Глава 16
Разгромив «Карпунов», «Танчинары» оказали себе плохую услугу. Так как их казну захватили Сагмондо Бандолио и его головорезы, команда осталась без средств. При этом ввиду их несомненного успеха казначею Перинде не удавалось договориться о проведении матчей с «тысячными» или «двухтысячными» клубами. А на то, чтобы бросить вызов спортсменам «десятитысячного» класса, денег не было.
Через неделю после матча с «Карпунами» «Танчинары» собрались на острове Рэйбендери, и Перинда разъяснил печальное положение вещей: «С нами согласились играть только три команды, причем ни одна не рискнет честью шерли меньше, чем за десять тысяч озолей. Еще проблема: у нас теперь нет шерли. Дюиссана, видите ли, привлекла внимание некоего лорда — в чем и состояла, естественно, цель ее участия в играх. Теперь ни она, ни Тамми не желают и слышать о возможности публичного обнажения ее драгоценной шкуры».
«Туда ей и дорога! — заявил Лучо. — Дюиссане всегда было плевать на хуссейд».
«Само собой, — отозвался Воехота. — Она из табора. Ты когда-нибудь видел, чтобы треваньи играли в хуссейд? Удивительно, что она вызвалась с нами выступать. Исключительный случай».
«У треваньев свои игры», — заметил Гильвег.
«Например: «Кто кому перережет глотку?»», — подхватил Глиннес.
«Или: «Кто скорей обчистит трилля?»»
«Или: «Мерлинг, мерлинг, чей труп сегодня на ужин?»»
«А еще: «Что плохо лежало, то пропало»!»
Перинда усмехнулся: «Шерль мы всегда сумеем найти. Но где найдешь деньги?»
Глиннес нехотя выдавил: «Если бы я был уверен, что деньги не пропадут, я бы внес в казну тысяч пять».
Воехота почесал в затылке: «Я наскребу тысячу, так или иначе».
«Это уже шесть тысяч, — кивнул Перинда. — Я тоже вложу тысячу — точнее, займу у отца… Кто еще? Желающих пустить деньги на ветер больше нет? Давайте, раскошеливайтесь, чемпионы-голодранцы, не держитесь за карманы, все равно дырявые!»
Еще через две недели «Танчинары» встретились с «Океанскими канчедами» на огромном стадионе Океанского острова. Победителям причитались двадцать пять тысяч озолей — пятнадцать тысяч от проигравшей команды и десять тысяч от устроителей матча, продававших билеты. Новой шерлью «Танчинаров» стала Сахарисса Симоне, девушка из горного поселка Фал-Лал, приятная, наивная и хорошенькая, хотя не вполне одаренная невыразимым «сашео». Кроме того, многие сомневались в ее девственности, но никто не хотел поднимать этот вопрос. «Давайте все с ней переспим по очереди, и поставим точку ко всеобщему удовлетворению», — ворчал Воехота.
По той или иной причине «Танчинары» играли вяло и несобранно, допустив ряд непростительных оплошностей. «Канчеды» победили в трех раундах подряд. Тридцать пять тысяч зрителей имели возможность созерцать во всех деталях обнаженное — и вероятно целомудренное — тело Сахариссы. В итоге сумма сбережений Глиннеса сократилась до трех с чем-то тысяч озолей. Ошеломленный и подавленный, он вернулся на Рэйбендери, бросился в старое плетеное кресло на веранде и провел вечер, уставившись на отражение острова Амбаля в мутно-зеркальной воде плеса. До чего он докатился — хаос и разорение! Обнищавшие «Танчинары» унижены и вот-вот разбредутся кто куда. О том, чтобы выкупить Амбаль, и думать не приходилось. Дюиссана, вызывавшая в нем любопытство и странное возбуждение, тешила честолюбие, вращаясь в аристократических кругах. Глиннес, ранее не испытывавший к ней слишком теплых чувств, теперь готов был взорваться от одной мысли о Дюиссане в объятиях другого мужчины.
Через два дня после фиаско на Океанском острове Глиннес прибыл в Вельген на пароме, чтобы найти покупателя двадцати мешкам превосходных рэйбендерийских мускатных яблок, и скоро заключил сделку. До отправления парома в обратный рейс оставалось больше часа, и Глиннес зашел перекусить в небольшой ресторан, помещавшийся наполовину во внутреннем помещении и наполовину в тени беседки, увитой фульгериями. Запивая бутерброд с сыром кружкой пива, он обозревал вельгенских горожан, спешивших по делам… Вот прошла стайка фаншеров-ортодоксов — серьезные, бдительные молодые люди с почти военной выправкой, сурово устремившие взоры вдаль, чтобы показать, как они поглощены величественными идеями и знамениями грядущего… А вот идет ментор Акадий — спешит, наклонив голову против ветра, придерживая руками развевающиеся полы фаншерского серого пиджака… Подождав, пока ментор не подошел ближе, Глиннес позвал его: «Акадий! Присядьте, отдохните, опрокиньте кружку пива!»
Акадий остановился — так, будто наткнулся на невидимое препятствие. Вглядываясь в тень, чтобы понять, кто его зовет, ментор пару раз обернулся через плечо и поспешно скользнул в кресло рядом с Глиннесом. Лицо его подергивалось нервной гримасой, голос звучал резко и напряженно: «Кажется, отвязались — надеюсь, что так».
«Кто? — Глиннес посмотрел вдоль улицы туда, откуда появился Акадий. — Кто от вас отвязался?»
На прямой вопрос ментор всегда отвечал уклончиво: «Нужно было отказаться от поручения — сколько беспокойств, сколько волнений! Пять тысяч озолей, подумаешь! Обезумевшие от жадности треваньи наступают мне на пятки и ждут малейшей неосторожности. Курам на смех! Пусть заберут свои тридцать миллионов и мои несчастные пять тысяч впридачу, пусть изготовят на эти деньги самую дорогую во Вселенной затычку себе в задницу, чтоб благодарное человечество восхищенно любовалось и прищелкивало языками!»
«Другими словами, вы собрали выкуп — тридцать миллионов озолей», — догадался Глиннес.
Акадий досадливо кивнул: «Уверяю тебя, это не настоящие деньги — то есть, из них я могу потратить только пять тысяч, мои комиссионные. Остальное — пачки разрисованной бумаги». Ментор раздраженно ткнул кулаком небольшой черный портфель с серебристой застежкой: «Тридцать миллионов. Бесполезная макулатура!»
«Бесполезная — для вас».
«Разумеется, — Акадий снова оглянулся. — К сожалению, абстрактная символика доступна не всем — точнее выражаясь, в процессе мышления разные люди используют разные символы. То, что в моем представлении олицетворяет дым и огонь, страх и боль, у некоторых вызывает совсем иные ассоциации, среди которых преобладают дворцы, космические яхты, ароматные фимиамы и запретные наслаждения».
«Короче говоря, вы боитесь, что деньги у вас украдут?»
Подвижный ум Акадия не позволял останавливаться на подтверждении очевидных выводов: «Сознаешь ли ты масштабы злоключений, уготованных человеку, присвоившему, растратившему или не сумевшему сохранить — что в данном случае равноценно — тридцать миллионов, принадлежащие Сагмондо Бандолио? Дальнейшее нетрудно предсказать. Бандолио: «Джанно Акадий, будьте добры предъявить доверенные вам тридцать миллионов озолей». Акадий: «Взывая к вашей доблести и уповая на ваше долготерпение, вынужден сообщить, что упомянутой вами суммы у меня нет». Бандолио… увы! Воображение отказывает. Возможности превосходят любые разумные представления! Последует ли холодный приказ? Приступ ярости? Презрительный смех?»
«Если вас в самом деле ограбят, — заметил Глиннес, — по меньшей мере вы сможете удовлетворить любопытство».
Акадий признал справедливость иронии лишь мимолетным укоризненным взглядом: «Если бы я знал наверняка, кого и чего следует опасаться, кого избегать, чего не делать…» Ментор не закончил.
«Вам что-нибудь фактически грозит? Или просто нервы шалят?»
«Нервы-то шалят, спору нет, но таково мое повседневное состояние. Я ненавижу неудобства, я в ужасе от одной мысли о боли, я отказываюсь признать даже отдаленную перспективу смерти. А теперь все эти обстоятельства нависли надо мной подобно глыбе, готовой обвалиться в любой момент».
«Тридцать миллионов — впечатляющая сумма, — не без сожаления произнес Глиннес. — Все мои проблемы могли бы решить жалкие двадцать тысяч озолей».
Акадий протянул Глиннесу портфель: «Пожалуйста! Возьми сколько тебе нужно и сам объясняй недостачу Бандолио… Нет, что это я?» Ментор снова прижал драгоценный саквояж: «У меня нет такой возможности».
«Я чего-то не понимаю, — признался Глиннес. — Если большие деньги не дают вам покоя, почему бы просто не положить их в банк? Вот, например, в двадцати шагах от нас — Вельгенский банк».
Акадий вздохнул: «Если бы все было так просто… Мне поручено хранить деньги наготове и передать их посыльному Бандолио из рук в руки по первому требованию. Таковы инструкции».
«Когда же явится посыльный?»
Акадий устремил взор к побегам фульгерии, вьющимся под куполом беседки: «Через пять минут? Через пять дней? Через пять недель? Хотел бы я знать!»
«Надежность такого метода передачи наличных сомнительна, — заметил Глиннес. — Старментерам, однако, виднее, какая система расчетов отвечает их интересам. Не нужно так волноваться. Подумайте лучше о том, сколько забавных историй о своих перипетиях вы сможете рассказать, когда все это кончится!»
«Не могу думать ни о чем, кроме сиюминутной угрозы, — жаловался Акадий. — Такое чувство, будто у меня на коленях не портфель, а раскаленная наковальня».
«Скажите прямо — чего вы боитесь?»
Даже в самом взвинченном состоянии Акадий неспособен был удержаться от аналитических поучений: «Озолей страстно жаждут три соперничающие категории людей: фаншеры, стремящиеся приобрести землю, оборудование, информацию и энергию, представители благородного сословия, нуждающиеся в обновлении катастрофически иссякающих источников доходов, и треваньи, алчные от природы. Только что я обнаружил, что за мной украдкой увязались двое треваньев».
«Само по себе это еще ни о чем не говорит», — возразил Глиннес.
«У страха глаза велики, конечно, но в моем положении простительно подозревать всех и каждого, — ментор поднялся на ноги. — Ты возвращаешься на Рэйбендери? Почему бы тебе не составить мне компанию?»
Они прошли к причалу, и белая моторная лодка Акадия понеслась на восток по Внутренней заводи. Проскользнув между Шелковыми островами, они промчались по Рипильскому плесу мимо Зауркаша и выплыли на Флехарийский плес, где описывал крутые виражи, вздымая каскады брызг, черно-лиловый спортивный катер.
«Кстати о треваньях, — заметил Глиннес. — Узнаете особу, развлекающуюся с лордом Дженсифером?»
«А как же!» — Акадий предусмотрительно припрятал черный портфель под сиденьем на корме.
С рычанием повертевшись волчком, чтобы создать высокую круговую волну, катер взлетел на ней, как на трамплине, с шумом шлепнулся в воду, устремившись наперерез лодке Акадия, и скоро поравнялся с ней. Втихомолку выругавшись, Акадий выключил пульсор — лодка проплыла еще немного по инерции и выжидающе остановилась. Катер Дженсифера тоже замедлился и оказался борт о борт с лодкой. Скучающая, насупившаяся Дюиссана в очаровательно-воздушном светло-голубом платье безразлично покосилась на встречных, но никак их не приветствовала. Аристократ, напротив, был в самом жизнерадостном настроении: «Куда вы спешите, сломя голову, в такой прекрасный день — и почему смотрите исподлобья, будто вас поймали на месте преступления? Никак собрались пострелять уток в заказнике лорда Милфреда?» (Дженсифер шаловливо намекал на общеизвестную в Низинах бесконечную тяжбу, уже вошедшую в поговорку.) «Ни дать ни взять пара грабителей!»
Акадий отвечал самым обходительным тоном: «Боюсь, что, несмотря на прекрасную погоду, у нас более серьезные намерения».
Дженсифер беззаботно махнул рукой, будто удивляясь, как можно придавать значение его болтовне: «Как продвигаются дела со сбором выкупа?»
«Последний взнос получен сегодня утром», — натянуто ответил ментор, явно не желавший продолжать разговор на неприятную тему. Но бестактный Дженсифер не унимался: «Подайте нищему лорду пару миллионов, что вам стоит? Бандолио даже не поморщится».
«С удовольствием отдам все тридцать, — чуть поклонился Акадий, — если вы возьмете на себя сведение счетов со старментерами».
«Нет уж, благодарю покорно! — Дженсифер заглянул в лодку Акадия. — Так вы действительно возите деньги с собой? Ага, вот они! Подумать только, валяются под скамейкой, как ранец нерадивого школьника! Вам известно, что лодки иногда тонут? Что вы скажете неумолимому Сагмондо, если деньги пропадут?»
Голос Акадия дрогнул от раздражения: «Маловероятный поворот событий».
«Несомненно, несомненно. Вот видите, Дюиссана скучает, ее не интересуют несметные богатства. Представьте себе, она отказывается посетить мою усадьбу! Сколько я не пытаюсь соблазнить ее роскошью, изяществом обстановки — ни в какую. Треванья с головы до ног. Дичится, как пугливая птичка! Так у вас не найдется лишний миллион озолей? Полмиллиона? Паршивые сто тысяч?»
Вооружившись терпением, Акадий улыбался и отрицательно качал головой. Попрощавшись взмахом руки, лорд Дженсифер потянул на себя рукоятку дросселя — сверкающий серебристыми обводами лиловый катер рванулся вперед, описал пенистую дугу и умчался к общинному выгону префектуры, почти заслонявшему мысом северную протоку Флехарийского плеса.
Акадий и Глиннес продолжили путь тихим ходом. Согласившись зайти на чашку чая, ментор причалил к острову Рэйбендери, но никак не мог успокоиться и все время ерзал в кресле на веранде, то всматриваясь в глубину Ильфийской протоки, то тревожно обозревая Амбальский плес, то пытаясь разглядеть, что происходит за вереницей помандеров у поворота в Фарванский рукав. Покачивая высокими листьями-полотнищами, помандеры нервировали Акадия — ему чудилось, что кто-то пробирается в зарослях.
Глиннес принес бутыль старого доброго вина, чтобы как-то успокоить паникующего ментора — и преуспел настолько, что Акадий стал собираться домой, когда солнечный день уже сменился бледным авнессом.
Уходя, ментор обернулся: «Ты не откажешься меня проводить? Честно говоря, мне все еще не по себе».
Глиннес согласился эскортировать Акадия, следуя за ним в своей лодке, но ментор продолжал стоять, поглаживая подбородок с показной нерешительностью: «Может быть, лучше было бы позвонить Маруче и сказать, что мы возвращаемся. Ты мог бы спросить ее также, не заметила ли она сегодня что-нибудь необычное — любое нарушение порядка вещей может послужить предупреждением».
«Как хотите», — Глиннес зашел внутрь, чтобы позвонить матери. Действительно, Маруча была рада узнать, что Акадий возвращается домой целый и невредимый. Необычные обстоятельства? Нет, она не замечала ничего подозрительного. Пожалуй, вокруг усадьбы сегодня было больше лодок, чем обычно — или одна и та же лодка то и дело проплывала мимо. Маруча не обращала особого внимания.
Когда Глиннес спустился с веранды, Акадий сидел на конце причала и неприязненно поглядывал на заросли в устье Фарванского рукава. Ментор отправился домой в белой моторной лодке. Глиннес, не отставая, конвоировал его до самой Млатозвонной заводи — ясной, спокойной и пустынной в приглушенных розовато-лиловых лучах заката. Как только Акадий безопасно пришвартовался, Глиннес развернул свою лодку и вернулся на Рэйбендери.
Уже с причала он услышал колокольчик телефона. Звонил Акадий, его лицо светилось мрачным торжеством: «Я так и знал! Их было четверо — ждали за навесом, где начинается причал. Явно треваньи, масками этого не скроешь». Акадий затягивал повествование, чтобы добиться драматического эффекта.
«Скажите прямо: что случилось?» — с нетерпением спросил Глиннес.
«Чего следовало ожидать, то и случилось, — обиженно отрезал Акадий. — Повалив меня на землю, грабители схватили портфель и скрылись на лодках».
«Так. Значит, тридцать миллионов — мерлингу под хвост».
«Ха-ха! Ничего подобного! Похищен черный портфель, набитый грязной травой. Сломав замок, Дроссеты будут весьма разочарованы, уверяю тебя. Именно Дроссеты — я опознал старшего сына, он бегает вперевалку. Да и гетмана трудно не узнать».
«Их было четверо — я не ослышался?»
Акадий трагически улыбнулся: «Личность в маске, караулившая поодаль, отличалась хрупкостью телосложения».
«Понятно. Где же деньги?»
«В том-то и дело. Деньги в коробке для наживки у тебя на причале. Да, да, я их туда положил! Чувствовал, что готовится западня. Как видишь, мои опасения оправдались. Прежде всего спустись на причал и убедись, что за тобой никто не следит. Возьми из коробки завернутый в фольгу пакет и отнеси домой, а я завтра за ним заеду».
Разглядывая физиономию ментора, Глиннес разозлился: «Что же получается? Теперь я несу ответственность за ваши проклятые деньги? Я не хочу, чтобы мне перерезали глотку — не больше вашего. Боюсь, вам придется мне заплатить. Охрана денег — профессиональная услуга».
Акадий немедленно забыл о подозрениях и тревогах: «Какая чепуха! Тебе ничто не угрожает! Никто даже не догадывается, где спрятаны деньги…»
«Надежда добыть большие деньги необычайно способствует развитию сообразительности. Не забывайте также, что нас сегодня видели вместе».
Акадий неуверенно рассмеялся: «Ты перевозбужден и преувеличиваешь. Тем не менее, если тебе так спокойнее, возьми пистолет и устройся там, где удобно сторожить деньги. Разумная предосторожность. Бдительность не помешает нам обоим».
Пока Глиннес запинался, не находя слов, чтобы выразить возмущение, Акадий попрощался ободряющим жестом и выключил экран.
Глиннес вскочил на ноги и быстро прошелся по комнате взад и вперед. Потом, согласно рекомендации Акадия, он взял пистолет и спустился на причал. Кругом блестели спокойные воды. Обойдя дом, он внимательно осмотрел окрестности и даже заглянул за кусты терновника. Насколько он мог судить, кроме него, на острове Рэйбендери никого не было.
Содержимое коробки для наживки вызывало у него непреодолимое любопытство. Глиннес вернулся на причал и открыл крышку коробки. Действительно, внутри лежал пакет, завернутый в металлическую фольгу. Глиннес вынул пакет и, поколебавшись пару секунд, отнес его домой. Как выглядят тридцать миллионов озолей? Почему не удовлетворить безобидную любознательность? Развернув пакет, Глиннес обнаружил толстую пачку старых журналов. Некоторое время он стоял, как громом пораженный, потом бросился к телефону, но сразу передумал. Если Акадий знал о подлоге, Глиннесу пришлось бы выслушивать сухие, непереносимо язвительные замечания. С другой стороны, если Акадий не подозревал о подмене денег, ужасная весть его просто убила бы. Выяснение происшедшего можно было отложить до утра.
Глиннес завернул журналы в фольгу и положил пакет обратно в коробку для наживки, после чего заварил чаю, налил себе чашку, вынес ее на веранду и присел в старое кресло, глядя на широкий плес и задумчиво прихлебывая чай. Скоро на Низины спустилась ночь — небо горело, плотно усеянное яркими звездами. Глиннес решил, что Акадий сам подменил деньги макулатурой, оставив ее в коробке для наживки… в качестве наживки. Типичный для изощренного ментора трюк, основанный на игре слов и философской символике…
Встревоженный плеском воды, Глиннес повернул голову. Мерлинг? Нет — со стороны Ильфийской протоки медленно и тихо подплывала лодка. Быстро перепрыгнув через перила веранды, Глиннес затаился в глубокой тени у ствола сомбарильи.
Ветра не было — вода отражала звезды, как полированный лунный камень. Прищурившись, Глиннес пытался что-нибудь разглядеть. Скоро ему удалось различить силуэт ничем не примечательного челнока с одинокой тонкой фигурой. Акадий возвращался за озолями? Нет — Глиннес почувствовал странный укол в груди. Он хотел было выйти из тени, но сдержался и отступил назад.
Лодка бесшумно причалила, фигура накинула петлю швартова на тумбу. Озаренная звездным светом, она тихо поднялась по тропе и остановилась у веранды. «Глиннес, Глиннес!» — позвала она приглушенно и таинственно, как ночная птица.
Глиннес ждал. Дюиссана постояла в нерешительности, опустив плечи, потом прошла по веранде и заглянула внутрь, в темную комнату: «Глиннес!»
Глиннес медленно вышел из тени: «Я здесь». Дюиссана шла навстречу: «Ты ожидал меня увидеть?»
«По правде говоря, нет», — признался Глиннес.
«Знаешь, почему я пришла?»
Глиннес медленно покачал головой: «Нет, но я боюсь».
Дюиссана беззвучно рассмеялась: «Чего ты боишься?»
«Однажды ты уже оставила меня на съедение мерлингам».
«Ты смерти боишься? — Дюиссана приблизилась на шаг. — Зачем? Я ничего не боюсь. На мягких крыльях ночи большая черная птица уносит наши призраки в Сианскую долину, и там мы вечно странствуем в покое».
«От тех, кого сожрали мерлинги, даже призраков не остается. Кстати, где твой отец и твои братья? Подкрадываются к дому из лесу?»
«Нет. Если б они знали, что я здесь, мне бы не поздоровилось».
Глиннес потребовал: «Пойдем посмотрим, что делается за домом».
Дюиссана не возражала. Выйдя с девушкой на луг, Глиннес убедился — настолько, насколько позволяли зрение и слух — в том, что других незваных гостей на острове не было.
«Слушай! — сказала Дюиссана. — Древесные сверчки…»
Глиннес слегка кивнул: «Слышу. В лесу никого нет».
«Значит, ты мне веришь?»
«В чем? Ты сказала, что на острове нет твоих братьев и отца — больше ничего. В это я верю, потому что сам их не вижу».
«Пойдем внутрь».
Заходя в дом, Глиннес включил свет. Дюиссана сбросила накидку. На ней были только сандалии и легкое полупрозрачное платье. Ей негде было спрятать оружие.
«Сегодня я каталась на катере с лордом Дженсифером, — сказала она, — увидела тебя и решила сюда придти».
«Почему?» — спросил Глиннес, не слишком озадаченный, но и не слишком убежденный в справедливости своих догадок.
Дюиссана положила руки ему на плечи: «Помнишь островок, где я так на тебя злилась?»
«Прекрасно помню».
«Ты слишком чувствительный. Я хотела, чтобы ты был смелее, ждала, чтобы ты посмеялся надо мной и крепко меня обнял! Я бы сразу растаяла».
«Надо сказать, ты неплохо притворялась. Насколько я помню, ты обозвала меня «мерзавцем», «неряхой» и «обжорой». Трудно было сомневаться в том, что ты меня ненавидишь».
«У меня никогда не было к тебе никакой ненависти, никогда! Ты же знаешь — я своевольная, нелюдимая, долго чураюсь… Смотри! — она подняла к нему лицо. — Разве я тебе не нравлюсь?»
«Нравишься, конечно, и всегда нравилась».
«Тогда обними меня, поцелуй меня».
Глиннес отвернулся, прислушался. Шелестящая перекличка древесных сверчков в Рэйбендерийском лесу не прекращалась. Он снова взглянул на близкое, тянущееся к нему лицо — лицо, переливающееся необычными страстями, не поддающимися определению и потому внушавшими тревогу. Никогда еще, ни у кого он не видел такого взгляда. Глиннес вздохнул: трудно любить девушку, полностью недостойную доверия. Но не любить ее было просто невозможно!
Наклонив голову, он поцеловал Дюиссану — и ощутил головокружительное опьянение, непохожее ни на один прежний поцелуй. От Дюиссаны исходил аромат душистых трав, лимонного цвета и, едва заметно, дыма походного костра. Сердце Глиннеса бешено билось. Он знал уже, что пути назад нет и не будет. Если Дюиссана пришла, чтобы околдовать его, она преуспела — он не может без нее жить, ему всегда будет ее не хватать.
Но что делала Дюиссана? Откуда-то из-под воротника она достала таблетку в форме сердечка. Глиннес узнал кауч — зелье любовников. Дрожащими пальцами Дюиссана разломила таблетку пополам и отдала половину Глиннесу. «Никогда не пробовала кауч, — тихо сообщила она. — Никогда не хотела никого любить. Налей бокал вина».
Глиннес вынул из стенного шкафа бутыль зеленого вина и налил полный бокал. Выйдя на веранду, он посмотрел вниз, на воду. В сонной зеркальной глади плеса дрожали еле различимые круги, расходившиеся от нырнувшего где-то мерлинга.
«Что ты ожидал увидеть?» — тихо спросила Дюиссана.
«Полдюжины Дроссетов, — отозвался Глиннес, — с огненными глазами и ножами в зубах».
«Глиннес, — серьезно сказала Дюиссана. — Клянусь: никто, кроме тебя, не знает, что я здесь. Неужели ты не понимаешь, как треваньи относятся к потере девственности? Меня не пощадили бы — и тебя тоже».
Глиннес вернулся в комнату с бокалом вина. Дюиссана приоткрыла рот: «Как это делают любовники?»
Глиннес положил кауч на кончик ее языка — Дюиссана проглотила таблетку вместе с вином: «Теперь ты».
Глиннес тоже приоткрыл рот, и Дюиссана положила ему на язык половину таблетки в форме сердечка. «Может быть, это кауч, — подумал Глиннес. — А может быть, она подменила его снотворным или ядом». Придерживая таблетку зубами, он отпил вина из бокала и, разжав зубы, выронил таблетку в оставшееся вино, после чего поставил бокал в настенный шкафчик и вернулся к Дюиссане. Та выскользнула из полупрозрачного одеяния и стояла перед ним, грациозная и нагая — никогда еще Глиннесу не приходилось созерцать столь восхитительное зрелище. Он поверил наконец, что отец и братья Дюиссаны не окружают дом, крадучись перебегая из тени в тень. Подойдя к девушке, он снова поцеловал ее — та расстегнула ему рубашку. Освободившись от одежды, он поднял ее, перенес на кровать и уже склонился над ней, но Дюиссана поднялась на колени и прижала его голову к своей груди. Он слышал, как часто и тяжело билось ее сердце, и уже не сомневался в искренности ее чувств. Дюиссана прошептала: «Я была жестока, но все это прошло. С этих пор я буду жить только для того, чтобы тебе было лучше, чтобы ты стал счастливейшим из людей — ты никогда не пожалеешь».
«Ты собираешься жить со мной здесь, на Рэйбендери?» — озадаченно и осторожно спросил Глиннес.
«Отец меня убьет, — вздохнула Дюиссана. — Ты не можешь представить себе, как он тебя ненавидит… Убежим на далекую планету и будем жить, как аристократы. Можно купить космическую яхту и странствовать среди звезд, мерцающих, как цветные блестки праздничной пудры».
Глиннес смеялся: «Прекрасные мечты. Где мы возьмем деньги?»
«Никаких проблем — тридцати миллионов хватит на все».
Глиннес печально покачал головой: «Уверен, что Акадий будет возражать».
«Как Акадий нас остановит? Сегодня вечером отец и братья его ограбили — и нашли в портфеле мусор. Но сегодня днем, в лодке, деньги у него были, а он заезжал только к тебе, больше никуда. Он оставил здесь деньги, разве не так?» — Дюиссана искала глазами в глазах Глиннеса.
Глиннес улыбнулся: «Верно, Акадий оставил пакет у меня в коробке для наживки». Он больше не мог ждать и побудил Дюиссану лечь на кровать.
Они еще лежали, обнявшись — Дюиссана восторженно смотрела вверх, Глиннесу в глаза: «Ты увезешь меня с Труллиона, далеко-далеко? Я так хочу быть богатой!»
Глиннес поцеловал ее в нос. «Тсс! — прошептал он. — Будь довольна тем, что у нас есть, здесь и сейчас…»
Она не соглашалась: «Обещай мне, обещай, что сделаешь так, как я хочу».
«Не могу, — сказал Глиннес. — Остров Рэйбендери — все, что у меня есть».
Дюиссана встревожилась: «А пакет в коробке для наживки?»
«Тоже мусор. Акадий всех одурачил. Или ктото подменил деньги еще до того, как он выехал из Вельгена».
Дюиссана напряглась: «Что это значит? В коробке нет денег?»
«Насколько мне известно, там старые журналы, не стоящие ломаного озоля».
Дюиссана застонала. Стон поднимался, становился громче, превратился в скорбное завывание — Дюиссана даром потеряла драгоценную девственность. Вырвавшись из объятий Глиннеса, она выбежала из комнаты и вихрем спустилась на причал. Открыв коробку для наживки, Дюиссана вынула пакет и лихорадочно разорвала фольгу. При виде макулатуры она издала вопль, полный мучительной тоски. Глиннес стоял в дверном проеме и смотрел — огорченный, печальный, даже мрачный, но вовсе не удивленный. Дюиссана любила его — как умела.
Позабыв о наготе, девушка пробежала по причалу и хотела спрыгнуть в лодку, но поторопилась, не удержалась на ногах и с криком плюхнулась в воду. Голос ее сразу превратился в неразборчивое бульканье.
Глиннес выбежал на причал и спустился в лодку. Бледные очертания девушки угадывались совсем рядом — дальше, чем он доставал рукой, перегнувшись через борт. В звездном свете он видел искаженное ужасом лицо — Дюиссана не умела плавать. В трех метрах за ней появился маслянисто-черный гребень головы мерлинга с отливающими серебром глазами-блюдцами. Глиннес хрипло, отчаянно закричал, изо всех сил протягивая руку Дюиссане. Чуть высунувшись из воды, мерлинг подплыл поближе и схватил Дюиссану за щиколотку. Глиннес прыгнул на мерлинга, ударив кулаком куда-то между серебристыми глазами и повредив костяшки пальцев. Мерлинг слегка опешил. Дюиссана вцепилась в Глиннеса железной хваткой утопающей и, пытаясь взобраться наверх, обхватила ему шею ногами. Глиннес наглотался воды, оторвал от себя девушку, вдохнул наконец воздуха, толкнул ее к лодке — и почувствовал, как его тянет за лодыжку холодный хватательный плавник. Глиннес переживал кошмар, с детства преследовавший каждого на Труллионе — его тащили под воду, еще живого, чтобы слопать под окнами родного дома. Глиннес лягался, как сумасшедший, пару раз угодив пяткой мерлингу в пасть, перевернулся на спину, снова на живот — и вырвался. Дюиссана обнимала сваю под причалом, задыхаясь от бесшумного истерического плача. Барахтаясь, Глиннес добрался до лесенки на конце причала, перебежал по причалу в лодку и вытащил Дюиссану, перевалив ее через борт. Обессиленные, они лежали в лодке, часто дыша и разинув рты, как две выброшенные на берег рыбы.
Что-то стукнулось о днище лодки — мерлинг был раздосадован. Глиннес вспомнил, что голодные мерлинги нередко переворачивали лодки со спящими людьми. Пошатываясь, он выбрался на причал, втащил за собой дрожащую горе-соблазнительницу и повел ее к дому по озаренной звездами тропе.
Дюиссана стояла посреди комнаты, безмолвная и несчастная, пока Глиннес наливал два стаканчика оланчийского рома. Погруженная в невеселые мысли, девушка безразлично пригубила ром. Глиннес вытер ее насухо полотенцем, сам тоже вытерся, и отвел ее к кровати. Дюиссана начала плакать. Глиннес гладил ее по голове, целовал ей щеки и лоб. В конце концов она согрелась и расслабилась. Кауч еще пьянил ее, мысль о темной неподвижной воде пугала — она становилась отзывчивее, и любовники снова обнялись.
Рано утром Дюиссана вскочила с постели и, не говоря ни слова, быстро надела тонкое платье и сандалии. Глиннес наблюдал за происходящим бесстрастно и вяло, будто глядя в перевернутый бинокль. Когда Дюиссана подобрала накидку и бросила ее на плечи, Глиннес приподнялся на вытянутых руках: «Ты куда?»
Дюиссана мельком покосилась на него — выражение ее лица удержало Глиннеса от дальнейших расспросов. Поднявшись с кровати, он обернул вокруг пояса парай. Дюиссана уже вышла. Глиннес спустился за ней по тропе на причал, пытаясь придумать слова, звучащие не слишком неискренне и в то же время не слишком раздражительно.
Дюиссана вступила в лодку, бросила ничего не значащий взгляд через плечо и уехала. Глиннес стоял, провожая глазами удаляющуюся лодку — ум его, смутно разгоряченный, пытался найти выход из тупика. Что заставляло Дюиссану вести себя нарочито бесчувственно? Она сама пришла к нему — он ничего не обещал и не предлагал… Глиннес понял свою ошибку. Следовало смотреть на вещи с точки зрения треваньев. Он унизил Дюиссану, нанес ей невыносимое оскорбление. Он принял дар неизмеримой ценности и ничего не дал взамен — не говоря уже о надежде разбогатеть, побудившей девушку приехать в первую очередь. Черствый, бессердечный, малодушный, он посмеялся над ней, оставил ее с носом.
Вообразив происходящее глазами треваньев, Глиннес вынужден был сделать и другие, более угрожающие выводы. Он был не просто Глиннесом Хульденом, похотливым обжорой-триллем — он олицетворял мрачную силу судьбы, враждебный дух космоса, с которым героически боролись треваньи. Беззаботно-забывчивые трилли легко мирились с невзгодами — то, чего не хватало сегодня, могло появиться завтра. Тем временем о невзгодах проще было не вспоминать, жизнь сама по себе была источником удовольствия. Для треваньев каждое событие было знамением, требовавшим всестороннего изучения — чтобы не становиться бессильной жертвой обстоятельств, нужно было предвидеть их влияние и последствия. Мир треваньев, как мозаика, состоял из множества сопряженных, но четко разграниченных элементов. Каждое преимущество, любая удача воспринимались как личные победы, служили поводом для торжества и похвальбы, тогда как любой проигрыш и каждая неудача, самая ничтожная, рассматривались как поражения, глубоко уязвлявшие самолюбие. Таким образом, Дюиссана потерпела психологическую катастрофу в результате его, Глиннеса, действий и бездействия — несмотря на то, что, согласно понятиям триллей, он всего лишь принял безвозмездно предложенный дар.
С тяжелым сердцем Глиннес повернулся, собираясь подняться на веранду, и чуть не запнулся о пресловутую коробку для наживки. Смутное подозрение заставило его нагнуться, открыть коробку и заглянуть внутрь. Все, как прежде — в коробке лежала завернутая в фольгу пачка макулатуры. Глиннес вынул старые журналы, покопался в прелой мякине и опилках — пальцы нащупали пакет в толстой прозрачной оболочке. Расчистив опилки, Глиннес увидел черно-розовые сертификаты Аласторского банка. Изобретательный Акадий рассчитывал, что, обнаружив подмену, никто не стал бы искать деньги в том же месте. Глиннес подумал минуту-другую, взял завернутый в фольгу пакет и выбросил журналы в мусорный ящик, после чего, обернув деньги фольгой, положил их обратно в коробку, но не под опилками, а сверху. Едва закончив приготовления, он услышал шипение воды, выталкиваемой пульсором.
Из Фарванского рукава выруливала белая моторная лодка с двумя пассажирами — Акадием и Глэем. Лодка подплыла к причалу, Глиннес принял швартов и накинул петлю на тумбу.
Акадий и Глэй поднялись на причал. «Доброе утро!» — шутливо-многозначительным тоном произнес ментор. Критически осмотрев Глиннеса с головы до ног, он заметил: «Ты какой-то бледный».
«Плохо спал, — пожаловался Глиннес. — Все о деньгах беспокоился».
«С ними все в порядке, я надеюсь?» — с деланной бодростью поинтересовался Акадий.
«Дюиссана Дроссет заглянула в коробку, — Глиннес лукаво почесал в затылке, — но почему-то оставила пакет».
«Дюиссана! Откуда она знала, где искать?»
«Она спросила, где деньги. Я сказал, что вы оставили пакет в коробке на причале. Дюиссана утверждает, что в ней пачка старых журналов — и больше ничего».
Акадий рассмеялся: «Неплохо придумано, а? Я спрятал деньги там, где никому и в голову не придет их искать». Ментор подошел к коробке, вынул завернутый в фольгу пакет, бросил его на причал и засунул руку в опилки. Его лицо застыло: «Деньги пропали!»
«Подумать только! — удивился Глиннес. — Трудно поверить: Дюиссана Дроссет, оказывается, воровка!»
Акадий его почти не слышал. Голосом, срывающимся от страха, он кричал: «Говори — где деньги? Бандолио не знает жалости, меня разорвут на куски… Где деньги?! Дюиссана их забрала? Куда?»
Глиннес решил, что шутка зашла слишком далеко, и пнул сверток, блестевший фольгой на причале: «А это что?»
Акадий бросился к пакету, разорвал фольгу и обернулся к Глиннесу — раздраженно, но с благодарностью: «И не стыдно тебе? Я и так уже, как на иголках!»
Глиннес ухмыльнулся: «Ну, а теперь что вы сделаете с деньгами?»
«Не знаю. Жду дальнейших указаний».
Глиннес повернулся к брату: «Ты все еще фаншерствуешь, как я вижу?»
«Естественно».
«Как насчет вашей штаб-квартиры или центрального института — как его там?»
«Мы заняли ничейную территорию в верховьях Карбаша — дальше от побережья, чем хотелось бы, но не слишком далеко».
«Верховья Карбаша? Где-то там, кажется, Сианская долина?»
«Рядом».
«Странное место вы себе выбрали!» — заметил Глиннес.
«Странное — почему же? — отозвался Глэй. — Земля ничего не стоит и никем не занята».
«Никем — кроме Птицы Смерти и бесчисленных призраков треваньев».
«Мы их не потревожим, они нас тоже. Иллюзиям придется уступить дорогу реальности. Земля пустует, мы найдем ей полезное применение».
«Если земля вам досталась даром, может быть, ты соблаговолишь вернуть двенадцать тысяч озолей?»
«Забудь о двенадцати тысячах. Вопрос не заслуживает дальнейшего обсуждения».
Акадий уже спускался в лодку: «Скорее! Вернемся на Роркин Нос, пока не появились еще какие-нибудь грабители».
