Книга: Память льда. Том 2
Назад: Глава двадцать четвёртая
Дальше: Эпилог

Глава двадцать пятая

Невозможно правдиво передать миг предательства, ибо, скрытый в себе самом, он приносит такое внезапное понимание, что человек готов отдать собственную душу, лишь бы отменить произошедшее. Невозможно правдиво передать предательство, но изображение Ормулогуна — подходит чрезвычайно близко к тому идеалу, которого только может надеяться достичь смертный…
Н’арул.
Комментарий к «Смерти Скворца» Ормулогуна
Звук шагов в зале сообщил, что в храм явился ещё один гость — Колл понятия не имели, званый ли. Поэтому даруджиец оторвал взгляд от двух Рат’жрецов, которые стояли на коленях у погребальной камеры, и увидел, как в двери входит фигура в очень просторном балахоне. Несмотря на отсутствие маски, лицо человека казалось до странности неразличимым.
Доспехи звякнули, когда Рыцарь Смерти обернулся к пришедшему.
— К’рул, — проскрежетал он, — мой Повелитель приветствует тебя в своей священной обители.
К’рул? В Даруджистане ведь есть один старый храм с колокольней — К’руловой колокольней. Это кто-то из Старших… Колл чуть повернул голову, перехватил взгляд Мурильо, увидел, как на лице его друга проявляется понимание. Старший бог вошёл в этот храм. Стоит в полудюжине шагов. Храни нас Беру! Ещё один кровожадный ублюдок родом из седого прошлого… К’рул направился к Мхиби. Положив ладонь на рукоять меча, Колл шагнул наперерез Старшему богу. От страха у даруджийца пересохло в горле.
— Стой, — прохрипел он. Сердце бешено колотилось, Колл посмотрел в глаза К’рулу и… ничего в них не увидел. Совсем ничего. — Если ты удумал перерезать ей горло на алтаре, то знай — я тебе это дело не облегчу, Старший ты бог или нет.
На другой стороне погребальной ямы Рат’Тогг ахнул и разинул беззубый рот.
Рыцарь Смерти издал странный звук, который, видимо, заменял ему смех, затем проговорил — чужим голосом:
— Да уж, в смелости смертным не откажешь.
Мурильо поднялся и встал рядом с Коллом, дрожащей рукой сжал рукоять рапиры.
К’рул взглянул на неупокоенного воителя и улыбнулся.
— Это их самый замечательный дар, Худ.
— Возможно. Пока он не толкает их в драку. Затем лучшим ответом на такой дар будет уничтожение.
— Твоим ответом. — Старший бог обратился к Коллу: — Я не желаю вреда Мхиби. Воистину я здесь, чтобы принести ей… спасение.
— Тогда, может, объяснишь, — резко бросил Мурильо, — зачем тут могила?!
— Со временем это станет понятно… надеюсь, что станет. Знайте: кое-что произошло. Далеко на юге. Нечто… неожиданное. Последствия неизвестны — никому из нас. Тем не менее, настало время Мхиби…
— И что именно это означает? — подозрительно осведомился Колл.
— Ныне, — ответил Старший бог, проходя мимо даруджийцев и опускаясь на колени рядом с Мхиби, — она должна войти в настоящее сновидение.

 

Они исчезли. Пропали из её души, и этот уход — то, что сделал, продолжал делать Итковиан, — погубил, уничтожил всё, чего она надеялась добиться.
Серебряная Лиса похолодела от потрясения, замерла в полной неподвижности.
Внезапное нападение Каллора обнажило ещё одну жестокую истину — т’лан айи покинули её. Эта потеря терзала сердце, точно зазубренный клинок.
Вновь — предательство, бездушная погибель веры. Древняя доля Ночной Стужи. Рваная Снасть и Беллурдан — обоих погубили интриги Тайшренна, слуги Императрицы. И теперь… Скворец. Две воительницы, две моих преданных тени. Убиты.
За рядами коленопреклонённых т’лан имассов ждали неупокоенные к’чейн че’малли. Огромные ящеры не сделали и шага к т’лан имассам — пока. Им только и нужно, что подойти, начать рубить, уничтожать. Мои дети лишились воли к сопротивлению. Им уже всё равно. О, Итковиан, благородный глупец.
И армия смертных…
Она увидела внизу «Серых мечей» — те готовили арканы, метательные копья и щиты, собираясь атаковать к’чейн че’маллей. Солдаты Дуджека гибли внутри города — северный ворота нужно было взять. Серебряная Лиса увидела Остряка, Смертного меча Трейка, тот вёл свой растрёпанный легион на соединение с «Серыми мечами». Она увидела, как офицеры скачут вдоль дрогнувшего строя малазанцев, подбадривая потрясённых, растерянных солдат. Увидела, как Артантос — Тайшренн — готовится открыть свой Путь. Каладан Бруд стоял на коленях подле Корлат, тисте анди окутывало облако Высшего Дэнула. Рядом с Воеводой замер Орфантал — Серебряная Лиса ощутила дракона в его крови, ледяной голод, желание вернуться.
Всё зря. Провидец и его демоны-кондоры… и к’чейн че’малли… всех их перебьют.
У неё не было выбора. Придётся начать. Вопреки отчаянию привести в действие план, задуманный давным-давно. Безо всякой надежды сделать первый шаг.
Серебряная Лиса открыла Путь Телланн.
И исчезла в портале.

 

Материнская любовь — терпение.
Но я не должна была становиться матерью. Я была не готова. Не готова отдать столько… себя. Своей самости, которую лишь начала постигать.
Мхиби могла отказаться. В самом начале. Могла бы воспротивиться Круппу, воспротивиться Старшему богу, имассу — что ей до этих потерянных душ? Все они — малазанцы. Враги. Жестокие чародеи. У всех на руках — кровь рхиви.
Дети должны быть долгожданным подарком. Физическим воплощением любви между мужчиной и женщиной. И ради такой любви можно пойти на любые жертвы.
Довольно ли того, что ребёнок вышел из моей плоти? Прибыл в этот мир тем же путём, что и все другие дети? Неужели простая боль родов — источник любви? Все остальные так считают. Они принимают узы между матерью и ребёнком как данность, как естественное последствие самого рождения.
Не следовало им этого делать.
Моего ребёнка уж никак не назвать невинным.
Зачатая из жалости, а не по любви; зачатая с чудовищной целью — командовать т’лан имассами, втянуть их в новую войну — предать их.
А теперь Мхиби была в ловушке. Заблудилась во сне слишком необъятном для понимания, сне, где могучие силы сталкивались, требовали, чтобы она сделала… что-то.
Древние боги, звериные духи, мужчина в ловушке боли, в изломанном, изуродованном теле. Рёбра, грудная клетка передо мной — его ли? Того, с кем я говорила давным-давно? Того, кто извивается в материнских объятьях? Мы ведь похожи с ним? Оба оказались заперты в истерзанных телах, обречены скатываться всё глубже в бесконечную пытку боли?
Зверь ждёт меня — мужчина ждёт меня. Мы должны тянуться друг к другу. Коснуться, доказать друг другу, что мы не одиноки.
Это нас ждёт?
Клетка из рёбер — тюрьма, которую нужно разбить снаружи.
Дочь — может, ты и оставила меня. Но этого человека, этого своего брата я не оставлю.
Мхиби сама уже не знала наверняка, но ей показалось, будто она вновь поползла.
Зверь завыл в её сознании, голос был полон животной агонии.
Мхиби освободит его, если сможет. Из жалости. Не из любви.
Да, теперь понимаю… Всё так.
Он примет их всех. Возьмёт на себя их боль. В этом мире, где у него самого отнято всё, где у него нет цели, кроме как бродить, согнувшись под бременем жизней и смертей десятков тысяч смертных душ — он не мог дать им мир, не мог — не желал — просто отбросить их. Он ещё не закончил.
Он примет их всех. Этих т’лан имассов, которые извратили всю мощь Пути Телланн в обряде, пожравшем их души. Обряде, который превратил их — в глазах всех живых — в бездушные трупы, оживлённые лишь целью, которая лежит вне их самих, скованные этой целью — навечно.
Трупы… нет.
Этой истины Итковиан не ждал, к ней он никак не мог быть готов.
Иншарак Улан, который родился третьим у Инала Туума и Сульты Арад из клана Нашар, который стал затем кланом самого Крона, — родился весной года Гнилого Мха под Землёй Медной Руды, и я помню…
Я помню…
Снежный заяц, дрожит, всего полтени до него, вот тянется детская рука — моя. Полоски на белой шёрстке, обещание лета. Дрожит рука, дрожит заяц, оба родились в уходящем снегу. Тянутся. Две жизни встретились — малое-сердце-колотится, медленно-бьётся-голод в груди моей, откликается на тайную музыку мира. Я помню…
Калас Агкор — руки мои обнимают малышку Ялу, младшую сестру, горячую от лихорадки, но жар стал слишком силён, и вот к рассвету она остыла в моих объятиях, точно камень, мать плачет — Яла, как уголёк, потухла, и с того дня в очах матери я стал лишь пеплом того уголька…
Ультан Арлад гонит стадо по снегу, видит космы линялой шерсти, айи идут по бокам, мы голодали в тот год, но держались обычного пути, древнего и привычного…
Карас Ав оседлала сына заклинателя Тала в долине Глубого Мха, под солнцем мы нарушаем древний закон — я нарушаю древний закон, я, супруга Ибинала Чода, сделала мальчика мужчиной прежде, чем завязали узел в его круге…
…в год Сломанного Рога мы нашли волчат…
…мне снилось, будто я выступила против Обряда, будто встала на сторону Оноса Т’лэнна…
…по лицу текут слёзы, мои слёзы…
…Чод. Вижу, как моя супруга ведёт мальчика в долину, и знаю, что из ребёнка родится мужчина — знаю, что он — в самых нежных руках…
…степь горела…
…ранаги в Рогатом Кругу…
…я любил её так…
Голоса, потоп воспоминаний — неупокоенные воины не утратили их. Сохранили, будто живые создания — внутри собственных мёртвых тел.
Знали их.
Почти триста тысяч лет.
…друг Онрака из Логросовых имассов, в последний раз я его видел на коленях, он стоял среди трупов своего клана. Все погибли на улицах, но одиночников наконец сломили. Ох, какой ценой…
…ах, сердце бросила к его ногам. Милый Легана Брид. Такой умный, такой весёлый, о как смеялась…
…глаза наши встретились — мои и Маэнаса Лота, а Обряд уже начал действовать, и мы увидели страх друг в друге — наша любовь, мы хотели завести ещё детей, вместо тех, которых потеряли во льдах, жизни, точно сплетённые тени — наша любовь, которой теперь нужно пожертвовать…
…я, Канниг-Тол, видел, как мои охотники метнули копья. Она рухнула, не издав ни звука, последняя на этом континенте и, если бы у меня было сердце, оно бы тогда разорвалось. Не было справедливости в этой войне. Мы бросили позади своих богов, и преклоняли колени лишь перед алтарём жестокости. Это правда. И я, Канниг-Тол, не отвернусь от правды…
Душа Итковиана дрогнула, отступила, попыталась отгородиться от бешеного потока памяти, избавиться от собственного ответного горестного вопля, остановить потоп разбивающих сердце истин, тайн т’лан имассов… нет, Обряд… как… Фэнеровы Клыки, как же вы сотворили с собой такое?
А она отвергла вас. Отвергла всех вас…
Итковиан не мог спастись — он принял их боль, и поток воспоминаний медленно уничтожал его. Слишком много, слишком сильные чувства пережиты, каждый миг вновь пережит заблудшими, немёртвыми созданиями… Итковиан тонул.
Он обещал им освобождение, но теперь понял, что не справится. Невозможно, немыслимо охватить такой томительный дар, такую отчаянную мольбу, такое жгучее желание.
Итковиан был один…
…я — Пран Чоль, слушай меня, смертный!
Один. Начал таять, блекнуть…
Услышь меня, смертный! Есть место — я могу тебя отвести туда! Ты должен отнести всё, что мы даём тебе — не далеко, не долго — отнеси нас туда, смертный! Есть место!
Таять…
Смертный! Ради «Серых мечей» — ты должен это сделать! Держись, превозмогай, и ты принесёшь им бесценный дар. Я отведу тебя!
Ради «Серых мечей»…
Итковиан потянулся…
…и его запястье сжала рука — крепкая и тёплая…

 

Она ползла по земле. Лишайники — зелёные стебли, зелёные чашечки с красным внутри; и другие — белые, словно кость, сложные, словно коралл; а под ними — шершавый и серый, точно акулья кожа, камень — целый мир всего на ширине ладони от земли.
Она ползла — медленно, неуклонно, уничтожая всё это, оставляя широкий след в изодранном, смятом лишайнике. Ей хотелось заплакать.
Впереди, уже совсем рядом, клетка — кость и грязная кожа, создание внутри — огромная, бесформенная тень.
Которая взывала к ней, повторяла свою ужасную просьбу.
Дотянуться.
Коснуться ужасной преграды.
Мхиби вдруг замерла на месте, словно огромная, невидимая тяжесть придавила её к земле.
Что-то происходит.
Земле под ней выгнулась, вспышки замерцали в густеющих сумерках, воздух внезапно стал горячим. Рокот грома…
Подтянув ноги, она оттолкнулась одной рукой и сумела перевернуться на спину. Хриплое дыхание вырвалось из груди, она увидела…
Рука держала крепко. Итковиан начал понимать. За воспоминаниями ждала боль, ждало всё, что он решил принять. Взамен памяти он может дать ответный дар — освобождение, оправдание — если только сумеет выжить…
Рука вела его. По мысленному ландшафту. Итковиан шагал по нему, словно великан, земля была где-то далеко-далеко внизу.
Смертный, сей эти воспоминания. Освободи их, чтоб пропитали землю осенним даром. В землю, смертный, — через тебя эта память может вернуть жизнь умирающей, опустошённой стране.
Пожалуйста. Ты должен понять. Памяти место в почве, в камне, в ветре. Воспоминания — невидимый смысл земли, тот, что трогает душу всякому, кто только её увидит — по-настоящему увидит. Трогает легчайшим шёпотом, старыми, почти бесформенными отзвуками, к которым смертная жизнь добавляет свои собственные.
Напитай этот сон, смертный.
И знай. Мы преклоняемся перед тобой. Сердца наши онемели от того, что́ ты нам предлагаешь, что́ даёшь от себя.
Ты — Итковиан, и ты — примешь т’лан имассов.
Сей воспоминания — плачь о нас, смертный…

 

Грозная, вздувшаяся туча — там, где прежде был лишь бесформенный, бесцветный, невероятно далёкий свод. Туча росла, расползалась во все стороны, заполнила всё небо, она набросила тёмный занавес поверх лиловой радуги. Багровые молнии вспыхивали тут и там по всему горизонту.
Мхиби видела, как туча разверзлась, излилась дождём — нет, градом…
Удар. Барабанный рёв обрушился на землю так, что заложило уши — приблизился…
Сейчас накроет.
Она закричала, вскинула руки.
Каждый удар был взрывом, куда бо́льшим, чем просто кусочек замёрзшего дождя.
Жизни. Древние, давно забытые жизни.
И воспоминания…
Сыпались градом вниз.
Невыносимая боль…
Вдруг прекатилась. Тень укрыла её, рядом под немолчным градом сгорбился некий силуэт. Тёплая, мягкая рука коснулась её лба, голос…
— Уже совсем немного, милая девочка. Эта гроза — неожиданность… — Голос замолк, охнул, когда град усилился. — И всё же… чудесная. Но тебе нельзя сейчас останавливаться. Вот, Крупп тебе поможет…
Как смог, он укрыл её от града, а затем потащил вперёд, ближе и ближе…

 

Серебряная Лиса заблудилась. Льющиеся ручьём слёзы почти ослепили её. Всё, что она начала ещё ребёнком на позабытом кургане у Крепи, всё, что начала давным-давно, вдруг показалось таким жалким.
Она отвергла т’лан имассов.
Отвергла т’лан айев.
Лишь на время… так она думала. На краткий срок, пока она будет трудиться, творить мир, который их ждёт. Она собрала духов, которые служили бы древнему народу, стали бы ему богами — она хотела принести исцеление т’лан имассам, облегчение — их позабытым душам.
Мир, где её мать снова стала бы молодой.
Мир-сон, дар К’рула. Дар даруджийца Круппа.
Дар любви — в обмен на всё, что забрала у матери.
Но т’лан айи ушли, молчанием отвечали на её отчаянный зов — и теперь погиб Скворец. И две женщины, на безмолвное присутствие которых Серебряная Лиса так привыкла полагаться — куда больше, чем они сами могли бы вообразить. Обе погибли, защищая её.
Скворец. Всё, что было в ней от Рваной Снасти, преисполнилось неутолимой печалью. От него она тоже отвернулась. Но Скворец всё равно встал на пути Каллора.
Сделал это потому, что остался тем человеком, каким был всегда.
А теперь потеряны и т’лан имассы. Смертный, Итковиан, Кованый щит без бога, человек, который принял в себя тысячи убитых в Капастане, распахнул перед ними объятия…
Невозможно принять боль т’лан имассов. Даже оставайся бог по-прежнему с тобой, он отказал бы. Невозможно. Их слишком много. А ты? Ты — лишь один человек, одинокий, ты не сможешь нести их бремя. Это невозможно.
Столь отважно.
Но невозможно.
Ах, Итковиан…
Серебряная Лиса чувствовала себя побеждённой — отвагой, но не своей — сама она смелостью никогда не отличалась — нет, храбростью людей вокруг. Со всех сторон: Колл и Мурильо, одержимые ошибочным пониманием чести, похитили её мать и наверняка даже сейчас берегут и охраняют её — умирающую; Скворец и две женщины; Итковиан. И даже Тайшренн, который пострадал — сильно, — когда открыл свой Путь, чтобы отбросить Каллора. Такая безрассудная, трагически неуместная отвага…
Я — Ночная Стужа, Старшая богиня. Я — Беллурдан, теломен, Сокрушитель черепов. Я — Рваная Снасть, бывшая прежде смертной. И я — Серебряная Лиса, заклинательница костей из плоти и крови, Призывательница т’ланов.
И я побеждена.
Смертными…
Небо над ней потемнело — Серебряная Лиса подняла взгляд. И поражённо замерла…

 

Волк метался, бился о костяные прутья клетки — его клетки… о мои рёбра. Он в ловушке. Умирает
И я делю с ним эту боль.
Грудь горела огнём, вспышки мучительной агонии хлестали, будто снаружи гроза с градом терзала кожу на рёбрах…
…но буря не усиливалась, наоборот, как будто стихала, словно с каждым ударом что-то передавалось ему, дар…
Дар? Эта боль? Но как… что это? Что приходит ко мне?
Стар, так стар. Горькие и сладкие, полузабытые мгновения удивления, радости, горя — буря воспоминаний, не его — слишком много, валятся словно ледышки, затем тают в ярком столкновении — Ток чувствовал, как тело немеет под этим напором…
…вдруг его потащили прочь…
Ток заморгал в темноте, единственный глаз был так же слеп, как и второй — тот, что он потерял у стен Крепи. Что-то рвалось в уши, кажется, звук. Вопли, пол и стены дрожат, цепи рвутся, с низкого потолка сыпется пыль. Я здесь не один. Кто? Что?
На каменной плите рядом с его головой оставили борозды когти — жадные, тревожные.
Тянется. Хочет меня. Кто? И кто я ей?
Взрывы загрохотали ближе. И голоса, отчаянные крики по ту сторону стены… видимо, в коридоре. Звон оружия, вопли, хрип, звон доспехов — части брони падают на пол.
Ток повернул голову — и увидел кого-то во тьме. Огромное, напряжённое, визжащее, воющее без передышки. Огромные когтистые лапы умоляюще тянутся… тянутся…
Ко мне.
В пещере вспыхнул сероватый свет, мгновенно осветил чудовищную, заплывшую жиром рептилию, прикованную к стене напротив Тока. В глазах твари светился ужас. Камни рядом с ящером были изборождены глубокими царапинами, метками безумия, которые вызвали у малазанца ужас… ибо это безумие он опознал в себе самом.
Она… она — моя душа…
Провидец стоял перед ним, его движения были отчаянными, дёргаными — тело старика, которое так давно одержал яггут, разваливалось на куски. Монотонно напевая себе под нос какое-то песнопение, Провидец, будто забыв о Токе, подходил всё ближе и ближе к Матроне, к Матери.
Гигантская тварь съёжилась, когти скрежетнули по камню, когда она прижалась к стене. Крики рептилии не прекращались, гулко отражались от свода пещеры.
Провидец держал что-то в руках, бледное, гладкое, продолговатое — яйцо, но не птичье. Яйцо ящерицы, увитое сероватой магией.
И чары крепли с каждым словом песнопения.
Ток видел, как что-то вырвалось из тела Матроны, сияние силы, которое устремилось было вверх…
…но угодило в паутину чародейства, в колдовской силок, который затем утянул свет внутрь яйца, что лежало в руках Провидца.
Крики Матроны внезапно оборвались. С бессмысленным всхлипом рептилия опустилась на пол.
В оглушающей тишине пещеры Ток яснее расслышал шум битвы в коридоре. Ближе и ближе.
Сжимая Финнэст, Провидец развернулся и посмотрел на Тока. Усохшие губы трупа дёрнулись от улыбки яггута.
— Мы вернёмся, — прошептал он.
Чары вновь расцвели, и когда тяжёлые цепи свободно упали на пол, вернулась тьма.
Ток понял, что он один в пещере. Провидец забрал силу Матери, а затем взял и её саму.
Волк бился в груди малазанца, вгонял шипы боли в сломанные, изуродованные руки и ноги. Он жаждал выпустить запертый вой, зов, обращённый к возлюбленной и родичам. Но не мог вздохнуть…
…не может дышать. Он умирает. Град, эти дикие дары, они ничего не значат. Из-за меня, роковой ошибки этого бога, мы оба умираем…
Звуки боя прекратились. Ток услышал, как ломаются один за другим железные прутья, услышал, как железо зазвенело по камню.
А затем кто-то присел рядом. На лоб Току легла ладонь, от которой осталось немногим больше, чем кость и сухожилия.
Малазанец ничего не видел. Света не было. Но рука была прохладной, касание — лёгким.
— Худ? Ты пришёл за нами? — Слова ясно прозвучали в сознании, но наружу вырвались лишь хриплые звуки. Ток понял, что языка у него больше нет.
— Ах, друг мой, — хрипло проговорил знакомый голос. — Это я, Онос Т’лэнн, некогда из клана Тарад, из Логросовых т’лан имассов, а ныне — родич Арала Фэйла, Тока Младшего.
Родич.
Иссохшие руки обняли его.
— Сейчас мы уйдём, младший брат.
Уйдём?
Хватка ещё раз посмотрела на пролом. Бравада, которая заставила её заявить, что «мостожоги» пойдут за т’лан имассом в цитадель, развеялась и сменилась осторожностью, когда малазанцы оказались рядом с крепостью. Цитадель брали штурмом, и неведомый противник паннионцев хорошенько пнул осиное гнездо.
К’чейн че’малли с топотом мчались обратно в ворота. Всю крепость потрясали чародейский взрывы. На стенах бегали урдомы и беклиты. Извилистая серая молния взметнулась с южной крыши, поразив два десятка кондоров, которые парили над цитаделью. Небо над гаванью затягивала огромная грозовая туча, в глубинах которой вспыхивали зарницы.
Лейтенант Хватка обернулась и окинула взглядом свои потрёпанные взводы. Как она и ожидала, трёх тяжело раненных солдат они потеряли. Никто из «мостожогов» на этой затянутой дымом улице не остался цел — Хватка видела слишком много крови на их измазанной сажей форме.
С северо-запада по-прежнему доносились звуки битвы, теперь они приближались. Хватка понимала, что Дуджек сделает всё возможное, чтобы дойти до цитадели. Однако, судя по звукам, его оттесняли — улица за улицей.
Гамбит провалился.
И мы остались одни.
— К’чейн че’малле! — прошипел один из солдат в заднем ряду. — Позади нас!
— Ну, тогда решено, — пробормотала Хватка. — К Валову пробою — бегом марш!
«Мостожоги» помчались по заваленной каменными обломками улице.
Дымка первой взобралась на руины башни. Сразу за ней высилось полуразрушенное здание — три стены и половина крыши ещё стояли. Внутри царила пыльная тьма, в левой части дальней стены виднелось что-то похожее на дверь.
Хватка отстала от Дымки всего на два шага, она спрыгнула с развалин и приземлилась на пол комнаты — где столкнулась с Дымкой, которая отступала и сыпала проклятьями.
Обе упали.
— Чтоб тебя, Дымка!..
— Стража…
Прозвучал третий голос:
— Хватка! Лейтенант!
Солдаты подходили сзади, когда Хватка села и увидела Вала, Перла и ещё семь «мостожогов» — тех, что пошли с арбалетами на стену и сумели выжить.
— Мы пытались дать вам знать…
— Не важно, Вал, — сказала Хватка, поднимаясь на ноги. — Вы всё сделали правильно, солдат, уж поверь мне…
В руке Вал держал «ругань», теперь он с ухмылкой поднял бомбу.
— Одну приберегли…
— Тут т’лан имасс не пробегал?
— Ага, побитый ублюдок, по сторонам не смотрел — просто прошёл мимо нас, внутрь цитадели…
«Мостожог» в заднем ряду закричал:
— К’чейн че’малле сзади!
— Туда, в дверь! — взвизгнул Вал. — Дорогу дайте, идиоты! Я этого ждал…
Хватка начала толкать солдат к задней стене.
Сапёр вскарабкался по камням к пролому.
То, что произошло дальше, смешалось в воспоминаниях Хватки…
Дымка схватила её за руку и отшвырнула к дверям, за которыми один за другим исчезали солдаты. Хватка выругалась, но руки Дымки вдруг ударили её в спину, толкнули лицом вперёд в проём. Хватка с рычанием развернулась и увидела за плечом Дымки…
К’чейн че’малле размазанным пятном промчался по развалинам, вскидывая руки-клинки.
Вал поднял глаза — увидел, что оказался в четырёх шагах от рептилии.
Хватка услышала, как он коротко, почти неслышно хмыкнул…
Сапёр бросил «ругань» себе под ноги.
К’чейн че’малле уже взмахнул клинками…
Взрыв смёл обоих.
Волна выбросила Хватку и Дымку за дверь. Каменное крошево гулко застучало по шлему, забралу и нащёчникам шлема, так что голова лейтенанта откинулась назад. Некоторые камешки пролетели внутрь, ударили в лицо; рот и нос Хватки наполнились кровью.
Оглушённая, она отступила в клубах дыма и пыли.
Крики — будто издалека, но затем — совсем рядом.
Сверху падали камни; рухнула просмолённая, объятая пламенем балка. Глухой удар, хруст костей — предсмертный крик в хаосе, так близко, что Хватке на миг показалось, будто крик был её собственный.
Её вновь схватили руки, потащили, толкнули в какой-то коридор.
Проход заполнили дым и пыль — нечем дышать — топот сапог, люди вслепую сталкиваются друг с другом, проклятия — темнота — вдруг развеялась.
Спотыкаясь, Хватка влетела в толпу солдат, сплюнула кровь, закашлялась. В комнате было полно мёртвых беклитов, другую дверь — напротив — похоже, выбили одним ударом. На крюке над головой бешено раскачивалась одинокая лампа.
— Смотри-ка! — выдохнул кто-то. — Собака лейтенанту подбородок пожевала!
Даже не шутка — просто абсурдное безумие битвы. Покачав головой (так что кровь брызнула на камни), Хватка снова сплюнула и оглядела своих солдат красными, слезящимися глазами.
— Дымка? — Имя прозвучало не очень внятно, но понятно.
Тишина.
— Бакланд! Назад в коридор! Найди её!
Сержант двенадцатого взвода вернулся несколько мгновений спустя, волоча за собой окровавленное тело.
— Ещё дышит — Худ знает как! У неё в спине полно камней и осколков!
Хватка упала на колени рядом с подругой.
— Дура набитая, — прошептала она.
— Молоток с нами должен был пойти, — проворчал Бакланд.
Да. И это не единственная наша ошибка в этой дурацкой игре.
— Ой! — воскликнул женский голос. — Да вы не паннионцы!
Оружие обратилось к дверному проёму.
На пороге стояла женщина в ослепительно-белой телабе, её длинные чёрные волосы блестели — невозможно чистые, идеально расчёсанные. Ошеломительно прекрасные глаза задумчиво разглядывали солдат.
— Вы, часом, не видели трёх воинов в масках? Они должны были здесь пройти в поисках тронного зала, если, конечно, тут таковой имеется. Вы могли слышать звуки драки…
— Нет, — прорычал Бакланд. — То есть да, слышали звуки драки. Повсюду, госпожа. То есть…
— Заткнись, — вздохнула Хватка. — Нет, — сказала она женщине, — не видели мы никаких воинов в масках…
— А т’лан имасса?
— Вообще-то видели…
— Великолепно! Скажите, в её теле ещё держатся три меча? Не могу себе представить, чтобы она оставила…
— Какие три меча? — удивилась Хватка. — И это был мужчина. По-моему.
— Точно, — согласилась одна из «мостожогов», и тут же покраснела, когда товарищи обернулись к ней и заулыбались.
— Мужчина т’лан имасс? — Женщина в белой телабе поднесла пальчик к пухлым губам, затем улыбнулась. — Ах, так ведь это же Тлен! Великолепно! — Улыбка исчезла. — Если, конечно, Мок его не найдёт.
— Кто ты такая? — проворчала Хватка.
— Знаешь, милая, тебя становится трудно понимать из-за крови во рту. Вы все, как я понимаю, малазанцы? Невольные союзники, но вы все так ужасно изранены. У меня есть идея, чудесная идея — как и все мои идеи, разумеется. Чудесная. Мы здесь, видите ли, чтобы вызволить некоего Тока Младшего, солдата…
— Тока Младшего? — переспросила Хватка. — Тока? Но он же…
— В плену у Провидца, увы. Печальный факт, а я не люблю грустить. Это меня раздражает. Безмерно. Итак, как я говорила, у меня есть идея. Помогите мне его освободить, и я исцелю тех из вас, кому нужно исцеление — то есть, похоже, всех.
Хватка указала на Дымку.
— По рукам. Начни с неё.
Когда женщина вошла в комнату, Бакланд заорал и отскочил от двери.
Хватка подняла взгляд. В коридоре стоял огромный волк, глаза его мерцали в пыльном сумраке. Женщина обернулась.
— Ах, не беспокойтесь. Это Баальджагг. Гарат куда-то убежал, кажется. Наверное, убивать паннионцев. Ему, похоже, пришлись по вкусу провидомины… ладно, займёмся этой бедной женщиной — мы тебя очень скоро поставим на ноги, милочка…

 

— Что за Худова срань там происходит?
По другую сторону низкой стены лестница выводила на парапет, с которого открывался вид на гавань и бухту — точнее, так решил Паран, поскольку лишь это объяснение имело бы смысл. Так или иначе, но за лестницу шёл бой, и, судя по воплям, неведомый противник, который пробивался к плоской крыше, сеял смерть среди защитников.
Рядом с Параном слегка приподнял голову Быстрый Бен.
— Не знаю — и высовываться, чтобы посмотреть, не буду, — ответил он на вопрос капитана, — но понадеемся, что это отвлечёт внимание. Я недолго смогу нас здесь укрывать так, чтобы кондоры не заметили.
— Что-то их уже отвлекло, — заявил Штырь, — и ты это знаешь, Бен. Если бы кто-то из них решил присмотреться — нас бы давно клевали птенчики у него в гнезде.
— Ты прав.
— Так какого Худа мы до сих пор тут делаем?
Хороший вопрос. Паран вывернулся, взглянул назад — на север. Там в полу виднелся люк.
— Мы до сих пор тут, — процедил Быстрый Бен, — потому что именно тут нам и нужно быть…
— Прекратите, — проворчал Паран, утирая со лба пот — рука почему-то окрасилась алым: швы на виске разошлись. — Не совсем так, Бен. Здесь нужно быть тебе и мне. Молоток, если от «Мостожогов» ещё что-то осталось, ты им сейчас нужен.
— Да, капитан, я знаю, и это знание меня гложет.
— Хорошо. Слушайте. В цитадели под нами разверзлась огненная Бездна. Понятия не имею, кто там раздухарился, но знаю одно — они не друзья паннионцам. Так что, Молоток, бери Штыря и остальных — люк вон там и, похоже, такой хлипкий, что можно выбить, если закрыт.
— Так точно, капитан. Только как мы туда доберёмся, чтобы нас не заметили?
— Штырь прав по поводу кондоров — они сейчас заняты чем-то другим, и с каждым ударом сердца выглядят всё более нервными. Короткая перебежка, целитель. Но если не хочешь рисковать…
Молоток покосился на Штыря, затем на Дэторан и Тротца. Наконец, взглянул на Мураша. Сержант кивнул. Молоток вздохнул.
— Так точно, сэр. Попробуем.
Паран посмотрел на Быстрого Бена.
— Возражения, маг?
— Никак нет, капитан. По крайней мере… — Он замолчал.
По крайней мере, так у них будет больше шансов уйти отсюда живыми. Я тебя понял, Бен.
— Молоток, бегите, когда будете готовы.
— Толкай да тяни, капитан.
— И тебе того же, целитель.
Услышав хриплый приказ, взвод метнулся к люку.

 

Дуджек затащил раненого солдата в дверь и лишь потом заметил, что ноги несчастного остались снаружи, а кровавый след, ведущий к ним, становился всё тоньше и практически сошёл на нет у порога. Кулак уронил тело и осел, прислонившись к косяку.
К’чейн че’малле искрошил отряд всего за дюжину ударов сердца и, несмотря на потерянную в бою руку, быстро помчался на запад — видимо, искать ещё один отряд злосчастных малазанцев.
Телохранители Дуджека, элита тяжёлой пехоты Унты, лежали, изрубленные на куски, у дверей дома, в который успели втолкнуть Первого Кулак. Они исполнили присягу, отдали жизнь, защищая его. Но сейчас Дуджек предпочёл бы, чтобы они не преуспели, а ещё лучше — сбежали.
С самого рассвета Войско Однорукого ввязалось в бой с беклитами, урдомами и провидоминами и показали себя более чем достойно.
Когда появилась первая дюжина к’чейн че’маллей, морантская взрывчатка — «ругань» и «огневики» — уничтожила неупокоенных охотников К’елль. Та же судьба постигла и вторую волну. Но когда подошла третья, «ругань» закончилась, и солдаты гибли десятками. Пятую и шестую волны встретили лишь мечи, и битва превратилась в бойню.
Дуджек понятия не имел, сколько живых осталось из пяти тысяч малазанцев, которых доставили в город моранты. Судя по всему, организованной обороны уже не было. Битва превратилась в охоту — простую и жестокую. К’чейн че’малли планомерно зачищали очаги малазанского сопротивления.
До недавнего времени он слышал звуки битвы — рушились стены, гремели чародейские взрывы — из цитадели; хотя, подумал Кулак, это, наверное, ошибка — грозовая туча на юге сама по себе порождала гром, молнии расчертили небо, хлестали бурное море внизу. Ярость бури поглотила все прочие звуки.
Топот сапог позади. Дуджек резко обернулся, сжимая в руке короткий меч.
— Первый Кулак!
— Из какой роты, солдат?
— Одиннадцатой, сэр! — выдохнула женщина. — Капитан Хареб отправил взвод искать вас, Первый Кулак. Осталась только я.
— Хареб ещё держится?
— Так точно, сэр. Мы собираем сувениры — куски к’чейн че’маллей.
— И как же вы, Худовы дети, сумели это сделать?
— Вывих, сэр. Он привёл последний лётный отряд с боеприпасами — по большей части «шрапнель» и «трещотки», Первый Кулак — но сапёры минируют здания по пути нашего отступления, обрушивают тонны кирпичей и камней на треклятых ящериц — виновата, сэр, — на охотников К’елль.
— Где сейчас рота Хареба, солдат?
— Недалеко, Первый Кулак. Следуйте за мной.
Хареб, аристократ из Семи Городов, с вечной насмешливой ухмылкой. Боги, я готов его расцеловать.

 

Подходя к передовому отряду своего легиона, Остряк заметил рядом нового Кованого щита «Серых мечей». Женщина натянула поводья, как только он остановился.
— Приветствую вас, сударь, — сказала она. Из-под широких, блестящих нащёчников виднелась лишь нижняя половина лица. — Мы собираемся пойти в атаку на врага. Поддержите нас с фланга?
Даруджиец поморщился.
— Нет, Кованый щит.
Женщина замялась, затем резко кивнула и подобрала поводья.
— Как пожелаете, сударь. Нет ничего бесчестного в том, чтобы отказаться идти в самоубийственную атаку.
— Ты не поняла, — перебил Остряк. — Мой легион идёт вперёд, вы следуете за нами — так близко, как сможете. Мы перейдём каменный мост и двинем прямо на ворота. Не спорю, выглядят крепкими, но, думаю, у нас есть шанс их развалить.
— Мы все попытаемся прийти на помощь Дуджеку Однорукому, согласны, Смертный меч?
— Да.
И мы оба знаем, что ничего из этого не выйдет.
Они обернулись, заслышав вой рогов и внезапную дробь малазанских барабанов.
Знаменосец — чары вихрились вокруг него, словно золотые блёстки — принял командование и теперь созывал офицеров. Строй поднял щиты, сомкнул их внахлёст. Пики длиной в два человеческих рота шатались над строем, будто камыш на ветру — эта необычная неуверенность встревожила Остряка.
Артантос отправил всадника, который галопом поскакал к даруджийцу и Кованому щиту.
Малазнец натянул поводья.
— Господа! Высший маг Тайшренн желает знать о ваших намерениях!
Остряк осклабился.
— Тайшренн, значит? Давай-ка сперва послушаем о его планах.
— Дуджек, господа. К’чейн че’маллей необходимо разогнать, ворота — пробить, атаковать защитников…
— А что будет делать сам Высший маг? — поинтересовалась женщина.
— На стенах есть чародеи, госпожа. Тайшренн попытается исключить их вмешательство. Орфантал и его тисте анди поддержат нашу атаку против к’чейн че’маллей, как и поплечники Белолицых.
— Сообщите Высшему магу, — сказала она, — что Легион Трейка откроет атаку при поддержке моего отряда.
Солдат отдал честь и поскакал обратно к строю малазанцев.
Остряк обернулся и принялся разглядывать своих последователей. В который раз он удивился тому, как дар Повелителя Лета повлиял на этих мрачных капанцев. Точно д’иверсы… только наоборот. Из многих — один, и такая мощь! Они шли по земле быстро, словно летящая тень. Сам Остряк уже видел мир глазами тигра — нет, не просто тигра, а бессмертного зверя, обладателя неизмеримой силы, огромной массы мускулов и костей, внутри которой скрывался Легион. Его Легион. Слитая воедино воля, ужасающе сосредоточенная.
А теперь они вновь станут этим зверем. На этот раз — чтобы вступить в битву.
Бог Остряка, похоже, испытывал особенную ненависть к этим к’чейн че’маллям, будто Трич хотел за что-то с ними поквитаться. Хладнокровный убийца готов был отдаться жажде крови — это чувство слегка встревожило Остряка.
Его взгляд метнулся к вершине холма — там стоял Каладан Бруд, рядом медленно поднималась Корлат. Расстояние не имело значения — женщина была покрыта кровью, и даруджиец почуял мучительную боль, которая текла и кипела в тисте анди.
Путь Бруда тоже пострадал, и если дело настолько плохо, значит и… Остряк обернулся, пригляделся к Артантосу — Высшему магу Тайшренну, который стоял перед строем малазанцев. Ага, вижу, какую он платит цену…
— Кованый щит.
— Сударь?
— Берегитесь магов на стенах города.
— Мы ждём вас, сударь.
Остряк кивнул.
В следующий миг Смертный меч и его Легион стали единым целым, кости и мускулы срастались, личности — целые жизни — тонули в потопе холодной, животной ярости.
Рыжеватый вихрь рванулся, потёк вперёд.
К’чейн че’малли вскинули руки-клинки. Приготовились защищаться.
Снова. Мы это уже делали… нет, не мы. Наш Господь. Рвал мёртвую плоть… фонтан крови… крови… о, Худ…

 

Куральд Галейн, тьма в самой сердцевине души, потекла наружу, заполнила её руки и ноги, поглотила чувства — утешение забвения. Корлат стояла, повернувшись спиной к трём безжизненным фигурам на вершине холма, а они по-прежнему лежали там, где пали. Корлат стояла молча, сила Пути — дрожащая, меркнущая от приступов боли — потянулась, разыскивая её родичей.
Каладан Бруд замер рядом с молотом в руках. Он говорил, голос Воеводы рокотал, словно далёкий гром в небе над морем:
— Под вечер. Не раньше. Всё закончится задолго до того… так или иначе. Корлат, пожалуйста, послушай меня. Ты должна найти своего Владыку — вон там грозовая туча, не в ней ли прячется Семя Луны? Он сказал, что придёт. В нужный момент. Сказал, что ударит…
Корлат его больше не слышала.
Орфантал превращался — прямо перед марширующим строем малазанцев: чернота ринулась вовне, расправила крылья, вытянула длинную шею — гулко громыхнули чары, и дракон взлетел в воздух, начал набирать высоту…
Из крепости вылетели кондоры, дюжина демонических созданий связанных между собой перекрученной цепью хаотической магии.
На равнине внизу зверь, который был Смертным мечом и Легионом Трейка, мелькнул в поле зрения — размазанное, смертоносное движение — и ударил в строй к’чейн че’маллей.
Словно запятнанные кровью простыни, чары взметнулись в воздух вокруг них, когда в ярящемся вихре блеснули клинки. Охотник К’елль отступил и повалился, все кости у него были разбиты на мелкие кусочки. Огромный тигр метался из стороны в сторону, а клинки опускались, врезались в его бока. Куда бы ни входил меч, из тела зверя выпадала человеческая фигура — отрезанные руки, рассечённые тела, раскроенные головы.
Магия вскипала на стенах города.
Корлат увидела, как Артантос — Тайшренн — шагнул вперёд, чтобы встретить её.
Внезапно позади к’чейн че’маллей вспыхнула золотая волна, на миг поднялась, набирая мощь, а затем покатилась вперёд. Земля позади неё пылала, затем волна взвилась, потекла по стене к паннионским магам.
Это… те же чары, что он бросил против Лунного Семени. Вот с чем боролся мой Повелитель. Один — перед лицом такой мощи…
Земля содрогнулась у неё под ногами, когда волна магии обрушилась на парапет к западу от ворот. Ослепительная вспышка — это Высший Тэлас, Путь Огня — чадо Телланна
Магия хаоса взорвалась в пламени, разлетелась, точно шрапнель. Затем ревущее пламя рассеялось.
Верхняя треть городской стены от ворот и примерно сорок шагов на запад просто перестала существовать. А вместе с ней исчезли и паннионские маги.
На поле Легион Трейка оказался окружён к’чейн че’маллями, которые вполне могли потягаться в неимоверной скорости с огромным зверем. Охотники К’елль падали один за другим, но тигра буквально кромсали на куски.
«Серые мечи», все верхом, пытались пробить для него проход сбоку. Вгоняли в охотников сзади длинные, странно зазубренные копья, которые сковывали шаги, когда рептилии оборачивались, чтобы ответить на удар. Арканы взвились в воздух, затянулись на шеях и конечностях…
Серая волна чародейства покатилась от магов, что стояли на стене к востоку от ворот, промчалась над головами сражавшихся на поле, проползла по воздуху, точно какое-то многоногое создание — к Артантосу.
Ослепительное пламя взметнулось навстречу чарам хаоса, и заклятья будто поглотили друг друга. Когда они развеялись, Артантос стоял на коленях. Из строя малазанцев к нему побежал солдат.
Выдохся. Слишком рано…
— Корлат!
От оглушительного рёва она вздрогнула. Моргая, обернулась к Бруду.
— Что?
— Зови своего Владыку, Корлат! Зови его!
Звать? Я не могу. Не могу… не смею.
— Корлат! Да посмотри же на эту треклятую тучу!
Тисте анди повернула голову. За городом чёрной, необъятной колонной поднималась в небо грозовая туча, разрывалась на части в воздухе, но вздымалась всё выше и выше, заворачивалась вихрем так, что в прорехи пробивались солнечные лучи…
Семени Луны… нет внутри. В туче ничего не было. Ничего, кроме бессмысленного, пустого насилия. И оно рассыпается.
Звать его? Корлат охватило отчаяние. Словно со стороны, она услышала свой усталый ответ:
— Аномандра Рейка больше нет, Воевода.
Он мёртв. Наверняка…
— Тогда помоги своему растреклятому брату, женщина! Его одолевают…
Корлат подняла голову, увидела Орфантала высоко в небе, в окружении чёрных точек. Чары впивались в чёрного дракона, точно дротики.
Брат… Корлат посмотрела вниз, на строй малазанцев, который шёл на сближение с к’чейн че’маллями. Тьма окружила солдат — шёпот Куральд Галейна. Шёпот… но лишь тихий
— Корлат!
— Отойди от меня, Воевода. Сейчас я превращусь… и полечу к брату.
— Когда покончите с кондорами, вы…
Тисте анди отвернулась от поля боя.
— Эта битва проиграна, Каладан Бруд. Я лечу спасать Орфантала. — Не дожидаясь ответа, она шагнула вниз по склону, расправляя скрытую внутри силу. Драконья кровь, холодная, как лёд в венах, обещание убийства. Жестокий, неутолимый голод.
Крылья, в небо.
Треугольная голова приподнялась, взор остановился на кондорах, описывающих круги вокруг брата. Её когти дрогнули, затем вытянулись от предвкушения.

 

Каладан Бруд стоял у самого склона, сжимая в руках молот. К’чейн че’малли отвлеклись от Легиона Трейка — гигантский тигр умирал в окружении сверкающих клинков — и врезались в плотный строй малазанцев, сокрушая солдат десятками. Другие бросились догонять «Серых мечей», которым пришлось уходить врассыпную от неимоверно быстрых охотников.
С флангов подоспели баргасты и добавили свою кровь в общий поток резни.
Воевода медленно обернулся и оглядел вершину холма. Три тела. Четверо малазанских солдат, которые принесли бесчувственного Круппа на вершину и теперь укладывали даруджийца на землю.
Взгляд Бруда задержался на Круппе, Воевода задумался о причинах внезапного, необъяснимого обморока, но затем вновь повернулся.
Десятки тысяч т’лан имассов по-прежнему неподвижно стояли на коленях перед Итковианом, который и сам осел на землю, точно смертное отражение неупокоенного воинства. Происходящее явно увело их далеко-далеко, в мир, из которого нет возврата — а даже если и есть, когда они вернутся, будет уже слишком поздно.
Нет выбора.
Огнь… прости меня…
Каладан Бруд вновь повернулся лицом к городу. Не сводя глаз с кровавой битвы на поле, Воевода медленно поднял свой молот…
И вдруг замер.

 

Они вошли в очередной коридор, заваленный мёртвыми и умирающими. Хватка нахмурилась.
— Госпожа, сколько людей в этой армии сегулехов?
— Трое, милая моя. Мы явно на верном пути…
— Пути куда, госпожа Зависть?
Та обернулась.
— Гм-м, любопытный вопрос. Сегулехи наверняка решительно добиваются аудиенции с Провидцем, но кто поручится, что Провидец держит Тока Младшего при себе? Куда разумнее было бы предположить, что наш друг лежит в цепях где-то в подвалах…
Из-за плеча Хватки подала голос Дымка:
— Там дальше вроде площадка. Похоже, лестница…
— Наблюдательная, — одобрительно пробормотала госпожа Зависть. — Баальджагг, девочка моя, поведёшь нас?
Огромная волчица беззвучно скользнула вперёд, каким-то образом ухитрившись не произвести ни звука, даже когда пробиралась по телам в коридоре. В дальнем конце она замерла, повернула назад вытянутую голову, глаза блеснули, точно раскалённые уголья.
— Ага, всё чисто, — вздохнула госпожа Зависть и тихонько хлопнула в ладоши. — Идёмте же, о мрачные малазанцы.
Посреди коридора Дымка потянула Хватку за рукав.
— Лейтенант, — прошептала она, — там, впереди, бой…
Они вышли на площадку. На ведущих вверх ступенях бесформенной грудой лежали трупы урдомов. На пролёте, уходившем вниз, виднелись лишь потёки застывающей крови.
Дымка шагнула вперёд, присела рядом со ступенями.
— Тут следы в крови, — сообщила она. — Три человека… один, кхм, костлявый, а за ним кто-то в мокасинах… мне кажется, женщина…
— В мокасинах? — приподняла брови госпожа Зависть. — Как любопытно. Костяные следы, вероятнее всего, принадлежат Тлену или Ланас Тог. Но кому же понадобилось идти за ними? Загадка! А последняя пара?
Дымка пожала плечами.
— Поношенные сапоги. Мужские.
Звуки боя, которые первой услышала Дымка, теперь услышали и остальные — доносились они откуда-то сверху, издалека — наверное, с верхней площадки, до которой оставалось не меньше полудюжины этажей.
Баальджагг подошла к Дымке. Волчица опустила голову, принюхалась к следам в крови.
В следующий миг она серой молнией метнулась вниз и скрылась из виду.
— Ну, хорошо! — сказала госпожа Зависть. — Вопрос, кажется, решён, не так ли? Бедная девочка чувствует некоторую… привязанность к Току Младшему. Сродство, если говорить точнее.
— Прошу прощения, — не выдержала Хватка, — но что ты вообще несёшь?
Ещё одно загадочное заявления, и я этой дамочке просто мозги вышибу.
— Фу, как грубо. Тем не менее, скажу, что это — секрет, причём не мой, так что я могу о нём спокойно рассказать.
— Ну, приехали, — пробурчал кто-то из солдат за спиной Хватки, — сплетни.
Госпожа Зависть резко развернулась.
— Кто это сказал?
Все молчали.
— Я ненавижу сплетни, учтите это, вы все. А теперь я расскажу вам историю о двух древних богах, которые — каждый в свой срок — обрели смертную плоть, точнее, условно смертную — в случае Баальджагг, и слишком смертную в случае очаровательного Тока Младшего.
Хватка уставилась на женщину и уже собиралась заговорить, но тут кто-то из солдат со вкусом выругался — зазвенели клинки…
…крики…
Два десятка урдомов подошли сзади, и коридор вдруг превратился в поле отчаянного ближнего боя.
Хватка вытянула руку, вцепилась в одеревеневший от крови плащ Дымки и потянула на себя. Вытаскивая меч из ножен, лейтенант прошипела:
— Дуй вниз по лестнице, девочка! Мы догоним, когда тут разберёмся. — Она толкнула Дымку в сторону ступенек и развернулась.
— Это надолго? — поинтересовалась госпожа Зависть.
Её голос каким-то образом перекрыл шум битвы и зазвенел в ушах Хватки, когда та рванулась в бой. Урдомы были лучше вооружены, не устали, да ещё и напали врасплох. Хватка увидела, как Бакланд покачнулся — ему снесли полголовы.
— Нет, — прохрипела она, когда упали ещё двое «мостожогов», — ненадолго…

 

Дэторан пошла вперёд, остальные четверо «мостожогов» последовали за ней по коридору. Молоток двигался в пяти шагах позади огромной напанки, Штырь едва не наступал ему на пятки, следом топал Мураш, а Тротц отстал на дюжину шагов, чтобы охранять тыл. До сих пор им попадались только мёртвые — мёртвые паннионцы, изрубленные клинками.
— Кто-то тут оторвался на всю катушку, — пробормотал за плечом целителя Штырь.
Они слышали звуки боя, но эхо отражалось от стен, и определить направление было трудно.
Дэторан остановилась и подняла руку, затем поманила Молотка к себе.
— Лестница впереди, — буркнула она. — Вниз.
— Чисто, — заметил целитель.
— Пока что.
Мураш подошёл к ним.
— Почему стоим? Двигаться надо.
— Мы знаем, сержант, — ответил Молоток, затем снова обратился к напанке. — Придётся так. Веди нас вниз, Дэторан.
Каменные ступени были усыпаны трупами, идти было трудно.
Они спустились на два пролёта — никого. На полпути к следующей площадке, там, где лестница поворачивала, Молоток вдруг услышал, как Дэторан ахнула. Зазвенело оружие.
Бессловесный крик сзади превратился в баргастский боевой клич.
— Проклятье! — прорычал Молоток. Бой впереди и позади — дело плохо. — Штырь, дуй к Мурашу и Тротцу! Я подсоблю Дэт!
— Так точно!
Целитель пробежал полдюжины ступеней до поворота. Дэторан уже оттеснила нападавших на нижнюю площадку. Перед напанкой целитель увидел не меньше шести провидоминов с тяжёлыми, короткими двулезвийными секирами в руках. Дэторан — короткий меч в левой руке, палаш в правой — только что зарубила одного из паннионцев. Без колебаний она переступила умирающего воина и оказалась на площадке.
Провидомины бросились на Дэторан.
Но обойти напанку не смогли. Бормоча проклятия, Молоток бросил в ножны короткий меч и схватился за арбалет. Стрелу на ложе удерживал кожаный ремешок, который целитель быстро сорвал. Не обращая внимания на вопли и звон клинков, он зацепил «козьей ногой» плетёную тетиву и взвёл арбалет.
Сзади, за поворотом, Тротц затянул заунывную песню, которую прервал только зловещий вопль Мураша. Горячая кровь, смешанная с желчью, потекла по ступеням.
Молоток отступил, чтобы выстрелить поверх головы Дэторан.
Напанка всадила короткий меч в голову провидомина снизу вверх. Клинок застрял в челюсти. Дэторан не стала вытягивать клинок, а просто оттолкнула врага вместе с оружием так, что тот чуть не сбил с ног двух воинов позади. Широкими взмахами палаша она удерживала другого провидомина на расстоянии. Он лупил своими короткими топорами по клинку, пытаясь отбить его в сторону, чтобы приблизиться, но Дэторан заставила тяжёлый палаш порхать так, будто он был тонкой дуэльной рапирой.
Молоток сосредоточился на двух других провидоминах. Третий оттаскивал в сторону труп с мечом напанки. Целитель вскинул арбалет и нажал на спусковой рычаг. Приклад ударил его в плечо.
Один из провидоминов вскрикнул, стрела по самое оперенье вошла в грудь паннионцу. Он грузно упал.
Скатившееся по ступенькам тело сбило Молотка с ног, когда он собрался перезарядить оружие. Изрыгая проклятья, целитель отодвинулся к стенке и, пытаясь подобрать стрелу, собрался было оттолкнуть труп сапогом, но увидел, что это был Мураш. Ещё живой, хотя всю грудь залила кровь. Судя по звукам, Тротц оттеснял врагов обратно наверх по лестнице.
Молоток резко обернулся на крик Дэторан. Она сбилась с ритма, чтобы увести клинок от отчаянного блока. Затем направила клинок под кромку шлема провидомина, вспорола ему шею — но секира в другой руке паннионца уже взлетела вверх и рухнула на голову Дэторан.
Напанка подставила под удар плечо.
Кольчуга лопнула, хлынула кровь. Лезвие секиры высвободилось, вырвав бо́льшую часть мышц с плеча Дэторан.
Напанка попятилась. Кровь лилась рекой, но Дэторан выпрямилась и ринулась на двух оставшихся провидоминов.
Ближайший паннионец метнул в неё одну из своих секир.
Напанка отбила её в сторону и нанесла обратный удар, который провидомин едва успел парировать. Дэторан оказалась рядом, выпустила палаш и вонзила пальцы в прорезь его шлема. Инерция пронесла её мимо врага, так что его голова резко повернулась.
Молоток услышал громкий треск позвонков, когда заново взвёл арбалет. Он вскинул оружие…
Сверкнули секиры последнего провидомина.
И отсекли вытянутую правую руку Дэторан на полпути между плечом и локтем.
Вторая секира глубоко вошла ей между лопаток, так что напанка отлетела вперёд и ударилась о стену.
Провидомин шагнул вперёд, чтобы выдернуть вторую секиру.
Стрела Молотка вошла ему в подмышку.
Паннионец согнулся, затем под оглушительный звон доспехов рухнул.
Укладывая следующую стрелу на ложе, целитель подобрался к тому месту, где всё ещё стояла, упершись лицом в стену, Дэторан. Поток крови из её ран сменился слабым ручейком.
Целителю не нужно было даже касаться напанки, чтобы понять: она мертва.
Сзади застучали сапоги по ступеням. Целитель развернулся и увидел, как на площадку вывалился Штырь. Он пропустил удар, который пришёлся по потхельму и своротил налобник с заклёпками. По щеке мага текла кровь. Глаза были безумными.
— Их два десятка, Молоток! Тротц их сдерживает…
— Треклятый идиот! — Целитель закончил перезаряжать арбалет, поднялся по ступеням, остановившись на миг, чтобы осмотреть Мураша. — Найди себе новый шлем, Штырь, а потом — за мной!
— А как же Мураш?
— Протянет ещё немного. Быстрей, чтоб тебя!
Лестница была усыпана свежими трупами — до самой верхней площадки.
Как только Молоток поднялся, на него обрушились тела — провидомины, и среди них — рычащий Тротц, который и повалил эту кучу малу на целителя. Клинок — баргаста! — вошёл Молотку в плечо, затем отдёрнулся, когда все они покатились по каменным ступеням. Секиры, кинжалы, латные перчатки, шлемы и наголенники превратили эту человеческую лавину в поток боли, которая не оборвалась, даже когда все они со звонким ударом врезались в стену у поворота лестницы.
Тротц выпутался первым, начал бить вниз коротким мечом, бить и топтать врагов сапогами. Не переставая сыпать проклятьями, Молоток убрался подальше от безумной ярости баргаста. Рана в плече горела огнём.
Через несколько мгновений на лестнице слышно было лишь хриплое дыхание.
Целитель полуобернулся, обнаружил стену за спиной и, опираясь на неё, медленно поднялся. Гневно уставился на Тротца.
— Ты меня мечом ударил, ублюдок!
Молоток ещё не договорил, глядя на баргаста, но уже пожалел о своих словах. Огромный воин получил больше ран, чем целитель вообще считал возможным. Его буквально изрубили на куски. Но Тротц даже не пошатнулся, ухмыляясь Молотку.
— Ударил тебя? Здорово.
Молоток поморщился.
— Ну да, понимаю, пёс ты синезубый. Почему тебе досталось всё веселье?
— Ага. Где Мураш, и Дэт, и Штырь?
— На площадке внизу. Дэт погибла. Мураша придётся нести. Судя по звукам, Штырь до сих пор ищет себе новый шлем.
— Все ему будут велики, — проворчал Тротц. — Нужно найти кухню. Там есть чашки.
Молоток оттолкнулся от стены.
— Хорошая мысль. Пошли, что ли.
— Я — первым. Повара опасный народ.
Истекающий кровью баргаст прошёл мимо целителя.
— Тротц.
Тот задержался.
— Что?
— Штырь сказал — два десятка.
— Ага.
— Всех убил?
— Может, половину. Остальные сбежали.
— Распугал их, выходит?
— Да не я, наверно, — Штырёва рубаха. Пойдём, целитель.

 

Голова Тока безвольно болталась, так что мир плавно покачивался, пока т’лан имасс нёс его по освещённому факелами коридор. Несколько раз Тлен переступил через мёртвые тела.
Младший брат. Так он меня назвал.
У меня ведь нет брата.
Только мать.
И бог. Провидец, где ты? Неужели не придёшь за мной? Волк умирает. Ты победил. Освободи меня, Владыка Всего. Освободи, чтоб я смог пройти во врата Худа.
Они подошли к сводчатому проёму: разбитая в щепки дверь валялась рядом. Прибитые к бронзовым полосам доски зашатались под ногой Тлена. Перед ними открылся большой купольный зал длиной в двадцать шагов. Прежде он был заполнен странными механизмами — машинами для пыток, — но их разломали, отшвырнули к стенам, где обломки жутких приспособлений валялись, точно звериные скелеты с переломанными костями.
Жертвы ярости… это Тлен сделал? Этот неупокоенный, бесчувственный… т’лан имасс?
Внезапно за сводчатым проёмом напротив послышался лязг клинков.
Т’лан имасс остановился.
— Сейчас мне придётся тебя уложить.
Уложить. В могилу? Да. Уже пора.
Ток повернул голову, когда Тлен медленно опустил его на каменные плиты. В проёме на другом конце зала стояла фигура. Маска, белая эмаль, две полосы. В каждой руке по мечу. О, я тебя знаю, правда?
Человек ничего не сказал, он просто ждал, пока Тлен сделает шаг прочь от Тока. Изломанный т’лан имасс вытащил свой двуручный меч из петли за плечом, затем сказал:
— Мок, Третий среди сегулехов, когда покончишь со мной, ты унесёшь Тока Младшего прочь из этого места?
Лёжа на боку, Ток увидел, как воин в маске склонил голову в знак согласия. Мок, проклятый глупец. Ты же сейчас убьёшь моего друга… моего брата.
Молниеносное движение, два воина сошлись так быстро, что единственный глаз Тока не сумел их толком разглядеть. Железо и камень запели. Посыпались искры, выхватывая из сумрака сломанные пыточные инструменты вокруг — тени плясали среди изломанных досок и металлических прутьев, и Току почудилось, будто всю боль, которую эти механизмы впитали за свою жизнь, вдруг освободили.
Искры.
Два воина… и всё то, что лежало в ножнах их скрытных душ.
Боль освободилась, извиваясь, пританцовывая, будто ужаленная — безумная, непредсказуемая, точно ответ
Ответ…
Где-то внутри — под гром битвы, в которой воин в маске оттеснял т’лан имасса всё дальше и дальше — шевельнулся волк.
В ловушке. В этом скрюченном, но не сломанном механизме, в этой пыточной клетке из костей… Рядом Ток увидел разбитый каркас… чего-то. Мощная перекладина с чёрным бронзовым наконечником. Над которым виднелись пятна — плоть. Плоть и волосы.
Клетка.
Ток Младший подтянул изуродованные ноги, упёрся опухшим, деформированным локтем в каменную плиту, почувствовал, как разрывается плоть, когда он вывернулся, приподнялся, чтобы встать на колени — затем на руки, намертво сжатые в кулаки, оттолкнулся от пола. Встал на четвереньки, откинулся, чтобы перенести вес на бёдра, которые заскрипели и будто треснули под слоем сухожилий и тонких мускулов.
Ток вновь упёр руки в камень, подтянул бесформенные комки, бывшие прежде ступнями, оторвал от пола колени.
Равновесие… сейчас. И воля.
Дрожа, мокрый от пота под изодранной туникой, Ток медленно поднимался на ноги. Голова бешено кружилась, накатывала чернота, но он держался.

 

Крупп запыхтел, поднимая её, потянул за руку.
— Ты должна его коснуться, девочка. Этот мир — он был сделан для тебя, понимаешь? Дар — здесь есть нечто, что нужно освободить.
«Освободить».
Да, это слово она поняла. Желала его, боготворила, преклоняла колени, склоняла голову до земли перед его алтарём. Освободить. Да, это нужно сделать.
Точно эта овеществлённая память льда, что падает, падает градом на нас.
Освободить… чтобы напоить землю…
…избавленье — от смысла, эмоций; дар истории — земля под ногами, слои, так много слоёв…
Чтобы напоить землю.
Что это за место?
— Потянись, дражайшая Мхиби, умоляет тебя Крупп! Коснись…
Она подняла дрожащую руку…

 

Вверх.
Увидел, как Тлен качается под градом ударов, кремнёвый меч движется всё медленней навстречу безжалостным, сверкающим клинкам.
Вверх. Встать. Шаг. Единственный шаг. И хватит.
Клетка, волк шевельнулся, волк хочет вздохнуть… и не может…
Он рванулся к перекладине и вздёрнутому бронзовому наконечнику.
Единственный шаг, затем упасть.
Вперёд, высоко подняв руки — чтоб не помешали — наконечник словно сам собой рванулся навстречу. Навстречу груди — рёбрам — кости хрустнули, вспыхнула, взорвалась боль…

 

Коснуться…

 

Клетка! Разбита! Свободен!
Волк вздохнул. И завыл.

 

Молот в руках Бруда задрожал, железо содрогнулось…
Когда вой бога взорвал воздух, пронзительный, воющий зов…
И ответ.
На поле боя из земли поднялись т’лан айи, единой, серой волной устремились на к’чейн че’маллей — разрывая неупокоенных рептилий на части, терзая — и гигантские, бронированные чудовища дрогнули, повалились под этим напором.
Другие охотники К’елль развернулись, побежали обратно к воротам — волки гнались за ними.
Высоко в небе кондоры вырвались из смертоносного танца с двумя чёрными драконами, помчались обратно к цитадели, за ними — Корлат и Орфантал… и десятки тысяч великих воронов…
…а над цитаделью творилось что-то…

 

Держа на руках потерявшую сознание Мхиби, Крупп неловко отступил на шаг, когда Тогг вырвался из разбитой клетки, и вой бога обжёг воздух.
Мощный град прекратился. Внезапно. Небо потемнело.
Давление, сила — древняя и звериная. Росла.
Тогг, огромный, одноглазый, белый, серебристый мех… воет…
Бог-волк явился с силой падающего камня, его зов будто охватил всё небо.
И на этот зов пришёл ответ.
Отовсюду.

 

Паран пригнулся ещё ниже, когда внезапно навалилась тьма, холод, тяжкий вес пригвоздил капитана.
Рядом застонал Быстрый Бен, затем прошептал:
— Вот оно, друг. Это Куральд Галейн. Я могу воспользоваться… перетащить нас за стену… мы должен увидеть…
Что увидеть? О, боги, меня сейчас раздавит!
Вдруг давление ослабло. Чьи-то руки ухватили его за перевязь, вздёрнули под звон металла и скрип кожи, перебросили через низкую стену, так что Паран шлёпнулся на другой стороне.
Сверхъестественная тьма продолжала сгущаться, солнце поблекло, превратилось в сероватый, судорожно мерцающий диск.
Кондоры наверху закричали…
…и в этом крике был чистый, беспримесный ужас…
Паран вывернулся, взглянул на парапет. В тридцати шагах от него, на дальнем конце скорчилась фигура, в которой капитан интуитивно опознал Провидца. Человеческая плоть сошла, словно змеиная кожа, остался лишь яггут — голый, окружённый мглой ледяных кристаллов. В руке Провидец сжимал яйцо размером с «ругань». Рядом с ним — огромная, бесформенная к’чейн че’малле — нет, Матрона. То, что Паран почувствовал в ней, переполнило его ужасом и жалостью. Она была лишена сознания, лишена души, преисполнена боли, которую не могла даже почувствовать — единственная милость, которую ей оказали.
Два тяжело бронированных охотника К’елль сторожили свою Мать, но теперь устремились вперёд, поднимая руки-клинки навстречу двум фигурам, которые появились из люка в пятнадцати шагах слева от Парана. Лица воинов скрывали маски, оба они были с ног до головы измазаны кровью, оба держали в руках парные мечи, оба легко выскочили из коридора, заваленного телами урдомов и провидоминов.
— Худ нас дери! — выругался Быстрый Бен. — Это же сегулехи!
Но Паран уже отвёл взгляд, не обращая внимания на сражение, которое вспыхнуло между двумя сегулехами и охотниками К’елль. Грозовая туча, что так долго бурлила над головой, почти скрылась во мраке. Похолодев, он осознал: приближается… нечто.
— Капитан! За мной!
Быстрый Бен двигался вдоль низкой стены, следуя её изгибам, — в направлении гавани.
Паран двинулся за чародеем. Они остановились так, чтобы видеть весь порт и залив.
Далеко в бухте гряда льда на горизонте взорвалась по всей длине, взлетела в воздух белыми облаками.
Вода в гавани замерла, стала почти зеркально-гладкой в тёмном безветрии. Паутина верёвок — с хижинами, провисшими канатами и иссохшими трупами — внезапно задрожала.
— Худов дух, что за…
— Тс-с! Ох, Бездна! Смотри!
И капитан посмотрел.
Зеркально-ровная вода в гавани… вздрогнула… набухла… выпятилась.
А затем — невозможным образом — хлынула во все стороны.
Чёрное, неимоверное нечто поднималось из глубин.
Море забурлило, наружу рванулось кольцо пены. Внезапный порыв холодного ветра врезался в парапет, заставил Парана покачнуться, задрожать.
Скала — зазубренная, иссечённая — просто Худова гора! — поднималась из вод гавани и тянула за собой огромную сеть канатов.
Гора становилась всё больше, поднималась всё выше, тьма текла из неё чёрными волнами.
— Они открыли Куральд Галейн! — закричал Быстрый Бен, чтобы перекрыть рёв ветра. — Все они!
Паран неверяще уставился на скалу.
Семя Луны.
Взлетает.
Рейк спрятал его…
…о, Бездна, вот как Рейк её спрятал!
Семя поднималось, вода мощными потоками катилась по его изломанным склонам, превращалась в туман, из которого вздымалась летающая крепость — всё выше и выше.
Разрез. Ортналов Разрез — в этой расселине…
— Смотри! — прошипел Быстрый Бен. — Трещины вон там…
И капитан увидел цену гамбита Рейка. Огромные трещины изрезали поверхность Лунного Семени, и из них по-прежнему вырывались мощные потоки воды.
Семя поднималось.
Уже на две трети вышло из взбаламученного моря.
Крепость медленно вращалась, так что стал виден уступ…
На котором возвышалась одинокая фигура.

 

Память… исчезла. А за ней стоят десятки тысяч душ. Молча.
— Ко мне — я приму вашу боль.
— Ты — смертный.
— Я — смертный.
— Ты не сможешь нести нашу боль.
— Смогу.
— Ты не сможешь передать её…
— Передам.
— Итковиан…
— Вашу боль, т’лан имассы. Сейчас.
Волна неимоверной высоты поднялась перед ним, вознеслась, точно башня, а затем обрушилась на Итковиана. И они увидели — все до единого. Увидели, как Итковиан улыбнулся.

 

Окутанное тьмой, Семя Луны поднялось над городом. Каладан Бруд не мог оторвать от него глаз. Плавно опускались облака тумана, лилась каскадами вода. Драконы — вылетели наружу, чёрные, один — алый, волны Куральд Галейн расплескались во все стороны, испепелили демонов-кондоров.
Семя Луны накренилось — огромный кусок полуночного камня откололся с одной стороны, так что вся крепость перекосилась — накренилось, скользнула вперёд, к цитадели…
На поле под стеной рассыпались оставшиеся в живых солдаты — малазанцы, баргасты, «Серые мечи», Остряк и горстка последователей — всё, что осталось от Легиона. Все они пересекли каменный мост и теперь приближались к разбитым северным воротам. Не встречая сопротивления. На стене к востоку от ворот не осталось магов, вообще никого не осталось.
Огонь освещал город за стеной. Небо наполнилось Чёрным морантами, великими во́ронами — Куральд Галейн тёк вниз, на Коралл…
Путь открыт полностью. Все тисте анди соединили силы в ритуале магии. Никогда мир не знал подобного — за все тысячелетия со времени их прихода — никогда не видел подобного. Ах, сердце Огни, что же это повлечёт за собой?
Бруд продолжал смотреть, его одолела неподъёмная, оглушительная беспомощность.

 

Сила потекла к Корлат. Глаза драконицы блеснули, когда она с братом заскользила по знакомым потокам Куральд Галейна к Лунному Семени.
Летающая крепость умирала — это было видно. Умирала, но ещё не выполнила своего ужасного, смертоносного задания.
Корлат видела, как Семя двигалось, приблизилось к парапету цитадели — там она разглядела Провидца: яггут сжимал в руках Финнэст Матроны, ошеломлённо смотрел вверх, замер на месте, а чёрная гора неумолимо приближалась.
Тьма, пришла в этот мир. В это место, в этот город.
Тьма, которая не развеется.
Коралл. Чёрный, чёрный Коралл…

 

Не более полудюжины ударов сердца прошло, прежде чем госпожа Зависть, глядя на то, как «мостожоги» падают под ударами урдомов, осознала, что неверно поняла последние слова Хватки. Не самоуверенность, даже не бравада. Скорее, замечание, исполненное глубокого фатализма, наверняка типичного для этих солдат, но совершенно нового для госпожи Зависти.
Осознав происходящее, она начала действовать. Чуть шевельнула правой рукой.
Этого хватило, чтобы разорвать плоть урдомов.
Паннионцы повалились все как один.
Но непоправимое уже случилось.
На ногах остались всего двое «мостожогов», и оба были ранены.
Зависть смотрела, как они проверяли павших товарищей и наконец вытащили на открытое пространство одного. Лишь один из павших ещё дышал.
Топот тяжёлых сапог раздался в коридоре — всё ближе и ближе.
Госпожа Зависть нахмурилась и вновь подняла руку…
— Стой! — завопила Хватка. — Это же Молоток! Штырь! Сюда, ублюдки!
Вслед за первой парой — видимо, Молотком и Штырём — в комнату ввалились ещё двое солдат в форме «Мостожогов». Все были жестоко изранены, особенно баргаст — доспехи разорваны в клочья, всё тело — смесь из порезов и колотых ран. Прямо у неё на глазах воин зашатался, упал на колени, оскалил зубы в ухмылке…
И умер.
— Молоток!
Здоровяк, который вошёл первым, резко развернулся и пошатнулся от этого движения — госпожа Зависть отметила сквозную рану под правым плечом. Солдат заковылял назад, к баргасту.
— Боюсь, для него уже слишком поздно, — сказала госпожа Зависть. — А ты, целитель, — Молоток, — ты исчерпал свой Путь, и сам это прекрасно знаешь. Соберитесь вокруг меня, и я помогу. Что до тебя, Хватка, более честный ответ на мой вопрос мог бы предотвратить это ужасное происшествие.
Вытирая кровь с глаз, Хватка только молча смотрела на неё.
— Ах, да что там, — вздохнула госпожа Зависть, — наверное, к лучшему, что ты не помнишь этой колкости. Подходите же, все вы… ой!
Она вдруг покачнулась, сверху обрушилась магия — Куральд Галейн — чародейство сокрушительной силы.
— Вниз по лестнице! — закричала она. — Нужно отсюда выбраться! Живо!
Четверо выживших «мостожогов» подхватили пятого, раненого, и последовали за госпожой Завистью.

 

Осколки кости ударились о стену. Тлен, шатаясь, отступил, врезался в камень, меч выпал у него из рук, застучал по плитам.
Мок поднял оба клинка…
…и отлетел в сторону, завертелся в воздухе так, что мечи выпали у него из рук, ударился о стену, а затем сполз и замер среди груды изрубленных досок и погнутого металла.
Тлен поднял голову.
Огромная чёрная пантера — губы приподняты в беззвучном рычании — медленно двинулась к бесчувственному сегулеху.
— Нет, сестра.
Одиночница помедлила, затем покосилась на т’лан имасса.
— Нет. Оставь его.
Пантера повернулась к нему, превратилась.
Однако ярость продолжала светиться в глазах Килавы, когда она шагнула к Тлену.
— Ты потерпел поражение! Ты! Первый Меч!
Тлен медленно нагнулся, чтобы подобрать свой иззубренный меч.
— Да.
— Он же смертный!
— Катись в Бездну, Килава. — Тлен выпрямился, кости спины хрустнули о камень стены, на которую т’лан имасс продолжал опираться.
— Давай я убью его. Сейчас же. Тогда у тебя вновь не будет достойного соперника.
— Ах, сестра, — вздохнул Тлен. — Неужели ты не понимаешь? Наше время прошло. Мы должны уступить своё место в этом мире другим. Мок — человек, которого ты так небрежно ударила в спину — он ведь Третий. Второй и Первый превосходят его в умении владеть мечами. Ты понимаешь меня, Килава? Оставь его… оставь всех их.
Он начал поворачиваться, но замер, увидев Тока Младшего.
Тело, пронзённое деревянной перекладиной, не шевелилось.
— Древний бог-волк освободился, — сказала Килава, проследив его взгляд. — Ты его не слышишь?
— Нет. Не слышу.
— Вой наполнил другой мир, звук рождения. Мир… который сотворила Призывательница. А вот жизнь ему сейчас даёт нечто другое, нечто совсем другое.
Шорох у двери.
Оба повернули головы.
В арке стояла ещё одна женщина из т’лан имассов. Тело пробито тремя мечами, на клыках — коронки из меди.
— Где она?
Тлен склонил голову.
— Кого ты ищешь?
— Ты — Онос Т’лэнн. — Она перевела взгляд на Килаву. — А ты — его сестра, Отрекшаяся…
Губы Килавы изогнулись в вызывающей усмешке.
— Ею и остаюсь.
— Онос Т’лэнн, Первый Меч, где Призывательница?
— Я не знаю. Кто ты?
— Ланас Тог. Я должна найти Призывательницу.
Тлен оттолкнулся от стены.
— Тогда мы будем искать её вместе, Ланас Тог.
— Глупцы! — Килава сплюнула.
Позади Ланас Тог послышался перестук когтей по камню — она резко обернулась, затем посторонилась.
Хромая, Баальджагг вошла в зал. Волчица не смотрела ни на кого, кроме Тока Младшего. Приблизилась к телу и заскулила.
— Он освободился, — сказал Баальджагг Тлен. — Твой супруг.
— Она не глухая, слышит вой, — пробормотала Килава. — Тогг перешёл на Путь Телланн, а затем… дальше. Брат, выбери этот путь, раз уж ты упорствуешь в том, чтобы найти Призывательницу. Они сходятся — все как один.
— Идём с нами.
Килава отвернулась.
— Нет.
— Сестра. Идём с нами.
Килава крутанулась на месте, лицо её потемнело.
— Нет! Я пришла за Провидцем. Ты меня понимаешь? Я пришла…
Взгляд Тлена упал на изломанный труп Тока.
— За искуплением. Да. Я понимаю. Что ж, найди его.
— И найду! Теперь, когда я тебя спасла, могу делать всё, что захочу.
Тлен кивнул.
— А когда закончишь, сестра, разыщи меня вновь.
— И зачем это мне?
— Килава. Родная моя кровь. Разыщи меня.
Долгое время она молчала, затем коротко кивнула.
Ланас Тог подошла к Тлену.
— Веди меня, Первый Меч.
Оба т’лан имасса рассыпались в пыль, затем и пыль пропала.
Килава осталась в зале одна.
Если не считать бесчувственного сегулеха.
И волчицы-ай, которая лежала рядом с трупом.
Килава помедлила, сделала шаг к неподвижному телу Мока, затем вздохнула, развернулась и подошла к Баальджагг.
— Ты скорбишь об этом смертном, — прошептала она, положив руку на опущенную голову зверя. — Ради него откладываешь то, чего так жаждешь — воссоединение с потерянным супругом. Этот человек был достоин подобной преданности? Нет, не спеши с ответом — он и так ясно виден в твоих глазах… Тогда я скажу тебе кое-что, Баальджагг, то, чего ты явно не осознаёшь. Душа этого смертного — она скачет на духе Тогга — и твой супруг доставит её, но не к вратам Худа. Иди же, иди по следу. Смотри, я открою для тебя Путь.
Килава выпрямилась, взмахнула руками.
Распахнулся Путь Телланн. Пыльный воздух в зале всколыхнулся. Сладковатый запах влажной тундры, едких мхов и мягких лишайников потёк внутрь лёгким, тёплым ветерком.
Волчица прыгнула в портал.
Килава закрыла его за зверем.
И вышла вон из комнаты.

 

В следующий миг из тени выступила Дымка. Она подошла туда, где среди изломанного дерева и металла лежал Мок, посмотрела на бесчувственное тело. Ох, какая маска. Такое искушение
Переполошенные крики из коридора позади, солдаты явно кинулись во все стороны, затем послышались изощрённые проклятия.
— …растреклятая пантера!
— Килава, — ответила госпожа Зависть. — Я уже с ней встречалась прежде. Действительно, очень грубо, — так неуважительно нас всех растолкала.
Дымка обернулась навстречу отряду.
Госпожа Зависть остановилась, взгляд затуманенных глаз метнулся к Моку, затем к Току Младшему.
— О, милый мой юноша… — тихо проговорила она, — лучше бы ты оставался с нами.
Хватка. Молоток. Штырь. Мураш. Перл.
Дымка закрыла глаза.
— Что ж, выходит, тем дело и окончилось, — проговорила госпожа Зависть. — Мы возвращаемся на крышу цитадели. Быстро, пока Килава не лишит меня сладкой мести Провидцу.
— Ты можешь возвращаться на крышу, — прорычала Хватка. — Мы уходим.
«Уходим», ох, любовь моя…
Госпожа Зависть скрестила на груди руки.
— Я из сил выбиваюсь, чтобы вас исцелить, неблагодарные солдафоны, и вот так вы мне отвечаете? Мне нужна компания!
Молоток и Штырь подошли, чтобы снять с перекладины тело Тока.
Хватка устало прислонилась к стене, покрасневшими глазами разглядывая госпожу Зависть.
— За исцеление — спасибо, — пробормотала она. — Но нам надо вернуться к Войску Однорукого.
— А если там ещё рыскают паннионские солдаты?
— Тогда мы присоединимся к убитым братьям и сёстрам. Что с того?
— О-о-о, все вы одинаковые!
В вихре белых одежд госпожа Зависть развернулась и стрелой вылетела из зала.
Дымка подошла ближе к Хватке и тихо сказала:
— Вроде свежим воздухом тянет… из-за той двери.
Лейтенант кивнула.
— Веди.

 

Перекошенное набок, окутанное чёрным туманом, Семя Луны подплывало всё ближе к парапету цитадели. Расколотый базальт выл, будто живое существо.
Подавленный ошеломительным весом Куральд Галейна, безумный Провидец скорчился, задрал голову к летающей крепости, с отчаянной жадностью сжимая в руках Финнэст. Рядом Матрона пыталась когтями вырыть себе убежище в камне под ногами. Давление было чудовищным.
Сегулехам не удалось попасть на крышу невредимыми, и охотники К’елль оказались более чем достойными противниками. Оба воина в масках вынуждены были отступить к низкой кольцевой стене, оставляя за собой кровавый след. Но всё равно никогда прежде Паран не видел такого искусства. Мечи сегулехов, превратившись в размазанные в воздухе пятна, разили будто со всех сторон одновременно, рубили охотников К’елль на части, хоть те и наступали. Капитан думал было помочь этим двум незнакомцам, но потом решил, что больше помешает им.
Паран обернулся, взглянул в небо на севере.
Драконы пикировали на город, метали вниз волны силы, которые с грохотом врезались в улицы и дома, вздувались пузырями тьмы.
Великие во́роны парили над крышами, торжествующе каркали.
— М-да, не развеется…
Капитан нахмурился в ответ на странное заявление Быстрого Бена. Развеется? Что не… Он резко повернул голову к Лунному Семени. Ах, верно.
Основание летающей горы оказалось ровно напротив — и подплывало всё ближе. Так близко — чёрный базальт заслонял небо.
— Я думал, Рейк хотя бы лично спустится, — продолжил чародей. — А он выбрал способ… менее аккуратный.
То есть решить уничтожить цитадель и всех в ней.
— Быстрый Бен
— Ага, лучше нам поторопиться.
Огромная чёрная пантера взлетела вверх по лестнице, замешкалась, мерцающими глазами окинула всё происходящее на крыше, затем уставилась на Провидца.
Быстрый Бен вдруг вскочил на ноги.
— Нет! — заорал он зверю. — Подожди!
Крупная голова пантеры развернулась к магу, глаза засверкали, губы приподнялись, обнажая клыки.
— Мне кажется, она не хочет ждать.
Пантера начала бить себя хвостом по бокам и сделала ещё шаг к ошеломлённому Провидцу, который стоял спиной к ним…
— Проклятье! — прошипел Быстрый Бен. — Давай, Таламандас!
Кто?
Лунное Семя врезалось в край парапета с гнетущим, скрежещущим хрустом. Неумолимая глыба вспахивала камень…
Матрона закричала…
Влажный, курящийся паром базальт придавил к’чейн че’малле, затем будто вобрал её в себя. Хлынула кровь, хрустнули кости, гребень Лунного Семени полз дальше по крыше, оставляя за собой расколотые плиты и пятна крови и плоти.
Провидец закричал, отступил спиной вперёд — прямо к пантере, которая внезапно сжалась…
Семя Луны вдруг опустилось, упало на высоту человеческого роста, пробило крышу.
Плиты подались под ногами Парана, кирпичи посыпались со всех сторон — мир закачался.
Быстрый Бен ударил. Грохочущие чары врезались в бок пантеры, так что она взлетела в воздух, выпустив когти…
— За мной! — закричал маг и рванулся вперёд.
Пытаясь удержать равновесие, Паран ухватился рукой за плащ чародея и потащился сзади. А теперь пора обмануть всех. Простите нас боги.
Провидец обернулся к ним.
— Что?
— Таламандас! — заревел Быстрый Бен, подлетая к Провидцу. Затем чародей бросился на яггута…
Путь раскрылся вокруг них…
…и захлопнулся.
Умирающий портал вспыхнул, когда в него прыгнула пантера.
Лунное Семя опустилось ниже, и парапет развалился, кирпичи полетели во все стороны. Сегулехи отскочили прочь от охотников К’елль, перемахнули низкую стену, за которой прятались Паран и Быстрый Бен, и помчались к дальнему краю крыши. Позади, там, где прежде сидел Провидец, огромный кусок базальта откололся в потоке солёной воды, рухнул на двух охотников К’елль, пробил крышу, а затем, этаж за этажом, провалился в самые недра цитадели.

 

Остряк покачнулся, упёрся плечом в стену и медленно осел, оставляя на камне красный потёк. Перед ним восемь женщин-капанок согнулись от изнеможения и боли, опустились на колени или стояли — пустые, пепельные лица. Три — совсем юные, почти девочки, ещё две — совсем седые. Волосы спутаны, слиплись от пота, оружие едва держится в дрожащих руках. Все, кто у него остался.
Лейтенант-лестиец погиб, его тело осталось где-то на поле перед воротами.
Остряк опустил сабли, прислонил голову к камням стены и прикрыл глаза.
С запада доносились звуки боя. В ту сторону ускакали «Серые мечи» — разыскивать Дуджека. Чёрные моранты вновь взлетели в небо над западной третью города, они сосредоточились над одной зоной, пикировали небольшими группами вниз, к улицам, будто участвовали в отчаянной защите. Эхом отдавались разрывы «шрапнелей».
Совсем рядом, прямо напротив Остряка и жалких остатков его Легиона, «ругань» врезалась в стену большого дома. Объятое пламенем здание было готово вот-вот развалиться. Среди обломков на улице лежали тела паннионских солдат.
А Семя Луны медленно прорезало путь через цитадель, оставляя за собой полосу разрушения и смерти, и кровоточило тьмой на разорённый город.
Остряк не открывал глаз.
По каменному крошеву протопали сапоги, затем один из них легонько пнул Остряка в бедро.
— Боров ленивый!
Смертный меч вздохнул.
— Скалла…
— Драка ещё не закончилась.
Остряк открыл глаза, посмотрел на неё.
— Закончилась. Коралл пал — ха, нет, он падает. Сладкая победа. Ты-то где была?
Покрытая коркой пыли, в которой оставили следы ручейки пота, женщина пожала плечами, взглянула на рапиру в руке.
— То тут, то там. Делала, что могла, хоть это и немного. Моттские ополченцы здесь, ты знал? Худов дух, как им это вообще удалось? Будь я проклята, когда мы с «Серыми мечами» вошли в ворота, они уже были внутри, а мы-то считали, что мы — первые.
— Скалла…
Сверхъестественная тьма вдруг резко сгустилась.
Семя Луны наконец выбралось из цитадели, повалились последние стены. Летающая гора по-прежнему кренилась набок, по-прежнему поливала город потоками воды и обломками чёрного базальта, подплывала всё ближе на высоте нескольких ростов над крышами зданий, заполняла собой небо — теперь прямо над Остряком и Скаллой.
На каменном выступе уже никого не было. Великие во́роны парили рядом со склонами Лунного Семени, приближались и удалялись с громкими криками.
— Бездна нас побери, — прошептала Скалла, — выглядит так, будто в любой момент может рухнуть. Просто хлоп — и всё. Или на куски в полёте развалится. Ей конец, Остряк. Конец.
Он не собирался спорить. Базальтовая глыба, похоже, действительно была готова развалиться на куски.
На поднятое к небу лицо Остряка полился солёный дождь, туман от Семени затянул всё над головой. Внезапно стало темно, точно безлунной ночью, и если бы не отблески пожаров в городе, Лунное Семя было бы совершенно невидимым. Ох, боги, лучше бы так и было.
Звуки боя на западе стихли, до странности внезапно.
По мостовой застучали копыта. В следующий миг в круг света от горящих домов въехала Дестриант «Серых мечей».
Увидев их, всадница перешла с рыси на шаг, развернула боевого коня и остановилась рядом.
— Мы нашли Первого Кулака, господа. Он жив, как и, по меньшей мере, восемь сотен его солдат. Город взят. Я возвращаюсь на наши позиции за воротами. Вы составите мне компанию, господа? Там собираются…
Выжившие. Остряк снова огляделся по сторонам. Т’лан айи исчезли. Если бы не атака неупокоенных волков, к’чейн че’малли перебили бы всех за стенами города. Может, они тоже собираются вокруг холма за городом. А Итковиан? Эх, проклятый дурень. Неужто до сих пор стоит на коленях перед т’лан имассами? Да и жив ли ещё? Остряк вздохнул, заставил себя медленно встать. Его взгляд вновь упал на горстку оставшихся последователей. И все жертвы — лишь ради того, чтобы на пятьдесят шагов войти в город.
— Да, Дестриант, составим.

 

Широко расправив крылья, Корлат неслась по наполненному силой воздуху, заложила вираж около Лунного Семени. Окровавленные перья и кусочки плоти всё ещё липли к её когтям. В конце убивать демонических кондоров стало легко — лишнее подтверждение тому, что Провидец сбежал или погиб. Быть может, Владыка спустился вниз и обнажил Драгнипур, чтобы забрать душу яггута. Скоро она узнает правду.
Повернув голову, Корлат взглянула на брата, который летел рядом, прикрывая её с фланга. Орфантал был ранен, но не дрогнул, его могущество и воля оставались сильны, тисте анди был готов к любой неожиданности.
Но ничего неожиданного не произошло.
Они вылетели к морю, к востоку от Коралла. Вдалеке над океаном мерцал предвечерний свет.
И в нём Корлат увидела — в полулиге от берега — четыре боевых корабля с поднятыми парусами, под флагами малазанского Императорского флота. Они лавировали между тающими ледяными глыбами.
Артантос — Тайшренн… о, планы внутри планов, игры обмана и хитроумия…
Наша история, утраченный мой возлюбленный, наша история погубила всех нас.
Драконы вновь развернулись, подлетели к Кораллу под другим углом, в стороне от пути Лунного Семени, которое продолжало плыть на север. Внизу — разбитые ворота. Фигуры, свет факелов.
Корлат увидела Каладана Бруда, солдат «Серых мечей», баргастов и остальных.
Орфантал обратился к ней в мыслях:
— Спускайся, сестра. Я буду охранять небо. Я, наши родичи-одиночники и Силана. Смотри, Карга спускается. Следуй за ней.
— Я буду охранять тебя, брат…
— Враг уничтожен, Корлат. Если останешься со мной, будешь охранять лишь своё сердце. Беречь его от боли. От потери. Сестра, он заслуживает большего. Спускайся. Скорбь — дар живущих, дар, который столькие из наших родичей давно утратили. Не отступай. Спустись в смертный мир, Корлат.
Она изогнула крылья, по спирали стала спускаться к земле.
— Спасибо, брат.
Корлат превратилась, как только приземлилась на небольшой площади за северными воротами. Её появление заставило солдат разбежаться, пусть лишь на миг. Оказавшись вновь в облике тисте анди, она почувствовала слабость от раны, которую Бруд сумел исцелить, но исцелить лишь отчасти. Она споткнулась, когда пошла к воротам, где ждал Воевода. Карга сообщила ему что-то и теперь вновь взмыла во тьму неба.
Никогда Корлат не видела Бруда таким… побеждённым. Сама победа казалась… незначительной перед лицом такой личной потери. Для всех нас.
Когда она подошла ближе, рядом с Воеводой возник человек. Худой, сутулый, спутанные длинные волосы почему-то стояли дыбом. Корлат увидела, как он отдал честь и сказал:
— Главмаршал Пень, сэр. Моттское ополчение. По поводу этого приказа…
— Какого приказа? — перебил Бруд.
Пень улыбнулся так, что показались длинные белые зубы.
— Да не важно. В общем, мы там были…
— Где?
— Ну, с этой стороны стены, к востоку от ворот, сэр, и на ней сидели маги. Братьям Валунам это не понравилось, и они их малость отмужичили. Все колдуны перемёрли. В общем, чего нам теперь делать-то?
С каменным лицом Каладан Бруд посмотрел на него, затем покачал головой.
— Понятия не имею, главмаршал Пень.
Выходец из Мотта кивнул.
— Ну, мы можем пожары потушить.
— Тогда этим и займитесь.
— Так точно, сэр.
Корлат стояла в стороне во время разговора, а теперь, когда главмаршал заковылял прочь, приблизилась.
Бруд смотрел ему вслед.
— Воевода?
— Мы же их вроде бы оставили в тылу, — пробормотал он. — А потом… они уже в городе. Оказались по ту сторону к’чейн че’маллей — за воротами, за стеной, и перебили магов. Как же они смогли…
— Воевода, в бухте малазанские корабли. Они приближаются.
Бруд медленно кивнул.
— Об этом мне сообщил Артантос — прежде, чем уйти по Пути на палубу флагмана. На борту имперская делегация — посол, легат, губернатор…
— Все трое?
— Нет, человек-то один. Титулов много — в зависимости от того, как пойдут переговоры, такой он и выберет.
Корлат глубоко вздохнула. Удержи боль, потерю — ещё чуть-чуть.
— Поскольку Войско Однорукого так… пострадало… малазанцы не смогут вести переговоры с позиции силы.
Бруд прищурился и посмотрел на неё.
— Корлат, — тихо проговорил он, — как по мне, малазанцы заслужили всё, чего только ни попросят. Если хотят Коралл, пусть забирают.
Корлат вздохнула.
— Воевода, открытие Куральд Галейн… необратимо. Город теперь лежит настолько же на Пути тисте анди, насколько и в этом мире.
— Да, значит, и переговоры малазанцы должны вести с Рейком. Не со мной. Скажи, твой повелитель заявит свои притязания на Коралл? Семя Луны…
Продолжать не было необходимости. В самых глубоких чертогах города внутри летающей горы по-прежнему лежал огромный груз воды, груз, который она не сможет долго нести. Лунное Семя умирало. Корлат понимала, что его придётся оставить. Так долго она служила нам домом. Буду ли я горевать? Не знаю.
— Я не говорила с Аномандром Рейком, Воевода. И не могу предсказать его намерения. — Корлат отвернулась и зашагала к воротам.
Бруд окликнул её.
Ещё чуть-чуть.
Корлат пошла дальше, миновала арку ворот, её взгляд был прикован к вершине холма за ковром мёртвых тел, укрывшим поле. Там я его найду. Всё, что осталось. Его лицо, дар памяти, теперь холодных. Я видела, как жизнь ушла из его глаз. Миг умирания, смерти. Уходила из глаз, уходила в глубину и прочь. Оставив… меня.
Шаги замедлились, боль утраты навалилась на неё.
О, Мать Тьма, смотришь ли ты на меня сейчас? Видишь меня, своё дитя? Улыбаешься, видя, как я сломлена? Я ведь повторила твою собственную роковую ошибку. Отдала своё сердце, поверила глупым мечтам — танец Света, ты ведь так желала его объятий, да?
И была предана.
Ты оставила нас, Мать… в вечном молчании.
Но…
Мать Тьма, открыв Путь, я почувствовала тебя. Совсем рядом. Неужели горе отдалило тебя, увело так далеко от твоих детей? Когда мы — жестоко, по-детски, чудовищно бесчувственно — прокляли тебя. И добавили ещё один слой боли.
Эти шаги… ты ведь тоже шла так когда-то.
Как же тебе не улыбаться?
Дождь коснулся её лба, обжёг открытую рану. Корлат замерла, подняла глаза, увидела прямо над головой Семя Луны… чёрная гора лила слёзы прямо на неё…
…и на поле трупов вокруг, и дальше — на тысячи коленопреклонённых т’лан имассов. Мёртвые, заброшенные… Цвета будто набрали силу, словно под дождём, набрав влаги, всё вокруг стало крепче, материальней. Не поблекшее полотно, которое привыкли холодно разлядывать тисте анди. Обрезанная жизнь заострила все детали, смыла все цвета, сделала всякий миг болью.
Больше Корлат не могла сдерживаться. Скворец. Любовь моя.
В следующий миг её собственные слёзы слились с солёным потоком, омывавшим лицо.

 

Из сумрака ворот Каладан Бруд смотрел на Корлат, которая остановилась уже за каменным мостом, на полпути к холму, среди трупов и расчленённых к’чейн че’маллей. Видел, как она медленно запрокинула голову, подставляя лицо серому савану дождя. Семя Луны — трещины продолжали расширяться, а изнутри доносились рокочущие стоны умирающей чёрной горы — зависло в воздухе точно над тисте анди. Сердце, некогда каменное и ставшее вновь смертным.
С безнадёжной уверенностью Бруд понял, что эту картину — ту, что сейчас увидел, — он не забудет никогда.

 

Серебряная Лиса шла, как ей показалось, уже довольно долго, не зная дороги, не обращая внимания на мир вокруг, пока движение вдалеке не привлекло её. Серебряная Лиса стояла посреди бесплодной тундры, под плотным пологом белых туч, и смотрела, как приближаются духи рхиви.
Маленький отряд, печально маленький — меньше сорока человек — почти неразличимый издали, терялся в огромном пейзаже, под безграничным небом. Сырой воздух пронзил её кости безжалостным холодом, словно напоил кровью поражения.
Что-то произошло. Где-то в этом новорожденном мире. Это Серебряная Лиса явственно чувствовала — град, поток памяти, источник которого был ей неведом. И хотя воспоминания хлестали её так же, как землю вокруг, Серебряная Лиса ощутила лишь смутный отзвук их содержимого.
Если это и дар, то горький.
А если проклятье, то и сама жизнь тогда — проклятье. Ибо в этом замёрзшем дожде скрыты жизни. Целые жизни просыпались градом, иссекли плоть этого мира, растаяли, просочились, напитали почву плодородием.
Но это не моих рук дело.
Всё это. Всё, что я желала создать… уничтожено. Этот мир-сон сам по себе был памятью. Призрачный мир Телланна, воспоминание о моём собственном мире, давнем, очень давнем. Воспоминания, взятые у заклинателя костей, который был при моём пересотворении, взятые у духов рхиви, Первого Клана, взятые у К’рула, у Круппа. Взятые у самой спящей земли — плоти самой Огни.
А у меня… ничего не было. Я просто украла их.
Чтобы создать мир для своей матери, мир, где она вновь стала бы молодой, где она прожила бы нормальную жизнь, состарилась с обычной скоростью.
Всё, что я у неё украла, я бы вернула.
Горечь переполняла Серебряную Лису. Всё началось с того, первого кургана у стен Крепи. С веры в допустимость, необходимость кражи. Кражи, оправданной достойными, благими намерениями.
Но обладание без права владения — ложь, обман. Всё, что она накопила, лишилось ценности. Воспоминания, мечты, жизни.
Всё обратилось в пыль. В прах.
Злополучный отряд духов рхиви подобрался ближе — осторожно, неуверенно.
Да. Я понимаю. Что я потребую у вас теперь? Сколько ещё пустых обещаний дам? У меня был для вас народ. Народ, который давно потерял своих собственных богов, своих духов, которым когда-то давал клятвы, народ, бывший на деле лишь горсткой пыли, праха. Народ.
Для вас.
Он потерян.
Какой урок для четырёх сплетённых душ — связанных без свата и жреца, для нас четверых.
Серебряная Лиса не знала, что им сказать — этим скромным, робким духам.
— Заклинательница, мы приветствуем тебя.
Она сморгнула влагу с глаз.
— Старший дух. Я…
— Ты видела?
В этот миг Серебряная Лиса заметила на их лицах удивление и радость. Нахмурилась в ответ.
— Заклинательница, — продолжил первый рхиви, — мы нашли кое-что. Недалеко отсюда. Ты знаешь, о чём мы говорим?
Она покачала головой.
— Там троны, заклинательница. Два трона. В длинной хижине из костей и шкур.
Троны?
— Что?.. Откуда? Откуда взялись троны в этом мире? Кто?..
Старший дух пожал плечами, затем ласково улыбнулся ей.
— Они ждут, заклинательница. Мы это чуем. Скоро. Скоро придут истинные хозяева этого Пути.
— Истинные хозяева! — Гнев вспыхнул в груди Серебряной Лисы. — Этот мир… он был для вас! Кто бы ни попытался узурпировать…
— Нет, — тихий ответ духа словно рассёк ей грудь, выбил воздух из лёгких. — Не для нас. Заклинательница, мы не настолько сильны, чтобы править таким миром. Он вырос слишком большим, слишком могучим. Не бойся — мы не хотим уходить и попытаемся договориться с новыми хозяевами. Думаю, они позволят нам остаться. Возможно, мы даже будем рады им служить.
— Нет!
Нет! Всё должно было быть не так!
— Заклинательница, нет нужды так сильно переживать. Творение продолжается. Воплощение твоих желаний ещё возможно — пусть и не в том виде, как ты изначально планировала…
Она его уже не слышала. Отчаяние разъедало душу. Как я сама крала… украли и у меня. Нет здесь никакого преступления, никакой несправедливости. Прими эту истину.
Сила воли Ночной Стужи.
Сочувствие Рваной Снасти.
Преданность Беллурдана.
Радость девочки-рхиви.
Этого было мало. Никто не мог — сам или вместе с другими — простить совершённые поступки, принятые решения, прозвучавшие отказы.
Оставь их. Оставь им всё это и всё, что ещё будет. Серебряная Лиса отвернулась.
— Тогда разыщите её. Идите.
— Ты не пойдёшь с нами? Твой дар ей…
— Идите.
Мой дар ей. Мой дар вам. Все они — один. Великое поражение, неудача, рождённая моими недостатками. Я не стану свидетелем собственного позора — не могу. Мне не хватит на это смелости.
Простите.
Серебряная Лиса пошла прочь.
Краткая жизнь цветка. От семени — стебель, затем — смертоносное цветение, всё за один-единственный день. Ярко-горящий яд, губивший всех, кто подходил слишком близко.
Чудовище.

 

Духи рхиви — маленький отряд, мужчины, женщины, дети и старики в мехах и шкурах, круглые лица отполированы солнцем и ветром — смотрели вслед Серебряной Лисе. Старейшина, который говорил с ней, не двинулся с места, пока заклинательница не скрылась за выветренной грядой, а затем провёл четырьмя пальцами по глазам — жест печального расставания — и сказал:
— Разведите костёр. Подготовьте лопатку ранага. Мы уже довольно прошли по этой земле, чтобы рассмотреть карту в ней.
— Снова, — вздохнула старуха.
Старейшина пожал плечами.
— Заклинательница приказала, чтобы мы отыскали её мать.
— Она просто вновь убежит от нас. Как убежала от айев. Будто заяц…
— И всё равно. Заклинательница приказала. Мы положим лопатку на огонь. Мы увидим, как на ней проступит карта.
— И почему на этот раз она должна стать правдивой?
Старейшина медленно опустился и прижал ладонь к мягкому мху.
Назад: Глава двадцать четвёртая
Дальше: Эпилог