Книга: Дом Цепей
Назад: Книга третья Что-то кроется
Дальше: Глава тринадцатая

Глава двенадцатая

Свет, тень и тьма —
Вот война бесконечная.
Рыбак
На крестообразной стойке поблёскивал серебром доспех. С потрёпанных кольчужных хвостов на уровне колен капало масло, которое уже собралось в лужицу не каменном полу. Рукава были такими узкими, что прилегали бы плотно к коже. Было видно, что доспех не раз бывал в деле, и там, где звенья чинили, они казались более тёмными, словно из воронёного железа.
Рядом, на железной раме с горизонтально расположенными крюками ждал хозяина двуручный меч, ножны расположились чуть ниже, на второй паре крюков. Клинок с длинным коническим остриём и двумя канавками был неимоверно узким и обоюдоострым. Его поверхность покрывали странные пятна — маслянисто-синие, пурпурные и серебристые. Обвитая жилой рукоять оказалась не плоской, а круглой, навершие — одна большая продолговатая сфера из отполированного гематита. Ножны из чёрного дерева украшали лишь обитые серебром устье и наконечник. От них тянулась тонкая, почти хрупкая перевязь из чёрных металлических колец.
На деревянной полке позади доспеха лежали кольчужные рукавицы. Рядом тускло поблёскивал железный шлем — по сути лишь каска с забралом из склёпанных прутьев, которые вытянулись от тульи кривыми пальцами, чтобы прикрыть переносицу, щёки и скулы. С чуть загнутой задней кромки свисала длинная кольчужная бармица.
Остановившись у входа в скромную комнатку с низким сводом, Резчик смотрел, как Дарист начал готовиться к тому, чтобы облачиться в боевое снаряжение. Юному даруджийцу было трудно поверить, что такие красивые доспехи и оружие, которые, очевидно, использовались десятки, если не сотни лет, принадлежат этому сребровласому старику, ведущему себя как рассеянный книжник, старику, в чьих блестящих янтарных глазах застыло вечно отсутствующее выражение. Старику, что двигался так медленно, будто берёг хрупкие кости…
Но я ведь на себе испытал силу этого тисте анди. И во всяком его движении сквозит сосредоточенность, которой я не могу не замечать, ибо видел подобную у другого тисте анди — там, за океаном. Неужели это общая черта их расы? Возможно. Но в этих движениях слышен шёпот угрозы, от которого меня пробирает дрожью до мозга костей.
Дарист замер, глядя на свой доспех, словно его поразила какая-то неожиданная, ошеломительная мысль, словно он позабыл, как надевать этот наряд.
— А сколько их, Дарист, этих тисте эдур? — спросил Резчик.
— Хочешь спросить, переживём ли мы их нападение? Мой ответ — вряд ли. Не меньше пяти кораблей выдержали бурю. Команды двух добрались до наших берегов и сумели высадиться. Их было бы больше, но других отвлёк малазанский флот — они встретились случайно. Мы видели сражение с Пуральских утёсов… — Тисте анди медленно поднял глаза на Резчика. — Твои сородичи люди бились отважно — куда лучше, чем могли ожидать эдур.
— Морское сражение между малазанцами и тисте эдур? Когда?
— Около недели тому. У малазанцев было всего три боевых дромона, но каждый ушёл на дно не один. Среди людей оказался искусный маг — обмен чародейскими ударами был внушительный…
— А ты и твои сородичи просто смотрели? Почему же вы не помогли им? Вы ведь знали, что эдур ищут этот остров!
Дарист шагнул к доспеху и безо всякого усилия поднял его со стойки.
— Мы более не покидаем остров. Уже много десятилетий придерживаемся своего решения — оставаться в изоляции.
— Но почему?
Тисте анди не ответил. Он набросил кольчужную рубаху на плечи. Та потекла вниз с таким звуком, словно состояла из жидкости. Затем старик потянулся к мечу.
— Выглядит так, будто сломается от первого же удара более тяжёлого оружия.
— О нет. У этого меча много имён. — Дарист снял клинок с крюков. — Создатель нарёк его Отмщеньем. «Т’ан Арос» на нашем языке. Но я зову его К’орладис.
— Это переводится?..
— Как Скорбь.
Холодок пробежал по спине Резчика.
— А кто его создал?
— Мой брат, — ответил Дарист, вложил меч в ножны, продел руки в кольчужную перевязь, затем потянулся за рукавицами. — Прежде чем он нашёл другой клинок… более подходящий его натуре. — Дарист повернулся, смерил Резчика с головы до ног внимательным взглядом. — Ты хорошо владеешь ножами, которые прячешь под одеждой?
— Прилично, хотя проливать кровь не слишком люблю.
— А для чего они ещё нужны? — поинтересовался тисте анди, надевая шлем.
Резчик дёрнул плечами и пожалел, что у него нет ответа на этот вопрос.
— Ты собираешься драться с эдур?
— Да. Поскольку они ищут трон. — Дарист медленно вскинул голову. — Но это не твоя битва. Почему ты решил вступить в это противостояние?
— В Генабакисе — у меня на родине — Аномандр Рейк и его последователи решили выступить против Малазанской империи. Это была не их битва, но они сделали её своей.
Резчик с удивлением заметил, как под железными пальцами забрала морщинистое лицо тисте анди прорезала кривая усмешка.
— Любопытно. Что ж, Резчик, иди со мной. Но должен предупредить — этот бой станет для тебя последним.
— Надеюсь, что нет.
Дарист вновь вывел его из комнаты в широкий коридор, скрылся под узкой аркой, обитой чёрным деревом. Проход за ней казался тоннелем, вырезанным в едином куске древесины, — словно кто-то выдолбил сердцевину громадного ствола. Коридор тонул в полумраке, уходя наверх и вперёд.
Резчик шагал следом за тисте анди, перезвон кольчуги которого звучал тихо, будто шелест дождя на берегу моря. Тоннель завершился резким поворотом вверх, потолок исчез, уступив место вертикальной шахте. Грубая лестница из древесных корней карабкалась к маленькому, бледному световому диску.
Дарист поднимался медленно и размеренно. Резчик нетерпеливо висел на перекладинах под тисте анди, но потом юноша вдруг осознал, что может скоро погибнуть. В мускулы тут же влилась глухая слабость, так что ему пришлось напрягаться, чтобы угнаться за стариком.
В конце концов оба выбрались на каменные плиты, густо усыпанные листвой. Сквозь узкие окна и трещины в кровле вонзались в пыльный воздух копья солнечного света — похоже, шторм вовсе не коснулся этого места. Одна из стен почти совсем обвалилась, к ней и направился Дарист. Резчик пошёл следом.
— Починили бы хоть немного, и укрепления могли бы помочь в защите, — проворчал он.
— Эти строения на поверхности возвели не анди, а эдур, и когда мы впервые явились сюда, уже были руинами.
— Эдур близко?
— Рассыпались по лесу, продвигаются от моря. Осторожно. Знают, что не одни.
— Скольких ты чувствуешь?
— В этом, первом отряде — около двух десятков. Мы встретим их во дворе, чтобы и хватило места для фехтования, и была стена, к которой мы прижмёмся спинами в последние мгновения.
— Худов дух! Если мы их отобьём, Дарист, ты, небось, умрёшь от потрясения.
Тисте анди покосился на даруджийца, затем взмахнул рукой:
— Следуй за мной.
Прежде чем они вышли на двор, спутники миновали ещё полдюжины подобных развалин. Увитые плющом, зубчатые стены высотой в два человеческих роста были когда-то покрыты фресками, от которых теперь под слоем растительности почти ничего не осталось. Напротив внутреннего прохода, через который они вошли, находилась арка ворот. За нею уходила в тень деревьев-гигантов тропа, усыпанная хвоей, извилистыми корнями и мшистыми валунами.
Резчик окинул взглядом двор — двадцать шагов в ширину, двадцать пять — в длину.
— Места слишком много, Дарист, — сказал он. — Нас обойдут и…
— Я займу центр. Ты держись позади: на случай, если кто-то и вправду пробьётся мне за спину.
Резчик вспомнил, как Аномандр Рейк бился с демоном на улицах Даруджистана. Боевой стиль, который использовал Сын Тьмы, и вправду требовал много пространства: похоже, Дарист собирается драться в той же манере. Только клинок меча, на взгляд Резчика, был слишком тонким для таких могучих, широких ударов.
— А в твой меч вложены чары? — поинтересовался даруджиец.
— В нём нет колдовских вложений — в обычном смысле, — отозвался тисте анди, обнажая меч и сжимая обе ладони на рукояти: одну высоко под перекрестьем, другую — сразу за навершием. — Мощь Скорби лежит в сосредоточенной цели его сотворения. Этот меч требует от своего владельца нерушимой воли. С нею — его невозможно одолеть.
— А у тебя есть такая нерушимая воля?
Дарист медленно опустил остриё к земле.
— Будь она у меня, человек, этот день не стал бы для тебя последним по эту сторону врат Худа. Теперь же советую обнажить клинки. Эдур нашли тропу и быстро приближаются.
Выхватив ножи, Резчик заметил, что руки у него дрожат. Ещё четыре клинка — по два под каждой рукой — лежали пока в кожаных ножнах, перевязанных «мирными узлами». Теперь даруджиец их распутал. Эти ножи были сбалансированы для метания. Затем Резчик получше сжал рукояти боевых клинков, но ему пришлось вытереть мокрые ладони и повторить попытку.
Тихий шёпот заставил даруджийца поднять глаза: Дарист встал в боевую стойку, но остриё меча по-прежнему касалось каменных плит двора.
И Резчик заметил кое-что ещё. Листва и мусор на земле пришли в движение, поползли, будто их толкал неощутимый ветер, к дальнему концу двора, сбивались в кучи у боковых стен.
— Прищурься, — тихо приказал Дарист.
Прищуриться?
В сумраке за воротами что-то шевельнулось, затем под аркой показались три фигуры.
Они были ростом с Дариста, но кожа — сумеречно-бледная. Длинные каштановые волосы перевязаны узлами, усыпаны фетишами. Ожерелья из звериных клыков и зубов подчёркивали варварский вид их доспехов из грубо выдубленной кожи, перехваченной бронзовыми полосками. Бронзовые же шлемы напоминали по форме черепа медведей и волков.
В этих тисте не было и тени естественного величия, явного в фигуре Дариста — или Аномандра Рейка. Эдуры были созданиями куда более грубой отливки. В руках они сжимали утяжелённые к острию скимитары с чёрными клинками, а на предплечьях несли обтянутые тюленьей кожей круглые щиты.
Эдуры на миг замерли перед Даристом, затем тот, что стоял посередине, прорычал фразу на неизвестном Резчику языке.
Сребровласый тисте анди не ответил — лишь пожал плечами.
Эдур выкрикнул что-то — явно какое-то требование. Затем они подняли клинки, перебросили щиты вперёд.
Резчик увидел, что на тропе за воротами появились другие диковатые воины.
Трое выступили из-под арки, разошлись, чтобы образовать что-то вроде клешни — центральный эдур двигался на шаг впереди своих соратников.
— Они не знают, что ты будешь делать, — пробормотал Резчик. — Они никогда не дрались с…
Боковые воины в унисон шагнули вперёд.
Меч Дариста взметнулся вверх, и с этим движением двор рассёк яростный порыв ветра, а воздух вокруг трёх эдуров наполнился листвой и пылью.
Резчик видел, как бросился в атаку тисте анди. Клинок лёг в горизонтальную плоскость так, что остриё оказалось направлено на эдура справа, но истинный удар — навершием — пришёлся по воину слева. Молниеносный шаг к врагу, и навершие, врезавшись в наспех поднятый щит, раскололо его пополам. Левая рука Дариста соскользнула с рукояти, ладонью отбила в сторону меч воина, а сам тисте анди уже присел, разворачивая лезвие Скорби к груди противника.
Казалось, клинок даже не коснулся эдура, но кровь хлынула из раны, которая начиналась над левой ключицей и ровной линией шла до паха.
Из приседа Дарист одним движением отпрыгнул, приземлился в двух шагах позади, меч свистнул, чтобы отогнать двух остальных воинов. Оба в испуге отскочили.
Раненый эдур повалился в лужу собственной крови, и Резчик увидел, что Скорбь рассекла ключицу и все рёбра с левой стороны.
Воины за аркой разразились боевыми кличами и хлынули в иссечённый ветрами двор.
Единственный шанс для них заключался в том, чтобы войти с Даристом в ближний бой, помешать размахивать свистящим клинком, и отваги эдурам было не занимать.
Резчик увидел, как рухнул ещё один, затем третий получил удар навершием в боковую часть шлема — и бронза глубоко прогнулась. Когда воин повалился на камни, его руки и ноги ещё некоторое время судорожно подёргивались.
Оба боевых ножа даруджиец сжал в левой руке, а правой потянулся за метательным. Замахнувшись из-за левого плеча, он послал клинок в полёт — и увидел, как тот по рукоять вошёл в глаз одному из эдуров, и понял, что остриё обломилось о внутреннюю стенку черепа. Швырнул ещё один и выругался, когда нож вонзился в быстро поднятый щит.
В бурном вихре листвы меч Дариста казался вездесущим, отбивал удар за ударом, но затем один эдур бросился вперёд и сумел обхватить ноги тисте анди обеими руками.
Сверкнул скимитар. Кровь брызнула из правого плеча Дариста. Навершие прогнуло шлем воина у ног тисте анди, и тот безвольно повалился. Ещё один удар рассёк бедро старика, клинок отскочил от кости. Дарист зашатался.
Резчик ринулся вперёд — навстречу оставшимся эдурам. Через вихрь листвы — в спокойный воздух в центре. Даруджиец уже давно понял, что прямое столкновение — не лучшая тактика для ножевого боя. Он выбрал одного эдура, который полностью сосредоточился на Даристе и потому слегка отвернулся, — но краем глаза заметил Резчика и быстро отреагировал.
Обратный взмах скимитаром, затем удар щитом.
Резчик перехватил саблю левым ножом на расстоянии трети клинка от острия. Одновременно вторым ножом остановил удар посередине предплечья — обоюдоострый клинок пробил кожаный наруч эдура и вошёл между костями. А затем эфес этого ножа столкнулся со скимитаром — и выбил оружие из ослабевшей руки.
Эдур громко заревел и выругался, но Резчик, дёрнув нож, уже скользнул мимо него. Клинок не пожелал выходить и потащил за собой пробитую руку. Ноги воина запутались, он упал на одно колено.
Эдур поднял щит, но клинок Резчика метнулся поверх него и пробил горло.
Кромка щита тяжело врезалась в запястье вытянутой руки даруджийца, так что тот чуть не выронил оружие.
Ещё рывок — и второй клинок выскользнул из раны на предплечье эдура.
Щит слева с такой силой ударил Резчика в корпус, что мокасины его оторвались от земли. Даруджиец извернулся, широким взмахом попытался достать нападавшего, но промахнулся. От столкновения со щитом вся левая часть тела налилась болью. Резчик упал на каменные плиты и свернулся клубком.
Что-то гулко стукнулось о землю, покатилось следом за ним, и когда даруджиец вскочил на ноги, отрубленная голова эдура ударилась о его правую лодыжку.
Мучительная боль от этого — как ни абсурдно — пересилила всё остальное. Резчик завопил, выругался и отпрыгнул назад на одной ноге.
На даруджийца бросился другой эдур.
С губ Резчика сорвалось словцо покрепче. Он метнул нож левой рукой. Навстречу клинку взметнулся щит, а воин пригнулся и скрылся из виду.
Скривившись, Резчик ринулся следом за ножом — пока эдур ничего не видел — и нанёс удар сверху, над щитом. Клинок вошёл в тело за левой ключицей, а когда даруджиец выдернул оружие, следом взметнулся гейзер крови.
Двор наполнился криками — вдруг оказалось, что бой кипит повсюду. Резчик отступил на шаг и увидел, что подоспели другие тисте анди, а среди них — Апсалар.
Позади неё на земле уже извивались в крови и желчи трое эдуров.
Оставшиеся — те, кого не убили Апсалар, Резчик и Дарист, — отступали обратно за арку.
Апсалар и её спутники, тисте анди, преследовали врагов лишь до ворот.
Вихрь медленно улёгся, истрёпанная листва осыпалась на землю, точно пепел.
Резчик бросил взгляд через плечо, увидел, что Дарист по-прежнему стоит, хотя и прислонился к боковой стене. Его худое, вытянутое тело было покрыто кровью, шлем пропал, спутанные, мокрые волосы упали на лицо. Меч по имени Скорбь старик по-прежнему сжимал обеими руками, но остриё вновь упёрлось в каменные плиты двора.
Одна из новоприбывших тисте анди подошла к шумно умиравшим эдурам и без особых церемоний перерезала им глотки. Закончив, она подняла глаза на Апсалар и смерила девушку долгим, изучающим взглядом.
Резчик заметил, что все родичи Дариста беловолосы, хотя никто не был так стар, — более того, все они казались очень юными, по виду — не старше самого даруджийца. Доспехи и вооружение у них были разношёрстные, и ни один не держал своё оружие с заметной уверенностью или привычкой. Тисте анди бросали быстрые, тревожные взгляды на ворота, а затем — на Дариста.
Вложив в ножны свои ножи-кеттры, Апсалар шагнула к Резчику:
— Прости, что мы запоздали.
Юноша моргнул, затем пожал плечами:
— Я думал, ты утонула.
— Нет, я довольно легко выбралась на берег, — но всё остальное пошло под воду вместе с тобой. Потом кто-то начал чародейский поиск, от которого я уклонилась. — Девушка кивнула в сторону молодых тисте анди. — Нашла их на приличном расстоянии в глубине острова. Они там… прятались.
— Прятались. Но Дарист сказал…
— Ага, так это и есть Дарист. Андарист, если точнее. — Она обратила на старого тисте анди задумчивый взгляд. — Прятались по его приказу. Он не хотел, чтобы они оказались здесь… ибо, как мне кажется, считал, что здесь они наверняка погибнут.
— Так и будет, — проворчал Дарист, поднимая голову, чтобы встретить её взгляд. — Ты обрекла на смерть всех их, ибо теперь эдуры будут на них охотиться всерьёз — прежняя ненависть вспыхнула вновь.
Эти слова её не тронули.
— Трон необходимо защитить.
Дарист обнажил тронутые кровью зубы, глаза его сверкнули в полутени.
— Если он так уж хочет защитить престол, то мог бы сам явиться и заняться этим.
Апсалар нахмурилась:
— Кто?
Ответил Резчик:
— Его брат, разумеется. Аномандр Рейк.

 

Это была догадка, но выражение лица Дариста полностью её подтвердило. Младший брат Аномандра Рейка. В его жилах нет ни капли драконьей крови — в отличие от Сына Тьмы. И в руках он держит меч, который его создатель счёл слишком слабым в сравнении с Драгнипуром. Но само это знание прозвучало лишь тихим шёпотом — извилистая, тёмная буря, что бушевала между братьями, стала бы великим эпосом, который, впрочем, вряд ли кто-нибудь когда-нибудь произнесёт вслух. Так, во всяком случае, подозревал Резчик.
Паутина горьких обид оказалась даже сложнее, чем изначально воображал даруджиец, ибо вскоре выяснилось, что все молодые тисте анди — близкие родичи Аномандра, его внуки. Их родители, все до одного, поддались пороку своего прародителя — острому желанию странствовать, исчезать во мгле, создавать личные миры в забытых, удалённых местах. «В поисках верности и чести», — с насмешкой проговорил Дарист, пока Фэйд — девушка, которая оказала последнюю милость жертвам Апсалар, — перевязывала его раны.
Занятие это было не быстрое. Дарист — Андарист — получил по меньшей мере дюжину ран, и каждый раз тяжёлый скимитар рассекал кольчугу, а затем тело — до кости. То, что старик продолжал стоять на ногах, да ещё и драться, казалось ярким свидетельством ложности его собственных слов о том, что его воля недостаточно чиста для меча по имени Скорбь. Однако теперь, когда стычка прервалась, сила, которая наполняла старика, растворилась. Правой рукой он уже не мог пользоваться; рана на бедре заставила его опуститься на камни — и старик не смог встать без посторонней помощи.
На земле лежали девять мёртвых тисте эдур. Отступление было вызвано скорее желанием перегруппироваться, чем необходимостью.
Хуже того, это ведь был лишь передовой отряд. Два корабля у берега были огромны: на каждом легко могли разместиться две сотни воинов. Так, во всяком случае, рассудила Апсалар, пробравшаяся в узкую бухту, где эти суда бросили якорь.
— В воде полно обломков, — добавила девушка, — и оба эдурских корабля, похоже, побывали в бою…
— С тремя малазанскими боевыми дромонами, — сказал Резчик. — Случайная встреча. Дарист говорит, что малазанцы хорошо себя показали.
Они сидели на упавших камнях в дюжине шагов от тисте анди, которые смотрели, как девушка возится с Даристом. Левый бок Резчика ныл, и ему не нужно было заглядывать под одежду, чтобы понять, что под кожей уже расплываются синяки. Юноша пытался не обращать внимания и продолжал смотреть на тисте анди.
— Они вовсе не такие, как я ожидал, — тихо проговорил он. — Даже искусству войны не обучены…
— Верно. Желание Дариста защитить, оградить их оказалось на поверку роковой ошибкой.
— Теперь, когда эдуры узнали об их существовании. Дарист этого не планировал.
Апсалар пожала плечами:
— У них есть задача.
Юноша замолчал, обдумывая это бестактное заявление. Он-то всегда считал, что исключительная способность нести смерть порождает определённую мудрость, даёт осознание хрупкости духа, его смертности, как это было в случае с Ралликом Номом, с которым Резчик лично общался в Даруджистане. Но Апсалар не выказывала подобной мудрости; её суждения всегда звучали категорично, часто — попросту презрительно. Она избрала себе цель и сделала её оружием… возможно, для самозащиты.
Она не собиралась дарить своим жертвам-эдурам быструю смерть. Но, похоже, не получала от этого никакого удовольствия, как это делал бы обычный садист. Скорее всё выглядит так, будто её просто так научили… обучили на пыточных дел мастера. Но Котильон — Танцор — не был мучителем. Он был профессиональным убийцей. Так откуда же эта нотка жестокости? Неужели — часть её собственной натуры? Неприятная, тревожная мысль.
Он осторожно приподнял левую руку и поморщился. Следующая схватка, скорее всего, не затянется, даже при учёте того, что на их стороне будет Апсалар.
— Драться ты не сможешь, — заметила она.
— Дарист тоже, — парировал Резчик.
— Его понесёт меч. А ты станешь слабым звеном. Я не хочу отвлекаться на то, чтобы тебя защищать.
— И что предлагаешь? Покончить с собой, чтобы не путаться у тебя под ногами?
Девушка покачала головой — словно это предложение по сути было вполне рациональным, просто она задумала другое — и тихо сказала:
— На острове есть другие. Они хорошо прячутся, но не настолько хорошо, чтобы я не заметила. Я хочу, чтобы ты пошёл к ним. И заставил нам помочь.
— А кто они?
— Ты же их сам опознал, Резчик. Малазанцы. Выжившая команда тех трёх дромонов, следует полагать. И среди них есть один, обладающий большой силой.
Резчик бросил быстрый взгляд на Дариста. Молодые тисте анди перенесли старика — тот сидел теперь, привалившись спиной к стене у дверного проёма напротив ворот. Старик уронил голову на грудь, и только по едва заметному движению груди можно было понять, что он ещё жив.
— Ладно. Где их искать?

 

Лес был усыпан развалинами: древними, укрытыми мхом, часто — просто заросшими буграми. Шагая по узкой, едва заметной тропе, которую указала Апсалар, Резчик понял, что лес поднялся в самом сердце мёртвого города — огромного города, который мог похвастаться высокими, массивными строениями. Тут и там валялись обломки разбитых статуй, гигантские фигуры, сработанные из секций, скреплённых какой-то стеклянистой субстанцией, которую даруджиец не опознал. Хотя изваяния по большей части укрывал ковёр мха, он подозревал, что фигуры принадлежали эдурам.
Всё под покровом леса окутывал угнетающий сумрак. На некоторых деревьях виднелись места, где чёрная кора оторвалась, открыв гладкую, влажную древесину цвета крови. Рухнувшие стволы подсказывали, что в смерти она тоже чернела. Раненые, но выстоявшие деревья напомнили Резчику Дариста — чёрную кожу тисте анди и тёмно-красные раны на ней.
Влажный воздух заставил даруджийца дрожать на бегу. Левая рука окончательно вышла из строя, и хотя он забрал свои ножи — в том числе тот, на котором отломился кончик лезвия, — Резчик сомневался, что сумеет драться, если возникнет такая необходимость.
Он уже видел впереди свою цель. Курган из развалин, очень большой, напоминавший по форме пирамиду. Такой высокий, что вершина купалась в солнечных лучах. На склонах росли деревья, но по большей части мёртвые — в удушающих объятьях лиан. В ближнем склоне зияло отверстие, залитое непроглядной тьмой.
Резчик замедлил шаг, а в двадцати шагах от пещеры и вовсе остановился. То, что он собирался сделать, было юноше положительно не по нутру.
— Малазанцы! — закричал он, а затем сам поморщился от того, как громко получилось.
Но эдуры сходятся к Трону — никого нет рядом, никто меня не услышит. Наверное.
— Я знаю, что вы внутри! Я хочу поговорить!
У входа в пещеру возникли фигуры — по две с каждой стороны — и направили на Резчика взведённые арбалеты. Затем появились ещё три — две женщины и мужчина. Женщина слева поманила его и сказала:
— Иди сюда, руки вытяни в стороны.
Резчик замешкался, затем выставил правую руку.
— Левая не поднимается, извините.
— Подходи.
Он приблизился.
Женщина была высокой, мускулистой. Длинные рыжеватые волосы спадали на доспех из дублёной кожи. Длинный меч в ножнах у бедра. Кожа отливала бронзой. Резчик решил, что она лет на десять, а то и больше старше его, и почувствовал, как по телу пробежала дрожь, когда встретил взгляд раскосых, золотистых глаз.
Другая женщина — постарше — была безоружна. Всю правую часть тела — голову, лицо, торс и ногу — покрывал ужасный сплошной ожог: плоть сплавилась с обрывками одежды, вспучилась и почернела в жестоком пламени чародейской атаки. Удивительно, что она не то что стояла на ногах — вообще выжила.
В шаге от этих двоих держался мужчина. Резчик подумал, что, судя по смуглой коже и коротко остриженным, курчавым, чёрным с проседью волосам, он, наверное, далхонец. Глаза, правда, у него были почему-то тёмно-синие. Лицо с правильными чертами, но расчерчено шрамами. На мужчине позвякивал видавший виды хауберк, на поясе висел простой длинный меч, а выражение лица было настолько угрюмым, будто тот приходился старшим братом Апсалар.
По сторонам от них замерли морпехи в полном боевом облачении и шлемах с опущенными забралами.
— Только вы выжили? — спросил Резчик.
Первая женщина нахмурилась.
— У меня мало времени, — продолжил даруджиец. — Нам нужна ваша помощь. Эдуры атакуют…
— Эдуры?
Резчик моргнул, затем кивнул.
— Мореходы, с которыми вы сражались. Тисте эдур. Они ищут что-то на этом острове, источник великого могущества — и мы бы не хотели, чтобы он попал к ним в руки. Почему вы должны нам помогать? Потому что если они завладеют этим предметом, Малазанской империи, верней всего, наступит конец. Как, впрочем, и всему остальному человечеству…
Обожжённая женщина хихикнула, сорвалась в приступ кашля, от которого на губах у неё запузырилась алая пена. Оправилась она не сразу.
— Ох, молодость-молодость! Говоришь, всё человечество? А почему ж не весь мир?
— Трон Тени здесь, на этом острове, — сказал Резчик.
При этих словах далхонец чуть вздрогнул.
Обожжённая женщина часто закивала:
— Да-да-да, истинные слова. И является понимание — потопом! Тисте эдур, тисте эдур, вышел флот на поиски, флот издалека, и вот нашли. Амманаса и Котильона вот-вот поставят на колени, но что с того? Трон Тени — мы бились с эдурами из-за него? Ах, какая потеря — наши корабли, морпехи — сама моя жизнь: за Трон Тени?
Она вновь забилась в приступе кашля.
— Это не наша битва, — прорычала вторая женщина. — Мы и не хотели сражаться, но эти глупцы даже не думали вести переговоры, обменяться послами, — видит Худ, это не наш остров, он не принадлежит Малазанской империи. Ищи помощи у других…
— Нет, — пророкотал далхонец.
Женщина удивлённо обернулась:
— Мы же ясно высказали свою благодарность за то, что ты спас нам жизнь, Путник. Но это никак не даёт тебе права приказывать…
— Нельзя отдавать Трон эдурам, — заявил человек по имени Путник. — Я не хочу претендовать на ваши права, капитан, но парень не преувеличивает, когда описывает риски… для Империи и всего человечества. Нравится вам это или нет, но Путь Тени ныне аспектирован людьми… — добавил далхонец и криво усмехнулся. — И нашей природе он вполне созвучен. — Усмешка исчезла. — Эта битва — наша, вступим ли мы в неё сейчас или потом.
— Ты утверждаешь, что эта битва идёт во имя Малазанской империи? — спросила капитан.
— Куда больше, чем можно вообразить, — отозвался Путник.
Капитан взмахом руки подозвала одного из своих морпехов.
— Гентур, выводи сюда остальных, но Вруна оставь с ранеными. Взводам — пересчитать стрелы. Хочу знать, что у нас осталось.
Морпех по имени Гентур ослабил тетиву и скрылся в пещере. Вскоре появились новые солдаты — всего шестнадцать человек, если считать тех, что уже были снаружи.
Резчик подошёл к капитану.
— Среди вас есть носитель великой силы, — прошептал он, бросив взгляд на обожжённую женщину — та как раз склонилась и сплёвывала мутную кровь. — Она чародейка?
Капитан проследила за его взглядом и нахмурилась.
— Да, но она умирает. Сила, о которой…
По воздуху разнёсся далёкий грохот. Резчик волчком крутанулся на месте.
— Снова напали! На этот раз с магией! За мной!
Не оборачиваясь, даруджиец припустил назад по тропе. Позади он услышал тихую ругань, а потом капитан принялась выкрикивать приказы.
Тропа вела прямо на двор, и по следовавшим один за другим чародейским взрывам Резчик заключил, что малазанский отряд без особого труда найдёт место битвы — ждать их он не станет. Там Апсалар. И Дарист. И ещё горстка необученных, юных тисте анди — у них нет защиты от чародейства.
А у Резчика — есть.
Он опрометью мчался в сумраке под деревьями, стараясь правой рукой удерживать на месте левую, но всё равно каждый шаг болью пронзал плечо и грудь.
Впереди показалась ближняя стена двора. В воздухе плясали разноцветные вспышки, врезались в стволы со всех сторон — багровые и пурпурные. Череда взрывов возросла — доносились они из двора.
У арки эдуров не было — дурной знак.
Резчик устремился внутрь. Движение справа привлекло его внимание, и даруджиец увидел ещё один отряд эдуров, который поднимался по береговой тропе, — в шести десятках шагов от него. С этими придётся разбираться малазанцам… и храни их Королева Грёз. Оказавшись в воротах, юноша впервые увидел, что происходит внутри.
Четверо эдуров стояли спиной к нему в центре двора. Справа и слева от них ждали ещё две дюжины воинов со скимитарами наготове. Волны чародейства катились от четверых, пульсировали, становились всё сильнее — и каждая мчалась рокочущей грозовой тучей над каменными плитами, чтобы врезаться в Дариста.
Который стоял в одиночестве, а у ног его лежала мёртвая или бесчувственная Апсалар. За ним же — россыпью бездыханные тела, внуки Аномандра Рейка. Каким-то чудом Дарист всё ещё держал меч прямо — хотя в чудовищной ране на его груди виднелись окровавленные кости. Он стоял под рокочущими волнами, но не делал ни шага назад, хотя чары буквально рвали его на куски. Меч по имени Скорбь раскалился добела, металл пел, тянул ужасную, воющую ноту, которая становилась всё громче, всё пронзительнее с каждым мгновением.
— Бельмо! — прошипел Резчик. — Ты мне нужна! Сейчас же!
Тени взметнулись вокруг даруджийца, затем на камни двора приземлились четыре тяжёлые лапы, и внезапно он почувствовал рядом огромную Гончую.
Один из эдуров резко развернулся. Нечеловеческие глаза округлились, когда увидели Бельмо, затем чародей приказал что-то резким тоном.
Бельмо уже было рванулась вперёд, но вдруг затормозила, заскрежетала когтями по камням.
И Гончая вдруг съёжилась.
— Храни нас Беру! — вскрикнул Резчик и потянулся за ножом…
Внезапно двор заполонили тени, воздух разорвал странный щёлкающий звук…
И среди четырёх эдуров возникла пятая фигура: мужчина в сером, в перчатках, лицо скрыто глубоким капюшоном. В его руках змеилась, точно живая, длинная узловатая верёвка. Резчик увидел, как она ужалила одного из чародеев точно в глаз, а когда верёвка отдёрнулась, следом хлестнула кровь с кусочками мозгов. Магия чародея погасла, и эдур повалился на землю.
Верёвка металась так быстро, что невозможно было за ней уследить. Мужчина в сером плавно двигался среди оставшихся трёх магов, но под её свист голова покатилась с плеч, внутренности посыпались из вспоротого живота, а последнего чародея коснулась так, что никаких видимых ран не осталось, но всё равно эдур умер прежде, чем упал на каменные плиты.
Воины закричали, бросились со всех сторон. И тогда послышались крики. В правой руке Котильона металась и жалила верёвка, в левой возник длинный нож, который лишь лизал и поглаживал всех, с кем рядом оказывался бог, но результаты оставлял губительные. Воздух вокруг Покровителя убийц заполнился кровавой мглой, и прежде чем Резчик вздохнул в четвёртый раз с начала битвы, она закончилась, и вокруг Котильона остались одни трупы.
Последним щелчком верёвка стряхнула кровь на стену, затем бог откинул свой капюшон и повернулся к Бельму. Открыл было рот, чтобы что-то сказать, но вновь закрыл. Раздражённый жест, и тени встали, окутали дрожащую Гончую. Когда они рассеялись миг спустя, Бельма уже не было.
Где-то за пределами двора слышались звуки боя. Резчик повернулся.
— Малазанцам нужна помощь! — крикнул он Котильону.
— Нет. Не нужна, — прорычал бог.
Оба обернулись на громкий звон, увидели, что Дарист неподвижно лежит рядом с Апсалар, а рядом валяется меч — раскалённый настолько, что листья, на которые он приземлился, тлели и вспыхивали.
Лицо Котильона осунулось, точно от внезапной, глубокой скорби.
— Когда он там закончит, — сказал бог Резчику, — приведи его к этому мечу. И назови имена клинка.
— Его?
В следующий миг, оглядев ещё раз бойню, которую сам учинил, Котильон исчез.
Резчик бросился к Апсалар. Упал на колени рядом с ней.
Одежда девушки обуглилась, тонкие струйки дыма поднимались от неё в неподвижном теперь воздухе. Огонь опалил волосы Апсалар, но лишь по краю, — осталось ещё довольно много; лицо не пострадало, но длинный вздувшийся ожог протянулся по диагонали через шею. Руки и ноги девушки легонько подёргивались — последствия чародейского удара. Однако она была жива.
Резчик попытался привести Апсалар в чувство, только ничего не вышло. В следующий миг он поднял голову, прислушался. Звуки боя стихли. Теперь ко двору медленно приближалась, поскрипывая землёй, одна пара сапог.
Резчик медленно поднялся и повернулся к арке.
В ворота шагнул Путник. В одной руке он сжимал меч с отломленным на четверть длины клинком. Хотя далхонца покрывала кровь, сам он, казалось, не был ранен. Мужчина остановился, чтобы осмотреть картину боя во дворе.
Резчик без слов понял, что в живых остался только он один. Но всё равно подошёл и выглянул из-под арки. Все малазанцы лежали неподвижно. Вокруг них валялось полсотни, а то и больше тисте эдур. Ещё несколько густо утыканных арбалетными стрелами тел виднелись на тропе, ведущей к прогалине.
Я позвал этих малазанцев на смерть. Капитан… У неё были такие красивые глаза… Резчик вернулся во двор, где Путник расхаживал среди павших тисте анди. Вопрос вырвался из сжавшегося горла:
— Ты сказал правду, Путник?
Далхонец поднял глаза.
— Эта битва, — пояснил Резчик, — правда была малазанской?
Путник пожал плечами так, что даруджиец похолодел.
— Некоторые из этих ещё живы, — заметил далхонец, указывая на тисте анди.
— А в пещере остались раненые, — добавил Резчик.
Путник подошёл туда, где лежали на каменных плитах Апсалар и Дарист.
— Она — друг, — сказал Резчик.
Путник хмыкнул, затем отбросил сломанный меч и перешагнул через Дариста. Наклонился за мечом.
— Осторожно…
Но тот уже сомкнул руку в перчатке на рукояти и поднял оружие.
Резчик вздохнул, надолго закрыл глаза, а когда вновь открыл, сказал:
— Имя этого клинка Отмщенье… или Скорбь. Выбирай сам, какое тебе больше подходит.
Путник перехватил взгляд Резчика.
— Себе ты его забрать не хочешь?
Даруджиец покачал головой:
— Он требует, чтобы его хозяин обладал нерушимой волей. Я не гожусь для этого меча и, наверное, никогда не сгожусь.
Путник разглядывал клинок в своей руке.
— Отмщенье, — прошептал он, затем кивнул и присел на корточки, чтобы снять ножны с тела Дариста. — Этот старик… кем он был?
Резчик пожал плечами:
— Хранителем. Стражем. Его звали Андарист. И вот его не стало, и Трон теперь без защитника…
Путник выпрямился.
— Я тут задержусь на некоторое время. Ты сам сказал, нужно помочь раненым… и похоронить мёртвых.
— Я помогу…
— Нет нужды. Бог, который являлся здесь, уже заглянул на корабли эдуров — на них есть шлюпки и припасы. Забирай свою женщину и увози с этого острова. Если сюда снова нагрянут эдуры, твоё присутствие будет мне только мешать.
— И сколько времени ты собираешься провести здесь, исполняя роль Андариста?
— Довольно, чтобы почтить его память.
Апсалар застонала, и Резчик кинулся к ней. Девушка начала биться, словно в лихорадке.
— Уноси её отсюда, — сказал Путник. — Чары здесь ещё не полностью развеялись.
Юноша поднял взгляд, заглянул ему в глаза — и увидел в них скорбь, первое чувство, которое проявил этот скрытный человек.
— Я помогу тебе похоронить…
— Мне не нужна помощь. Не в первый раз мне придётся хоронить спутников. Иди. И забирай её отсюда.
Даруджиец поднял девушку на руки. Подёргивания прекратились, и она вздохнула, точно погружаясь в глубокий, мирный сон. Потом Резчик ещё некоторое время разглядывал Путника.
Тот отвернулся.
— Передай своему богу благодарность, смертный, — проворчал он, по-прежнему стоя спиной к даруджийцу, — за этот меч…

 

Вытянутый каменный настил обрушился в чёрную, быструю воду подземной реки. Поперёк провала уложили охапку копий, которую обвязали верёвкой, доходившей до самой воды, так что она всё время дрожала под напором течения. Воздух внутри вырубленного в скале зала был влажным и холодным.
Калам присел на корточки у дыры в полу и долго разглядывал бурлившую внизу воду.
— Это колодец, — сообщил сержант Шнур.
Убийца хмыкнул, затем спросил:
— А какого Худа капитан и лейтенант вообще решили туда спускаться?
— Если тут все факелы потушить и присмотреться, увидишь мерцание. Что-то там на дне лежит — на глубине, наверное, в два человеческих роста.
— Что-то?
— Вроде похож на человека… весь в доспехах. Лежит, руки раскинув.
— Так потуши факелы. Хочу на него посмотреть.
— Ты что-то сказал, капрал? Твой дружок-демон исчез, ты не забыл? Пропал.
Калам вздохнул:
— Так уж у демонов заведено. И в данном случае тебе бы этому радоваться. Сейчас, сержант, я думаю, что вы все слишком долго проторчали внутри этой горы. Думаю, может, вы все свихнулись. К тому же я поразмыслил над твоими словами о моём месте в твоей роте и принял следующее решение. — Убийца повернул голову и уставился прямо в глаза Шнуру. — Я не в твоей роте, Шнур. Я «мостожог». А вы — Ашокский полк. Но если тебе этого мало, то я, пожалуй, воскрешу свой прежний чин… Когтя, предводителя пятерни. В этом качестве в полевых условиях старше меня по званию только Глава Когтей, Шик, а также адъюнкт и сама Императрица. А теперь унеси отсюда эти треклятые факелы!
Шнур вдруг улыбнулся:
— Хочешь покомандовать этой ротой? Хорошо, забирай. Только с Ирризом мы разберёмся по-свойски.
Сержант потянулся к первому из чадящих на стене факелов.
Внезапная смена манер Шнура огорошила Калама, а потом вызвала волну подозрений. Значит, это всё только пока я не засну. Ох, нижние боги, насколько же мне было легче одному. Да и куда запропастился этот треклятый демон?
— А когда закончишь, сержант, возвращайся к остальным, и начинайте готовиться — мы уходим отсюда.
— А как же капитан и лейтенант?
— А что? Они либо утонули, либо поток их выбросил в какой-нибудь колодец снаружи. Так и сяк, с нами их нет, и сомневаюсь, что они вернутся…
— Ты этого не знаешь…
— Слишком долго их не было, Шнур. Если они не утонули, то выбрались на поверхность где-то рядом. Дыхание задерживать можно не настолько долго. Так, хватит об этом спорить — шевелись.
— Да… сэр.
Сжимая в руках по факелу, Шнур направился вверх по ступеням.
Зал быстро залила тьма.
Калам ждал, пока глаза привыкнут, и слушал, как шаги сержанта становятся всё тише.
И вот наконец далеко внизу проступила мерцающая фигура — нечёткая, дрожащая под массой бегущей воды.
Убийца выбрал верёвку, свернул её бухтой и положил рядом. Размотали около двадцати саженей, но на охапке копий оставалось куда больше. Затем он выломал большой булыжник из края настила и обвязал его ледяным, мокрым концом верёвки.
Если Опонны подсобят, камень настолько тяжёлый, что опускаться будет более-менее по прямой. Убийца ещё раз проверил узлы, а затем столкнул камень в пролом.
Булыжник потащил за собой верёвку из бухты. Копья щёлкнули, и Калам взглянул вниз. Камень болтался на конце полностью размотанной верёвки. Такой длины, какой, по мнению Калама и наверняка капитана с лейтенантом, точно должно хватить, чтобы добраться до мерцающей фигуры. Но не хватило, хотя камень оказался совсем рядом. А значит, это здоровенный ублюдок. Ладно… давай-ка поглядим, насколько здоровенный. Калам ухватился за охапку копий и начал проворачивать так, чтобы выпустить ещё больше верёвки.
Прервался, чтобы поглядеть, как глубоко ушёл вниз камень. А затем провернул охапку ещё несколько раз.
Булыжник наконец достиг фигуры, судя по тому, как выгнулась под напором течения верёвка, как только появилась слабина. Калам ещё раз взглянул вниз.
— Худов дух!
Камень лежал на груди фигуры… и на таком расстоянии казался маленьким.
Великан в доспехах по меньшей мере в три человеческих роста. Такой масштаб сбил с толку капитана и лейтенанта. И наверное, ошибка стоила им жизни.
Убийца прищурился, глядя вниз, на странное свечение, а затем взялся за верёвку, чтобы вытащить камень…
А внизу огромная ладонь ловко схватила его — и дёрнула.
Калам заорал и рухнул в колодец. Оказавшись в ледяной воде, он потянулся вверх, попытался ухватиться за охапку копий.
Мощный рывок, и копья переломились с оглушительным треском.
Убийца продолжал держаться за верёвку, хотя поток и сносил его в сторону. Калам почувствовал, что его утягивают в глубину.
От холода немело всё тело. Уши заложило.
А потом его подтащили к себе два массивных кулака в кольчужных рукавицах — ещё ближе, лицом к лицу с широкой решёткой забрала на гигантском шлеме. В тёмном водовороте за ним блеснул прогнивший, звериный лик. Остатки кожи и плоти дрожали в потоке тонкими полосками. Зубы, лишённые губ…
И создание заговорило в голове Калама:
— Те двое ускользнули от меня… но тебя — не упущу. Я так голоден…
— Голоден? — ответил Калам. — Угощайся.
И вогнал оба длинных ножа в грудь мертвецу.
Громогласный рёв, кулаки взмыли вверх, отбрасывая Калама — сильней и быстрей, чем убийца вообще считал возможным. Только чудом ему удалось удержать рукояти ножей, не оставить их в глубине. Течение не успело захватить его, и Калам стрелой вылетел обратно через дыру в настиле — вместе с целым гейзером воды. Зацепился ногой за край, так что сорвало сапог. Убийца ударился о каменный потолок, остатки воздуха вышибло из лёгких, он упал.
Приземлился на самый край колодца, так что его чуть не смыло обратно в реку, но сумел распластаться, вцепился руками в пол и отполз от пролома. А потом лежал неподвижно, оглушённый, рядом со своим сапогом, пока не смог набрать в грудь холодного воздуха.
Калам услышал шаги на лестнице, затем в зал вломился Шнур и с трудом остановился прямо над убийцей. В одной руке сержант держал меч, а в другой факел. Солдат требовательно уставился на Калама.
— Что это был за шум? Что случилось? Где эти треклятые копья?..
Калам перевернулся на бок, заглянул за край пролома.
Бурный поток стал совершенно непрозрачным — от крови.
— Не сто́ит, — прохрипел убийца.
— Что не сто́ит? Глянь только на воду! Что не сто́ит?
— Не сто́ит… больше… отсюда пить…
Лишь долгое время спустя дрожь покинула его тело, уступив место бесчисленным болезненным последствиям столкновения с каменным потолком. Шнур ушёл, затем вернулся с другими солдатами Ашокского полка и Синн. Они принесли одеяла и ещё несколько факелов.
С некоторым трудом они вынули длинные ножи из рук Калама. Оказалось, что рукояти каким-то образом обожгли убийце ладони и подушечки пальцев.
— Холод, — пробормотал Эброн, — вот в чём причина. Это ледовый ожог. Как, говоришь, выглядела эта тварь?
Сгорбившийся под грудой одеял Калам поднял голову.
— Как тварь, которая давным-давно должна была умереть, маг. Скажи, как много ты знаешь про эту крепость — Б’ридис?
— Да, наверное, даже меньше твоего, — ответил Эброн. — Я ведь родом из Каракаранга. Здесь раньше был монастырь, да?
— Ага. Один из старейших культов, его давно уже не существует. — Взводный целитель присел на корточки рядом с убийцей и принялся накладывать ему на ладони обезболивающую мазь. Калам прислонился затылком к стене и вздохнул. — Слыхал о Безымянных?
Эброн фыркнул:
— Я же сказал, что я из Каракаранга! Таннойский культ вроде бы происходит по прямой линии от культа Безымянных. Духовидцы утверждают, что их силы, песни и всё такое развились из первичных структур, которые Безымянные использовали в своих обрядах. И этими структурами якобы расчерчен весь наш субконтинент, а сила их жива и поныне. Значит, ты думаешь, что этот монастырь принадлежал Безымянным? Ну да, как же иначе. Но они ведь не были демонами, правда?..
— Не были, но имели привычку демонов сковывать. Тот, что лежит в реке, наверное, очень недоволен последней встречей, но не настолько, как ты мог бы вообразить.
Эброн нахмурился, затем побледнел.
— Кровь… Если кто-то выпьет воду, в которой она растворилась…
Калам кивнул:
— Демон захватит душу такого человека… и разменяется с ним. Обретёт свободу.
— И не только человека! — прошипел Эброн. — Животные, птицы, даже насекомые! Что угодно сгодится!
— Нет, думаю, что потребуется носитель покрупнее, чем птичка или жучок. И когда демон вырвется…
— Он отправится искать тебя, — прошептал маг и резко обернулся к Шнуру. — Нужно убираться отсюда. Сейчас же! А ещё лучше…
— Ага, — прорычал Калам, — убраться от меня как можно дальше. Слушайте — Императрица прислала своего нового адъюнкта с армией. Будет битва, в Рараку. В этой армии почитай одни только новобранцы. Ей пригодится ваша рота, хоть она и потрёпанная…
— Выйдут из Арэна?
Калам кивнул:
— И скорее всего, уже выступили. Так что остаётся у вас где-то месяц… пока точно будете живы и не попадёте в передрягу.
— Управимся, — проскрежетал Шнур.
Калам покосился на Синн:
— Будь осторожна, девочка.
— Обещаю. И я буду по тебе скучать, Калам.
Убийца обратился к Шнуру:
— Оставьте мне мои припасы. Я здесь ещё немного передохну. Чтобы мы не встретились, я буду идти отсюда на запад, вдоль северного края Вихря… какое-то время. Рано или поздно попробую пробить Стену и выбраться в саму Рараку.
— Да ниспошлёт тебе Госпожа удачу, — откликнулся Шнур, затем взмахнул рукой. — Все остальные — выдвигаемся.
У самой лестницы сержант оглянулся на убийцу:
— Этот демон… как думаешь, он поймал капитана и лейтенанта?
— Нет. Он сам так сказал.
— Он с тобой говорил?
— Мысленно, да. Но разговор вышел короткий.
Шнур ухмыльнулся:
— Что-то мне подсказывает, у тебя со всеми разговор короткий.
В следующий миг Калам остался один. Его по-прежнему била крупная дрожь. К счастью, солдаты оставили пару факелов. Жалко, что демон-азал пропал. Нет, правда, жалко.

 

На закате убийца выскользнул наружу через узкую щель в скале — запасной выход из монастыря. И очень вовремя. Демон, может, уже освободился и начал на него охоту — в том облике, какой ему уготовила судьба. Так что ночка предстояла не особенно мирная.
В пыли на земле у щели можно было разглядеть следы поспешного бегства солдат. Калам заметил, что они направились на юг, опережая его не меньше чем на четыре колокола. Удовлетворённо кивнув, убийца забросил мешок за плечи и, обойдя уступ, в котором таилась крепость, зашагал на запад.
Некоторое время, пока ночь вступала в свои права, его сопровождали дикие бхок’аралы, оглашая окрестности своими печальными причитаниями. За мутной плёнкой пыли в небе проступили звёзды, приглушили естественное серебристое сияние пустыни до оттенка грязного железа. Калам двигался медленно, избегая возвышенностей, на которых его силуэт станет заметным на фоне неба. Убийца замер на месте, услышав с севера далёкий крик. Энкар’ал. Редкое создание, но отнюдь не сверхъестественное. Если только треклятый зверь не приземлился недавно, чтобы попить кровавой водицы. Бхок’аралы бросились врассыпную и скрылись из виду.
Ветра Калам не чувствовал, но знал, что в такие ночи звук разносится далеко, и хуже того — огромные крылатые рептилии различают мельчайшее движение с большой высоты… а из убийцы может получиться прекрасная трапеза.
Мысленно выругавшись, Калам повернулся на юг, где ярилась песчаная стена Вихря — до неё оставалось три с половиной, может, даже четыре тысячи шагов. Калам подтянул ремни на походном мешке, затем осторожно потрогал ножи. Действие мази слабело, так что в ладонях пробудилась пульсирующая боль. Убийца натянул свои обрезанные перчатки и поверх — латные рукавицы, рискуя получить заражение, но даже эти ухищрения почти не ослабили боль, когда он сжал кулаки на рукоятях и обнажил клинки.
Затем Калам начал спускаться вниз по склону — так быстро, как только решался. Через сотню ударов сердца он уже оказался на плоской сковороде бассейна Рараку. Вихрь глухо выл впереди, равномерно тянул к себе поток прохладного воздуха. Калам вперил взор в эту далёкую, размытую стену, а затем побежал трусцой.
Пятьсот шагов. Ремни мешка почти протёрли телабу на плечах, заскользили по лёгкой кольчуге под ней. Тяжёлые припасы замедляли бег, но без них, Калам это очень хорошо знал, в Рараку ему не выжить. Убийца заметил, что его дыхание стало хриплым.
Тысяча шагов. На ладонях вскрылись волдыри, намочили изнутри перчатки, так что хватка на рукоятях ножей стала неуверенной. Он жадно глотал ночной воздух, в бёдрах и лодыжках возникло жжение.
Оставалось, насколько Калам мог судить, всего две тысячи шагов. Рёв стал оглушительным, по спине его хлестали жёсткие волны песка. В самом воздухе чувствовалась вечная ярость богини.
Полторы тысячи…
Внезапная тишина — словно вбежал в пещеру, — а затем он уже кувыркался в воздухе, из раскроенного мешка на спине градом посыпались припасы.
В ушах эхом отдавался звук — громовой удар, — которого он даже не услышал. Затем Калам упал на землю и покатился, выронив ножи. Спина и плечи были мокрыми от тёплой крови, кольчугу изодрали когти энкар’ала.
Несмотря на такие повреждения — это был игривый удар. Такому созданию куда проще было бы просто оторвать ему голову.
И тут в черепе зазвучал знакомый голос:
— Да, я мог бы тебя убить на месте, но так мне больше нравится. Беги, смертный, беги к спасительной стене песка.
— Я тебя освободил, — прорычал Калам, сплёвывая кровь и песок. — И так ты меня благодаришь?
— Ты причинил боль. Неприемлемо. Мне не пристало испытывать боль. Лишь причинять.
— Что ж, — прохрипел убийца и медленно встал на четвереньки, — в последние мгновения мне приятно знать, что ты недолго протянешь в этом мире с такими взглядами. Буду ждать тебя по ту сторону Худовых врат, демон.
Калам схватили громадные когти, прошили кольчугу — один на пояснице, ещё три на животе — и оторвали его от земли.
Убийца вновь закувыркался в воздухе. На этот раз он упал с высоты по меньшей мере трёх своих ростов, и от удара его окутала тьма.
Когда сознание вернулось, Калам обнаружил, что лежит на потрескавшейся земле, мокрой от его собственной крови. Звёзды над головой бешено вертелись, и он не мог пошевелиться. Гулкое эхо, вздымаясь от позвоночника, отдавалось в затылке. — Ага, очнулся. Хорошо. Продолжим игру?
— Как пожелаешь, демон. Увы, игрушка из меня уже плохая. Ты мне сломал хребет.
— Не стоило падать головой вперёд, смертный.
— Мои извинения.
Однако онемение проходило, Калам уже чувствовал покалывание в руках и ногах.
— Спускайся, демон, и покончим с этим.
Убийца почувствовал, как земля содрогнулась, когда энкар’ал приземлился где-то слева от него. Тяжёлые глухие шаги приблизились.
— Скажи, как тебя зовут, смертный. Я хотя бы узнаю имя своей жертвы, первой за столько тысяч лет.
— Калам Мехар.
— И что ты за создание? Ты похож на имасса…
— Ага, так тебя пленили даже до прихода Безымянных.
— Я ничего не знаю о Безымянных, Калам Мехар.
Убийца уже чувствовал энкар’ала рядом — массивное, громадное существо, — но глаз не открывал. Затем ощутил на себе зловонное дыхание хищника и понял, что зверь широко раскрыл пасть.
Калам перекатился и вогнал правый кулак в глотку энкар’алу.
Разжал и выпустил пригоршню окровавленного песка, гравия и камешков, которые держал в ладони.
И вонзил кинжал, который сжимал другой рукой, глубоко между грудными костями.
Огромная голова отдёрнулась, и убийца перекатился в противоположном направлении, затем вскочил на ноги. Движение вновь привело к тому, что он перестал ощущать свои ноги, и Калам повалился на землю — но пока стоял, успел увидеть один из своих длинных ножей на земле всего в пятнадцати шагах.
Энкар’ал бился рядом, хрипел и в бездумной панике вспахивал выжженную солнцем землю когтями.
Когда чувствительность вернулась к его ногам, Калам пополз по высушенной почве. К длинному ножу. Кажется, змеиный клинок. В самый раз.
Земля вздрогнула, и убийца, обернувшись, увидел, что тварь подпрыгнула и приземлилась позади него — там, где Калам был всего миг назад. Кровь капала из холодных глаз, которые блеснули пониманием — прежде чем их вновь заполонила паника. Сквозь зазубренные клыки брызнули кровь и пена, смешанные с песком. Калам вновь пополз вперёд, сумел подтянуть ноги и начал отталкиваться коленями.
И вот нож оказался в его правой руке. Калам медленно развернулся. Перед глазами всё плыло, но он на четвереньках пополз обратно.
— У меня для тебя есть кое-что, — прохрипел он. — Старый друг пришёл поздороваться.
Энкар’ал накренился и тяжело повалился набок, сломав при этом кости одного из крыльев. Хвост бешено стегал всё вокруг, ноги дёргались, когти сжимались и разжимались, голова раз за разом гулко ударялась о твёрдую землю.
— Запомни моё имя, демон, — продолжил Калам, подбираясь к голове зверя.
Подтянул колени, занёс нож обеими руками. Остриё покачивалось над извивающейся шеей, поднималось и опускалось, пока вошло в тот же ритм.
— Калам Мехар… тот, кто застрял у тебя в глотке.
И он резко ударил ножом, так что клинок пробил толстую чешуйчатую шкуру и кровь брызнула из рассечённой ярёмной вены.
Калам едва успел отклониться от смертоносного фонтана, упал и вновь перекатился трижды, и вновь распластался на спине. Тело снова охватил паралич.
Убийца смотрел на вертящиеся в небе звёзды… пока тьма не поглотила его.

 

В древней крепости, которая когда-то служила монастырём для Безымянных, но и в те времена была уже столь древней, что даже строителей её уже давным-давно позабыли, — царила лишь тьма. На нижнем уровне цитадели скрывался небольшой зал, пол которого проходил над подземной рекой.
В студёной глубине, прикованный Старшими чарами к скале, лежал огромный воин в доспехах. Теломен тоблакай, чистокровный, познавший проклятье одержания, ярмо демона, который пожрал даже само чувство самости — и благородный воин исчез, растворился в небытии давно, очень давно.
Но теперь тело билось в своих магических цепях. Демон ушёл, сбежал из-за пролившейся крови — крови, которая даже не должна была существовать, так разложилось тело, но всё же существовала, — и река унесла его на свободу. К далёкому озерцу, из которого как раз собрался пить зрелый самец-энкар’ал — в полной своей силе.
Энкар’ал уже давно был один — даже следов сородичей нигде рядом было не найти. И хотя зверь не чувствовал течения времени, десятилетия прошли с тех пор, как он в последний раз встречался с подобными себе. Даже при обычном ходе событий ему уже не суждено было спариться. С его смертью окончательно завершилось бы вымирание энкар’алов на всех землях к востоку от Ягг-одана.
Но теперь его душа ярилась в странном, холодном теле — бескрылом, с небьющимся сердцем, не чующем запах добычи в воздухе ночной пустыни. Что-то его удерживало, и оковы быстро привели зверя в яростное безумие.
Сверху крепость казалась тихой и тёмной. Воздух вновь застыл, не считая едва заметных вздохов сквозняка из внешних чертогов.
Ярость и страх. И не было на них иного ответа, кроме обетования вечности.
Так и было бы.
Если бы Звериный трон оставался пуст.
Если бы заново пробуждённым богам-волкам не был срочно необходим… герой.
Их присутствие коснулось души зверя, успокоило её видениями мира, где в сумрачном небе парили энкар’алы, где самцы сцеплялись челюстями в яростном жаре брачного сезона, а самки кружили в небе над ними. Эти видения принесли мир скованной душе — но с ними пришло и великое горе, ибо тело, в которое она ныне была облачена, оказалось… неправильным.
И тогда — служенье, на краткий срок. Награда — воссоединение с родичами в небесах иного мира.
Зверям не чужда надежда, им известно понятие награды.
К тому же поборник богов вкусит кровь… и скоро.
Однако сейчас нужно было распутать клубок чародейских пут…

 

Руки и ноги одеревенели, точно мёртвые. Но сердце продолжало биться.
Калам очнулся, когда тень скользнула по его лицу. Он открыл глаза.
Сморщенное лицо старика нависало над ним, размытое в волнах жара. Далхонец, лысый, растопыренные уши, нахмуренные брови.
— Я тебя искал! — обвиняющим тоном заявил он по-малазански. — Где тебя носило? Чего это ты тут разлёгся? Ты что, не знаешь, как тут жарко?
Калам снова закрыл глаза.
— Искал меня? — проговорил убийца и покачал головой. — Никто меня не ищет, — продолжил он, несмотря на яростное сияние, отражавшееся от земли вокруг них. — Точнее, уже не ищет…
— Кретин. Одурел от жары. Идиот… хотя, может, мне стоит посюсюкать? Даже поддерживать? Он на это купится? Скорее всего, да. Что ж, меняем тактику. Эй! Это ты убил энкар’ала? Вот так так! Чудо из чудес! Но он воняет. Нет ничего хуже гниющего энкар’ала, кроме того факта, что ты сам обгадился. Но тебе повезло, что твой дружок-зассанец меня нашёл и привёл сюда. Да, и энкар’ала он тоже пометил — какая вонь! Горелая шкура! В общем, он тебя отсюда унесёт. Да, назад в моё мрачное пристанище…
— Да кто ты такой, побери тебя Худ? — перебил Калам, пытаясь встать. Паралич отступил, но убийца был покрыт коркой крови, колотые раны горели углями, а кости казались хрупкими, как стекло.
— Я? Ты не знаешь? Не узнаёшь саму славнозвестность, кою я излучаю? Славнозвестность? Должно же быть такое слово. Я ведь его использовал! Значит, всем известно, как славен. Разумеется. Самый преданный слуга Тени! Верховнейший жрец Искарал Прыщ! Господь бог бхок’аралов, погибель пауков, великий обманщик всех одиночников и д’иверсов этого мира! А ныне — твой спаситель! Если, конечно, у тебя есть для меня кое-что, посылочка. Костяной свисточек? Или, например, мешочек? Который тебе дал в тенистом краю ещё более тенистый бог? Ну, идиот! Кошель, набитый сумеречными бриллиантами?
— Так это ты, выходит? — простонал Калам. — Помогите нам боги. Да, бриллианты у меня…
Он попытался сесть, потянулся к кошелю за поясом, — и краем глаза увидел демона-азала, который скользил в тенях за спиной у жреца, — а затем убийца опять провалился в беспамятство.

 

Очнувшись снова, Калам обнаружил, что лежит на возвышении, подозрительно похожем на алтарь. На выступах в стенах мигали масляные лампы. Комнатка была крошечная, воздух в ней — едкий.
Похоже, его раны обработали целебными мазями — а также чародейством, — так что убийца чувствовал себя освежённым, хотя суставы гнулись плохо, словно он долгое время не шевелился. С него сняли одежду и укрыли тонким одеялом, жёстким от засохшей грязи. От ужасной жажды болело горло.
Калам медленно сел, увидел пурпурные рубцы там, где в тело вонзились когти энкар’ала, а потом чуть не подпрыгнул, услышав топоток по полу — бхок’арал бросил на него один-единственный, неимоверно виноватый взгляд через костистое плечо и метнулся прочь за дверь.
На тростниковой циновке на полу стояли пыльный кувшин с водой и глиняная чашка. Отбросив в сторону одеяло, Калам направился к ним.
Наливая воду в чашку, он заметил сгустившиеся тени в углу, так что не удивился, обнаружив там, когда сумрак рассеялся, Искарала Прыща.
Жрец ссутулился, нервно взглянул на дверной проём, затем на цыпочках подобрался у убийце.
— Уже лучше, да?
— А что, надо шептать? — спросил Калам.
Жрец отшатнулся:
— Тихо! Моя жена!
— Она спит?
Сморщенное личико Искарала Прыща было так похоже на бхок’алье, что убийца невольно задумался о его родословной — нет-нет, Калам, это же просто смехотворно!
— Спит? — брызнул слюной жрец. — Она никогда не спит! Нет, идиот, она охотится!
— Охотится? На какую дичь?
— Не дичь. За мной она охотится, конечно, — ответил Искарал, сверкнув глазами на Калама. — Но нашла ли она меня? О нет! Мы друг друга не видели много месяцев! Хи-хи! — Жрец заговорщицки склонил голову. — Идеальный брак. Я никогда не был так счастлив. Тебе тоже стоит попробовать.
Калам налил себе ещё чашку воды.
— Мне нужно поесть…
Но Искарал Прыщ исчез.
Убийца ошеломлённо огляделся.
По коридору к двери приблизился топот сандалий, затем в дверь влетела старуха с растрёпанными волосами. Далхонка — неудивительно. С ног до головы её покрывала паутина. Женщина гневно осмотрелась по сторонам.
— Где он? Он ведь был здесь, да? Я его чую! Этот мерзавец был здесь!
Калам пожал плечами:
— Слушай, я голоден…
— А я что, аппетитно выгляжу? — огрызнулась старуха и окинула Калама быстрым оценивающим взглядом. — И руки-то смотри не распускай!
Она принялась обыскивать комнатку, обнюхивать углы, присела даже, чтобы заглянуть в кувшин.
— Я изучила каждую каморку, каждое укрытие, — пробормотала далхонка, качая головой. — Как же иначе? Обернувшись, я всюду побывала…
— Ты одиночница? Ах, да, пауки…
— Ах ты умник и красавец!
— Так обернись снова. Тогда сможешь обыскать…
— Если обернусь, на меня начнётся охота! О нет, старая Могора не такая дура, она на такое не купится! Я его найду! Вот увидишь!
И старуха выбежала из комнатки.
Калам вздохнул. Если повезёт, оставаться с этой парочкой не придётся долго.
Рядом с ухом послышался шёпот Искарала Прыща:
— Уф! Чуть не попался!

 

Скула и надбровье были раздроблены, обломки держались на полосках старых сухожилий и мускулов. Если бы глаз не усох давным-давно в горошину, белоснежный скимитар лиосана рассёк бы и его.
Конечно, зрение Онрака не пострадало, ибо все его чувства существовали лишь в призрачном огне Обряда Телланна, невидимой аурой обволакивавшего изувеченное тело, пылая памятью о полноте, о жизненной силе. Потому исчезновение левой руки породило странное, тошнотворное чувство противоречия, будто рана кровоточила одновременно в призрачном пространстве Обряда и физическом мире. Через неё вытекала сила, самость, так что мысли воина начали путаться, его одолевало ощущение эфемерной… истончённости.
Онрак стоял неподвижно, глядя, как его сородичи готовятся к обряду. Теперь он оказался вне их круга и не был больше способен соединить свой дух с их душами. От этого мучительного факта в сознании воина произошла странная смена перспективы. Теперь он видел лишь физическое — духовные образы стали незримы для его глаз.
Иссушенные трупы. Жуткие. Лишённые величия, насмешка над всем, что было некогда благородным. Долг и отвага обрели одушевлённое воплощенье. Им и были т’лан имассы вот уже сотни тысяч лет. Но лишённые всякого выбора, эти добродетели — отвага и долг — превратились в пустые, бессмысленные слова. Зависли, утратив сколько-нибудь значимую нравственную силу, невидимым мечом над головой, смысл, каким бы ни была его природа, был потерян — какой бы порыв ни стоял за действием. Любым действием.
Онрак подумал, что теперь-то наконец, глядя на своих прежних сородичей, видит то, что видят все не-т’лан имассы: ужасных неупокоенных воинов.
Давнее, устаревшее прошлое, которое отказывается обращаться в пыль. Жестокое напоминание о строгости нравов, о непримиримости и обете, доведённых до безумия.
Таким видели и меня самого. И, наверное, видят до сих пор. Трулл Сэнгар. Эти тисте лиосаны. Таким. Что же я чувствую? Что должен чувствовать? И когда в последний раз мои чувства имели хоть какое-то значение?
Рядом заговорил Трулл Сэнгар:
— Будь ты кем угодно другим, я бы решил, что ты задумался, Онрак.
Эдур сидел на низкой стене, положив у ног ящик с морантской взрывчаткой.
Тисте лиосаны разбили лагерь неподалёку. Выставили часовых, насыпали между всеми одноместными палатками небольшие валы из обломков, поставили коней в импровизированный загон из верёвок — во всём проявляли точность и тщательность, граничившие с одержимостью.
— Или наоборот, — продолжил миг спустя Трулл, глядя на лиосанов, — быть может, твой народ и состоит из великих мыслителей. Разгадавших все великие тайны бытия. Умеющих дать правильные ответы… если бы только я мог задать правильные вопросы. Хоть я и благодарен тебе за товарищество, Онрак, должен признаться, ты просто невыносим.
— Невыносим. Да. Мы все такие.
— А твои друзья собираются расчленить то, что от тебя осталось, когда мы вернёмся в свой родной мир. Будь я на твоём месте, я бы уже до самого горизонта добежал.
— Бежать? — проговорил Онрак, обдумал эту возможность и кивнул. — Да, именно это и делают отступники — те, за кем мы охотимся, точнее, охотились. И да, теперь я их понимаю.
— Они не просто сбежали, — сказал Трулл. — Они нашли кого-то или что-то, чему теперь служат, чему поклялись в верности… хотя для тебя — по крайней мере, сейчас — этот выход недоступен. Если, конечно, ты не выберешь этих лиосанов.
— Или тебя.
Трулл бросил на него ошеломлённый взгляд, затем улыбнулся:
— Забавно.
— Разумеется, — добавил Онрак, — Монок Охем оценит такое деяние как преступное, столь же предосудительное, сколь и то, что совершили отступники.
Т’лан имассы уже почти завершили приготовления. Заклинатель костей начертил заострённым ребром бхедерина в засохшей грязи круг диаметром в двадцать шагов, а затем рассыпал внутри него семена и дымные облака спор. Ибра Голан со своими двумя воинами поставили некое подобие меточного камня — вытянутый обломок сложенной из обожжённых кирпичей стены — в дюжине шагов за пределами круга и по указке Монока Охема постоянно его поправляли в запутанной игре света от двух солнц.
— Дело нелёгкое, — заметил Трулл, глядя, как т’лан имассы опять передвигают камень, — так что, похоже, кровь моя ещё некоторое время пребудет в безопасности.
Онрак медленно повернул изуродованную голову, чтобы получше рассмотреть тисте эдур.
— Это тебе нужно бежать, Трулл Сэнгар.
— Твой заклинатель сказал, что ему понадобится лишь капля-другая.
Он уже… не мой заклинатель.
— Верно. Если всё пойдёт как задумано.
— А что, не должно?
— Тисте лиосаны. Куральд Тирллан — так они называют свой Путь. Сенешаль Йорруд — не чародей. Он жрец и воин.
Трулл нахмурился:
— У тисте эдур, моего народа, всё точно так же, Онрак…
— И в этом качестве сенешаль должен преклонить колени перед своей силой. Там, где чародей силой повелевает. Ваш подход опасен, Трулл Сэнгар. Вы считаете, будто эту силу дарует вам некий благой дух. Если духа этого сместят или подчинят, вы об этом можете даже не догадываться. И тогда — становитесь жертвами, инструментами, поставленными на службу неведомым целям.
Онрак замолчал и посмотрел на тисте эдур… увидел, как смертельная бледность выпила жизнь из глаз Трулла, как на его лице застыло выражение чудовищного открытия. И вот я даю ответ на вопрос, который ты ещё не задавал. Увы, всеведущим меня это не делает.
— Дух, который дарует силу этому сенешалю, быть может, совращён. И мы этого никак не узнаем… пока означенная сила не вырвется на волю. И даже тогда… злонамеренные духи отлично умеют прятаться. Тот, кого называли Оссериком… пропал. Люди знают его как Осрика. Нет, мне неведомо, откуда знает это Монок Охем. А значит, рука, дающая силу сенешалю, вероятнее всего принадлежит не Оссерику, а какой-то иной сущности, которая приняла облик и имя Оссерика. Однако эти лиосаны продолжают действовать, не ведая о том.
Было ясно, что сейчас Трулл Сэнгар просто не в состоянии что-то ответить или задать вопрос, поэтому Онрак продолжил, гадая, куда же подевалась его обычная немногословность:
— Сенешаль говорил о том, что они сами охотятся — за нарушителями, которые пересекли огненный Путь. Но эти нарушители — не те отступники, за которыми охотимся мы. Куральд Тирллан — не запечатанный Путь. Более того, он лежит рядом с нашим, Телланном, ибо из него Телланн проистекает. Огонь есть жизнь, а жизнь — огонь. Огонь ведёт войну с холодом, истребляет лёд. Он — наше спасенье. Заклинатели костей использовали Куральд Тирллан. Вероятно, как и другие. То, что подобные вторжения могут вызвать вражду лиосанов, никому не приходило в голову. Ибо нам казалось, что нет никаких тисте лиосанов. Теперь Монок Охем знает. И должен это учитывать. Откуда взялись эти лиосаны? Как далеко — или близко — лежит их дом? Отчего они ныне пробудились для обид и вражды? Чего хочет тот, кто скрывается под видом Оссерика? Где…
— Хватит! Пожалуйста, Онрак, хватит! Мне нужно подумать… нужно…
Трулл вдруг вскочил, отмахнулся от т’лан имасса и пошёл прочь.
— Думаю, — тихо проговорил Онрак себе под нос, глядя на взвинченного эдура, — пора мне вернуться к немногословности.
Небольшой обломок кирпичной стены установили в центре круга; заклинатель костей нанёс на его верхнюю часть надрезы и черты, и Онрак осознал, что Монок Охем уже распознал небесные пути двух солнц и многочисленных лун этого мира.
Всё вокруг тонуло в постоянной игре цветов, окрашенных, впрочем, оттенком крови, который иногда передавливала синь, очерчивая всё холодным, металлическим блеском. В данный момент доминирующим оттенком был пурпур, пламенеющий отблеск далёкого пожарища. Но воздух оставался недвижным и влажным, вечно печальным.
Весь мир купался в тенях. У Псов, которых Онрак невольно освободил из каменной темницы, были десятки теней. Изломанный воин задумался, куда же ушли эти звери. Он был уверен, что они покинули этот мир, известный как Зарождение.
Тень и дух воссоединились… в этих зверях было нечто… необычное. Будто оба были сотворены двумя различными силами, двумя аспектами, скованными вместе. Онрак выпустил этих Псов, но, если хорошо подумать, пожалуй, не освободил их. Не освободил Тень от Тьмы. То, что отбрасывает… — от того, что отбрасывается. Воин опустил взгляд, чтобы рассмотреть множество собственных теней. Было ли между Онраком и ними некое напряжение? Явно существовала некая связь, узы. Но он был хозяином, а они — рабами.
На первый взгляд… Безмолвные мои сородичи. Вы идёте впереди меня, вы — следуете за мною. Шагаете по сторонам. Сгибаетесь подо мной. Ваш мир обретает форму от моих костей и плоти. Однако ваши длина и ширина принадлежат Свету. Вы — мост между мирами, но по вам нельзя пройти. Ибо они не существенны. Лишь видимы.
— Онрак, ты закрыт для нас.
Он поднял взгляд. Рядом стоял Монок Охем.
— Да, заклинатель. Я закрыт для вас. Ты сомневаешься во мне?
— Хочу узнать твои мысли.
— Они… не существенны.
Монок Охем вскинул голову:
— Тем не менее.
Онрак долго молчал.
— Заклинатель, я по-прежнему связан узами с вашим долгом.
— Но узы рассечены.
— Отступников должно найти. Они наши… тени. Я ныне стою между вами и ими и потому могу вести вас. Теперь я знаю, где искать, какие знаки высматривать. Уничтожьте меня — и потеряете преимущество в этой охоте.
— Ты выторговываешь… продолжение существования?
— Да, заклинатель.
— Тогда скажи, каким путём ушли отступники.
— Скажу… когда это будет важно.
— Сейчас.
— Нет.
Монок Охем гневно воззрился на воина, затем отвернулся и возвратился в круг.
Теперь это место захватил Телланн. Из грязи проросли цветы тундры, явились мхи и лишайники. На высоте лодыжки жужжали чёрные мухи. В дюжине шагов от них стояли тисте лиосаны, их эмалевая броня пылала странным пурпурным светом.
В пятнадцати шагах слева от Онрака замер Трулл Сэнгар. Эдур обхватил себя руками, на лице его застыло тревожное выражение.
Монок Охем подошёл к сенешалю.
— Мы готовы, лиосан.
Йорруд кивнул:
— Тогда я начну свою молитву, о Неупокоенный Жрец. И явлю доказательство того, что наш Повелитель, Осрик, отнюдь не пропал для нас. Ты узнаешь его силу.
Заклинатель костей промолчал.
— А мне, — спросил Трулл, — когда начать всё кропить кровью? И кто из вас заслужил удовольствие меня ранить?
— Выбор за тобой, — ответил Монок Охем.
— Хорошо. Я выбираю Онрака — только ему я готов довериться. Уж извините остальные, если вас это задело.
— Это следует сделать мне, — заявил сенешаль Йорруд. — Кровь лежит в основе силы Осрика…
Только Онрак заметил, как ошарашили заклинателя эти слова, и воин кивнул в ответ собственным мыслям. Многое открылось в них.
— …и более того, — продолжал Йорруд, — я ведь пролью и свою.
Но Трулл Сэнгар покачал головой:
— Нет. Онрак… или никто.
Затем эдур развёл руки, показав зажатые в кулаках глиняные шары.
Йорруд фыркнул, и лиосан по имени Эниас прорычал:
— Прошу дозволения убить его, сенешаль. И тем обеспечить избыток эдурской крови.
— Попробуй, и я обещаю, что в лиосанской крови тоже недостатка не будет, — отозвался Трулл. — Заклинатель, ты узнаёшь эти снаряды?
— Малазанцы называют их «ругань», — ответил Ибра Голан, предводитель клана. — Хватит и одной, учитывая, насколько мы все близко.
Трулл ухмыльнулся воину:
— Даже шкура дхенраби у тебя на плечах не выдержит, верно?
— Верно, — откликнулся Ибра Голан. — Доспехи не совсем бесполезны, однако и толку от них не много.
Монок Охем повернулся к сенешалю.
— Прими это условие, — сказал он. — И начинай молиться, лиосан.
— Не тебе отдавать мне такие приказы, — возмутился Йорруд и пришпилил Трулла яростным взглядом. — Тебе, эдур, многому ещё предстоит научиться. Мы сотворим врата, а затем настанет время расплаты.
Трулл Сэнгар пожал плечами:
— Как пожелаете.
Поправив свой испачканный кровью плащ, сенешаль шагнул в центр круга. Затем опустился на колени, уткнулся подбородком в грудь, закрыл мерцающие, серебристые глаза.
Жужжащей тучей его окружили чёрные мухи.
Какая бы связь ни соединяла Йорруда с его божеством, работала она хорошо и быстро. Золотое пламя начало вспыхивать тут и там за пределами круга. Оставшиеся трое лиосанов вернулись в свой лагерь и принялись собирать вещи.
Монок Охем вошёл в круг, следом за ним — двое воинов, Харан Эпал и Олар Шайн. Предводитель клана повернулся к Онраку и сказал:
— Хорошо охраняй своего товарища, если хочешь, чтоб он выжил. Лишь об этом думай, Онрак. Что бы ты ни увидел.
— Так и сделаю, — ответил Онрак.
Во многих важнейших вещах, как он понял, соединение душ и сознаний не было нужно, чтобы… понять мысли сородичей. Он подошёл к Труллу Сэнгару.
— Следуй за мной, — приказал воин. — Нам пора войти в круг.
Тисте эдур нахмурился, затем кивнул:
— Возьми коробку. У меня руки заняты.
Трулл приделал к ящику ремни. Онрак поднял его и повёл спутника в круг.
Лиосаны уже закончили сворачивать лагерь и теперь седлали своих белых коней.
Огонь продолжал вспыхивать вдоль границы круга, но языки его не были столь велики, чтобы представлять угрозу. Однако Онрак чувствовал приближение бога лиосанов. Или, по крайней мере, внешних слоёв его обманного образа. Осторожный, недоверчивый — не по отношению к сенешалю, разумеется, — но для этого деяния скрытому духу придётся подобраться к самой границе этого мира.
И когда Йорруд пожертвует собственную кровь, мост силы между ним и его божеством будет завершён.
Топот конских копыт сообщил о приближении остальных трёх лиосанов, которые вели четырёх лошадей в поводу.
Онрак вытащил из-под гнилой шкуры маленький обсидиановый нож в форме полумесяца, заточенный по внутренней стороне, и протянул его Труллу.
— Когда я прикажу, Трулл Сэнгар, порежь себя. Хватит нескольких капель.
Тисте эдур нахмурился:
— Я думал, ты…
— В тот миг, когда мы перейдём, я не хочу отвлекаться на что бы то ни было.
— Отвлекаться?
— Молчи. И занимайся собой.
Трулл нахмурился ещё сильнее, присел, чтобы вернуть обе «ругани» в ящик, снова плотно закрыл крышку и забросил ремни на плечо. Затем выпрямился и принял каменный нож.
Пламя набирало силу, неразрывным барьером встало по границе круга. Плетение Куральд Тирллана — однако Взошедший, который направил этот Путь, оставался невидим. Онраку было бы интересно понять его природу. Если судить по этим лиосанам, он любил чистоту, как будто такое вообще было возможно. Непримиримость. Простоту.
Простоту крови. Эта деталь говорила о древности, об изначальном, первобытном происхождении. Дух, которому поклонялись прежде немногочисленные дикари. Когда-то на земле было много подобных сущностей, рождённых первичным актом придания смысла предмету, смысла, заключённого в символы и знаки, царапины на скалах и стенах глубоких пещер.
Множество… но племена вымирали, распылялись, их пожирали более сильные соседи. Тайный язык царапин, пещеры с рисунками, которые оживали под рокот барабанов эти таинственные соборы грома… всё утрачено, позабыто. И с уходом этих секретов истаяли и сами духи, ушли в небытие.
То, что некоторые из них задержались, не удивляло Онрака. Как и то, что один из них пошёл на захват другого племени для себя. Новым для воина чувством, от которого будто свело иссушенное мёртвое горло… стал трагизм.
Во имя чистоты поклоняются лиосаны своему богу. Во имя… ностальгии этот бог поклоняется тому, что было, но чего никогда более не будет.
Пролить кровь — самая смертоносная из игр.
Как мы все скоро увидим.
Сенешаль хрипло вскрикнул, и пламя взревело в полную силу, взметнулось стеной со всех сторон. Йорруд рассёк себе левую ладонь. Внутри круга поднялся вихрь, который принёс запах таянья — весны, что пришла в северный край.
Онрак повернулся к Труллу.
— Сейчас.
Тисте эдур провёл обсидиановым ножом по краю левой ладони, затем недоумённо уставился на чистый разрез — плоть аккуратно разошлась по краям пугающе глубокой раны.
В следующий миг хлынула кровь, алые корни вились и ветвились на его серокожем предплечье.
Врата разорвались сами собой, охватили всех, стоявших в круге. Наружу от них потянулись спиральные тоннели, каждый из которых будто уходил в бесконечность. По сторонам взревел хаос, миазматический серый огонь в пространстве между порталами. Онрак подхватил зашатавшегося Трулла Сэнгара. Кровь хлестала из его левой руки, будто всё тело эдура сжимала, выдавливала какая-то невидимая, неумолимая сила.
Онрак поднял взгляд — и увидел, что Монок Охем стоит один, запрокинув голову, а ветра Теланна треплют посеребрённый мех его капюшона. Позади заклинателя мелькнули Ибра Голан, Олар Шайн и Харан Эпал — и исчезли в огненном тоннеле.
Спутники сенешаля бросились к неподвижному телу своего предводителя.
Порадовавшись, что другие сейчас заняты — или, по крайней мере, не обращают на него внимания, Онрак подтащил Трулла ближе к себе, так что их тела соприкоснулись, обнял эдура единственной рукой.
— Держись за меня, — проскрежетал воин. — Трулл Сэнгар, держись за меня — но освободи свою левую руку.
В изодранный плащ Онрака вцепились пальцы, потянули его вниз. Т’лан имасс разжал объятья и стиснул левую руку Трулла. Кровь кислотой обожгла плоть, которая уже позабыла, что такое боль. От муки Онрак чуть не разжал хватку, но сдержался и наклонился ближе к тисте эдур.
— Слушай! Я, Онрак, некогда из Логросовых т’лан имассов, но ныне чуждый Обряду, клянусь служить Труллу Сэнгару из тисте эдур. Я обещаю защищать твою жизнь. И этот обет — не разбить. А теперь — веди нас прочь отсюда!
Их ладони сплелись, соединённые на миг током крови, Онрак развернул Трулла так, что оба оказались лицом к одному из спиральных тоннелей. А затем бросились в него.
Онрак успел заметить, как оглянулся на них заклинатель костей. Но расстояние было слишком велико, а обряд уже начал терять свою силу.
И тогда Монок Охем обернулся, принял свой облик одиночника. И вот следом за беглецами бросился массивный, громадный зверь.
Онрак попытался отпустить руку Трулла, чтобы взяться за меч, заслонить дорогу одиночнику и дать Труллу уйти, но эдур повернулся, увидел всё и не выпустил т’лан имасса. Наоборот — потянул его на себя. И Онрак неуклюже отступил.
По земле стучали костяшки — примат, в которого обратился Монок Охем, несмотря на худобу смерти, был огромен. Пятнистая чёрно-серая кожа, пучки посеребрённых волос на широких плечах, запавшие глаза, иссохшее лицо, мощные челюсти с крепкими клыками… Раздался глубокий, хриплый рёв.
А потом Монок Охем попросту исчез. Пропал в волне хаоса.
Онрак споткнулся, упал на жёсткую землю, так что во все стороны покатился гравий. Рядом стоял на коленях Трулл Сэнгар.
В падении их руки расцепились, и теперь тисте эдур неотрывно смотрел на свою левую ладонь — где остался лишь тонкий, белый шрам.
В небе пылало единственное солнце, и Онрак понял, что они вернулись в его родной мир.
Т’лан имасс медленно поднялся на ноги.
— Нужно уходить отсюда, Трулл Сэнгар. Мои сородичи отправятся в погоню. Даже если остался лишь Монок Охем, он не отступится.
Трулл поднял голову:
— «Остался»? Это ты о чём? Куда подевались остальные?
Онрак посмотрел на тисте эдур:
— Лиосаны поняли слишком поздно. Поворот Телланна успешно лишил чувств сенешаля. Они были совершенно не готовы. Ибра Голан, Олар Шайн и Харан Эпал вошли на Путь Куральд Тирллан.
— Куда? Зачем?
Онрак сумел улыбнуться целой половиной лица.
— Они пошли убивать бога лиосанов, Трулл Сэнгар.

 

От армии остались лишь кости и обломки доспехов, которые утопали в густом сером пепле на крутых склонах котлована. Невозможно было понять, стояли солдаты лицом наружу, охраняя какой-то вход под землю, или внутрь, пытаясь удержать то, что там покоилось.
Лостара Йил стояла по щиколотку в пепле. Смотрела, как Жемчуг осторожно расхаживает среди костей, время от времени нагибаясь, чтобы подобрать и рассмотреть поближе тот или иной предмет. В горле у неё пересохло, и ненависть к Имперскому Пути росла с каждым мгновением.
— Пейзаж неизменен, — заметил Жемчуг, — но всегда разный. Я уже ходил по этой тропе — именно по этой. Тогда здесь не было развалин. И никаких костей и ям в земле.
И здесь не было ветра, который мог бы потревожить пепел.
Тем не менее кости и более крупные объекты каким-то образом поднимались на поверхность. Так случалось в песках, так почему бы и не в пепле? Но всё равно некоторые развалины были огромны. Просторные мощёные площади, идеально чистые, без единой пылинки. Высокие накренившиеся башни, словно прогнившие клыки. Мост, ведущий из ниоткуда в никуда, камни уложены так точно, что даже лезвие ножа между ними не вгонишь.
Стряхнув пепел с перчаток, Жемчуг подошёл к Лостаре.
— Очень любопытно.
Лостара закашлялась, сплюнула серую мокроту.
— Просто найди врата и выведи нас отсюда, — прохрипела она.
— Ну, что до этого, дорогая моя, боги нам улыбнулись. Я нашёл врата, притом вполне живые.
Лостара нахмурилась, понимая, что он пытается выжать из неё закономерный вопрос, но задавать его не было никакого настроения.
— Увы, я понимаю, о чём ты думаешь, — продолжил Жемчуг с кривой усмешкой и указал на котлован. — Именно там… к сожалению. Таким образом, перед нами стоит тяжёлый выбор. Продолжить искать более доступные врата (и рисковать тем, что ты себе все лёгкие выкашляешь) или спускаться вниз.
— И этот выбор ты оставляешь мне?
— Почему бы и нет? Итак, я жду. Что выбираешь?
Лостара снова прикрыла лицо и нос шарфом, затянула ремешки на вещевом мешке и решительно зашагала… к котловану. Жемчуг пристроился следом.
— Отвага или слабоумие. Иногда их почти не различить…
— Только задним умом, — буркнула Лостара, пинком сбросила с ноги рёберную клетку, из-за которой чуть не упала, и выругалась, поскольку костяк поднял в воздух тучу пепла. — Что это за солдаты? Ты знаешь?
— Хоть я и могу похвастаться несравненной наблюдательностью и безграничным искусством делать выводы, девочка, я всё же не могу ничего прочесть там, где читать нечего. Трупы. Человеческие, насколько я могу судить. Добавлю лишь, что бой они приняли по колено в пепле, а это означает…
— Что этот мир к тому моменту уже выгорел дотла, — вклинилась Лостара. — Так что либо они пережили пожар, либо были просто странниками… как мы.
— И вероятней всего, вышли именно из тех врат, к которым ныне подходим мы.
— Чтобы сразиться с кем?
Жемчуг пожал плечами:
— Понятия не имею. Но у меня есть несколько гипотез.
— Ну, разумеется, — огрызнулась она. — Все мужчины такие: не можете просто сказать «не знаю», и всё тут. Вы же знаете ответы на все вопросы, а если не знаете, то выдумываете.
— Возмутительное обвинение, дорогая моя. Тут дело не в «выдумывании» ответов, скорее речь об умозаключении гипотетического характера. Есть небольшое отличие…
— Это всё ты говоришь, только я не обязана слушать. Бесконечная болтовня. Всё время. Есть ли на свете мужчина, который может поверить, что слов бывает слишком много?
— Не знаю, — ответил Жемчуг.
Через некоторое время Лостара прожгла его взглядом, но Коготь уже рассматривал что-то впереди.
Они добрались до края котлована и остановились, глядя вниз.
Спускаться будет нелегко — полузасыпанные кости, изъеденные временем мечи, неизвестной толщины слой пепла и пыли. Отверстие на дне зияло чёрным провалом около десяти шагов в поперечнике.
— В пустыне, — пробормотала Лостара, — есть пауки, которые строят такие ловушки.
— Но наверняка не столь большие.
Она наклонилась и подобрала берцовую кость, на миг удивилась её весу, а затем швырнула вниз по склону.
Глухой стук.
А потом слежавшийся пепел у них под ногами исчез.
И оба покатились в клубах пыли, пепла и обломках костей — вниз. Шипящий рывок, и вот они — ослепшие, задыхающиеся — уже падали вниз в струях сухого дождя. И тяжело приземлились на следующий склон, который тоже подался, понёс вниз, точно ревущая лавина. Они падали — вместе с костяными осколками и железным хламом, — и казалось, что падение длится бесконечно.
Лостаре нечем было дышать — они тонули в густой пыли, погружались в сыпучие, густые волны, затем вновь вырывались наружу. И падали вниз, вниз, в абсолютную тьму. Внезапный болезненный удар — кажется, о дерево, — затем изношенный, покоробленный паркет — и снова вниз.
Опять удар и паденье.
Затем Лостара покатилась по плитам под напором пепла и мусора, пока наконец не остановилась, с хрустом ударившись спиной о камень. Слева вверх поднимался холодный воздух — она протянула руку, пощупала — и ладонь провалилась в пустоту там, где должен был быть пол. Пустоту. Лостара лежала на каком-то выступе, и что-то ей подсказывало, что упади она с него, то приземлилась бы уже прямо в объятья Худа.
Чуть выше и справа послышался кашель. Толчок — сверху посыпались пепел и кости.
Ещё один такой толчок, и она свалится с края. Лостара повернула голову налево и сплюнула, затем попыталась заговорить. Слово вырвалось наружу с хрипом и присвистом:
— Не…
Снова кашель, затем:
— Что «не»?
— Шевелись.
— Ого. Звучит нехорошо. Всё плохо, да?
— Плохо. Опять уступ. Опять провал… И тут, думаю, можно падать вечно.
— Благоразумное применение моего Пути в текущей ситуации кажется осмысленным, ты не находишь?
— Да.
— Одно мгновенье…
В воздухе над ними возникла тусклая сфера света, еле пробивавшего клубы пыли.
Она приблизилась… выросла. Стала ярче.
Осветив всё наверху.
Лостара молчала. Грудь ей свело судорогой так, что было не вздохнуть. Сердце бешено колотилось. Балки. Над ними высился деревянный крест высотой с четырёхэтажное здание. Поблёскивали громадные, изъязвлённые штыри.
Которыми к кресту прибили…
…дракона.
Крылья широко расправлены, приколоты к балкам. Задние лапы пробиты насквозь. Шею захлестнули цепи, удерживавшие массивную клиновидную голову так, словно зверь смотрел в небо…
…на море звёзд, отмеченное тут и там мерцающими туманностями.
— Он не здесь… — прошептал Жемчуг.
— Что? Да ведь он же прямо…
— Нет. То есть да. Но… присмотрись. Его окружает сфера. Это карманный Путь, мирок сам в себе…
— Или вход, — предположила Лостара. — Запечатанные…
— Врата. Ох, Королева Грёз! Думаю, ты права. Но всё равно его сила до нас не доходит… хвала всем духам, богам, демонам и взошедшим, и…
— Почему, Жемчуг?
— Потому, девочка, что эта драконица — аспектирована.
— Я думала, все они такие.
— Верно. Ты меня постоянно перебиваешь, Лостара Йил. Аспектирована, повторяю. Но не на какой-то Путь. О боги! Поверить не могу…
— Да будь ты проклят, Жемчуг!
— Отатарал.
— Что?
— Отатарал. Её аспект — отатарал, женщина! Это Отатараловая драконица!
Некоторое время оба молчали. Лостара начала постепенно отползать от края, перенося вес очень медленно, замирая всякий раз, когда пыль начинала струиться из-под неё.
Повернув голову, она разглядела Жемчуга. Тот раскрыл свой Путь так, что завис в воздухе над пеплом. И не сводил глаз с распятой драконицы.
— Мне бы тут пригодилась помощь… — проворчала Лостара.
Он вздрогнул от неожиданности, затем посмотрел на неё.
— Да. Прими мои глубочайшие извинения. Сейчас, я разверну Путь…
Она почувствовала, как поднимается в воздух.
— Не сопротивляйся, девочка. Расслабься, сейчас ты подлетишь ко мне и перевернёшься в вертикальное положение.
Лостара заставила себя замереть, но в итоге только напряглась и застыла неподвижно.
Жемчуг усмехнулся:
— Не слишком грациозно, но и так сойдёт.
Полдюжины ударов сердца спустя она зависла в воздухе рядом с ним.
— Попробуй снова расслабиться, Лостара.
Она пронзила Когтя раздражённым взглядом, но тот уже снова смотрел вверх. Она тоже неохотно подняла глаза.
— Она ведь ещё жива, представляешь? — прошептал Жемчуг.
— Кто же мог такое сделать?
— Кто бы это ни был, нам стоило бы от души поблагодарить его, её… или их. Это создание пожирает магию. Поглощает Пути.
— Все древние легенды начинаются с того, что драконы — сама сущность магии. Как же такое создание вообще может существовать?
— Природа всегда стремится к равновесию. Силы ищут симметрию. Эта драконица — ответ на существование всех других драконов, что жили прежде или будут жить в будущем.
Лостара закашлялась и вновь сплюнула, затем поёжилась.
— Имперский Путь, Жемчуг… чем он был до того, как… обратился в пепел?
Коготь покосился на неё, прищурился. Он пожал плечами и начал отряхивать пыль с одежды.
— Не вижу смысла задерживаться в этом жутком месте…
— Ты сказал, что здесь были врата — но не эти, как я понимаю…
— Да. Там, за выступом. Думаю, в последний раз ими воспользовался тот, кто прибил дракона к кресту. И почему-то не запечатал врата за собой.
— Какая беспечность.
— Скорей уж, невероятная самоуверенность, я бы сказал. Только на сей раз спускаться будем чуть более организованно, хорошо? Тебе не нужно шевелиться, предоставь это мне.
— Такая перспектива приводит меня в ярость, Жемчуг, но ещё хуже то, что другого выбора я не вижу.
— Тебе ещё не надоели голые кости, девочка? Можно было бы просто мило улыбнуться в ответ.
Лостара пригвоздила его стальным взглядом. Жемчуг вздохнул:
— Уже неплохо выходит, девочка. Но надо ещё поработать.
Когда они пролетели над выступом, Лостара в последний раз подняла взгляд, только не на драконицу, а на звёзды над ней.
— А что скажешь об этом ночном небе, Жемчуг? Я не узнаю созвездий… и никогда прежде не видела такого странного свечения.
Коготь хмыкнул:
— Это чужое небо — совершенно чуждое. Дыра, ведущая в чуждые владения, бессчётные миры, в которых живут невероятные твари…
— Ты на самом деле не знаешь, да?
— Конечно, не знаю! — огрызнулся Жемчуг.
— Так почему бы так и не сказать?
— Потому что веселее творчески домыслить, разумеется. Да и как мужчине привлечь внимание женщины, если он будет всё время признаваться в собственном невежестве?
— А ты хочешь привлечь моё внимание? Что ж ты сразу не сказал? Теперь-то я буду каждое слово ловить! В глаза тоже нужно восхищённо заглядывать?
Коготь бросил на неё мрачный взгляд:
— Не оставляешь мужчинам ни единого шанса, да?
— Думать иначе — типичное мужское чванство, Жемчуг.
Они мягко опускались во тьме. Чародейский световой шар летел следом, но на некотором расстоянии, так что пыль в воздухе делала его очертания смазанными и призрачными.
Лостара посмотрела вниз, а затем вскинула голову и зажмурилась, пытаясь одолеть головокружение. И процедила сквозь стиснутые зубы:
— Сколько нам ещё спускаться, как думаешь?
— Не знаю.
— Мог бы и получше ответить!
Коготь промолчал, и Лостара приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на него. Жемчуг выглядел совершенно подавленным.
— Ну? — прошипела она.
— Если это глубины отчаяния, девочка, то мы уже почти достигли дна.

 

Лостара насчитала ещё сотню ударов сердца, прежде чем они опустились до засыпанного пылью пола. Следом подоспела и колдовская сфера, осветила всё вокруг.
Пол представлял собой цельную скальную породу, неровную, засыпанную костями. Стен свет не достиг.
Магия, которая удерживала их в воздухе, рассеялась. Жемчуг сделал пару шагов, затем взмахнул рукой, словно отбросил в сторону невидимый поток, и перед спутниками возник мерцающий силуэт врат. Коготь хмыкнул.
— Что теперь? — спросила Лостара.
— Тир. Точнее, Старший Путь, от которого проистекает Тир. Не помню, как он называется. Куральд Что-то там. Тисте. Не эдуры и не анди, а другие. И… — добавил он тихонько, — последние его посетители оставили следы.
Лостара уставилась на порог. Немного размазанные следы, но всё равно видно. Драконы.
— Я различаю по меньшей мере три пары, — сказала она некоторое время спустя.
— Скорей уж шесть или даже больше. Эти два следа, — он указал пальцем, — принадлежали тем, кто ушел последним. Здоровенные ублюдки. Что ж, зато вот и ответ на вопрос, кто сумел одолеть Отатараловую драконицу. Другие драконы, разумеется. И всё равно дело им выпало нелёгкое.
— Ты сказал, Тир. А мы сможем его использовать?
— О, думаю, да.
— Так чего же мы ждём?
Жемчуг пожал плечами:
— Следуй за мной.
Лостара пошла за ним, стараясь держаться поближе.
Оба вошли во врата.
И очутились в мире золотого пламени.
Яростные бури на горизонте, дикое, ослепительное небо.
Спутники стояли на выжженной полосе блестящих кристаллов. Бушевавший здесь прежде жар окрасил острогранные камни в мириады цветов. Тут и там виднелись другие подобные полосы.
Прямо перед спутниками высилась колонна, которой придали форму вытянутой пирамиды, иссушенная и запечённая, но лишь обращённую к людям часть обтесали до ровной плоскости. На ней были вырезаны слова неведомого языка.
Воздух обжигал лёгкие, и Лостара уже промокла от пота.
Но — пока что — терпеть было можно.
Жемчуг подошёл к колонне.
— Нужно отсюда выбираться! — прокричала Лостара.
Огненные бури ревели оглушительно, но всё равно она была уверена, что Коготь её услышал и просто решил проигнорировать.
Такого Лостара стерпеть не могла. Она подошла к Жемчугу.
— Слушай меня!
— Имена! — воскликнул он, обернувшись. — Имена! Тех, кто пленил Отатараловую драконицу! Все они — здесь!
Её внимание привлёк растущий рёв, Лостара обернулась направо — и увидела, что на них катится стена огня.
— Жемчуг!
Тот оглянулся, побелел как полотно. Отступил на шаг — и нога выскользнула вперёд, так что Коготь плюхнулся на зад. Растерянный, он опустил руку, а когда поднял — на перчатке блеснула кровь.
— Ты что?..
— Нет!
Жемчуг вскочил — и теперь уже они оба заметили кровавый след, который протянулся наискось через полосу и пропадал в пламени на другой стороне.
— У кого-то проблемы! — сообщил Жемчуг.
— У нас — если не пошевелимся!
Огненная буря заполонила уже половину неба — жар…
Жемчуг схватил её за руку, оба нырнули за колонну…
…и очутились в блестящей пещере. Где кровь хлестала рекой, так что окрасила стены и потолок, а на полу валялись разбитые куски иссохшего воина.
Т’лан имасса.
Лостара уставилась на него. Прогнившая волчья шкура цвета пустыни, сломанный топор на костяной рукояти, парные лезвия из красновато-бурого кремня почти утонули в луже крови. Кого бы он ни ударил, раненый ответил. Грудина неупокоенного воина провалилась внутрь. Обе руки вырвали из плечевых суставов. И этого т’лан имасса обезглавили. В следующий миг они нашли в стороне и саму голову.
— Жемчуг… давай убираться отсюда.
Коготь кивнул. Затем замешкался.
— Что ещё?
— Твой любимый вопрос, — пробормотал он, а затем подобрал отрубленную голову, ещё раз всмотрелся в лицо. — Ладно. Идём.
Странная пещера замерцала, затем исчезла.
А спутники стояли на выжженной солнцем покатой скале над каменистым бассейном, в котором в незапамятные времена протекал ручей.
Жемчуг ухмыльнулся Лостаре:
— Мы дома.
Он поднял перед собой жуткую голову и обратился к ней:
— Я знаю, что ты меня слышишь, т’лан имасс. Я найду тебе место в развилке дерева для последнего упокоения, если получу ответы на свои вопросы.
Ответ воина прозвучал странным эхом, голос был хриплый и запинающийся.
— Что ты хочешь знать?
Жемчуг улыбнулся:
— Так-то лучше. Прежде всего — твоё имя.
— Олар Шайн, из Логросовых т’лан имассов. Из клана Ибры Голана. Рождённый в год Двуглавой Змеи…
— Олар Шайн, какого Худа ты вообще делал на том Пути? Кого пытался убить?
— Мы не пытались, мы преуспели. Раны смертельны. Тварь умрёт, и мои сородичи погнались за ней, чтобы это засвидетельствовать.
— Тварь? Какая именно?
— Ложный бог. Большего я не знаю. Мне приказали убить её. А теперь найди для меня подходящее место упокоения, смертный.
— Хорошо. Как только найду дерево.
Лостара утёрла пот со лба, затем присела на валун.
— Ему не нужно дерево, Жемчуг, — вздохнула она. — Этот выступ вполне подойдёт.
Коготь развернул отрубленную голову так, чтобы она видела бассейн и пейзаж за ним.
— Это тебя устроит, Олар Шайн?
— Вполне. Скажи мне своё имя и заслужишь мою вечную благодарность.
— Вечную? Это, похоже, не преувеличение, да? Что ж, меня зовут Жемчуг, а моя грозная спутница — Лостара Йил. А теперь давай найдём для тебя надёжное место, хм?
— Твоя доброта неожиданна, Жемчуг.
— Всегда так было, всегда так будет, — отозвался он, разглядывая выступ.
Лостара глядела на своего спутника и удивлялась тому, как точно озвучил её собственные мысли т’лан имасс.
— Жемчуг, ты хоть знаешь, где мы?
Он пожал плечами:
— Давай всё по порядку, девочка. Я был бы благодарен, если бы ты позволила мне насладиться мигом милосердия. Ага! Вот сюда, Олар Шайн!
Лостара прикрыла глаза. Из пепла — в пески. Ну, по крайней мере, дома. Теперь оставалось только найти след малазанки, которая исчезла много месяцев назад.
— Ничего сложного, — прошептала она.
— Ты что-то сказала, девочка?
Она открыла глаза и внимательно посмотрела на него. Коготь присел на корточки и подпирал камнями отрубленную голову воина.
— Ты не знаешь, где мы, да?
Жемчуг улыбнулся:
— А на этот раз, как думаешь, может, стоит прибегнуть к творческому домысливанию?
Мысль об убийстве вновь посетила её. И уже не в первый раз.
Назад: Книга третья Что-то кроется
Дальше: Глава тринадцатая