давно не был так откровенен с собой.
– Считали ли вы, что у вас есть будущее?
– Только ближайшее.
– И вы связывали его только с убийством того человека?
– Да.
Она слегка подалась вперед, и в ее глазах появились светлые блики. Сначала я удивился этому, а потом понял – это мое собственное лицо отражается в глубине ее зрачков.
– Симптом возбуждения. Трудности с концентрацией.
– Нет.
– Гиперреакция на неожиданный раздражитель.
– Вроде выстрела?
– Возможно.
– Нет, гиперреакции на выстрелы у меня не было.
– Гнев. Раздражительность.
– Да.
– Проблемы со сном.
– Да.
– Сверхнастороженность.
– Вполне оправданная. Моей смерти хотели многие.
– Физические симптомы: лихорадка, головные боли, головокружение.
– Нет. По крайней мере, ничего особенного.
Она откинулась на спинку стула. Мы почти закончили.
– Синдром выжившего.
– Да.
Да, постоянно.
Кэрри Сандерс вышла ненадолго и вернулась с двумя стаканчиками кофе. Достала из кармана несколько пакетиков с сахаром и заменителем сливок.
– Вы ведь и сами, без меня, все знаете, да? – Она положила в свой стаканчик столько сахара, что ложечка, наверное, могла бы стоять в ее стаканчике, даже если ее не придерживать.
– Да. Но вы ведь не первая.
Я отпил кофе. Крепкий, горький. Понятно, почему ей понадобилось столько сахара.
– Как вы сейчас?
– Сейчас в порядке.
– Обходитесь без лечения?
– Я знаю, как выпускать гнев. Это постоянный терапевтический процесс.
– Вы выслеживаете людей. И порой их убиваете.
Я не ответил, а вместо этого спросил:
– Где вы служили?
– В Багдаде. Я была в звании майора и приписана к оперативной группе «Железный конь» в лагере «Бум» в Бакубе.
– Лагерь «Бум»?
– Да. Там постоянно что-то взрывалось. Теперь его называют лагерь «Гэйб» – в память о сапере, Дэне Гэйбриэлсоне, погибшем в Бакубе в 2003 году. Когда я там оказалась, там почти ничего не было – ни водопровода, ни туалета, ничего. А когда уезжала, были ЖБК, водоснабжение для душевых и туалетов, новая электроподстанция, и там уже начинали тренировать иракскую национальную гвардию.
– ЖБК? – Я чувствовал себя так, словно слушаю кого-то, говорящего на пиджине.
– Жилые блоки-контейнеры. Для вас – большие коробки.
– Женщинам там, должно быть, нелегко приходилось.
– Нелегко. Война ведь изменилась. Раньше женщины-солдаты не жили и не воевали вместе с мужчинами, как сейчас. Перемены приносят и новые проблемы. Формально мы существуем отдельно от боевых частей и считаемся «приписанными» к ним, но, как ни крути, все равно воюем и так же, как мужчины, умираем. Может, не так много, как мужчин, но в Афганистане и Ираке погибло более сотни женщин и сотни были ранены. Однако ж нас все равно называют шлюхами и сучками. На нас нападают, нас унижают наши же мужчины. Во избежание изнасилования нам рекомендуют ходить по территории базы парами. Но я не жалею, что служила. Нисколько. А здесь я потому, что страна еще в долгу перед многими солдатами.
– Вы упомянули, что начинали в лагере «Бум». А потом?
– Потом меня перевели в лагерь «Боевой конь», а позже в Абу-Грейб – по программе реструктуризации тюрьмы.
– Позвольте спросить, что входило в ваши обязанности?
– Поначалу я работала с заключенными. Нам нужна была информация, а они, разумеется, были настроены враждебно, особенно после всего, что творилось там в первое время. Приходилось искать новые подходы, чтобы разговорить их.
– Когда вы говорите «новые подходы»…
– Вы же видели фотографии: унижения, пытки – постановочные и не постановочные. Понятно, что легче нам от всего этого не было. Да еще всякие идиоты с радиобеседами, с их шуточками, смехом и полным непониманием того, как это влияет. У иракцев появилась еще одна причина ненавидеть нас, и они отыгрывались на наших военных. Американские солдаты погибали из-за Абу-Грейба.
– Ложка дегтя…
– Все, что происходило там, происходило с ведома и разрешения высшего начальства; если не в деталях, то в главном.
– А потом прибыли вы с новым подходом.
– Я и другие. Девиз был простой: никаких пыток. Если человека пытать достаточно долго, он скажет вам все, что вы хотите. Все хотят одного – чтобы пытки прекратились.
Должно быть, она прочла что-то на моем лице, потому что остановилась и посмотрела пристальнее.
– С вами такое было?
Я промолчал.
– Расцениваю это, как «да». Хочу обратить ваше внимание на то, что даже умеренное давление – а под таковым я понимаю физическую боль, которая не вызывает страха смерти, – не проходит бесследно. На мой взгляд, перенесший пытку уже никогда не будет прежним. Человека как будто лишают чего-то, вырезают у него что-то, отнимают. Называйте это как угодно – душевное спокойствие, достоинство. Иногда, кажется, даже имя. Так или иначе, в краткосрочном плане пытка оказывает на личность глубоко дестабилизирующий эффект.
– А в долгосрочном?
– Ну… В вашем случае как давно это было?
– В последний раз?
– С вами такое не единожды случалось?
– Нет.
– Господи. Будь на вашем месте солдат, я бы обязательно позаботилась о том, чтобы он прошел курс интенсивной терапии.
– Вы меня ободрили. Но вернемся к вам…
– Отработав в Абу-Грейбе, я занялась консультированием и терапией. С самого начала стало ясно, с уровнями стресса есть проблемы, и они возрастают, если военные многократно инициируют передислокации, принудительное продление действительной военной службы и призывают резервистов. Я перешла в бригаду психиатрической помощи, работавшую в «зеленой зоне», но отвечавшую за две базы: «Острие» и «Боевой конь».
– «Острие»… Не там ли базируется Третий пехотный?
– Да, несколько бригад.
– А вы не встречали там кого-нибудь из подразделения «Страйкер»?
Она поставила стакан, и выражение ее лица изменилось.
– Вы для этого приехали? Поговорить о военнослужащих из подразделения «Страйкер Си»?
– Я не говорил о «Страйкер Си».
– Вам и не надо было.
Она ждала, что я продолжу.
– Насколько я могу судить, три бывших солдата из подразделения «Страйкер Си» покончили с собой. Один прихватил с собой жену. На мой взгляд, смахивает на кластерные самоубийства и, вероятно, вас это заинтересовало.
– Заинтересовало.
– Вы разговаривали с кем-либо из них до их смерти?
– Разговаривала со всеми. Но с Дэмиеном Пэтчетом только неофициально. Первым был Бретт Харлан. Посещал центр для ветеранов в Бангоре. Наркоман. Ему помогло, что рядом с центром для ветеранов действует программа по выдаче чистых игл.
Это у нее шутки такие? Я даже не понял.
– Что он вам рассказал?
– Это конфиденциальная информация.
– Он умер. Ему уже все равно.
– Я не буду раскрывать суть наших с ним разговоров, но он определенно страдал от посттравматического стрессового расстройства, хотя…
Она замолчала. Я ждал.
– У него был слуховой феномен, – неохотно добавила она.
– То есть Харлан слышал голоса.
– Диагностическим критериям по ПТСР это не соответствует. Пожалуй, ближе к шизофрении.
– Вы продолжили исследование?
– Он прервал курс лечения. А потом умер.
– Проблему спровоцировало какое-то специфическое событие?
Она отвела глаза.
– Ничего специфического, насколько я могу судить.
– Как вас понимать?
– У него были кошмары, проблемы со сном, но соотнести их с каким-то особенным событием он не мог. Это все, что я готова вам сказать.
– Что-то в его поведении указывало на намерение убить жену?
– Нет. Вы серьезно допускаете, что мы не вмешались бы, если бы допускали такой риск? Перестаньте.
– Возможно ли, что поведение всех трех определялось одной и той же причиной?
– Не уверена, что правильно вас поняла.
– Могло ли нечто произошедшее в Ираке привести к формированию… коллективной травмы?
Ее губы дрогнули в усмешке.
– Выдумываете психиатрические термины, а, мистер Паркер?
– Звучит подходяще. Другого объяснения тому, что я имею в виду, у меня нет.
– Неплохая попытка. Я дважды встречалась с Берни Крамером после его возвращения. Тогда симптомы проявлялись очень слабо и напоминали те, что наблюдались и у Бретта Харлана, но ни тот, ни другой о каком-либо общем для обоих травматическом эпизоде не упоминали. Крамер отказался продолжить лечение. После смерти Берни Крамера у меня была непродолжительная беседа с Дэмиеном Пэтчетом в рамках моего исследования. Ничего такого, что соответствовало бы вашим предположениям, он не говорил.
– Мистер Пэтчет не упоминал, что Дэмиена кто-то консультировал.
– Никто его не консультировал. Мы просто поговорили после похорон Крамера и потом встретились еще раз, но о терапии речи не было. Как я уже сказала, Дэмиен выглядел человеком хорошо адаптировавшимся. Единственное, что его беспокоило, это бессонница.
– Вы выписывали кому-нибудь из них какие-то лекарства?
– Это часть моей работы. Когда возникает необходимость… Я против того, чтобы люди с психическими проблемами накачивали себя медикаментами. Они всего лишь маскируют боль и никак не помогают в решении основной задачи.
– Но вы все же выписывали рецепты.
– Тразодон.
– Дэмиену Пэтчету?
– Нет, только Крамеру и Харлану. Дэмиену я рекомендовала обратиться к врачу, если его мучает бессонница.
– Но проблемы у него были не только со сном.
– Похоже, что нет. Не исключено, что смерть Крамера стала катализатором углубления проблем для самого Дэмиена. Сказать по правде, я никак не ожидала, что Дэмиен покончит с собой. На похоронах я подошла к нескольким бывшим товарищам Крамера и предложила помочь с организацией консультаций, если они сочтут это нужным.
– Консультировали бы вы сами?
– Да.
– Потому что это было в интересах вашего исследования.
Впервые за время разговора она рассердилась.
– Нет, потому что это помогло бы им. Это не какие-то научные опыты, мистер Паркер. Речь идет о спасении жизней.
– В случае с подразделением «Страйкер Си» ваша программа не сработала. – Я нарочно ее провоцировал, но сам не знал для чего. Наверное, отыгрывался за то, что открылся. В любом случае нужно было остановиться, и тут она сама мне помогла и встала, давая понять, что наше время истекло. Я тоже встал, поблагодарил за информацию и направился к двери.
Она уже открывала папки на столе, чтобы заняться работой, когда я обернулся:
– Э, последний вопрос.
– Да. – Она даже не подняла головы.
– Вы были на похоронах Дэмиена Пэтчета?
– Да. То есть я была в церкви, но не пошла на кладбище.
– Можно спросить, почему?
– Мне дали понять, что мне там делать нечего.
– Кто?
– Это не ваше дело.
– Джоэл Тобиас?
Ее рука на мгновение зависла над страницей.
– До свидания, мистер Паркер. И примите профессиональный совет, вам еще нужно поработать над своими проблемами. На вашем месте я бы поговорила о них с кем-нибудь еще. Но только не со мной.
– Понимать так, что видеть меня в вашей программе вы не желаете?
Теперь она подняла голову.
– Думаю, я изучила вас достаточно. Пожалуйста, закройте дверь, когда будете выходить.