Глава 19
После городской суеты остров Рэйбендери казался неестественно безлюдным, притихшим. Через час после возвращения Глиннеса зазвенел телефон — на экране появилось лицо Маручи.
«Я думал, ты уехала с фаншерами», — Глиннес напрасно пытался придать голосу шутливый оттенок.
«Нет-нет, только не я! — Маруча изрядно нервничала. — Джанно уехал, чтобы переждать, пока не уляжется суматоха. Ты не представляешь себе, какие угрозы, какие обвинения, какие унижения нам пришлось вытерпеть! Нам не давали передышки, и Джанно решил, что лучше всего никому не попадаться на глаза».
«Так он не записался в фаншеры?»
«Нет, что ты! Сын мой, ты всегда все воспринимаешь буквально! Неужели ты не понимаешь, что человек может интересоваться идеей, не становясь ее фанатичным приверженцем?»
Глиннес признал приписываемые ему недостатки: «Как долго Акадий намерен оставаться в Сианской долине?»
«Я считаю, что он должен вернуться тотчас же. Там невозможно вести нормальное существование! Кроме того, его жизнь в опасности — самым буквальным образом. Ночью треваньи пытались его зарезать — ты слышал?»
«Слышал, что у него хотели отнять большие деньги».
Маруча повысила голос: «Тебе не пристало так говорить даже в шутку. Бедный Джанно! Чего только ему не пришлось перенести! А он всегда так хорошо к тебе относился!»
«Я против него ничего не имею».
«Но теперь ты должен что-то для него сделать. Я хочу, чтобы ты привез его из этой ужасной долины».
«Это еще зачем? Какой смысл мне туда ехать? Если он хочет вернуться домой, что ему мешает?»
«Ты неправ! Ты не представляешь себе, в каком он состоянии. Он всего боится, ни на что не может решиться! Никогда его таким не видела».
«Может быть, он просто хочет отдохнуть — побыть в отпуске, так сказать».
«О каком отпуске может идти речь? Всем известно, что треваньи замышляют кровавую расправу».
«Гм. Не думаю, чтобы до этого дошло».
«Очень хорошо. Если ты не поможешь, мне придется ехать самой».
«Ехать куда? Зачем?»
«Поеду в лагерь фаншеров и потребую, чтобы Джанно немедленно возвращался!»
«Черт знает что! Ну ладно. Что, если он откажется меня слушаться?»
«Сделай все, что можешь».
Глиннес долетел аэробусом до Циркании, горного городка, где пришлось нанять ветхий экраноплан — другого средства добраться до Сианской долины не было. Арендный договор предусматривал использование услуг водителя — болтливого седого бородача в синем тюрбане. Бородач правил драндулетом так, будто погонял нерадивое животное. Вместо того, чтобы плавно скользить на воздушной подушке, дряхлый аппарат временами скреб юбкой по земле, после чего внезапно подскакивал метров на десять в воздух и спускался по крутой дуге, предоставляя Глиннесу захватывающую дух, но кратковременную возможность обозревать окрестности. Через несколько минут Глиннес обратил внимание на два лучевых ружья, пристегнутых к свободному переднему сиденью. Его заинтересовало их назначение.
«Нынче в наших краях приходится держать ухо востро, — сокрушенно пояснил водитель. — Дожили, что называется!»
Глиннесу окружающий пейзаж казался не тревожнее мирных перспектив острова Рэйбендери. Редкими купами росли горные помандеры — облачка рыжевато-розового тумана, насаженные на серебристые пальцеобразные стволы. Вдоль хребта выстроились сине-зеленые полосы фиалов. Когда аппарат поднимался выше, открывались широкие безлюдные равнины, разделенные пологими грядами бледнеющих к горизонту холмов.
«Не вижу признаков опасности», — поделился впечатлением Глиннес.
«Если вы не фаншер, вас скорее всего не тронут, — признал бородач. — Но бродить в одиночку не советую: табор треваньев всего в двух-трех километрах отсюда, а они налетают на чужаков, как осы из потревоженного гнезда. Кроме того, треваньи пьют ракх, действующий на нервы и не способствующий дружелюбию».
Долина начинала сужаться, с обеих сторон поднимались крутые горные склоны. По ровно-зеленым лугам в средней части долины блуждала спокойная река, густо окаймленная сомбарильями, помандерами и деодарами.
Глиннес спросил: «Это уже долина Изумрудных Призраков?»
«Можно сказать и так. Здесь, в рощах, хоронят безродных треваньев — тех, у кого нет фамильных склепов. Собственно священная долина дальше, за лагерем фаншеров. Его уже видно. Предприимчивые люди, спору нет — только вот… что они предпринимают? Сами-то они знают?»
Экраноплан приземлился в лагере, охваченном суматошным возбуждением. По берегу реки несколькими рядами теснились сотни палаток, на лугу строились какие-то сооружения из пенобетона.
Найти Акадия оказалось очень просто. Ментор сидел за столом в тени раскидистого глипта и что-то деловито строчил в толстых тетрадях. Глиннеса он приветствовал без удивления и не особенно радушно.
«Мне поручено привести вас в чувство, — сообщил Глиннес. — Маруча желает, чтобы вы вернулись на Роркин Нос».
«Вернусь, когда это будет целесообразно, — напряженно-размеренным тоном ответствовал Акадий. — В последнее время лагерная жизнь действует на меня успокаивающе… Хотя должен заметить, что здесь мои познания и опыт не пользуются большим спросом. Я ожидал, что ко мне будут приходить за мудрым советом и целительным напутствием. Вместо этого мне поручили делать какие-то пустяковые расчеты». Ментор пренебрежительно указал ладонью на стол: «Мое содержание, видите ли, связано с расходами, а посему я должен выполнять кропотливую работу, никого другого не привлекающую». Акадий неприязненно покосился на ближайшую группу палаток: «Каждый бредит грандиозными проектами. Директив и провозглашений больше, чем туалетной бумаги».
«А я-то думал, что тридцати миллионов с лихвой хватит на содержание одного философа с самыми скромными потребностями», — обронил Глиннес.
Акадий обратил к нему взор, полный усталой укоризны: «Неужели ты не понимаешь, что проклятая история с выкупом уничтожила мою карьеру? Моя честность, моя репутация поставлены под сомнение, я никогда больше не смогу выполнять обязанности ментора».
«Вы достаточно обеспечены и без тридцати миллионов, — пожал плечами Глиннес. — Что мне сказать матери?»
«Скажи ей, что я скучаю и перенапрягаюсь, но что здесь, по меньшей мере, не приходится выслушивать беспочвенные обвинения. Ты, вероятно, хотел бы повидать Глэя?»
«Нет. Зачем эти бетонные сооружения?»
«Предпочитаю ничего не знать — так будет лучше для всех», — с каменным лицом заявил ментор.
«Призраки вам не попадались?»
«Представь себе, ни одного еще не видел, хотя, с другой стороны, не искал с ними встречи. Могилы треваньев — на другом берегу, а святилище Птицы Смерти — в полутора километрах выше по течению, за рощей деодаров. Я бегло осмотрел окрестности и просто очарован. Вдохновляющие, возвышающие места, невозможно отрицать — треваньи их недостойны».
«Как кормят у фаншеров?» — догадался спросить Глиннес.
Акадий скорчил кислую мину: «Вознамерившись разгадать сокровенные тайны мироздания, они не умеют даже гренки поджарить как следует. Каждый день одно и то же: каша-размазня и салат из перезрелой зелени. Бутылку вина днем с огнем не сыщешь…» Оседлав любимого конька, ментор говорил несколько минут. Упомянув о беззаветной преданности фаншеров предельно наивным идеалам, Акадий уделил особое внимание их аскетическим привычкам, осудив самоограничение как проявление неосознанной жестокости. Вспомнив о тридцати миллионах, он вспыхнул от гнева, захлопнув тетради трясущимися руками, но в то же время проявил достойную жалости тягу к состраданию и пониманию: «Ты же сам видел посыльного, ты ему объяснил, как ко мне проехать! Разве это не свидетельство моей невиновности?»
«Никто еще не просил меня давать показания. А ваш знакомый, Риль Шерматц? Где он был, когда вы передавали деньги?»
«Оставался внутри и, наверное, не видел, как я вручил портфель. В высшей степени странный тип, этот Шерматц! В нем есть что-то неуловимое, изворотливое, как ртуть».
Глиннес собрался уходить: «Пойдемте. Здесь вы ничего не добьетесь. Если хотите держаться в тени, остановитесь у меня на Рэйбендери, поживите недельку-другую».
Акадий потянул себя за подбородок: «Если уж на то пошло, почему нет?» Открыв тетрадь, он презрительно перелистал ее: «Что фаншеры понимают во вкусе, в интуиции, в изысканных манерах? Заставили меня подводить балансы!» Ментор встал: «Покинем сие неприглядное стойбище. Фаншерада потеряла всякую привлекательность. Невозможно объять необъятное. Сколько бы глупцов не собралось вместе, ума у них не прибавится».
«Вот и хорошо, пойдемте, — кивнул Глиннес. — Вам что-нибудь нужно взять с собой? Например, тридцать миллионов?»
«Шутка хороша один раз! — возмутился Акадий. — Нет, мне нечего с собой взять — зато я оставлю кое-что на память». Ментор капризно заполнил итоговую графу тетради сложными уравнениями, понятными только знатокам высшей математики, накинул на плечи плащ и гордо заявил: «Я готов!»
Экраноплан спустился по долине Изумрудных Призраков и, когда уже наступал авнесс, прибыл в Цирканию. Акадий и Глиннес остановились переночевать на сельском постоялом дворе.
В полночь Глиннес проснулся, разбуженный возбужденными голосами. Несколько минут слышались торопливые шаги и какая-то возня. Выглянув в окно, он увидел только безлюдную улицу, залитую звездным светом. «Напились и безобразничают», — подумал Глиннес и забрался в постель.
Наутро они узнали, чем объяснялся ночной переполох. Справляя священные обряды, к наступлению темноты треваньи разгорячились чрезвычайно. Они ходили босиком по горящим углям, скакали и кувыркались, исполняя традиционные «страстные танцы», их «гротески» (юродивые провидцы) вдыхали дым тлеющих корней байчи, изрыгая предсказания судьбы великой расы треваньев. Бойцы отвечали безумными воплями и улюлюканьем. В какой-то момент воинственное возбуждение потребовало немедленного выхода — треваньи понеслись упругими прыжками через озаренные звездами холмы и напали на лагерь фаншеров.
Нельзя сказать, что фаншеры не были готовы к такому повороту событий. Они применили лучевые ружья с безжалостной эффективностью — скачущие треваньи превращались на бегу в изумленные статуи, окруженные нимбами голубых искр. Взбешенные бойцы, ожидавшие застать палаточный городок врасплох, опешили. Первая, самая воодушевленная волна атакующих бесславно рассыпалась по долине судорожно корчащимися телами. Скоро ни о какой битве не могло быть и речи — бегство оставшихся в живых треваньев дикостью и быстротой не уступало атаке. Фаншеры наблюдали за повальным отступлением противника в мрачном молчании. Они победили, но они же и проиграли. Фаншераде не суждено было возродиться — запятнавшись кровью, учение утратило критическое преимущество непорочности. На рассвете брезгливым сектантам предстояло заняться погребением обожженных трупов.
Акадий и Глиннес беспрепятственно вернулись на Рэйбендери, но халатное отношение Глиннеса к домашнему хозяйству бесконечно раздражало ментора, и еще не наступил вечер, как он решил вернуться в усадьбу на мысу Роркин Нос.
Глиннес позвонил Маруче. Настроение его матери успело измениться — теперь перспектива возвращения Акадия ее тревожила и огорчала: «Здесь такая суматоха, и все из-за какой-то чепухи. У меня голова идет кругом! Лорд Дженсифер требует, чтобы Джанно тотчас же с ним связался. Он звонил несколько раз и не проявляет ни малейшего сочувствия к нашему положению».
У Акадия, до сих пор как-то сдерживавшего накопившуюся обиду, настойчивость Дженсифера вызвала взрыв негодования: «А! Его сиятельство изволит требовать, чтобы я тотчас же с ним связался! Не смею ни в чем отказать его сиятельству. Он у меня попляшет! Ты помнишь его номер?»
Глиннес набрал номер усадьбы Дженсифера. Лицо аристократа не замедлило появиться на экране. «Насколько я понимаю, вы хотели поговорить с Джанно Акадием», — сказал Глиннес.
«Совершенно верно! — кивнул Дженсифер. — Где он?»
Акадий подошел к аппарату: «Я здесь — и почему бы мне здесь не быть? Насколько я помню, ни у меня к вам, ни у вас ко мне не было никаких срочных дел. Тем не менее, вы непрестанно названиваете и не даете покоя моей жене!»
«Не горячитесь, любезнейший! — приподнял голову лорд Дженсифер, выпятив нижнюю губу. — Вопрос о тридцати миллионах озолей требует срочного обсуждения».
«С какой стати я должен обсуждать его с вами, даже если он требует обсуждения? — возмутился ментор. — Вам-то нечего терять — вы не заложник и не платили выкуп».
«Я — секретарь Совета лордов, и уполномочен произвести расследование».
«В любом случае мне не нравится ваш тон, — пожал плечами Акадий. — Я изложил свою позицию ясно и понятно, мне больше нечего добавить. Обсуждение закончено».
Лорд Дженсифер немного помолчал, после чего суховато произнес: «Боюсь, что у вас нет выбора».
«Я вас не понимаю, — ледяным тоном отозвался ментор. — Что вы имеете в виду?»
«Все очень просто. Объявлено, что Сагмондо Бандолио будет выдан Покровом главному констеблю Филидиче в Вельгене. Несомненно, старментера заставят назвать сообщников».
«Ну и что? Пусть называет, сколько хочет. При чем тут я?»
Дженсифер чуть наклонил голову к плечу: «Кто-то предоставлял Бандолио информацию — кто-то, знакомый со всеми конфиденциальными подробностями наследственных и финансовых взаимоотношений местной аристократии. Информатор разделит судьбу Бандолио».
«Заслуженно!»
«Мне остается сказать одно: если вы припомните какие-либо обстоятельства, полезные для следствия — даже самые, на первый взгляд, незначительные — обращайтесь ко мне в любое время дня и ночи. За исключением, разумеется, свадебной ночи, — аристократ позволил себе благосклонно усмехнуться. — Через неделю мне предстоит выполнить счастливую обязанность и стать супругом новой леди Дженсифер».
Последнее замечание пробудило в менторе профессиональное любопытство: «Кто удостоится чести назваться «леди Дженсифер»?»
Полузакрыв глаза, лорд придал физиономии выражение блаженного сосредоточения: «О, моя невеста — особа несравненной красоты, олицетворение грации и добродетели. Я недостоин такого дара судьбы. Речь идет о бывшей шерли «Танчинаров», Дюиссане Дроссет. Ее отца убили в недавней битве, и она обратилась ко мне за утешением».
Акадий сухо подвел итог: «Таким образом, сегодняшний день принес нам по меньшей мере одну приятную неожиданность».
Экран потемнел — от физиономии лорда Дженсифера осталось только размытое послесвечение.
Тем временем в Сианской долине воцарилось обманчивое спокойствие. Легендарные луга блистали великолепием, как никогда. Наступили исключительно погожие дни — прозрачный воздух, подобно хрустальной линзе, усиливал и подчеркивал тончайшие оттенки цветов. Звуки, тоже необычно отчетливые, казались, однако, робкими и приглушенными — возможно, возле священных рощ люди невольно понижали голос и старались не шуметь. По ночам редкие огни горели неярким усталым светом, а тихие обрывки бесед таяли без отголосков в темноте. Благодаря набегу треваньев стало явным то, что многие подозревали ранее — а именно, что фаншерам предстояло столкнуться с упорным сопротивлением самых различных слоев населения. Чтобы победить, им нужно было набраться решимости, закалиться духом и телом — теперь или никогда! Несколько приверженцев секты внезапно покинули палаточный городок — их больше не видели.
Ярость разгоралась в великом таборе треваньев, как подспудно тлеющий пожар, в любую минуту готовый вспыхнуть бушующим пламенем. Если кто-то и призывал к умеренности, его голос тонул в оглушительном шуме барабанов, рогов и нарвунов — гнусавых бронзовых змеевиков с широкими раструбами. По ночам бойцы прыгали через костры и резали себя ножами, чтобы добыть кровь для обрядов. Прибывали кланы со всех концов Мерланка, даже из Окунивы и с Дальневосточных берегов, многие везли с собой лучевое оружие. Ежеминутно откупоривали бочонки ракха — жгучей сивухи, побуждавшей воинов приносить страшные клятвы под грохот барабанов и пронзительное гудение нарвунов и рожков.
На третий день после ночного набега, рано утром, в великом таборе появился наряд полиции, сопровождавший главного констебля Филидиче. Тот посоветовал треваньям вести себя разумно и объявил, что уполномочен применять любые средства, необходимые для поддержания порядка.
В толпе треваньев раздались протестующие крики: фаншеры осквернили святую землю, где блуждают призраки предков!
Филидиче повысил голос: «Ваше негодование понятно и обоснованно. Я намерен предъявить фаншерам соответствующие возражения. Тем не менее, каковы бы ни были результаты переговоров, вы обязаны сохранять спокойствие. Дальнейшее насилие недопустимо. Могу ли я на вас рассчитывать?»
Треваньи молчали.
Главный констебль повторил требование и снова не получил никаких гарантий. «Судите сами, — сказал Филидиче. — Если вы откажетесь прислушаться к голосу разума, соблюдение законов будет обеспечено в принудительном порядке. Я вас предупредил!»
Вернувшись к аэротранспортеру, Филидиче и его эскорт уже через пять минут приземлились за холмом, в долине Изумрудных Призраков.
Навстречу главному констеблю вышел Джуниус Фарфан. Предтеча интеллектуальной революции исхудал пуще прежнего — костюм висел на нем глубокими складками, лицо хищно заострилось. Молча выслушав начальника полиции, Фарфан холодно ответил: «Мы трудились несколько месяцев, никому не причиняя неудобств. Мы уважаем неприкосновенность гробниц. Треваньи могут беспрепятственно посещать Сианскую долину. Требования треваньев противоречат здравому смыслу — мы относимся к ним с пониманием, но отказываемся покинуть нашу землю».
Главный констебль Филидиче, полный бледный человек с водянисто-голубыми глазами, был олицетворением сдержанности, приличествовавшей его должности, но перед лицом самоубийственного упрямства обеих сторон даже его терпение начинало истощаться. «Будь по-вашему! — сказал он. — Я предупредил треваньев о недопустимости насилия, о том же предупреждаю и вас».
Джуниус Фарфан скромно опустил голову: «Мы не нападали и не собираемся нападать на треваньев. Но мы готовы защищаться».
Филидиче позволил себе саркастически улыбнуться: «За холмом — разъяренная толпа матерых головорезов. Если мы им позволим, они с радостью изрубят вас на куски, всех до единого. Я настоятельно рекомендую найти другое решение земельного вопроса. Что побудило вас, в первую очередь, устроить штаб-квартиру именно здесь?»
«Эта земля никому не принадлежит, мы ее заняли по праву первопоселенцев. Вы можете предложить другую территорию взамен?»
«Конечно, нет. Более того, я вообще не вижу причины устраивать лагерь и начинать строительство целого комплекса сооружений. Почему бы вам просто-напросто не разойтись по домам? Таким образом проблема отпадет сама собой».
Джуниус Фарфан улыбнулся: «Ваша идеологическая предвзятость очевидна».
«В уважении полезных традиций, сложившихся веками, нет никакой предвзятости. Оно диктуется здравым смыслом».
Фарфан только пожал плечами, не пытаясь опровергать неопровержимое. Полиция начала патрулировать холмы, разделявшие великий табор и лагерь фаншеров.
Прошел день. С наступлением авнесса разразилась гроза. Не меньше часа сиреневые огненные зигзаги впивались в темные склоны холмов. Фаншеры вышли из палаток, чтобы полюбоваться редким зрелищем. Треваньи содрогались — в их представлении гроза была дурным предзнаменованием: Урманк, Убийца Убийц, стоял подбоченившись на облаках, без разбора сплевывая, как шелуху от семечек, души треваньев и триллей. Напившись ракхом, однако, бойцы собрались с духом, вооружились, побратались на прощание и в полночь разошлись, чтобы осуществить свой замысел — напасть в сумерках перед рассветом. Треваньи крадучись рассыпались по рощам деодаров и по холмам, далеко обходя полицейские патрули, вооруженные приборами ночного видения.
Несмотря на все ухищрения, им не удалось избежать засады, уготованной фаншерами. Предрассветная тишина огласилась проклятиями и воплями. В темных ложбинах сверкали вспышки лучевых ружей, на гребнях холмов силуэты схватившихся насмерть фигур плясали, как нелепый театр теней на фоне бледнеющего неба. Треваньи шипели, изрыгая страшные угрозы, и гортанно стонали от боли — фаншеры сражались, сохраняя гробовое молчание. Прозвучали полицейские горны. Размахивая черно-серым правительственным флагом, блюстители порядка двинулись к месту сражения. Треваньи, осознавшие наконец, что их противники не боятся ни боли, ни смерти, дрогнули. Фаншеры преследовали их с неутомимостью демонов судьбы.
Заливались горны, громкоговорители приказывали дерущимся немедленно бросить оружие. С полицией обошлись бесцеремонно — констеблей разогнали прикладами и пинками, черно-серый флаг разорвали и втоптали в грязь. Начальник патруля вызвал Цирканию. Главный констебль Филидиче, разбуженный ни свет ни заря и уже крепко недолюбливавший фаншераду, приказал ополчению — роте вооруженных триллей-добровольцев из окрестных деревень — выступить и навести порядок.
Когда ополчение прибыло в долину Изумрудных Призраков, уже давно взошло солнце. Местные жители презирали треваньев, но привыкли к ним и воспринимали их существование как должное. Фанатики-фаншеры представляли для них загадку, выходившую за пределы повседневного опыта и, следовательно, враждебную. Оправившись от панического страха, треваньи бросились вслед за теснившими фаншеров ополченцами — последними, подпрыгивая на ходу, с холмов бежали музыканты треваньев, визгливо дувшие в рожки и наполнявшие долину диким радостным гиканьем.
Фаншеры отступили под прикрытие рощи деодаров. Навстречу ополчению вышли только Джуниус Фарфан и несколько его ассистентов. Проповедники коллективного индивидуализма уже не надеялись на победу — всесильное правительство выступило на стороне врага. Капитан ополченцев вышел вперед и приказал фаншерам освободить долину.
«На каком основании?» — спросил Фарфан.
«Ваше присутствие провоцирует беспорядки».
«Наше присутствие законно».
«При всем при том оно создает трения, ранее не существовавшие. Законность — практическое, а не абстрактное понятие, законностью нельзя злоупотреблять. Находясь в долине Изумрудных Призраков, вы злоупотребляете правами в ущерб другим. Я вынужден настаивать на выполнении приказа».
Джуниус Фарфан посовещался с товарищами. Плача навзрыд — погибла его мечта — он повернулся, чтобы обратиться к фаншерам, ждавшим указаний в тени деодаров. Увидев спину ненавистного идеолога святотатцев, кто-то из одурманенных ракхом треваньев не удержался — брошенный нож вонзился Фарфану под затылок. Из рощи деодаров прозвучал нестройный стонущий хор удивления невероятной подлостью мира. Широко раскрыв глаза от ужаса, фаншеры бросились на треваньев, на ополченцев — на все, что попадалось под руку. Ополченцы, не желая умирать из-за чужой склоки, побросали оружие и задали стрекача. Сцепившись мертвой хваткой, треваньи и фаншеры катались по земле, горячечно уничтожая друг друга.
В конце концов, подчиняясь некоему таинственному инстинкту взаимопонимания, оставшиеся в живых расползлись и разошлись. Треваньи вернулись за холмы, в причитающий табор. Фаншеры, побродив по опустевшему палаточному городку, двинулись гуськом вниз по долине. Фаншераде пришел конец. История свершилась.
Много месяцев спустя всемогущий коннатиг, беседуя с одним из министров, вспомнил о битве в долине Изумрудных Призраков: «Я был поблизости, меня ставили в известность. Трагическое стечение обстоятельств».
«Не было возможности предотвратить или остановить столкновение?»
Коннатиг пожал плечами: «Разумеется, я мог бы вызвать Покров. Но предыдущая попытка принуждения в сходной ситуации — помните бунт тамаршистов на Рамнотисе? — не дала результатов. Больное общество подобно человеку, страдающему несварением желудка. Облегчение наступает, когда система прочищается».
«И все же — сколько людей заплатили жизнью за катарсис?»
Коннатиг сделал жест, одновременно выражавший сожаление и демонстрировавший неизбежность: «Меня радует веселье в пивной, на постоялом дворе, в портовой таверне. Я странствую по мирам Аластора и всюду нахожу людей, с моей точки зрения достойных восхищения — проницательных, утонченных, искусных. Люблю таких людей. Пять триллионов человек, и каждый — мир в себе, уникальный, незаменимый… Иногда я встречаю людей, достойных ненависти. Смотрю им в лица и вижу коварство, жестокость, разложение. А потом думаю: они тоже — полезные компоненты всеобщего механизма, они служат образцами, в сравнении с которыми добродетель измеряет самое себя. Жизнь без контраста — как пища без соли… Будучи коннатигом, однако, я обязан мыслить в терминах долгосрочной политики. Тогда я представляю себе некоего суммарного, обобщенного человека с лицом, составленным из пяти триллионов лиц. К этому абстрактному человеку я не испытываю никаких чувств. Так я смотрел на вещи, когда назревала и началась битва в долине Изумрудных Призраков. Фаншерада была обречена изначально — трудно вообразить себе человека более неприспособленного к действительности, чем Джуниус Фарфан! Конечно, некоторые его последователи выжили, но фаншеров как таковых больше нет и не будет. Одни переселятся в другие миры. Иные — немногие — станут старментерами. Самые упрямые до конца своих дней не изменят принципам фаншерады, и с ними умрет их дело. Но каждый, кто участвовал в движении, будет помнить великую мечту, будет знать, что он не такой, как бесчисленные толпы, никогда не стремившиеся к славе и потому неспособные познать всю глубину трагедии, имя которой — жизнь человека».
