День-ночь – сутки прочь. Ехал богатырь, ехал, и вот заехал в дремучие Муромские леса, благо они неподалеку от дома его и начинались.

А в лесах-то Муромских и сыро, и темно, и комаров видимо-невидимо, и кукушек слыхино-неслыхино. И мухоморы везде.

Про эти мухоморы отдельная история. Илья, он ведь как – если до чего охотник, то тут все, тушите лучины, сливайте воды, ловите младенцев. В смысле – ни уему, ни меры, ни краев не знает. Вот кашу он любит, к примеру, бобовую. Так может, если не остановить, сожрать столько, что опосля спать его Марьюшка-жена выгоняет в поле – дабы атмосфера в Карачарове была экологически чистой.

Или с брагой – это вообще беда. Пить ее, окаянную, Илья приспособился, еще когда на печи лежал. И в день мог выпивать до двадцати ушат. А то и поболе. Ну, а как на ноги встал, так вообще спасения никому не стало – хлещет и хлещет, льет и льет в себя, как в прорву бездонную.

И ведь что примечательно и даже обидно – не берет его брага. Ну ни капельки. Сидит, бывало, Илья за пиршественным столом, пьет с двух рук, с двух ковшей, и хоть бы что ему сделалось, только посмеивается. А вокруг все друзья-богатыри, купецкие гости, князья да бояре лежат вповалку, заблевав полы палисандровые, ковры хоросанские, скатерти камчовые, наряды атласные да панбархатные.

А уж окрестным мужикам какое разорение и приунылье от этой бражной страсти богатырской! Ходят по всей земле Муромской грустные, тверезые и от нечего делать землю пашут, дрова рубят и с женами спят. Зато жены ихние не нарадуются – в Муроме поленницы выше всех на Руси, и земля по шесть раз за неделю перепахана, и жены тоже… Ну вы поняли. За это Илье от бабского племени честь и хвала, а от мужеского… свирепое молчание, ибо критику Илья любит, но только конструктивную, а таковой в природе, как известно, не бывает.

Ну, так и с мухоморами у него страсть приключилась, причем уже в зрелом возрасте. Подсунул ему эту заразу кто-то из толерастных скандинавов, то ли Рагнар Волосатые Штаны, то ли Харальд Синие Зубы. Дело было опять же на пиру княжеском по случаю дружеского визита заморских гостей. Прибыли европейцы ко двору князя с предложением ввести на Руси свой обычай мужикам на мужиках жениться – с бабами красивыми в Европах, известное дело, туго, всех красавиц святая целибатная инквизиция на кострах посжигала от зависти, вот и пошла у них там мода на бородатых жениться. Князь из-за дипломатического политесу сразу посольство на три древнерусские буквы послать не мог, для блезиру устроил пир. Тут Илья и оскоромился.

У нас ведь мухоморы не едят, других грибов навалом, сморчков там или шампиньонов всяких, а европейцы, они, известное дело, завсегда всякую дрянь в рот тащат, то лягушек, то улиток, а то вот – мухоморы.

Сжевал Илья один грибок, другой – и увидел небо в алмазах, натурально. Хорошо ему сделалось, весело и даже очень. Берсеркеры варяжские зовут его на двор силой померяться, а ему не до забав богатырских. Сидит, ржет, аки Сивка-Бурка, и пузыри пускает.

Ну, с той поры так и повелось – как увидит Илья мухомор, так сразу в рот его – и айда ржать. Князь эту тему просек и всегда норовил так маршруты странствий богатырских составлять, чтобы через мухоморные места Илья не ездил, но вот нынче промашка вышла. Нынче не по княжеской милости, а сам-свой ехал Илья – и наехал на полянку заветную, всю мухоморами усыпанную.

Сходил тут Илья с богатырского коня, снимал шелом золоченый, откладывал щит, что на спор с царьградским базилевсом от ворот тамошних отодрал, булаву-кладенец с пояса снимал, на четвереньках потому что с булавой ползать несподручно, а стоя до грибов не достать, руки короткие получаются.

В общем, изготовился Илья и пошел зигзагом по полянке грибы собирать да прямо на ходу трескать – только писк за ушами стоял. Долго ли, коротко ли насыщался богатырь, вдруг глядь – избушка перед ним. Все чин-чинарем – к лесу передом, к Илье задом, подол задран, курьи ноги в сетчатых чулочках врозь стоят.

– Страмота! – сказал Илья избушке. – А ну поворотись, как положено! Мне недосук сейчас, потому что мухоморы!

Заскрипела избушка, поворотилась, и вышла на крылечко избушкина хозяйка Баба Яга – нос крючком, патлы торчком, нога костяная, юбка лубяная.

– Здравствуй, добрый молодец! – говорит, да лукаво так, с прищуром. – Чую, русским духом пахнет, тройным, одеколонистым. Откуда ж ты взялся, куда пусть держишь?

Доел Илья последний мухомор, выпрямился и честь по чести ответствует:

– И тебе не хворать, незнакомая старушка. Ты сперва меня в дом проводи, за стол усади, накорми, напои, спать уложи, а потом уже и спрашивай.

– Заходи, заходи, гостенек дорогой! – умильно так, приветливо отвечает Яга. – Сейчас скатерочку новую постелю, меню принесу…

Илья от такой радости – ну и от мухоморов, конечно, – заржал, как водится, но не тут-то было! Старуха вдруг козью морду скорчила да как рявкнет:

– Это я вот так, по-твоему, должна была тебя встретить, да?! Я, Баба Яга, Костяная Нога, я пестом путь проторяю, помелом след заметаю! А ну лезь на лопату да садись в печь, наркоман окаянный!

Заглянул Илья в избу, посмотрел на печь, вздохнул и развел измазанными в мухоморах руками.

– Я, бабусенька, на енту канитель никак не вмещусь. Чо поделать – шисят седьмой размер.

– Тьфу ты! – с досады Яга топнула ногой, а поскольку та была костяная, то пробила в сырой земле изрядную дыру. – Ну что за жизнь, а? Как у анаконды – жрешь раз в полгода…

– Так ты голодная, что ли, бабусенька? – Илья хоть и был замухоморен по самые брови, но догадливости не утратил. – Дык это дело поправимо. Есть у меня пряник заветный, ванильно-медовый, самим князем-батюшкой пожалованный. На, пожуй!

И выдал Илья Яге большой печатный пряник производства Тульского пряничного завода. У старухи, как она съестное увидала, ажно глаза загорелись, брови опалив! Схватила она пряник, впилась в него тремя единственными зубами и… завыла нечеловечьим голосом на весь лес, на всю болотину:

– А-а-а-а-а-а, штоб тебя приподняло да пришлепнуло што шемдесят шемь раш! Шубы мои, шубы, а-а-а-а-а!

– Что, бабусенька, шубы покрали? – участливо так спросил Илья. – Дык шубохранилище надо было строить!

– Да не покрали, а выпали от прянишка твоего! – заорала Яга. – Он у тебя шисто камень! Ну теперя дершишь! Ишбушка-ишбушка, утопи-ка ентого рушкого богатыря в болоте для нашала!

Ну, и пошла тут потеха. Избушка шепелявой ягинской речи не понимает, суетится, лапами машет, колготки порвала об корягу, прикручинилась, забралась по колено в воду и отказалась вылезать. Яга за помело взялась, да куда там – не достать.

– Вот так-то! – сказал старухе Илья, дабы примирить ее с реальностью. – Зато теперь на ярмарках можешь выступать, скороговорки всякие говорить на «ш». Например: «Сажала Саша «Мессершмитт» без шасси на шоссе». Кстати, не подскажешь, где это царство такое – три крестик девять?

– Шарштво?! – подпрыгнула на месте от негодования Яга. – Шарштво тебе надобно? Ишволь – штупай вшегда прямо, прямо и прямо. Как леш коншитша, увидишь горы Рипейшкие. Там шпрошишь, кашдый покашет!

– Ну спасибо тебе, бабуся, – поклонился до земли Илья. Сел он на верного коня, вытянул его плеточкой шелковой и поскакал прямо, дивясь про себя, какие в этот раз в Муромских лесах мухоморы забористые попались.