Глава шестнадцатая
У Силы есть голос, и голос этот — песнь таннойского духовидца.
Кимлок
Его разбудили слабые и влажные тычки в бок. Он медленно открыл глаза и повернул голову. К животу приткнулся детёныш бхок’арала, испятнанный какой-то кожной болезнью.
Калам сел, сдержав порыв схватить зверька за шкирку и швырнуть в стену. Разумеется, дело было не в жалости. В этом подземном храме жили сотни, если не тысячи бхок’аралов, которые отличались сложным социальным устройством: причини вред детёнышу, и Калама может погрести под собой целая стая взрослых самцов. Твари вроде и некрупные, но их клыки могут посоперничать с медвежьими. И всё равно он с трудом сдержал отвращение и осторожно отпихнул детёныша подальше.
Тот жалобно мявкнул и посмотрел на Калама снизу вверх огромными влажными глазами.
— Даже не пытайся, — пробормотал убийца, отбрасывая шкуры и вставая. Кусочки отшелушившейся кожи покрывали живот, тонкая шерстяная рубашка была влажной от мокрого носа детёныша. Калам стянул и швырнул её в угол каморки.
Он уже неделю не видел Искарала Прыща. Если не считать редких покалываний в кончиках пальцев рук и ног, убийца более-менее оправился от нападения демона-энкар’ала. Алмазы были доставлены, и теперь Каламу не терпелось уйти.
Из коридора донеслось неразборчивое пение. Убийца покачал головой. Может, когда-нибудь Могора и споёт правильно, но пока… нижние боги, какой скрежет! Он подошёл к своему потёртому дорожному мешку и принялся рыться в нём, пока не отыскал запасную рубашку.
Внезапно снаружи послышался топот. Калам обернулся как раз в тот момент, когда дверь распахнулась. На пороге стояла Могора, в одной руке деревянное ведро, в другой — швабра.
— Он был здесь? Прямо сейчас? Он был здесь? Отвечай!
— Я уже несколько дней его не видел, — произнёс Калам.
— Он должен вымыть кухню!
— Могора, и это всё, чем ты занята? Гоняешься за тенью Искарала Прыща?
— «Всё»! — взвизгнула женщина и бросилась к нему, выставив швабру, как оружие. — Только я пользуюсь кухней?! Нет!
Калам отступил, стирая с лица брызги слюны, но далхонка придвинулась ближе.
— А ты?! Думаешь, твой ужин сам готовится? Думаешь, боги Тени выколдовывают его из воздуха? Я тебя сюда приглашала? Думаешь, ты мой гость? А я — твоя служанка?
— Да упасите боги…
— Молчи! Я говорю, не ты!
Она сунула Каламу в руки ведро и швабру и тут заметила детёныша бхок’арала, свернувшегося в клубок на постели. Женщина сгорбилась в хищной стойке и двинулась к кровати, скрючив пальцы.
— Вот ты где, — бормотала она. — Разбрасываешь повсюду перхоть, да? Нет уж, хватит.
Калам заступил ей дорогу.
— Могора, хватит. Уходи отсюда.
— Только с моим любимцем.
— Любимцем? Ты собираешься свернуть ему шею.
— И что?
Он поставил ведро и швабру. «Поверить не могу. Я защищаю паршивого бхок’арала от ведьмы-оборотня».
В дверях что-то шевельнулось. Калам ткнул рукой в ту сторону.
— Могора, обернись. Тронешь детёныша, и тебе придется иметь дело с ними.
Она резко обернулась и прошипела:
— Мразь! Искараловы отродья — вечно шпионят! Вот как он прячется — с их помощью!
Могора с улюлюканьем бросилась к дверям. Столпившиеся там бхок’аралы завизжали в ответ и рассеялись, но один метнулся между ног женщины и запрыгнул на кровать. Он подхватил детёныша и понёсся в коридор.
Завывания Могоры затихли вдали.
— Хе-хе.
Калам обернулся.
Из теней в дальнем углу вышел Искарал Прыщ. Он был покрыт пылью, с костлявого плеча свисал мешок.
Убийца нахмурился:
— Жрец, я уже достаточно пробыл в этой богадельне.
— Пожалуй, — ответил Искарал и склонил голову, теребя одну из немногих оставшихся на макушке прядей. — Я всё сделал, и он может идти, да? Мне следует быть добрым, открытым, рассыпать золотую пыль, отмечая его путь наружу, в ждущий мир. Он ничего не заподозрит. Он поверит, что уходит по собственной воле. Именно так, как и должно быть.
Искарал Прыщ внезапно улыбнулся и протянул Каламу мешок:
— Возьми, вот твои алмазы. Трать их там и здесь — в общем, трать везде. Но помни, ты должен пробиться сквозь Вихрь — в сердце Рараку, да?
— Таково моё намерение, — ответил Калам, принимая мешок и засовывая его в собственный. — В наших с тобой целях мы не противоречим друг другу, жрец, хотя ты бы, конечно, хотел иного, с твоим-то извращённым умом. И всё же… пробить завесу Вихря… и остаться незамеченным. Как мне с этим справиться?
— С помощью смертного, избранного Престолом Тени. Искарала Прыща, Высшего жреца и Мастера Рашана, Меанаса и Тира! Вихрь — богиня, и её взгляду не уследить за всем. Теперь быстро собирай вещи. Пора уходить! Она возвращается, а я вновь устроил беспорядок на кухне! Торопись!
Они вышли из теней Пути в дневной свет у подножия скалы, всего в сотне шагов от бушующей стены Вихря. Сделав три шага, Калам схватил жреца за руку и развернул лицом к себе.
— Что это за пение? Во имя Худа, Искарал, откуда оно? Я слышал его в монастыре и думал, что это Могора…
— Могора не умеет петь, дурак! Я ничего не слышу, кроме рёва ветра и шёпота песков! Ты безумен! Он безумен? Да, возможно. Нет, вероятно. Солнце запекло его мозги в толстом черепе. Постепенный распад — но, конечно, нет, конечно, нет. Это таннойская песнь, вот что это. Тем не менее он, наверное, всё-таки безумен. Два совершенно отдельных вопроса. Песня. И его безумие. Ясные, несвязанные, и оба равно разрушают все планы моих хозяев. Или могут разрушить. Вероятно. Определённости не существует, её нет в этой проклятой земле, особенно в ней. Неугомонная Рараку. Неугомонная!
Зарычав, Калам оттолкнул жреца и пошёл дальше. Миг спустя Искарал Прыщ последовал за ним.
— Теперь скажи, как мы это сделаем?
— Всё просто, правда. Она узнает о прорыве. Это как удар ножом. Тут ничего не поделаешь. Значит, введём её в заблуждение! И никто не справится с этой задачей лучше Искарала Прыща!
Они остановились в двадцати шагах от кипящей стены песка. Вокруг клубились пылевые вихри. Искарал Прыщ шагнул вперёд и ухмыльнулся присыпанными песком губами.
— Держись, Калам Мехар! — произнёс он и исчез.
Над убийцей нависло огромное тело, а в следующую секунду его обхватило множество рук.
Азал.
Демон побежал, помчался быстрее любой лошади вдоль границы Вихря. Потом задвинул Калама под свой торс и метнулся сквозь песчаную бурю.
Уши забивал громовой рёв, по коже струился песок. Убийца плотно зажмурил глаза.
Несколько глухих ударов, и азал побежал по слежавшемуся песку. Впереди расстилались развалины города.
Под демоном вспыхнуло пламя, дорожки беснующегося огня.
Перед ними вырос высокий тель мертвого города. Азал с той же скоростью принялся карабкаться на выкрошенную стену. Впереди показалась трещина — недостаточно широкая для демона, но вполне подходящая для Калама.
Убийца полетел в расщелину, азал промчался над ней. Калам рухнул в груду обломков и черепков. В глубокую тень.
Над головой внезапно громыхнуло так, что вздрогнули камни. Потом ещё раз, и ещё. Казалось, гром прокладывает путь назад, к стене песка. Затем грохот умолк, остался только рёв Вихря.
Похоже, он умудрился вернуться. Быстрый ублюдок.
Убийца некоторое время лежал недвижно, думая, удалась ли хитрость. В любом случае он не станет высовываться раньше ночи.
Он больше не слышал песни. Хоть за это спасибо.
Одна стена расщелины состояла из множества слоёв глиняных черепков, с другой стороны виднелся кусок просевшей и вспучившейся мощёной улицы, а остальное место занимал край внутренней стены дома с отколотой и потрескавшейся штукатуркой. Слой щебёнки под убийцей был рыхлым и глубоким.
Калам проверил оружие и стал ждать.
Резчик вышел из врат, держа Апсалар на руках. Вес женщины посылал волны боли в повреждённое плечо, и Резчик сомневался, что сможет долго нести её.
В тридцати шагах впереди, на краю поляны, где сходились две тропки, лежали десятки трупов. А среди них стоял Котильон.
Резчик направился к богу Тени. Тисте эдур лежали грудами вокруг чистого пятачка слева, но внимание Котильона было приковано к одному телу у его ног. Пока даруджиец шёл к нему, бог медленно опустился на корточки и откинул волосы с лица трупа.
Резчик узнал старую обожжённую ведьму. Та, которую я считал источником силы малазанского отряда. Но им оказалась не она, а Путник. Не дойдя нескольких шагов, Резчик замер, остановленный выражением лица Котильона, его опустошённым взглядом, разом состарившим бога лет на двадцать. Рука в перчатке, откинувшая волосы, сейчас гладила обожжённое лицо мёртвой женщины.
— Ты знал её? — спросил Резчик.
— Холь, — мгновение спустя ответил бог. — Я думал, Стерва убила их всех. Никто из верхушки Перстов не уцелел. Я думал, она мертва.
— Так и есть.
Резчик прикусил язык. Надо же так скверно ляпнуть…
— Я научил их хорошо прятаться, — продолжил Котильон, не отрывая взгляда от женщины, лежавшей в истоптанной, окровавленной траве. — И похоже, научил так хорошо, что они смогли скрыться даже от меня.
— Что, по-твоему, она здесь делала?
Котильон чуть вздрогнул:
— Это неправильный вопрос, Резчик. Вопрос в другом — почему она была с Путником? Что замышляют Персты? И Путник… боги, знал ли он, кто она? Конечно, знал… да, она постарела и плохо выглядела, но даже так…
— Ты можешь просто спросить его, — пробормотал Резчик, с кряхтеньем перехватывая тело Апсалар. — В конце концов, он во дворе позади нас.
Котильон потянулся к шее женщины и поднял какой-то предмет на ремешке. Что-то вроде птичьего когтя, покрытого жёлтыми пятнами. Он высвободил подвеску, секунду смотрел на неё, потом закрутил и бросил в Резчика.
Предмет ударился о грудь юноши и упал на колено Апсалар.
Даруджиец на мгновение уставился на подвеску, потом поднял взгляд на бога.
— Отправляйся на судно эдур, Резчик. Я посылаю вас двоих к другому… нашему агенту.
— Зачем?
— Чтобы ждать. На случай, если вы понадобитесь.
— Для чего?
— Помочь остальным справиться с Главой Перстов.
— Тебе известно, где он или она?
Котильон поднял Холь на руки и выпрямился:
— У меня есть подозрение. Наконец-то — хоть какое-то подозрение о сути происходящего.
Он повернулся, легко держа на руках хрупкое тело, и взглянул на Резчика. Потом тускло улыбнулся.
— Только посмотри на нас двоих, — проговорил он, отвернулся и пошёл к лесной тропке.
Резчик уставился ему в спину.
Потом крикнул:
— Это не то же самое! Нет! Мы не…
Бога поглотила лесная тень.
Резчик выдохнул проклятие и повернулся к тропе, ведущей к берегу.
Бог Котильон следовал по тропе, пока рядом с ней не открылась небольшая поляна. Котильон вынес свою ношу в центр поляны и бережно опустил на землю.
На краю поляны завихрились тени, из которых неторопливо сложились смутные, иллюзорные очертания Престола Тени. Против обыкновения, бог долго молчал.
Котильон опустился на колени рядом с телом Холь.
— Амманас, Путник здесь. В руинах эдур.
Амманас тихо хмыкнул, потом пожал плечами:
— Вряд ли он захочет ответить на наши вопросы. Его это никогда не интересовало. Упрямый, как все далхонцы.
— Ты сам далхонец, — заметил Котильон.
— Точно.
Амманас беззвучно скользнул вперёд и остановился рядом с телом.
— Это она, верно?
— Да.
— Скольким ещё нашим приверженцам придётся умереть, Котильон? — спросил бог и вздохнул. — Хотя, с другой стороны, она давно перестала причислять себя к ним.
— Амманас, она думала, мы ушли. Император и Танцор. Ушли. Умерли.
— И в некотором смысле она была права.
— Да, в некотором. Но не в самом важном.
— А именно?
Котильон поднял взгляд и скривился:
— Она была другом.
— А, вот что самое важное.
Амманас помолчал, потом спросил:
— Ты займёшься этим?
— У меня мало выбора. Персты к чему-то готовятся. Нам нужно остановить…
— Нет, друг. Нам нужно убедиться, что их постигнет неудача. Ты отыскал… след?
— И даже больше. Я понял, кто за всем этим стоит.
Укрытая капюшоном голова Престола Тени слегка склонилась.
— И именно туда сейчас отправятся Резчик и Апсалар?
— Да.
— Их хватит?
Котильон покачал головой:
— У меня есть и другие доступные агенты. Но я бы предпочёл держать Апсалар поближе — на случай, если что-то пойдёт не так.
Амманас кивнул:
— Итак, где?
— Рараку.
Хотя Котильон не видел лица своего собеседника, он знал, что в эту минуту Амманас расплылся в широкой улыбке.
— Ага, дорогой Узел, пожалуй, пришло время рассказать тебе о моих собственных усилиях.
— Алмазы, которые я дал Каламу? Мне и самому было интересно.
Амманас указал на тело Холь:
— Давай заберём её домой — в наш дом. А потом нам нужно поговорить… как следует.
Котильон кивнул.
— К тому же, — заметил Престол Тени, пока Котильон поднимался, — Путник слишком близко, и от этого я начинаю нервничать.
В следующее мгновение поляна опустела, осталось лишь несколько бесцельно колыхавшихся теней, но вскоре рассеялись и они.
Резчик вышел на берег. На плоской зернистой полке из песчаника лежали четыре быстроходные шлюпки. Позади них, в бухте, стояли на якоре два дромона, оба сильно потрёпанные.
Рядом со шлюпками валялись снасти, здесь же лежали два больших срубленных дерева — вероятно, ими собирались заменить сломанные мачты. Бочки с солёной рыбой были вскрыты, рядом стоял ряд бочонков с пресной водой.
Резчик опустил Апсалар на землю и подошёл к одной из шлюпок. Все они были одинаковыми — примерно пятнадцать шагов от носа до кормы, широкий корпус, съёмная мачта и приделанное сбоку рулевое весло. По каждому борту — две уключины. Планшир обильно изукрашен резьбой.
Апсалар неожиданно зашлась в приступе кашля, и Резчик резко обернулся.
Женщина поднялась, сплюнула, чтобы прочистить горло, и обхватила себя руками. Все её тело сотрясала дрожь.
Резчик быстро подошёл к ней.
— Д-Дарист?
— Мёртв. Как и все эдур. Среди малазанцев был один…
— Владеющий силой. Я почувствовала его. Такая… ярость!
Резчик направился к ближайшему бочонку с водой и отыскал ковшик. Наполнив его, он вернулся к Апсалар.
— Он называл себя Путником.
— Я его знаю, — прошептала она и вздрогнула. — Это не мои воспоминания. Танцора. Танцор знал его. Хорошо знал. Их было… трое. Их никогда не было только двое — ты знал об этом? Не просто Танцор и Келланвед. Нет, он тоже был там. Почти с самого начала. До Тайшренна, до Дуджека, даже до Стервы.
— Что ж, сейчас это уже неважно, Апсалар, — сказал Резчик. — Сейчас нам нужно убраться с этого проклятого острова. Пусть его забирает Путник, если уж на то пошло. Ты уже достаточно пришла в себя, чтобы помочь мне спихнуть одну из этих шлюпок на воду? Тут и припасов хватает…
— Куда мы направляемся?
Он замешкался.
Её взгляд потерял живость.
— Котильон.
— Новое задание для нас, да.
— Крокус, не иди этим путём.
Он нахмурился:
— Я думал, ты будешь рада компании.
Резчик протянул ей ковшик. Апсалар несколько секунд пристально смотрела на юношу, потом медленно приняла воду.
— Холмы Пан’потсун.
— Знаю, — протянула Лостара.
Жемчуг улыбнулся:
— Конечно, знаешь. И сейчас ты наконец-то узнаешь причину, по которой я просил тебя…
— Погоди-ка. Ты не мог знать, куда приведёт этот след…
— Справедливо, но я уже давно верую в слепую склонность природы к повторяюшимся циклам. В любом случае есть ли поблизости какой-нибудь разрушенный город?
— Поблизости? Ты имеешь в виду кроме того, на котором мы стоим? — Её изрядно обрадовала оторопь мужчины. — А ты, Коготь, за что принял все эти холмы с плоской вершиной?
Он распустил завязки плаща.
— Ну что ж, это место отлично подойдёт.
— Для чего?
Жемчуг язвительно взглянул на неё:
— Ну как же, дорогая, для ритуала. Нам нужно найти след, колдовской след, притом старый. Неужели думаешь, что мы просто будем бродить взад-вперёд по этой пустоши, надеясь что-нибудь отыскать?
— Странно, мне казалось, что последние несколько дней именно этим мы и занимались.
— Нам нужно было просто отойти подальше от этой проклятой головы имасса, — ответил Жемчуг, подошёл к плоскому камню и принялся ногой очищать его от щебня. — Я ощущал на нас его нечеловеческий взгляд всё время, пока мы шли через долину.
— Его и стервятников, да. — Она запрокинула голову, изучая безоблачное небо. — На самом деле они всё ещё с нами. Эти проклятые птицы. Неудивительно. У нас почти закончилась вода, а еды и того меньше. Через пару дней у нас будут серьёзные неприятности.
— Лостара, я оставлю тебе подобные мирские заботы.
— Хочешь сказать, если всё пойдёт прахом, ты сможешь убить меня и съесть, верно? А если я решу убить тебя первой? Будучи одержимой мирскими заботами?
Коготь уселся и скрестил ноги.
— Здесь становится заметно холоднее, тебе не кажется? Подозреваю, какой-то местный феномен. Хотя я полагаю, что удачно проведённый ритуал, которым я собираюсь заняться, немного согреет это место.
— Не согреемся, так хоть развлечёмся, — пробормотала Лостара.
Она подошла к краю теля и посмотрела на юго-запад, где в пустыню дугой врезалась красная стена Вихря. Сзади до неё доносились приглушенные слова на незнакомом языке. Наверное, просто какая-то тарабарщина. Я повидала достаточно магов за работой и знаю, что слова им не нужны… если только они не устраивают представление. Вероятно, Жемчуг занимался именно этим. Он не мог отказаться от эффектных поз, даже если притворялся безразличным перед единственным зрителем. Человек, который хочет вписать своё имя в исторические труды. Решающая роль, от которой зависит судьба империи.
Она обернулась, услышав, как он отряхивает руки. Жемчуг встал, его слишком симпатичное лицо беспокойно хмурилось.
— Ты быстро справился, — заметила она.
— Да. — Он и сам выглядел удивлённым. — Я был на редкость удачлив. Местный дух земли был убит… неподалёку. Волею прискорбного жребия, несчастной случайности. И его призрак остался тут, как ребёнок, потерявший родителей, готовый говорить с любым чужаком, которому случилось оказаться поблизости, если этот чужак сможет услышать.
Лостара хмыкнула.
— Ладно, и о чём же он рассказывает?
— Об ужасном происшествии — ну, то есть ужасном происшествии, которое убило духа, — подробности которого заставляют меня заключить, что существует некая связь…
— Хорошо, — оборвала она Жемчуга. — Веди, мы теряем время.
Он замолчал, одарив её обиженным взглядом, возможно, вполне искренним. Я сама задала вопрос, мне нужно было хотя бы дать ему ответить.
Он махнул рукой и начал спускаться по крутому склону теля. Лостара вскинула на плечо мешок и последовала за ним.
Спустившись к подножию, Коготь повёл её вокруг теля и прямо на юг, через каменистую равнину. Блёклая поверхность сияла под солнцем ослепительным, яростным светом. Кроме нескольких муравьёв, суетящихся под ногами, на этом высохшем пространстве не было ни единого признака жизни. Здесь и там лежали длинными кучками мелкие камни, будто обрисовывая берега высохшего озера — озера, которое постепенно превращалось в небольшие лужицы, а потом исчезло, оставив только корку соли.
Они шли весь день, пока на юго-западе не показались гребни холмов, а слева не выросла ещё одна массивная столовая гора. Равнина начала образовывать заметное углубление, уходящее меж двух формаций. Спустя несколько мгновений после наступления сумерек путники добрались до самого низа этого спуска; гора высилась слева, изломанные холмы впереди и справа.
Посредине ровной площадки лежали обломки торгового фургона. Земля вокруг была выжжена, белый пепел собирался маленькими вихрями, неспособными сдвинуться с места.
Жемчуг, а следом за ним Лостара, направились в этот странный выжженный круг. Среди пепла виднелось множество мелких косточек, добела обожжённых каким-то сильным жаром; они похрустывали под ногами. Озадаченная Лостара присела, чтобы разглядеть их.
— Птицы? — спросила она вслух.
Взгляд Жемчуга не отрывался от фургона или, возможно, чего-то за ним. Услышав её вопрос, он покачал головой.
— Нет, девочка. Крысы.
Лостара заметила под ногами крошечный череп, подтверждавший его слова.
— В скалистых землях бывают крысы, ничего особенного…
Жемчуг взглянул на неё:
— Эти — д’иверс. Точнее, были д’иверсом. Исключительно неприятной личностью, именуемой Грилленом.
— Его убили здесь?
— Не думаю. Возможно, тяжело ранили.
Жемчуг приблизился к большой куче пепла и присел на корточки, чтобы разгрести её.
Лостара подошла к нему.
Коготь откопал тело — одни кости, ничего более. И эти кости были сильно обгрызены.
— Не повезло ублюдку.
Жемчуг промолчал. Он засунул руку в кости скелета и выудил кусочек металла.
— Расплавлен, — спустя секунду пробормотал он, — но я бы сказал, что это малазанский сигиль. Кадровый маг.
Неподалёку виднелись ещё четыре похожие кучи. Лостара подошла к ближайшей и принялась разбрасывать пепел ногой.
— Этот целый! — прошипела она, увидев обугленную плоть.
Жемчуг встал рядом. Вместе они очистили труп от головы до бёдер. Почти вся одежда сгорела, и кожа была сильно обожжена, но этот огонь, казалось, был способен на большее, нежели просто опалить поверхность.
Когда Коготь стряхнул остатки пепла с мёртвого лица, глаза трупа открылись.
Лостара выругалась и отпрыгнула назад, вырывая из ножен меч.
— Не волнуйся, девочка, — заметил Жемчуг, — эта штука никуда не собирается.
За сморщенными, ввалившимися веками трупа виднелись только пустые глазницы. Высохшие губы съёжились в жуткой почерневшей усмешке.
— Что осталось? — спросил у трупа Жемчуг. — Ты ещё способен говорить?
Изо рта донеслись слабые хриплые звуки, заставившие мужчину наклониться ближе.
— Что он сказал? — резко спросила Лостара.
Коготь обернулся к ней.
— Он сказал, — прозвучал ответ, — «Я звался Клещом, и я умер ужасной смертью».
— С этим не поспоришь…
— А потом он стал неупокоенным носильщиком.
— У Гриллена?
— Да.
Она вложила талвар в ножны.
— Похоже, исключительно неприятная профессия после смерти.
Жемчуг вскинул брови, затем улыбнулся:
— Увы, от старины Клеща мы больше ничего не узнаем. Равно как и от остальных. Волшебство, которое удерживало их, тает. А значит, Гриллен либо мёртв, либо очень далеко отсюда. В любом случае не забывай про Путь огня — его высвободили здесь каким-то странным образом. И тем самым оставили для нас след.
— Жемчуг, уже слишком темно. Нам нужно разбить лагерь.
— Прямо здесь?
Она задумалась над вопросом, затем нахмурилась:
— Может, и нет, но я всё равно устала, а если мы ищем следы, нам нужен дневной свет.
Жемчуг вышел из круга пепла. Один жест, и над его головой вспыхнул шар света.
— Полагаю, след не уведёт нас слишком далеко. Ещё один рывок, Лостара, последний. А потом мы отыщем место для лагеря.
— Ох, ладно. Веди, Жемчуг.
Каким бы знакам он ни следовал, Лостара их не замечала. И что ещё удивительнее, след дрожал, колебался из стороны в сторону. Коготь нахмурился, он шагал все осторожнее, с опаской. Вскоре он почти перестал двигаться, едва переставляя ноги. И Лостара увидела, как на его лице выступили бисеринки пота.
Она прикусила язык, но вновь медленно обнажила меч.
И тут они наткнулись на ещё один труп.
Жемчуг со свистом выдохнул и опустился на колени перед крупным обгоревшим телом.
Лостара дождалась, пока мужчина не успокоит дыхание, потом откашлялась:
— Жемчуг, что тут случилось?
— Здесь был Худ, — прошептал он.
— Да, я и сама вижу…
— Ты не понимаешь.
Он отодвинулся от тела, сжал кулак над широкой грудью, затем ударил.
Труп оказался пустой оболочкой. От удара она рассыпалась в пыль.
Жемчуг обернулся к женщине:
— Здесь был Худ. Бог собственной персоной, Лостара. Он приходил, чтобы забрать этого человека — не только душу, но и плоть. Всё, что было заражено силой Пути огня, точнее — Пути света. Боги, чего бы я сейчас только не сделал ради Колоды Драконов. Кое-что изменилось в… доме Худа.
— А чем всё это важно? — спросила она. — Я думала, мы разыскиваем Фелисин.
— Девочка, ты просто не думаешь. Вспомни историю Урагана. И Истина. Фелисин, Геборик, Кальп и Бодэн. Мы нашли то, что осталось от Кальпа, за фургоном Гриллена. А это, — резкий взмах рукой, — Бодэн. Проклятый Перст, хотя доказательство не висит на его шее, увы. Помнишь их странную кожу? Геслера, Урагана, Истина? То же случилось здесь и с Бодэном.
— Ты назвал это заражением.
— Ну, я не знаю, что это. Сила этого Пути изменила их. И нельзя сказать, каким образом.
— Итак, нам остались Фелисин и Геборик Легкая Рука.
Он кивнул.
— Тогда, кажется, мне нужно кое-что тебе рассказать, — продолжила Лостара. — Возможно, это не относится к делу…
— Продолжай, девочка.
Она повернулась к холмам на юго-западе.
— Когда мы выслеживали агента Ша’ик, в тех холмах…
— Калама Мехара.
— Да. Когда мы устроили засаду на Ша’ик в старом храме на вершине — на тропе, ведущей в Рараку…
— Как ты уже говорила.
Лостара не обращала внимания на нетерпеливые реплики мужчины.
— Мы бы это увидели. А значит, всё, с чем мы столкнулись здесь, случилось уже после нашей засады.
— Да, вероятно.
Она вздохнула и скрестила на груди руки:
— Жемчуг, Фелисин и Геборик с Воинством Апокалипсиса. В Рараку.
— Откуда такая уверенность?
Она пожала плечами:
— А где им ещё быть? Подумай, мужчина. Фелисин с головой захватила ненависть к Малазанской империи. Геборик тоже не слишком любит Империю, которая арестовала и осудила его. Они впали в отчаяние после нападения Гриллена. После гибели Бодэна и Кальпа.
Жемчуг медленно кивнул и поднялся на ноги.
— Лостара, ты так и не объяснила мне, почему ваша засада провалилась.
— Она не провалилась. Мы убили Ша’ик, я могу поклясться в этом. Стрела в лоб. Мы не смогли забрать тело из-за её телохранителей. С ними наш отряд не смог справиться. Но мы убили её, Жемчуг.
— Тогда кто, во имя Худа, командует Апокалипсисом?
— Не знаю.
— Ты можешь показать мне место той засады?
— Да, утром. Приведу тебя прямо туда.
Он молча смотрел на нее. Шар света над его головой начал подрагивать и, наконец, с лёгким вздохом исчез.
Его воспоминания пробудились. Всё, что скрывалось внутри т’лан имасса, все слои, уплотнённые бессчётными веками, стали землями, по которым вновь мог ходить Онрак. И вот — всё, что он видел теперь перед собой… ушло вместе со столовыми горами на горизонте, источенными ветром башнями песчаника, песчаными вихрями и белыми лентами земляных кораллов. Ушли узкие, вытянутые и мёртвые русла рек, засаженные поля и оросительные каналы. Даже город на севере, у самого горизонта, подобный опухоли на широкой извилистой реке, стал иллюзорным и эфемерным.
А то, что он сейчас увидел, было здесь… очень, очень давно.
Пенные волны внутреннего моря, накатывающиеся, будто обещание вечности, на север, вдоль черты прибрежной гальки, ровной вплоть до самых гор, которые потом назовут Талас, и на юг, охватывая лоскуток, ныне именуемый Клатарским морем. Неподалёку от берега, не дальше шестой части лиги, видны колючие спины коралловых рифов, а над ними кружат чайки и давно вымершие длинноклювые птицы.
Там были и люди, идущие вдоль берега. Клан Рениг Обар явился торговать китовой костью и маслом дхэнраби, добытыми в родных землях, и, похоже, принёс с собой холодный ветер. А может, неподобающая для этих мест холодная погода говорила о чём-то более опасном. О яггуте, скрывшемся в каком-то убежище, чтобы помешивать котел силы Омтоз Феллака. Её станет больше, намного больше, и рифы погибнут, а следом умрут и все связанные с ними существа.
Онрака, который был плотью и кровью, коснулось дуновение тревоги. Но он отошёл в сторону. Он больше не заклинатель костей своего клана — в конце концов, Абсин Толай намного способнее в тайных искусствах и более честолюбив, а это — свойства, необходимые тем, кто следует Путём Телланн. Разум же Онрака слишком часто обращался к другим темам.
К грубой красоте, такой, какую он видел сейчас перед собой. Он не подходил для сражений, для обрядов разрушения. Он всегда с неохотой танцевал в глубоких впадинах пещер, где грохочут барабаны и эхо катится по плоти и костям, будто человек лежит на пути стада обезумевших ранагов. Такого же стада, как то, что Онрак выдул на стены пещеры. Во рту были горечь, слюна, древесный уголь и охра, тыльные стороны ладоней в разводах краски там, где он подставлял руки, чтобы превратить брызги изо рта в очертания на камне. Искусство творилось в одиночестве, рисунки обретали форму без света, на невидимых стенах, пока весь клан спал во внешних пещерах. Но истина проста — искусность Онрака в волшебстве росписи выросла из желания отделиться от всех, остаться одному.
И это среди народа, у которого лишь тонкая грань отделяет одиночество от преступления. У которого разделиться означает ослабеть. И даже членение зрения на составные части — от «смотреть» к «наблюдать», от воскрешения воспоминания к приданию ему новой формы вне разума, на каменной стене, — требует рискованной, а потенциально — смертельно опасной склонности.
Бедный заклинатель костей. Онрак, ты никогда не был тем, кем должно. И когда ты нарушил неписаное правило и создал правдивую картину смертной, когда ты поймал во времени образ этой прекрасной смуглой женщины, в пещере, где никто не должен был найти этот рисунок… ах, тогда на тебя обрушился гнев родичей. Самого Логроса и Первого Меча.
Но он помнил выражение лица юного Оноса Т’лэнна, когда тот впервые увидел изображение своей сестры. Удивление и восхищение, а ещё — возрождение непреходящей любви. Онрак не сомневался, что увиденное им на лице Первого Меча чувствуют и остальные, хотя, разумеется, никто не скажет об этом вслух. Закон нарушен, и к последствиям следует отнестись со всей серьёзностью.
Он так и не узнал, видела ли своё изображение сама Килава; не узнал, разозлилась ли она или же смогла почувствовать кровь его сердца, текущую сквозь рисунок.
Но сейчас я остановлюсь на этом воспоминании.
— От твоего молчания, т’лан имасс, — пробормотал Трулл Сэнгар, — у меня всегда мурашки по коже.
— Ночь перед Обрядом, — ответил Онрак. — Неподалёку от того места, где мы сейчас стоим. Меня должны были изгнать из племени. Я совершил преступление, за которое наказывали только так. Но другие события отвлекли кланы. Четверо яггутских тиранов восстали и заключили соглашение. Они желали уничтожить эту землю и преуспели.
Тисте эдур промолчал, должно быть, задумавшись, что же именно было уничтожено. Вдоль реки бежали оросительные каналы, полоски сочной зелени посевов дожидались жатвы. Дороги и фермы, случайный храм… картину портили разве что зубцы голых утёсов на юго-западе, у горизонта.
— Я был в пещере, на месте своего преступления, — мгновение спустя продолжил Онрак. — Разумеется, во тьме. Последняя ночь, так я думал, вместе с моим народом. Хотя на самом деле я уже был один, выведен из лагеря к месту последнего одиночества. И тогда явился некто. Прикосновение. Тело, тепло. Невероятная нежность… Нет, не моя жена. Она одной из первых отказалась от меня за то, что я сделал, за предательство, которое означали мои поступки. Нет, незнакомая женщина во тьме…
Была ли это она? Я никогда не узнаю. Она ушла утром, ушла от всех нас, пока провозглашался Обряд и собирались кланы. Она пренебрегла зовом, нет, ещё ужаснее — она убила всю свою родню, кроме Оноса. Он сумел отогнать её — вот истинная мера его непревзойдённых боевых навыков.
Была ли это она? Была ли на её руках невидимая во тьме кровь? Мелкий сухой порошок, оставшийся на моей коже, — я думал, он из перевёрнутой чашки с краской. Сбежавшая от Оноса… ко мне, в мою пещеру позора.
И кого я слышал у входа? Кто пришёл, когда мы занимались любовью, и увидел то, чего не мог видеть я?
— Онрак, тебе нет нужды говорить больше, — тихо заметил Трулл.
Верно. Будь я в смертной плоти, ты бы увидел, как я плачу, и произнёс бы то, что сказал сейчас. Значит, моё горе не ускользнуло от твоего взгляда, Трулл Сэнгар. И всё же ты спрашиваешь, почему я дал свой зарок…
— След изменников… свеж, — проговорил Онрак.
Трулл слегка улыбнулся:
— И тебе нравится убивать.
— Искусство находит новые формы, эдур. Его не заставишь молчать. — Т’лан имасс медленно обернулся к собеседнику. — Конечно, к нам пришли перемены. Я больше не свободен продолжать эту охоту… если только ты не пожелаешь того же.
Трулл, разглядывая земли на юго-западе, скривился:
— Ну, не скрою, эта возможность уже не кажется столь соблазнительной, как раньше. Но, Онрак, эти изменники способствовали предательству моего народа, и я намерен раскрыть их роль в этом деле настолько, насколько смогу. И потому мы должны найти их.
— И поговорить с ними.
— Сначала поговорить с ними, да, а потом ты можешь убить их.
— Я больше не считаю, что способен на это, Трулл Сэнгар. Я слишком сильно повреждён. Тем не менее нас преследуют Монок Охем и Ибра Голан. Их будет достаточно.
При этих словах тисте эдур обернулся:
— Их только двое? Ты уверен?
— Мои силы ослабли, но да, я уверен.
— Насколько они близко?
— Это неважно. Они сдержат своё желание отомстить мне… и я смогу привести их к тем, на кого они охотились с самого начала.
— Они подозревают, что ты присоединишься к отступникам, верно?
— Сломанным родичам. Да, верно.
— А ты присоединишься?
Онрак мгновение смотрел на тисте эдур.
— Только если так решишь ты, Трулл Сэнгар.
Они шли по самому краю возделанных земель и потому относительно легко избегали местных жителей. Одинокая дорога, которую они пересекли, была пуста в обоих направлениях, насколько хватало глаз. За орошаемыми полями вновь прорезалась суровая местная природа. Пучки травы, россыпи обкатанных водой камешков, отмечавших высохшие овраги и балки, редкие деревья гульдиндха.
У холмов впереди были зубчатые вершины, а внешний край впивался когтями в ближайшие утесы.
В этих холмах т’лан имассы разбили ледяные стены; они стали первым местом сопротивления. Чтобы защитить святые места, тайные пещеры, кремнёвые каменоломни. И в этих холмах сейчас лежало оружие павших.
Оружие, которое попытаются вернуть предатели. В эти каменные лезвия не вложено чародейство, по крайней мере, чары Телланна. Однако они будут питать тех, кто их держит, если эти существа — родичи создателей клинков, или если их и вправду возьмут в руки сами создатели. Стало быть — имассы, поскольку это искусство давно утеряно смертными народами. И кроме того, если предатели овладеют этим оружием, они получат окончательную свободу, вырвут силу Телланна из своих тел.
— Ты говорил, что предал свой клан, — сказал Трулл Сэнгар, когда они подошли к холмам. — Похоже, Онрак, это очень древние воспоминания.
— Возможно, Трулл Сэнгар, мы обречены повторять собственные преступления. Воспоминания возвращаются ко мне — все, которые я считал утраченными. Не знаю почему.
— Из-за разрушения Обряда?
— Возможно.
— В чём заключалось твоё преступление?
— Я поймал женщину в ловушку времени. Или так казалось. Я нарисовал её подобие в священной пещере. И сейчас я убеждён, что тем самым я ответственен за последовавшие ужасные убийства, за её уход из клана. Она не могла участвовать в Обряде, который сделал нас бессмертными, ибо уже получила бессмертие из моих рук. Знала ли она об этом? Потому ли она выступила против Логроса и Первого Меча? Ответов нет. Что за безумие похитило её разум, почему она убила своих ближайших родичей, почему стремилась убить самого Первого Меча, своего брата?
— Так, значит, эта женщина не была твоей?
— Нет. Она была заклинательницей костей. Одиночницей.
— Однако ты любил её?
Онрак дернул плечом:
— Одержимость — яд, Трулл Сэнгар.
Вдаль вела узкая козья тропа, крутая и извилистая. Спутники начали карабкаться по ней.
— Я бы, — произнёс тисте эдур, — возразил твоему замечанию об обречённости повторять свои ошибки, Онрак. Разве уроки ничему не учат? Разве опыт не ведёт к мудрости?
— Трулл Сэнгар. Я только что предал Монока Охема и Ибру Голана. Я предал т’лан имассов, отказавшись принять свою судьбу. То же преступление, в котором я был обвинён давным-давно. Я всегда жаждал уединиться, отделиться от своего народа. В мире Зарождения мне было хорошо. Так же, как и в священных пещерах, что лежат впереди.
— Хорошо? А прямо сейчас?
Онрак какое-то время молчал.
— Когда воспоминания вернулись, Трулл Сэнгар, одиночество стало иллюзией, ибо каждый миг тишины заполняют крикливые поиски смысла.
— Твои слова, друг, с каждым днём все более походят на речь… смертного.
— Ты хотел сказать, неполноценного.
Тисте эдур хмыкнул:
— Пусть так. Но посмотри, что ты сейчас делаешь, Онрак.
— О чём ты?
Трулл Сэнгар приостановился и с печальной улыбкой взглянул на т’лан имасса:
— Ты возвращаешься домой.
Неподалёку разбили лагерь тисте лиосаны. Потрёпанные, но живые. А это, думал Малахар, уже кое-что.
Над головой мерцали странные звёзды, их свет трепетал, будто подрагивал на слезинках. Местность внизу казалась безжизненной пустошью, сплошь выветренные камни и песок.
Костёр, который они разожгли с подветренной стороны горбатой горы с плоской вершиной, привлекал незнакомых мотыльков размером с мелкую птицу и прочих летучих созданий, даже крылатых ящериц. Совсем недавно на них обрушился рой злобных кусачих мух, которые исчезли так же быстро, как и появились. А теперь укусы чесались, будто мухи оставили что-то после себя.
Малахар не мог отделаться от мысли, что сам воздух в этом мире неприветлив. Он почесал укус на руке и зашипел, почувствовав под горячей кожей какое-то шевеление. Потом обернулся к огню и посмотрел на своего сенешаля.
Йорруд стоял на коленях у костра, низко опустив голову. Он уже давно не менял позу, и Малахар встревожился сильнее. Эниас сидел на корточках рядом с сенешалем, готовый действовать, если хозяина одолеет новый приступ мучительного горя, но эти приступы приходили всё реже. Оренас остался сторожить лошадей, и Малахар знал, что тот стоит сейчас в темноте за костром и держит в руке меч.
Однажды, он знал это, они сочтутся с этими т’лан имассами. Тисте лиосаны приступили к ритуалу с честными намерениями. Они были слишком открыты. Никогда не доверяй трупу. Малахар не знал, можно ли отыскать такое предостережение в священных текстах «Видений Озрика». Если нет, он позаботится, чтобы эти слова были добавлены к собранной мудрости тисте лиосанов. Когда мы вернёмся. Если вернёмся.
Йорруд медленно выпрямился. Его лицо было искажено горем.
— Страж мёртв, — объявил он. — На наш мир напали, но наших братьев и сестёр предупредили, и сейчас они скачут к воротам. Тисте лиосаны выстоят. Мы должны держаться до возвращения Озрика.
Он медленно оборачивался, вглядываясь в лицо каждому, даже Оренасу, который бесшумно появился из темноты.
— У нас есть другая задача. Та, которую нам назначили завершить. Где-то в этом мире мы найдём преступников. Воров Огня. Я разыскивал, и они никогда ещё не были так близко. Они в этом мире, и мы их найдём.
Малахар ждал, зная, что это ещё не всё.
Йорруд улыбнулся:
— Братья мои. Мы ничего не знаем об этом месте. Но это неудобство долго не продлится. Я чувствую здесь присутствие старого друга тисте лиосан. Недалеко. Мы должны разыскать его — это первая задача — и просить познакомить нас со здешними суровыми землями.
— Сенешаль, а кто этот старый друг? — спросил Эниас.
— Создатель Времени, брат Эниас.
Малахар медленно кивнул. И впрямь друг тисте лиосанов. Убийца Десяти Тысяч. Икарий.
— Оренас, — приказал Йорруд, — готовь лошадей.
