Глава 15
Вельгенский стадион, крупнейший в префектуре Джолани, трещал по швам — свободных мест не осталось. Четыре крытые элитные секции заполнили аристократы из префектур Джолани, Минч, Стравеньи и Гулькин Нос. На потертых скамьях открытого амфитеатра теснились больше тридцати тысяч простолюдинов. Многие болельщики приехали из Вертриса, что почти в пятистах километрах к западу — эти украсили секцию амфитеатра оранжевыми и зелеными лентами, цветами «Карпунов». В небе над их головами развевались двадцать восемь оранжево-зеленых хоругвей, знаменовавших двадцать восемь непрерывных побед вертрисской команды.
Целый час оркестр исполнял мелодии, знаменитые в истории хуссейда — победные пеаны дюжины легендарных команд, традиционные скорбные и ликующие гимны, «Походный марш мираксийских боевиков» — от него холодела кровь и все сжималось внутри, «Страсти по шерли Гральцее», надолго западавшие в память и преследовавшие слушателей сладостно-печальными гармониями. Наконец, за пять минут до начала матча, сыграли «Славу забытым героям».
«Танчинары» вышли на поле и построились у восточного пьедестала, сдвинув вверх, как забрала, серебристые маски. Немного погодя у западного пьедестала показались «Карпуны» в темно-зеленых приталенных безрукавках и трико в темно-зеленую и оранжевую полоску. Подобно «Танчинарам», они открыли лица, сдвинув маски на затылки. Разделенные обширным полем игроки мрачно поглядывали друг на друга. Капитан «Карпунов» Джехан Ауд, ветеран тысячи матчей, слыл тактическим гением — ни одна подробность не ускользала от его внимания, в самой лихорадочной неразберихе ударов и падений он умел инстинктивно угадать наилучший выход из положения. Молодой Дензель Воехота молниеносно находил оригинальные решения. Умудренный опытом Ауд внушал «Карпунам» уверенность. Воехота горел желанием испробовать многочисленные «домашние заготовки». Оба не сомневались в себе. «Карпуны» давно сыгрались и понимали друг друга без слов, что давало несомненное преимущество. «Танчинары» могли противопоставить им нерастраченный заряд жизненных сил и наступательного порыва. В хуссейде оба качества ценились одинаково высоко. «Карпуны» знали, что победят. «Танчинары» знали, что «Карпуны» проиграют.
Команды-соперники ждали, пока оркестр играл «Тресильдаму» — традиционную приветственную увертюру.
Капитаны вывели шерлей, оркестр грянул «Чудеса грации и отваги». Шерлью «Карпунов» было сказочное создание по имени Фарера — светлоокая блондинка, ослепительно излучавшая «сашео». Как только она взошла на пьедестал, произошло таинственное превращение — Фарера превзошла себя, воплощая прообраз девы-покровительницы. Златокудрая Дюиссана тоже преобразилась в хрупкое, томительное олицетворение неукротимости духа, проникнутое галантным безрассудством и неповторимым «сашео», не уступающим чарам Фареры.
Игроки опустили маски и заняли позиции на поле — поблескивающие серебром «Танчинары» против безжалостных «Карпунов».
Право первого призыва получили «Карпуны». Музыка замедлилась — голос каждого инструмента, преодолев дюжину модуляций, влился в дрожащий золотом заключительный аккорд. Наступила мертвая тишина: сорок тысяч зрителей затаили дыхание.
Зеленые огни! «Карпуны» бросились вперед, накатившись знаменитой «приливной волной», чтобы смести «Танчинаров» и сразу подавить разрозненные очаги сопротивления. Форварды перескочили ров, за ними полузащитники и — без промедления — массивные защитники, яростно ищущие схватки.
«Танчинары» приготовились к лобовой атаке. Не позволяя теснить себя, они подтянули к центральному рву всех защитников. Команды столкнулись и смешались подобно двум охваченным паникой табунам. Последовавший рукопашный бой не дал заметного преимущества ни одной стороне. Через несколько минут Глиннес вырвался на пустынную вражескую половину поля и вскочил на пьедестал. Глядя шерли «Карпунов» прямо в лицо, он схватил толстый золотой браслет у нее на талии. Фарера побледнела от волнения и замешательства — еще никогда противник не прикасался к ее кольцу.
Ударили в гонг. Джехан Ауд хмуро передал Воехоте восемь банкнот — восемь тысяч озолей. Объявили перерыв. В первом раунде искупались пятеро «Танчинаров» и пятеро «Карпунов» — поровну.
Воехота торжествовал: «У них прекрасная команда, нечего сказать! Но защитников наших им не сдвинуть, и нападающие у нас быстрее. Только в полузащите перевес на их стороне, да и то незначительный».
«Что они теперь придумают?» — спросил Гильвег.
«Что-нибудь в том же роде, — пожал плечами Воехота. — На этот раз, чтобы не давать воли нашим форвардам и продавить оборону, им придется действовать методичнее».
Игра возобновилась. Теперь Ауд не рисковал, позволяя подопечным слегка отступать после ложных вылазок вперед — «Карпуны» ждали возможности заманить в ловушку и искупать кого-нибудь из нападающих противника. Хитрый Воехота видел их насквозь и нарочно сдерживал «Танчинаров», пока Джехан Ауд не потерял терпение. «Карпуны» попытались внезапно прорваться по центру — расступившись, форварды «Танчинаров» оставили их на попечение защитников и перепрыгнули ров. Лучо первый добежал до пьедестала и схватился за кольцо Фареры.
Получив выкуп — семь тысяч озолей — Воехота предупредил команду: «Не успокаивайтесь! Загнанные в угол «Карпуны» опаснее всего. Они выиграли двадцать восемь матчей подряд не по счастливой случайности. Готовьтесь к очередной «приливной волне»!»
Капитан оказался прав. «Карпуны» штурмовали цитадель «Танчинаров» в полном составе. Глиннеса столкнули в бассейн, вслед за ним «нырнули» Сладин и Вильмер Гафф. Взобравшись по лестнице, Глиннес отправил в купальню крайнего нападающего «Карпунов», очутившегося в трех метрах от шерли, но не успел опомниться, как сам полетел в воду — опять. Второй раз он уже не спешил вылезать — прозвучал гонг.
Впервые Дюиссана почувствовала тепло чужой руки на золотом кольце. Взбешенный Воехота вернул Ауду восемь тысяч.
Глиннес никогда еще не участвовал в столь изнурительном матче — невероятно выносливые «Карпуны» носились по всему полю, перепрыгивая из ряда в ряд и перелетая на трапециях с одного нефа на другой так, будто игра только началась. Невдомек было Глиннесу, что «Карпунам» перебежки нападающих противника казались непредсказуемым мельканием сверхъестественно неуловимых, скользящих по воздуху серебристо-черных теней, а защитники «Танчинаров» — перегородившими все пути, неумолимо возвышающимися над полем изваяниями Судьбы.
Стадион шумел, как море, в такт приливам и отливам затянувшейся битвы, но мало-помалу, раунд за раундом «Танчинары» теснили неприятеля — верткие, как ртуть, беспощадно молотящие буфами фигуры Глиннеса и Лучо все чаще сновали в тылу «Карпунов». Игроки не слышали рева толпы — для них весь мир ограничился напряженной, преувеличенно яркой действительностью поля, перекрещивающихся рядов и нефов, слепящих солнечных бликов в беспокойной воде бассейна. Солнце ненадолго спряталось за редким облачком — в то же мгновение Глиннес увидел, как слегка разошлась стена оранжево-зеленых силуэтов, освобождая зигзагообразный путь к пьедесталу. Западня? Собравшись с последними силами, он заставил непослушные ноги устремиться вперед, уклонился от буфа одного защитника, перескочил на соседний неф за спину другого, яростно от кого-то оборонявшегося, и снова бросился вперед. Люди в оранжево-зеленых формах что-то хрипло кричали, маски «Карпунов», еще недавно выглядевшие всепонимающе-суровыми, теперь, казалось, исказились от боли. Глиннес Хульден стоял на пьедестале, взявшись за блестящий металл на талии Фареры — ему предстояло потянуть за кольцо и обнажить голубоглазую деву на глазах у сорока тысяч восторженных болельщиков. Музыка вознеслась к небесам, величественная и трагическая — рука Глиннеса дернулась, замерла в нерешительности… он не смел опозорить создание изумительной красоты…
На стадион снова легла прохладная тень, теперь уже надолго — к полю спускались три черных звездолета. Музыка резко оборвалась. Из громкоговорителя над трибунами раздался жалобный крик: «Старментеры! Спа…» Микрофон зарегистрировал неразборчивую перепалку и шум ожесточенной возни, после чего прозвучал другой голос, сухой и грубый: «Всем оставаться на местах! Соблюдайте полное спокойствие».
Глиннес схватил Фареру за локоть, заставил ее спрыгнуть с пьедестала и потащил к лестнице, спускавшейся в бассейн. Белокурая шерль в ужасе упиралась: «Что ты делаешь?»
«Пытаюсь тебя спасти, — отозвался Глиннес. — Девушки, приглянувшиеся старментерам, не возвращаются домой».
Голос красавицы дрожал: «А там, внизу — безопасно?»
«Не думаю. Выберемся по водостоку в отстойник. Спеши — это на другом конце бассейна!»
По плечи в шумно плещущей воде, они со всей возможной прытью пробрались под рядами и нефами к центральному рву и дальше, под другую половину поля. Что это? С противоположной лестницы спускалась Дюиссана с окаменевшим, белым от страха лицом. Глиннес позвал ее: «Сюда, сюда! Через отстойник — там, может быть, забыли поставить охрану».
В углу бассейна излишек воды переливался в короткий узкий желоб. Глиннес подтянулся, протиснулся в желоб ногами вперед и спрыгнул на закраину мелкого отстойника, заполненного вонючей черной грязью. За ним в отверстии появилась Дюиссана, плотно завернувшаяся в мокрую белую хламиду. Глиннес помог ей спуститься, но она поскользнулась на краю и шлепнулась задом в грязь. Глиннес не удержался от ухмылки.
«Ты это нарочно!» — чуть не плача, пожаловалась Дюиссана.
«Неправда!»
«Нарочно!»
«Думай, что хочешь, мне все равно».
По желобу спускалась Фарера — Глиннес поймал ее и удержал на краю отстойника. Дюиссана с трудом выкарабкалась из грязи. Глиннес и обе шерли с сомнением поглядывали на извилистую протоку, огибавшую отстойник и терявшуюся в нависших зарослях молчеягодника и пискливой ивы. Вода казалась темной и глубокой, в воздухе чуть попахивало мерлингами. Перспектива плыть или даже брести по пояс в этой канаве представлялась немыслимой. С противоположной стороны протоки был привязан маленький неказистый челнок — видимо, собственность пары мальчишек-безбилетников, прокравшихся по желобу на стадион.
Глиннес вброд перебрался к челноку, наполовину залитому водой и опасно кренившемуся под его весом. Вычерпав литров тридцать воды, он решил, что медлить больше нельзя было, и, оттолкнув лодку от глинистого берега, причалил туда, где ждали девушки. Дюиссана вступила в челнок, за ней Фарера — лодка опустилась в воду до самого планшира. Глиннес передал Дюиссане черпак. Нахмурившись, та принялась выплескивать воду за борт. Осторожно орудуя веслом, Глиннес направил челнок на середину протоки. Сзади, со стадиона, гремел голос, многократно усиленный громкоговорителем: «Зрители, занимающие места в секциях A, B, C и D, направляются к выходам с южной стороны. Многие свободно покинут стадион — мы задерживаем только лиц, перечисленных в проскрипции. Не задерживайтесь, не паникуйте и не возражайте. Каждый, кто попытается сопротивляться, будет убит без предупреждения».
«Невероятно!» — думал Глиннес. Умопомрачительная лавина событий: возбуждение, яркие цвета, страсти, музыка, победа — и что теперь? Страх, бегство с двумя шерлями! Дюиссана его ненавидела. Другая шерль, Фарера, тайком косилась на него великолепными очами цвета морской лазури. Дюиссана скоро передала черпак Фарере и, брезгливо надувшись, пыталась очистить хламиду от налипшей грязи. «Как они непохожи!» — удивился про себя Глиннес. Удрученная Фарера мирилась с обстоятельствами, несмотря ни на что — более того, несомненно предпочитала побег через вонючий отстойник позору публичного обнажения. Дюиссану же возмущала необходимость терпеть какие-либо неудобства, причем она явно возлагала ответственность за свои невзгоды лично на Глиннеса.
За очередной излучиной не далее, чем в ста метрах ниже по течению открылись серебристая гладь Вельгенского пролива и за ней — просторы Южного океана. Глиннес приободрился, стал энергичнее работать веслом — они ускользнули от старментеров. Дерзкий набег, грандиозный замысел! Бандиты точно рассчитали, где и когда соберутся все богачи префектуры. Этих они возьмут в заложники, чтобы требовать выкуп, а в девушках найдут утешение инстинктам. Заложники вернутся, разоренные и сломленные — девушки не вернутся никогда. В кассе стадиона старментеры найдут не меньше ста тысяч озолей, не считая денег, привезенных командами. Вероятно, планировалось также ограбление вельгенских банков.
Виляя по прибрежной глинистой топи, испещренной лунками лопнувших газовых пузырей, протока становилась все шире. К востоку в море выдавалась Вельгенская коса — дальше начиналась городская гавань. На западе пустынный берег терялся в послеполуденной дымке. Под открытым небом Глиннес чувствовал себя беззащитным, но рассудок убеждал его в беспочвенности опасений — у старментеров не было времени гоняться за нищими беглецами, даже если бы они соизволили заметить утлый челнок.
Фарера старательно черпала воду, обильно сочившуюся через щели. Глиннес боялся, что челнок долго не продержится. Вязнуть в пузырящейся черной трясине никому не хотелось. Глиннес решил плыть к ближайшему островку, не больше пятидесяти метров в поперечнике, торчавшему лесистым бугорком над гладью пролива.
Покачиваясь на океанской зыби, челнок быстро набирал воду. Фарера лихорадочно вычерпывала, Дюиссана помогала ей руками — беглецы едва успели добраться до островка, стоя в тонущей лодке. С неимоверным облегчением Глиннес вытащил челнок на лоскуток песчаного пляжа. Распрямившись, он увидел над стадионом корабли старментеров. Пролетев над головой и поднимаясь по южному небосклону, три звездолета исчезли вместе с драгоценным грузом.
Фарера судорожно вздохнула и взглянула на Глиннеса: «Если бы не ты, меня бы увезли».
«Меня тоже! Только мне некого благодарить, кроме себя», — резко отозвалась Дюиссана.
«Ага! — догадался Глиннес. — Она бесится, потому что ей никто не бросился помогать».
Дюиссана выпрыгнула из челнока на песок: «И что мы тут будем делать?»
«Кто-нибудь рано или поздно проплывет мимо. Придется ждать».
«Ждать, ждать! Сидеть и дрожать на мокром, холодном клочке земли? Лучше вычерпать воду из лодки и плыть обратно к берегу!»
«Челнок течет, как решето, а прибрежные воды кишат мерлингами. Придется ждать — что остается? Гм… Может быть, удастся как-то законопатить щели».
Дюиссана отошла и села на брошенный отливом кусок дерева. С запада под облаками промчались корабли Покрова. Один опустился в Вельгене, другие продолжали кружить над городом.
«Поздно, слишком поздно!» — пробормотал Глиннес. Он вычерпал из челнока всю воду и начал плотно забивать щели мхом, собирая его под деревьями.
Фарера подошла, посмотрела на его старания и сказала: «Ты меня пожалел».
Глиннес поднял голову.
«Ты мог сразу дернуть за кольцо, но не решался. Не хотел меня позорить».
Глиннес кивнул и снова нагнулся над лодкой.
«Может быть, поэтому твоя шерль на тебя злится».
Глиннес покосился на Дюиссану, хмуро созерцавшую топкие берега: «У нее редко бывает хорошее настроение».
Белокурая Фарера задумчиво произнесла: «Стоять на пьедестале — странное занятие. Вживаешься в роль, возникают самые необычные… претензии. Сегодня мы проиграли, но старментеры избавили меня от позора. Возможно, твоя шерль чувствует себя обманутой».
«Ей повезло, что она здесь, а не в трюме пиратского звездолета».
«По-моему, она тебя любит, и поэтому ревнует».
Глиннес изумленно уставился на Фареру: «Любит — меня?» Он снова украдкой взглянул на Дюиссану: «Совершенно исключено! Она терпеть меня не может — свидетельств тому более чем достаточно».
«Как знаешь. Я в таких вещах не разбираюсь».
Закончив работу, Глиннес устало выпрямился, неодобрительно рассматривая челнок: «Не доверяю я этому мху — тем более, что наступает авнесс. С берега подует ветер».
«Мы высохли, тут не холодно. Хотя мои родители, наверное, страшно беспокоятся. И еще… я проголодалась».
«Поесть мы что-нибудь найдем, — заверил ее Глиннес. — Даже неплохо поужинаем, хотя, конечно, не хватает огня. Смотри — паннан!»
Глиннес забрался на дерево и сбросил Фарере гроздь плодов. Вернувшись на пляж, они обнаружили, что Дюиссана исчезла — вместе с лодкой. Предательница гребла уже в пятидесяти метрах от острова к устью протоки, позволившей им бежать со стадиона. Глиннес язвительно расхохотался: «Она меня так обожает и ревнует, что нарочно оставила нас вдвоем на острове!»
Лицо Фареры густо порозовело: «Все может быть».
Они наблюдали за маневрами челнока. Дюиссане приходилось бороться со встречным береговым бризом. Она перестала грести и стала вычерпывать воду — по-видимому, мох не позволил полностью устранить течь. Снова взявшись за весло, Дюиссана покачнулась и, схватившись обеими руками за борт, выронила весло в море. Крепчавший бриз относил неуправляемую лодку все дальше от берега — к востоку от пляжа, где стояли и смотрели Глиннес и Фарера. Дюиссана их игнорировала.
Глиннес и синеокая шерль «Карпунов» взошли на небольшой холм посреди островка, чтобы не упустить из вида удаляющийся челнок — теперь Дюиссану могло унести в открытое море. Силуэт лодки с одиноко сидящей фигурой постепенно уменьшался и потерялся в россыпи других лесистых отмелей.
Вернувшись с Фарерой на маленький пляж, Глиннес заметил: «Если бы мы сумели как-нибудь развести огонь, здесь можно было бы неплохо устроиться — даже на пару дней… Неохота жевать сырую морскую живность».
«Мне тоже», — поморщилась Фарера.
Глиннес нашел пару сухих палок и попробовал добыть огонь дикарским способом верчения, но не преуспел. С досадой выбросив палки, он вздохнул: «Ночи здесь теплые, но костер не помешал бы».
Фарера глядела то в одну, то в другую сторону, стараясь не встречаться с ним глазами: «Думаешь, мы здесь останемся надолго?»
«Пока мимо не проплывет чья-нибудь лодка — как повезет. Может быть, полчаса, а то и целую неделю».
Запинаясь, Фарера спросила: «И тебе, наверное, захочется со мной… переспать?»
Несколько секунд Глиннес изучал ее лицо, потом протянул руку и прикоснулся к золотистому локону: «Ты неописуемо красива. Стать твоим первым любовником было бы просто замечательно».
Фарера отвернулась: «Мы одни… Сегодня моя команда проиграла, шерлью мне больше не быть. И все же…» Помолчав, она медленно приподняла руку и тихо, без выражения сказала: «Смотри, кто-то плывет».
Глиннес колебался. Фарера ждала, ни одним движением не выказывая нетерпения. Скрепя сердце, Глиннес буркнул: «Что-то нужно делать с этой дурой Дюиссаной и ее дырявым челноком!» Подойдя к воде, он стал громко кричать и размахивать руками. Моторная лодка, управляемая одиноким рыбаком, изменила курс, и через несколько минут Глиннес и Фарера взошли на борт. Возвращаясь с моря, рыбак не заметил никакого челнока — возможно, Дюиссане удалось выбраться на один из островов.
Обогнув длинную косу, рыбак причалил к вельгенской пристани. Глиннес и Фарера взяли такси, попросив отвезти их к стадиону. По дороге водитель не переставал возбужденно комментировать набег старментеров: «Неслыханное дело! Увезли три сотни богачей, влиятельнейших людей со всей округи! И сотню девушек впридачу — этим не позавидуешь, за них никто выкупа требовать не будет. Спасатели, как всегда, опоздали — Покров, что с него возьмешь? А бандиты точно знали, кто им нужен, остальных отпустили. Все рассчитали до секунды — раз-два и готово! Получат выкуп — разживутся на славу!»
На стадионе Глиннес немногословно попрощался с шерлью Фарерой, пробежал в раздевалку, снял форму «Танчинаров» и надел повседневный костюм.
Таксист подбросил его обратно к пристани, где Глиннес нанял небольшой быстроходный катер. Миновав косу, он свернул в Вельгенский пролив. Безжизненный свет авнесса окрасил море, небо, островки и берег в бледные тающие цвета, которым нет названия на человеческом языке. В полной, сверхъестественной тишине шипение и плеск рассекаемой килем воды казались почти оскорбительным вторжением.
Глиннес проплыл мимо островка, служившего убежищем ему и двум шерлям, и направился дальше в море, к небольшому архипелагу, куда унесло челнок Дюиссаны. Покружив у первого торчащего из воды бугра, поросшего кустарником, он не обнаружил никаких следов челнока или строптивой дочери гетмана. На следующих трех отмелях тоже никого не оказалось. Осталось проверить еще три маленьких клочка суши — за ними простиралось пустынное безмятежное море. На втором из них Глиннес заметил панически размахивающую руками грациозную особу в белой хламиде.
Узнав человека за рулем катера, Дюиссана сразу перестала прыгать и махать руками. Глиннес спрыгнул на берег, рывками вытащил моторную лодку на песок и привязал швартов к корявому корню, после чего огляделся по сторонам. Далекая низкая береговая линия смутно темнела в нерешительном, почти сумеречном свете. Поверхность моря медленно и тускло переливалась, будто сдерживаемая пленкой маслянистого шелка. Глиннес повернулся к хранившей неприязненное молчание Дюиссане: «Здесь очень тихо. Даже мерлинги, наверное, так далеко не заплывают».
Дюиссана смотрела на катер: «Если ты явился, чтобы меня забрать, я готова ехать».
«Спешить-то некуда, — заверил ее Глиннес. — Времени хоть отбавляй. Я привез хлеб, вареное мясо и вино. Можно испечь паннаны и кворлей — если повезет, найдем пару курсетов. Устроим пикник — скоро взойдут вечерние звезды».
Капризно поджав губы, Дюиссана смотрела на берег. Глиннес подошел к ней на расстояние протянутой руки — ближе, чем когда-либо. Девушка недружелюбно повернулась к нему, ее золотисто-серые глаза бегали — Глиннесу казалось, что он угадывает в них торопливую смену противоречивых влечений. Наклонившись, он обнял ее за плечи и поцеловал в холодные неотзывчивые губы. Дюиссана с силой отпихнула его кулаками и внезапно обрела дар речи: «Все вы, трилли, кобели одной породы! От всех каучем разит, в голове ничего, кроме похоти! Что тебе не можется? Никакого уважения ни к себе, ни к другим!»
Глиннес рассмеялся: «Есть хочешь?»
«Нет. Меня пригласили на ужин. Если мы не уедем сейчас же, я опоздаю».
«Неужели? Ты стащила челнок, чтобы не опоздать на вечеринку?»
«Ничего я не тащила. В любом случае челнок не твой, ты сам его украл. Кто виноват, что ты глаз не мог оторвать от этой холеной стервы, как ее там? Удивительно, что ты с ней до утра не провалялся».
«Она боялась, что ты обидишься».
Брови Дюиссаны высоко взметнулись: «Почему я вообще должна замечать, что ты делаешь и с кем якшаешься? Ее заботливость оскорбительна!»
«Ерунда все это, — подвел итог Глиннес. — Пойду поищу паннаны, а ты собери пока сухой плавник, костер разведем».
Дюиссана открыла рот, чтобы возмутиться, но решила, по-видимому, что неповиновение ничему не поможет. Сделав пару шагов, она соизволила подобрать несколько сухих веток и высокомерно кинула их на песок, при этом поглядывая на катер. Но Глиннес почти целиком вытащил моторную лодку из воды — у Дюиссаны не хватило бы сил столкнуть ее обратно. Кроме того, коварный Глиннес забрал ключ от замка зажигания.
Глиннес принес две грозди паннанов, развел огонь, выкопал из песка четырех кворлей покрупнее, почистил их, промыл в море и положил на угли вместе с паннанами. Захватив хлеб и мясо из лодки, он расстелил на песке небольшую скатерть. Дюиссана наблюдала издали.
Глиннес откупорил бутыль вина и предложил Дюиссане выпить.
«Я предпочитаю не пить вина».
«Может быть, ты что-нибудь все-таки съешь?»
Дюиссана прикоснулась к губам кончиком языка: «А что ты собираешься делать после еды?»
«Будем отдыхать на песке и глядеть на звезды, потом… кто знает, что потом?»
«О! Ты просто мерзавец, вот что! Знать тебя не хочу! Неряха и обжора, как все трилли».
«Бывают трилли и похуже меня. Устраивайся. Поедим, полюбуемся на закат».
«Я хочу есть и буду есть! — заявила Дюиссана. — А потом мне нужно домой. Ты знаешь, как треваньи относятся к неразборчивым интимным связям. Кроме того, не забывай, что я — шерль «Танчинаров» и девственница!»
Глиннес жестом дал понять, что приведенные доводы не слишком убедительны: «В жизни нередко наступают перемены».
Дюиссана застыла в бессильной ярости: «Так ты намерен осквернить шерль своей команды? Каков негодяй, подумать только! А сам делал вид, что беспокоится по поводу моего целомудрия, распространял грязные сплетни!»
«Никаких сплетен я не распространял! — в свою очередь возмутился Глиннес. — Я никому даже всю правду еще не рассказал — о том, как ты и твоя семейка ограбили меня и оставили на съедение мерлингам, о том, как ты весело смеялась, когда меня избили до полусмерти!»
Дюиссана слегка смутилась, но тихо отрезала: «Ты получил по заслугам».
«О нет, с твоим папашей и с твоими братцами я еще не рассчитался! Что касается тебя… я еще не решил, что с тобой делать. Ешь, выпей вина, подкрепись».
«У меня пропала всякая охота есть. Это несправедливо, унизительно! Никто не позволил бы с собой так обращаться».
Глиннес промолчал и приступил к трапезе.
Минуту спустя Дюиссана к нему присоединилась: «Не забывай, что если ты добьешься своего, то оскорбишь не только меня, но и всех «Танчинаров» — и запятнаешь себя на всю жизнь. А потом тебе придется иметь дело с моей семьей, и ты дорого поплатишься! Тебя будут преследовать изо дня в день, как загнанного зверя, ты нигде не найдешь покоя. Кроме того, я буду всегда глубоко тебя презирать. И ради чего все это? Чтобы облегчиться, справить нужду? Только не говори мне, пожалуйста, о «любви» — ты все это задумал, чтобы отомстить. Бесчестная, трусливая месть! Ты ведешь себя так, будто я — животное или бесчувственная вещь. Пожалуйста, можешь мною воспользоваться, как отхожим местом, можешь меня убить и выбросить, но помни, что твои отвратительные привычки не заслуживают ничего, кроме бесконечного отвращения. Помни, что…»
«Женщина! — взревел наконец Глиннес. — Имей сострадание, заткнись! Ты испортила мне весь день, и вечер тоже. Ешь молча, а когда наешься, мы вернемся в Вельген». Сдвинув брови, он сгорбился на корточках у костра и принялся уплетать все, что было под рукой — печеные паннаны, кворлей и мясо с хлебом, обильно запивая вином из двух бутылей. Дюиссана искоса следила за ним. У нее на лице появилось странное выражение — то ли презрительная, то ли самодовольная улыбочка.
Насытившись, Глиннес откинулся спиной на мшистую кочку и некоторое время размышлял, глядя на закат. Море отражало небесное великолепие цветов с прямодушием гениального художника, лишь изредка нарушавшимся темной морщиной зыбкой пологой волны.
Дюиссана сидела, обхватив руками колени, и не говорила ни слова.
Глиннес раздраженно поднялся на ноги и столкнул катер на воду, после чего жестом позвал Дюиссану: «Поехали!» Девушка залезла в лодку. Катер быстро пересек пролив, обогнул косу и приблизился к вельгенской пристани.
У причала покачивалась большая белая яхта, принадлежавшая, насколько было известно Глиннесу, лорду Дженсиферу. На борту происходило что-то необычное — все иллюминаторы ярко горели.
У Глиннеса яхта вызвала тревожное недоумение. Неужели лорд Дженсифер принимал гостей сегодня, после набега старментеров? Странно. Разумеется, он никогда не понимал и не надеялся понять аристократов. Дюиссана же, к его изумлению, поспешила к яхте, как только выпрыгнула из катера. Вспорхнув по трапу, она исчезла в салоне. Глиннес узнал послышавшийся из открытой двери голос Дженсифера: «Дюиссана, драгоценнейшая, что тебя…» Окончание фразы пропало — дверь закрылась.
Глиннес пожал плечами и вернул катер в бюро проката. Когда он возвращался по набережной, лорд Дженсифер позвал его с яхты: «Глиннес! Зайди к нам на минутку, сделай одолжение!»
Глиннес безразлично поднялся по трапу. Дженсифер хлопнул его по спине и провел в салон, где расположилась дюжина гостей в модных нарядах — аристократы из числа приятелей хозяина — а также Акадий, Маруча и Дюиссана, теперь накинувшая поверх белой хламиды красный плащ, позаимствованный у одной из присутствовавших дам.
«А вот и наш герой! — объявил Дженсифер. — Его хладнокровие спасло двух восхитительных шерлей от печальной участи, ожидавшей их в руках старментеров. В нашей великой скорби мы, по меньшей мере, можем быть благодарны за такое благодеяние».
Глиннес ошеломленно озирался посреди салона. Ему казалось, что он видит возмутительно нелепый сон: Акадий, лорд Дженсифер, Маруча, Дюиссана и он собственной персоной — курьезный спектакль!
«Я почти ничего не знаю о последних событиях, — сказал Глиннес. — Кроме того, что старментеры захватили стадион».
«Большинство пребывает в таком же неведении», — отозвался Акадий. Сегодня словоохотливый ментор тщательно выбирал выражения, казался необычно подавленным и отстраненным: «Старментеры заранее составили поименный список заложников. Захвачены триста человек — не больше и не меньше, все люди видные и влиятельные — а также примерно двести девушек. За каждого из трехсот заложников требуют выкуп — как минимум сто тысяч озолей. Никто не упоминал о выкупе девушек, но мы сделаем все, чтобы их вызволить».
«Значит, с бандитами уже связались?»
«Само собой. Они тщательно подготовились — им хорошо известны финансовые возможности каждого заложника».
Лорд Дженсифер не упустил случая отозваться о себе и своих друзьях с шутливым пренебрежением: «Таким образом, репутация тех, кто не удостоился внимания пиратов, существенно пострадала. Мы воспринимаем свою удачу, как оскорбление».
Акадий продолжал: «Исходя из неких соображений, по-видимому, достаточно обоснованных, меня назначили сборщиком выкупа, за каковую услугу я должен получить вознаграждение — не слишком большое, уверяю тебя, порядка пяти тысяч озолей, причем работа предстоит немалая».
Глиннес слушал и не верил своим ушам: «Значит, в общей сложности сумма выкупа составит… триста раз по сто тысяч…»
«Тридцать миллионов озолей, совершенно верно. Неплохая выручка за один день, как по-твоему?»
«Шанс угодить на прутаншир тоже не следует сбрасывать со счетов».
Акадий сделал кислую мину: «Варварский пережиток. Какие преимущества дают пытки? Старментеры все равно возвращаются».
«Поучительное зрелище, полезное для народа! — возразил Дженсифер. — Подумайте о плененных девушках — в их числе могла оказаться моя бесподобная Дюиссана!» Аристократ обнял Дюиссану за плечи и добродушно-отечески прижал ее к себе: «Никакое возмездие за такое преступление на выглядит чересчур жестоким. Не в моих глазах, по крайней мере».
Часто моргая и приоткрыв рот, Глиннес переводил взгляд с Дженсифера на Дюиссану и обратно — Дюиссана с трудом скрывала веселье, будто ей и лорду было известно что-то забавное, о чем остальные еще не догадывались. Что случилось? Весь мир сошел с ума? Или он все еще видит абсурдный, нездоровый сон?
Акадий иронически поднял брови: «Грехи старментеров невозможно отрицать. Будем надеяться, что их мучительная смерть послужит достаточным искуплением».
Один из приятелей лорда Дженсифера поинтересовался: «Кстати, кто из старментеров несет ответственность за набег?»
«Они не скрывают имени главаря, даже щеголяют им. Мы удостоились чести привлечь внимание самого Сагмондо Бандолио — «Неумолимого Сагмондо». По части неумолимости он определенно не уступает коллегам».
Глиннесу это имя было знакомо — в Покрове давно и безуспешно пытались выследить Сагмондо, знаменитого полным безразличием к жертвам и никогда не отвечавшего на просьбы о снисхождении.
«Плохо дело!» — сказал он.
«Ходят слухи, что он пиратствует для развлечения, — добавил Акадий. — Говорят также, что в свободное от разбоя время он ведет добропорядочное существование, пользуясь дюжиной поддельных биографий на разных планетах Скопления, и что награбленных богатств ему хватило бы на тысячу жизней».
Собравшиеся помолчали, невольно задумавшись: зло иногда принимает масштабы, вызывающие почтение.
Глиннес очнулся: «Где-то в нашей префектуре засел осведомитель пиратов, тесно связанный с аристократами, досконально разбирающийся в финансовом положении каждого».
«Логичный вывод», — согласился Акадий.
«Кто же он? — покачал головой лорд Дженсифер. — Кто?»
Любой из присутствующих мог бы предложить ту или иную гипотезу, но все промолчали.
