Глава двадцатая
Эта тропа опасна,
врата, к коим ведёт она,
подобна трупу,
над которым десять тысяч
кошмаров препираются
в бесплодной распре.
Трут Сэн’ал’Бхок’арал. Тропа
Над ними вились чайки — первые за долгое время. На горизонте впереди, прямо по курсу на юго-юго-восток, появилось неровное пятно, которое быстро росло в надвигающихся сумерках.
На небе не было ни облачка, а ветер дул крепкий и ровный.
Салк Элан подошёл к Каламу, который стоял на баке. Оба кутались в плащи, чтобы укрыться от ритмично вздымающихся от носа «Затычки» брызг. Для моряков на палубе эта картина — две чёрные фигуры на носу, словно пара Великих во́ронов, — выглядела дурным предзнаменованием.
Не знавший этого Калам продолжал смотреть на приближавшийся остров.
— К полуночи, — с громким вздохом сообщил Салк Элан. — Древняя колыбель Малазанской империи.
Убийца фыркнул.
— Древняя? Да сколько же, по-твоему, лет Империи? Худов дух!
— Ладно, признаю, с романтикой вышел перебор. Я просто пытался войти в настроение…
— Зачем? — буркнул Калам.
Элан пожал плечами.
— Без особых на то причин, если не считать общего тревожного ощущения ожидания и даже нетерпения.
— О чём тревожиться?
— Ты мне скажи, друг мой.
Калам поморщился, но промолчал.
— Итак — город Малаз, — продолжил Салк Элан. — Чего мне стоит ожидать?
— Представь себе свинарник у моря — и хватит. Гнилое, вонючее, кишащее паразитами болото…
— Ладно, ладно! Прости, что спросил!
— Капитан?
— Увы, без изменений.
И почему я не удивлён? Колдовство — о боги, как же я ненавижу колдовство!
Салк Элан опёрся длиннопалыми руками о планширь, в очередной раз подтверждая свою любовь к зелёным самоцветам в безвкусных, массивных кольцах.
— Быстрый корабль доставит нас в Унту дня за полтора…
— А это ты откуда знаешь?
— У матроса спросил, Калам, откуда ещё? Этот твой просоленный приятель, который притворяется первым помощником, — как бишь там его зовут?
— Я не спрашивал.
— Истинный, редчайший талант.
— Ты о чём?
— О твоей способности убивать собственное любопытство, Калам. С одной стороны, весьма практично, с другой — смертельно опасно. Понять тебя тяжело, а предсказать — ещё труднее…
— Это верно, Элан.
— Но я тебе нравлюсь.
— Да ну?
— Ну да. И я рад, потому что это для меня важно…
— Если ты по этим делам, Элан, иди — найди себе морячка.
Тот улыбнулся.
— Я не то имел в виду, и ты, разумеется, это хорошо понимаешь, просто не можешь удержаться от подначек. Я всего-то хотел сказать, что мне очень приятно знать: я нравлюсь человеку, которым восхищаюсь…
Калам развернулся.
— Чем ты восхищаешься, Салк Элан? Ты в своих смутных предположениях убедил себя, что я падок на лесть? Зачем ты так настойчиво втираешься в доверие?
— Убить Императрицу будет нелегко, — ответил он. — Но только представь себе успех! Добиться того, что все почитали невозможным! О да, я хочу быть к этому причастным, Калам Мехар! Быть там, с тобой, вонзить клинок в сердце самой могущественной Империи на свете!
— Ты свихнулся, — проговорил Калам так тихо, что его голос едва перекрыл плеск волн. — Убить Императрицу? И я должен присоединиться к тебе в этом безумии? Не дождёшься, Салк Элан.
— Ох, избавь меня от притворства, — презрительно бросил он.
— Какие чары опутывают этот корабль?
Глаза Салка Элана невольно распахнулись. Затем он покачал головой.
— Это мне не по плечу, Калам. Худ свидетель, я пытался. Обыскал каждый дюйм добычи Пормкваля — ничего.
— А сам корабль?
— Ничего определённого. Слушай, Калам, за нами следит кто-то через Путь — это моя догадка. И этот некто следит за грузом. Лучшей версии у меня нет. Вот и все мои секреты, друг мой.
Калам долго молчал, затем встряхнулся.
— У меня есть связи в Малазе — неожиданное схождение, не по плану, но раз уж так вышло…
— Связи — отлично, они нам понадобятся. Где?
— Есть чёрное сердце в Малазе, чернейшее. Жители его избегают, даже не говорят о нём — и там, если всё пойдёт хорошо, мы дождёмся союзников.
— Дай угадаю: пресловутая таверна «У Зубоскала», которой некогда владел человек, ставший затем Императором, — матросы мне сказали, что еда там отвратительная.
Калам удивлённо уставился на Элана. Один Худ знает, то ли это такой неохватный сарказм, то ли… то ли что?
— Нет, я говорю про Мёртвый Дом. И не внутри, а у ворот, хотя милости прошу, Салк Элан, можешь обследовать двор.
Тот опёрся обеими руками на планширь, прищурился, глядя на тусклые огни города Малаза.
— Учитывая, что ждать твоих друзей придётся долго, возможно, я это сделаю. Вполне возможно.
Судя по всему, мрачной ухмылки Калама он не заметил.
Искарал Прыщ вцепился в кольцо обеими руками, упёрся ногами в дверь и отчаянно потянул, невнятно бормоча от ужаса, — но без толку. Маппо заворчал, переступил через Икария, который лежал на пороге Треморлора, и оторвал жреца от непреклонной преграды.
Скрипач услышал, как трелль, в свою очередь, налегает на засов, но сам не сводил глаз с роя кровных слепней. Треморлор боролся с ними, однако рой неумолимо приближался. Рядом стояла Бельмо, голова поднята, шерсть на загривке дыбом. Остальные четверо Псов вновь возникли на тропе и теперь бежали к воротам Дома. Тень д’иверса текла по ним, словно чёрная вода.
— Она либо открывается от первого касания, либо не открывается вообще, — удивительно спокойным голосом сказала Апсалар. — Отойди, Маппо, пусть все попробуют.
— Икарий пошевелился! — воскликнул Крокус.
— Это из-за опасности, — ответил трелль. — Ох, нижние боги, только не здесь, не сейчас!
— Самое время! — взвизгнул Искарал Прыщ.
Снова заговорила Апсалар:
— Крокус, осталось попробовать только тебе и Скрипачу. Быстро иди сюда.
Молчание сказало Скрипачу всё, что нужно было знать. Он рискнул бросить взгляд назад, туда, где Маппо сидел на корточках над Икарием.
— Приводи его в себя, — сказал сапёр, — иначе всё пропало.
Трелль поднял голову, и Скрипач увидел на его лице мучительные колебания.
— Так близко от Треморлора… Скрипач, риск…
— Что…
Закончить он не успел.
Словно от удара молнии, тело ягга дёрнулось, раздался пронзительный вой. Звук ударил по остальным так, что они покатились по земле. Из свежей раны на голове текла кровь, сомкнутые веки дрожали, словно вот-вот откроются — Икарий вскочил на ноги. Древний однолезвийный меч выскользнул из ножен, клинок окутывала странная, дрожащая дымка.
Гончие и рой д’иверса влетели во двор одновременно. Земля и старые деревья взорвались: в небо устремилась беспорядочная сеть корней и ветвей, словно чёрный парус, она раздувалась всё шире и шире. Другие корни потянулись к Псам — звери завизжали. Бельмо сорвалась с места, оказалась во дворе среди своей стаи.
В этот миг, несмотря на всё увиденное, Скрипач мысленно усмехнулся. Не только Престол Тени знает толк в вероломстве — как же мог Азат удержаться от искушения захватить Гончих Тени?
Кто-то схватил его за плечо.
— Кольцо! — прошипела Апсалар. — Попробуй открыть дверь, Скрип!
Д’иверс обрушился на последнюю, отчаянную защитную стену Треморлора. Дерево затрещало.
Сильные руки толкнули сапёра к двери, но он успел краем глаза заметить, как Маппо, обхватив всё ещё бесчувственного Икария, удерживал ягга, хотя вой становился всё громче, а с ним росла и чудовищная, неудержимая сила. Давление прижало Скрипача к тёмному влажному дереву двери и не давало отодвинуться, презрительно шептало о неизбежном уничтожении. Сапёр, до боли напрягая мышцы, попытался ухватиться за кольцо.
Из самых дальних уголков двора донёсся вой Гончих, торжествующий, яростный звук, который сменился страхом, когда ярость Икария поглотила всё остальное. Скрипач почувствовал, как дерево задрожало, ощутил, как эта дрожь распространяется по всему Дому.
Текущий ручьём пот смешивался с соком Треморлора. Сапёр вложил последние силы в один рывок, направил всю волю на успех, на то, чтобы дотянуться рукой до кольца.
И не смог.
Сзади донёсся новый холодящий кровь звук — кровные слепни начали пробиваться сквозь древесные сети, всё ближе и ближе, ещё миг — и столкнутся со смертоносным гневом Икария — тогда ягг очнётся. Нет другого выбора — и наша гибель будет самой меньшей потерей. Азат, лабиринт и все его пленники… о, Икарий, будь последователен в гневе, не пропусти никого — ради этого мира и всякого другого…
Острая боль пронзила тыльную сторону ладони — Кровные слепни! — но за уколами чувствовался вес. Не укусы, а маленькие когти. Сапёр чуть повернул голову и обнаружил, что смотрит на клыкастую ухмылку Моби.
Фамилиар пополз по руке Скрипача, царапая кожу когтями. Бхок’арал то и дело оказывался словно не в фокусе для глаз сапёра, и с каждым таким помутнением вес на руке становился на миг огромным. Сапёр вдруг понял, что кричит.
Моби перебрался с руки Скрипача на саму дверь, протянул маленькую, морщинистую лапку к кольцу, коснулся его.
Скрипач упал на влажные, тёплые камни пола. Он услышал позади крики, топот сапог, а Дом стонал со всех сторон. Скрипач перевернулся на спину и при этом навалился на какой-то предмет, что-то хрустнуло, треснуло под весом сапёра, обдав его горьким запахом пыли.
А потом внутри разлился смертоносный вой Икария.
Треморлор содрогнулся.
Скрипач вывернулся и сел.
Все они были в передней, известняковые стены испускали желтоватый мерцающий свет. Маппо по-прежнему удерживал Икария, на глазах сапёра пытался сохранить хватку. В следующий миг ягг вдруг осел, обвис на руках трелля. Золотой свет выровнялся, стены замерли. Гнев Икария миновал.
Маппо опустился на пол, наклонился над бесчувственным телом друга.
Скрипач медленно осмотрелся, чтобы проверить, не потеряли ли они кого. Апсалар сидела на корточках рядом с отцом, спиной к захлопнувшейся двери. Крокус затащил за собой внутрь съёжившегося Искарала Прыща, и теперь верховный жрец оглядывался и моргал, словно не верил своим глазам.
Скрипач хрипло проговорил.
— Что Псы, Искарал Прыщ?
— Спаслись! Но даже будучи преданными, они обратили свои силы против д’иверса! — Он помолчал, втянул ноздрями сырой воздух. — Чувствуешь? Треморлор доволен — забрал д’иверса.
— Предательство могло быть инстинктивным, жрец, — заметила Апсалар. — Пять Взошедших во дворе Дома — огромный риск для самого Треморлора, учитывая склонность Тени к вероломству…
— Ложь! Мы играли честно!
— Раз в жизни и такое бывает, — пробормотал Крокус. Он посмотрел на Скрипача. — Рад, что для тебя Дом открылся, Скрип.
Сапёр встрепенулся, вновь оглядывая комнату.
— Не открылся. Моби открыл дверь и руку мне исполосовал при этом — где этот треклятый недомерок? Он где-то здесь…
— Ты сидишь на трупе, — сообщил отец Апсалар.
Скрипач посмотрел вниз и увидел вокруг кости и истлевшую одежду. Выругавшись, сапёр вскочил.
— Я его не вижу, — сказал Крокус. — Ты уверен, что он попал внутрь, Скрип?
— Да, уверен.
— Наверное, забрался глубже в Дом…
— Он ищет врата! — взвизгнул Искарал Прыщ. — Тропу Ладоней!
— Моби — фамили…
— Снова ложь! Этот отвратительный бхок’арал — одиночник, глупый ты человек!
— Расслабься. Нет здесь никаких врат, которые могли бы что-то дать оборотню, — медленно поднимаясь, сказала Апсалар, она не сводила глаз с обломков скелета за спиной у Скрипача. — Это, должно быть, Хранитель — у каждого Азата есть страж, смотритель. Я всегда думала, что они бессмертны… — Девушка шагнула вперёд. Пнула носком сапога кости, хмыкнула. — Не человек — руки слишком длинные, и суставов слишком много. Это создание могло гнуться в любую сторону.
Маппо поднял голову.
— Форкрул ассейл.
— Самая загадочная из Старших рас. О них нет ни слова в семигородских легендах, которые я слышала. — Апсалар принялась рассматривать помещение.
В пяти шагах от двери коридор открывался Т-образным перекрёстком, а строго напротив входа виднелась двустворчатая дверь.
— Планировка практически идентичная, — прошептала Апсалар.
— Чему? — спросил Крокус.
— Мёртвому Дому в Малазе.
За поворотом послышался топоток, а затем на перекрёстке показался Моби. Бхок’арал захлопал крыльями и взлетел на руки к даруджийцу.
— Он дрожит, — сказал Крокус, обнимая фамилиара.
— Ну, отлично, — проворчал Скрипач.
— Ягг! — прошипел Искарал Прыщ, который стоял на коленях в нескольких шагах от Маппо с Икарием. — Я видел, как ты его душил и ломал — он мёртв?
Трелль покачал головой.
— Без сознания. Не думаю, что он скоро очнётся…
— Так пусть Азат его забирает! Сейчас же! Мы ведь внутри Треморлора. Он нам больше не нужен!
— Нет.
— Глупец!
Где-то снаружи звякнул колокол. Все недоумённо переглянулись.
— Мне не послышалось? — спросил Скрипач. — Колокольчик торговца?
— Какого торговца? — прорычал Прыщ, его глаза подозрительно забегали по сторонам.
Но Крокус кивнул.
— Колокольчик торговца. Ну, как в Даруджистане.
Сапёр подошёл к двери. Изнутри засов легко поддался его руке, и Скрипач распахнул дверь.
Во дворе к небу тянулись тонкие стенки сплетённых корней, они укрывали весь Дом, пересекаясь под странными углами. Со всех сторон от развороченной земли поднимался пар. У ворот стояли три огромных разукрашенных фургона, каждый был запряжён девяткой белых коней. Под аркой стоял полный человек в шёлковых одеждах. Он поднял руку и обратился к Скрипачу по-даруджийски:
— Увы, но дальше я не пойду! Уверяю тебя, вокруг всё спокойно. Я ищу человека по имени Скрипач.
— Зачем это? — огрызнулся сапёр.
— Я привёз дары. Собранные в великой спешке и за большие деньги, смею добавить. Я бы рекомендовал завершить сделку как можно быстрее, учитывая обстоятельства.
Крокус уже стоял рядом со Скрипачом. Даруджиец хмурился, глядя на фургоны.
— Я знаю, кто их сделал, — тихо сказал он. — Бернук, у него мастерская в Озёрном квартале. Но прежде я никогда таких огромных не видел — о боги, как же давно я там не был.
Скрипач вздохнул.
— Даруджистан.
— В этом я уверен, — сказал Крокус, качая головой.
Скрипач вышел наружу и осмотрелся. Как и сказал торговец, вокруг всё выглядело спокойно. Недвижно. Сапёру по-прежнему было не по себе, но он зашагал по тропе к воротам. Остановился в двух шагах от арки и подозрительно оглядел торговца.
— Карполан Демесанд, господин мой, из Тригалльской торговой гильдии, и это поход, о котором мы с акционерами никогда не пожалеем, но надеемся никогда его не повторить. — Было видно, что он очень устал, шёлковые одеяния насквозь промокли от пота. Торговец взмахнул рукой, и облачённая в доспехи женщина со смертельно бледным лицом вышла вперёд с небольшим ящиком в руках. Карполан продолжил: — Это подарок от некоего мага из «Мостожогов», которому описал — весьма вовремя — твоё положение ваш общий капрал.
Скрипач принял коробку и ухмыльнулся.
— Даже представить себе не могу, как сюда можно было это доставить, — заметил он.
— Как и я сам, смею уверить. Но теперь нам пора делать отсюда ноги — ах, что я говорю? — «отправляться в обратный путь», разумеется. Нам пора возвращаться. — Он вздохнул и огляделся по сторонам. — Прошу меня простить, я столь утомлён, что не могу даже толком поддержать цивилизованную беседу.
— Не стоит извинений, — сказал Скрипач. — Хоть я и понятия не имею, как вы сюда пробрались и как вернётесь в Даруджистан, желаю вам быстрого и счастливого странствия. Ещё только один вопрос: маг не сказал, случайно, откуда происходит содержимое этого ящика?
— О да, господин мой, упомянул! С улиц Града Голубых Огней. Загадочное объяснение, которое, однако, ты мгновенно понял, как я погляжу.
— А маг предупреждал тебя, насколько осторожно следует обращаться с этим ящиком, Карполан?
Торговец поморщился.
— Он сказал, что его не стоит трясти. Тем не менее последний отрезок нашего пути был… не самым ровным. С сожалением признаюсь, что кое-что из содержимого ящика, возможно, разбилось.
Скрипач улыбнулся.
— Рад сообщить тебе, что всё содержимое цело.
Карполан Демесанд нахмурился.
— Но ты ведь ещё не заглядывал внутрь — откуда же ты знаешь?
— Тебе придётся мне просто поверить, господин мой.
Крокус закрыл дверь, когда Скрипач внёс ящик внутрь. Сапёр аккуратно поставил коробку на пол и поднял крышку.
— Ах, Быстрый Бен, — прошептал он, оглядывая лежавшие внутри предметы, — когда-нибудь я храм тебе построю. — Он насчитал семь «руганей», тринадцать каменоломных «трещоток» и четыре «огневика».
— Но как же торговец сюда попал? — спросил Крокус. — Из Даруджистана! Худов Дух, Скрип!
— Знать не знаю. — Сапёр выпрямился, взглянул на остальных. — Я счастлив, друзья мои. Очень счастлив.
— Оптимизм! — проговорил Прыщ так, будто готов был взорваться от негодования. Верховный жрец потянул себя за редкие остатки волос. — Эта вонючая мартышка от ужаса мочится на руки недоумку! А тут — оптимизм!
Крокус теперь держал фамилиара на вытянутых руках и недоверчиво смотрел на тоненькую струйку, которая лилась на каменный пол.
— Моби?
Бхок’арал только смущённо улыбался.
— Одиночник, ты хотел сказать!
— Минутная слабость, — сказала Апсалар, разглядывая ёжащегося от стыда фамилиара. — От понимания того, что́ на самом деле произошло. Или странное чувство юмора.
— Что ты несёшь? — подозрительно осведомился Искарал Прыщ.
— Он думал, что нашёл Тропу, думал, что сюда его призвало древнее обещание Восхождения — в некотором роде Моби был в этом прав. Бхок’арал у тебя в руках, Крокус, имеет демоническую природу. В своём истинном обличье он мог бы держать тебя так же, как ты его сейчас.
Маппо хмыкнул.
— Ага, понимаю.
— Так, может, просветишь нас? — огрызнулся Крокус.
Апсалар дотронулась до костей носком сапога.
— Треморлору необходим был новый смотритель. Дальше нужно объяснять?
Крокус заморгал, снова посмотрел на Моби, который по-прежнему дрожал у него в руках.
— Фамилиар твоего дяди?
— Демон, который в данный момент, видимо, до смерти испугался такой ответственности. Но не сомневаюсь, что он вживётся в эту роль.
Всё это время Скрипач перекладывал морантскую взрывчатку в свой кожаный ранец. Теперь он поднялся и осторожно повесил его на плечо.
— Быстрый Бен думал, что мы найдём здесь портал, врата на Путь…
— Соединить Дома! — каркнул Искарал Прыщ. — Возмутительное безрассудство — этот хитроумный маг меня очаровал, солдат. Ему следовало бы быть служителем Тени!
Он и был когда-то, но это уже не важно. Если твой бог окажется в настроении, он тебе расскажет — но я бы на это особо не рассчитывал…
— Пора найти этот портал…
— На перекрёстке повернуть налево, дойти до двух дверей. Левая ведёт в башню. На второй этаж. — Апсалар улыбнулась.
Скрипач некоторое время смотрел на неё, затем кивнул. Чужие воспоминания…
Моби поскакал первым, он явно восстановил душевное равновесие и даже выказывал что-то вроде собственнической гордости. Сразу за перекрёстком, в левом коридоре в стене обнаружился альков, в котором висел роскошный чешуйчатый доспех для воина десяти футов ростом и весьма широкого в талии. О боковые стенки ниши опирались два лабриса. Там Моби задержался, чтобы нежно провести маленькой ручкой по железному сапогу, прежде чем с сожалением двинуться дальше. Крокус даже споткнулся, когда это заметил.
Открыв дверь, они попали на первый этаж башни. Каменная винтовая лестница поднималась из центра помещения вверх. На земле у нижней истёртой ступени лежало ещё одно тело: молодая темнокожая женщина выглядела так, будто её положили здесь всего час назад. Одежда её явно была нательной, но доспехов нигде не было видно. Стройное тело испещряли жестокие раны.
Апсалар подошла, присела рядом и положила руку на плечо девушки.
— Я её знаю, — прошептала она.
— Чего? — пробурчал Реллок.
— Память того, кто одержал меня, отец, — сказала она. — Его смертные воспоминания…
— Танцор, — уточнил Скрипач.
Она кивнула.
— Это дочь Дассема Ультора. Похоже, Первый Меч забрал её после того, как Худ закончил ею пользоваться, и принёс сюда.
— Прежде чем нарушить клятву, данную Худу…
— Да, прежде чем Дассем проклял бога, которому прежде служил.
— Это было много лет назад, Апсалар, — сказал Скрипач.
— Я знаю.
Все молчали, разглядывая тонкую юную девушку, лежавшую у подножия лестницы. Маппо чуть передвинул тело Икария в руках, словно почувствовал, что невольно повторяет давнюю историю — пусть даже все вокруг понимали, что он никогда не поступил бы со своим другом так, как Дассем Ультор — с дочерью.
Апсалар выпрямилась и посмотрела на ступени.
— Если память Танцора не подводит, портал нас ждёт.
Скрипач повернулся к остальным.
— Маппо? Ты пойдёшь с нами?
— Да, хотя, наверное, не всю дорогу — если, конечно, возможно покинуть этот Путь, когда пожелаешь…
— Интересное предположение, — сказал сапёр.
Трелль просто пожал плечами.
— Искарал Прыщ?
— О да. Конечно, разумеется! Почему бы нет, почему вообще нет? Идти обратно по лабиринту? Безумие! Искарал Прыщ кто угодно, но не безумец, как вам всем хорошо известно. Да, я пойду с вами… и добавлю в одних лишь своих мыслях: быть может, ещё возникнет подходящий момент для предательства! Кого предать? Что предать? Разве это важно? Не достижение цели приносит истинное наслаждение, а процесс!
Скрипач перехватил суровый взгляд Крокуса.
— Не своди с него глаз, — сказал сапёр.
— Само собой.
Сапёр покосился на Моби. Фамилиар тихо сидел у двери, играя с собственным хвостиком.
— Как попрощаться с бхок’аралом?
— Сапогом под зад дать — как же ещё? — предложил Искарал Прыщ.
— Хочешь вот с этим попробовать? — поинтересовался Скрипач.
Верховный жрец поморщился, но с места не сдвинулся.
— Он ведь был рядом, когда мы ехали через бурю, да? — проговорил Крокус, подходя к маленькому сморщенному созданию. — Помнишь битвы, которых мы не могли увидеть? Он нас защищал… всё время.
— Да, — сказал сапёр.
— Низменные мотивы! — прошипел Искарал Прыщ.
— Тем не менее.
— О боги, ему же будет так одиноко! — Крокус взял бхок’арала на руки. Ничего постыдного в слезах на глазах юноши не было.
Моргая, Скрипач отвернулся, поморщился, глядя на лестницу.
— Толку нет растягивать прощание, Крокус, — сказал он.
— Я придумаю способ тебя навестить, — прошептал даруджиец.
— Подумай о том, что видишь, Крокус, — сказала Апсалар. — Он выглядит вполне довольным. Что до одиночества, откуда ты знаешь, что это будет так? Есть и другие Дома, другие смотрители.
Юноша кивнул. Медленно посадил фамилиара обратно на пол.
— Надеюсь, хрупкой посуды тут нет.
— Что?
Крокус улыбнулся.
— Моби всегда не везло с глиняной посудой, или, точнее сказать, наоборот. — Он коснулся ладонью круглой лысой головки бхок’арала, затем распрямился. — Идём.
Бхок’арал смотрел, как отряд поднимается по лестнице. В следующий миг наверху раскатилась полуночная вспышка, и они исчезли. Фамилиар прислушался, склонив голову набок, но в комнате наверху не было слышно ни звука.
Ещё несколько минут он сидел неподвижно, лениво теребя собственный хвостик, а затем развернулся и заковылял по коридору, пока не остановился перед доспехами в алькове. Массивный закрытый шлем шевельнулся с тихим скрипом, из него послышался резкий голос:
— Я рад, что моему одиночеству пришёл конец, малыш. Треморлор от всего сердца приветствует тебя… хоть ты и испачкал пол в передней.
Пыль и щебень вылетели из-под копыт и ударились в щит Дукера, когда виканский всадник упал на землю и покатился, остановившись у самых ног историка. Совсем мальчик, он казался таким умиротворённым, глаза закрыты, будто спит. Но для этого юноши все сны уже закончились.
Дукер перешагнул через тело и остановился в туче пыли, которую оно подняло. Короткий меч в правой руке покрывала подсыхающая кровь, так что каждый раз, когда историк менял хват, раздавался густой хлюпающий звук.
Всадники разворачивались на изрытой копытами площадке перед историком. В промежутки между ними летели стрелы, гудевшие в воздухе, как стрекозы. Дукер вздёрнул щит, чтобы поймать стрелу, которая целила ему прямо в лицо, ахнул, когда сила удара двинула обитый кожей край к губам и подбородку так, что рассекла кожу.
Тарксийская кавалерия прорвала линию обороны и готова была отрезать дюжину оставшихся взводов от остальной армии. Контратака Вороньего клана была яростной, но обошлась дорого. Хуже того, устало шагая вперёд, заметил Дукер, она, кажется, провалилась.
Взводы пехоты оказались отрезаны и теперь сбились в четыре группы (лишь одна — сколько-нибудь многочисленная), пытаясь соединиться. Меньше двух десятков всадников Вороньего клана оставались в сёдлах, каждого из них окружали тарксийцы и свирепо рубили широкими тальварами. Всюду на земле извивались и кричали лошади, бешено лягались от боли.
Круп боевого коня чуть не сбил историка с ног. Дукер шагнул в сторону и вогнал остриё короткого меча в затянутое кожей бедро тарксийца. Лёгкая броня поначалу держалась, но историк налёг всем весом и почувствовал, что клинок пронзил плоть, вошёл глубоко и царапнул по кости. Он провернул меч.
Сверху обрушился тальвар и врезался в край щита Дукера. Историк пригнулся, потянул за собой застрявшее оружие. Свежая кровь хлынула на правую руку, когда он вырвал из раны клинок. Дукер рубил бедро всадника, пока конь не отскочил, так что враг оказался вне досягаемости.
Дукер поправил шлем, чтобы не закрывал глаза, сморгнул песок и пот, затем снова двинулся вперёд, направляясь к самому крупному скоплению пехоты.
Три дня прошло с битвы в Санимонской долине и кровавой отсрочки, которую даровали малазанцам хундрилы. Нежданные союзники завершили бой тем, что погнали остатки племён-соперников по степи в часы заката, прежде чем рассеяться и вернуться в собственные земли. Во всяком случае, с тех пор их не видели.
Поражение привело Корболо Дома в ярость — это было совершенно очевидно, — нападения теперь происходили непрерывно, бесконечная битва уже более сорока часов — и никаких признаков того, что это скоро закончится.
Враги снова и снова накатывались на потрёпанную Собачью цепь — с флангов, с тыла, иногда с двух или трёх направлений одновременно. То, чего не могли достигнуть клинки, копья и стрелы, довершала усталость. Солдаты просто падали на землю — доспехи изодраны в клочья, десятки мелких ранений медленно подтачивали последние силы. Сердца останавливались, сосуды лопались под кожей, так что возникали чёрные синяки, будто армию поразила неведомая болезнь.
То, что увидел Дукер, даже не ужасало, эти картины просто не поддавались осознанию.
Историк добрался до позиций пехоты одновременно с остальными группами. Солдаты выстроили круговую оборону; ощетинившееся клинками кольцо, которое не смогла бы одолеть никакая — даже самая вышколенная — кавалерия.
Внутри кольца один из мечников начал бить мечом по щиту, заревел, усиливая голосом ритм ударов. Кольцо шевельнулось: поворот, все солдаты шагнули одновременно вперёд и в сторону, поворот, весь отряд сместился, поворот, медленно двинулся туда, где оставшиеся полки ещё держали линию обороны здесь, на западном фланге цепи.
Дукер шагал с ними, во внешних рядах кольца, добивал всех вражеских солдат, которых затоптал строй. Рядом гарцевали пять всадников Вороньего клана. Только они выжили после контратаки, и даже из них двое уже никогда не смогут пойти в бой.
Через несколько минут кольцо достигло линии обороны, раскрылось и влилось в ряды своих. Виканцы пришпорили взмыленных коней и поскакали на юг. Дукер начал проталкиваться через ряды солдат, пока не вышел на открытое место. Он опустил дрожащие руки, сплюнул кровь на землю, затем медленно поднял голову.
Мимо него шагали беженцы. В клубах пыли сотни лиц повернулись в сторону Дукера, все смотрели на тонкий кордон пехоты позади — всё, что отделяло малазанцев от кровавой расправы, — как он выгибается, отступает, становится всё тоньше с каждой минутой. Лица оставались безучастными, беженцы уже преодолели ту черту, за которой не оставалось ни мыслей, ни эмоций. Они сделались просто частью прилива, который не знает отливов, где отстать значит погибнуть, поэтому они ковыляли вперёд, вцепившись в последнее и самое драгоценное — детей.
К Дукеру подошли две фигуры, они двигались вдоль потока беженцев от передовых позиций. Историк мучительно всматривался в них, чувствовал, что должен узнать, но все лица теперь стали лицами незнакомцев.
— Историк!
Хриплый голос вывел его из прострации. Разбитые губы заныли, когда Дукер сказал:
— Капитан Сон.
В руки историку ткнули оплетённый кувшин. Он вложил короткий меч в ножны и принял сосуд. От холодной воды заныли зубы, но Дукер не обратил на это внимания и продолжал пить.
— Мы вышли на равнину Гэлиин, — сообщил Сон.
Рядом с ним стояла безымянная воительница Дукера. Она еле держалась на ногах, историк заметил глубокую колотую рану у неё на левом плече, там, где остриё сулицы прошло поверх щита. В зияющей ране поблёскивали оторванные звенья кольчуги.
Их глаза встретились. Дукер не увидел ничего живого в этих некогда прекрасных светло-серых глазах, но тревогу вызвало не то, что историк увидел, а то, что это его ничуть не потрясло, пугающее отсутствие всякого чувства — даже отчаяния.
— Колтейн тебя вызывает, — сказал Сон.
— Он что же, ещё живой?
— Так точно.
— Насколько я понимаю, ему нужно это. — Дукер вытащил из-за пазухи маленькую стеклянную бутылочку на серебряной цепочке. — Возьми…
— Да нет же, — сказал Сон и нахмурился. — Ему нужен ты, историк. Мы столкнулись с племенем из Санит-одана — они пока только наблюдают…
— Похоже, восстание в этих краях не столь уж и популярно, — пробормотал Дукер.
Звуки битвы на флангах стали чуть тише. Краткая пауза, несколько ударов сердца, чтобы передохнуть, залатать доспехи, перевязать раны.
Капитан взмахнул рукой, и они пошли вдоль колонны беженцев.
— Какое племя? — спросил через некоторое время историк. — И ещё более важный вопрос — я-то здесь при чём?
— Кулак принял решение, — сказал Сон.
Что-то в этих словах заставило Дукера поёжиться. Он хотел было расспросить капитана, но потом передумал. Подробности решения принадлежат Колтейну. Этот человек ведёт вперёд армию, которая отказывается умирать. Мы за тридцать часов не отдали врагам ни одной жизни беженца. Пять тысяч солдат… плюют в лицо всем богам…
— Что ты знаешь о племенах, которые живут так близко от города? — спросил на ходу Сон.
— К Арэну они любви не испытывают, — ответил Дукер.
— Под властью Империи им хуже?
Историк хмыкнул, сообразив, к чему клонит капитан.
— Нет, лучше. Малазанская империя понимает, что такое окраины, знает нужды жителей степи — в конце концов, огромные территории Империи по-прежнему населены кочевниками, — и дань с них никогда не требуют заоблачную. Более того, за проход через племенные земли Империя платит регулярно и щедро. Колтейн это должен хорошо знать, капитан.
— Думаю, он знает — это меня нужно убеждать.
Дукер покосился на поток беженцев слева, пробежал глазами по рядам лиц — молодых и старых — под вечным маревом пыли. Несмотря на усталость, мысли Дукера помчались вперёд, и он почувствовал, что стоит на рубеже, за которым — это уже было ясно видно — лежит последняя, отчаянная игра Колтейна.
Кулак принял решение.
И его офицеры упираются, отшатываются от неуверенности. Неужели Колтейна поразило отчаяние? Или он просто слишком хорошо всё понимает?
Пять тысяч солдат…
— Что мне сказать тебе, Сон? — спросил Дукер.
— Что другого выбора нет.
— Это ты сам можешь сказать.
— Но не смею. — Капитан поморщился, его изрезанное шрамами лицо скривилось, единственный глаз потонул в сетке морщинок. — Это всё дети, понимаешь? Всё, что у них осталось, — последнее, что у них осталось, Дукер…
Историк коротко кивнул, показывая, что объяснять ничего не надо — и уже это была милость. Он видел эти лица, почти начал их изучать — будто искал в них юность, свободу, невинность — но на деле искал и нашёл другое. Простое, неизменное и от того только более священное.
Пять тысяч солдат отдадут за это жизнь. Какая-то романтическая глупость, не иначе; неужели я хочу признания от этих простых солдат? Да и просты ли солдаты — просты в том смысле, что смотрят на мир и своё в нём место по-простому, прагматично? И разве такой взгляд не позволяет обрести глубинное знание, которое мне теперь чудится в этих измотанных, стёрших в кровь ноги мужчинах и женщинах?
Дукер посмотрел на свою безымянную воительницу и встретил ответный взгляд потрясающих глаз, будто она ждала, знала, что все мысли, сомнения и страхи приведут его к ней, заставят искать её.
Женщина пожала плечами.
— Думаешь, мы слепые и ничего не видим, Дукер? Мы защищаем их достоинство. Вот так просто. И в этом — наша сила. Ты это хотел услышать?
Я принимаю этот упрёк. Никогда нельзя недооценивать солдата.
…Санимон представлял собой массивный тель — холм с плоской вершиной, полмили в поперечнике, высотой более тридцати саженей, бесплодное плато, продуваемое всеми ветрами. На юге, в Санит-одане, где сейчас растянулась цепь, шли две насыпные дороги, сохранившиеся с тех времён, когда тель был ещё процветающим городом. Обе дороги были прямыми, как копьё, и лежали на мощном фундаменте из каменных блоков; западная называлась Панесан’м — теперь никто ею не пользовался, потому что она вела к другому телю в безводных холмах и больше никуда. Другая, Санидже’м, тянулась на юго-запад и до сих пор служила торговцам, которые отправлялись к внутреннему морю Клатар. Насыпи в пятнадцать саженей высотой делали дороги своего рода водоразделами.
Вороний клан Колтейна занял Санидже’м у теля и расположился так, будто дорога была укреплённой стеной. Южная треть самого Санимона стала для виканцев опорным пунктом, где стояли воины и лучники кланов Куницы и Дурного Пса. Поскольку беженцев вели по восточному краю Санимона, крутой склон теля позволял не выставлять с той стороны фланговую охрану. Этими силами укрепили арьергард и восточный фланг. Войска Корболо Дома, которые атаковали с обоих направлений, снова умылись кровью. Седьмая по-прежнему представляла собой внушительное зрелище, несмотря на потери, несмотря на то, что солдаты иногда падали замертво без всяких видимых ран, а другие плакали, рыдали и не могли остановиться, даже когда убивали врагов. Прибытие виканских лучников обратило врагов в бегство, так что опять появилась возможность передохнуть.
Кулак Колтейн стоял в одиночестве и смотрел на южный одан. Его украшенный перьями плащ трепетал на ветру, оперение дрожало под дыханием воздуха. В двух сотнях шагов в том направлении, у гряды холмов сидели на конях воины нового племени, варварские знамёна неподвижно чернели на фоне бледно-голубого неба.
Дукер пристально рассматривал Колтейна, подходя ближе. Попытался поставить себя на его место, почувствовать, чем живёт теперь Кулак, — и не смог. Нет, это не от слабости воображения. От страха. Я не могу взвалить на себя чужой груз — даже на краткий миг. Все мы теперь погружены в себя, каждый наедине с собой…
Колтейн заговорил, не оборачиваясь:
— Кхеран-дхобри — так они, во всяком случае, именуются на карте.
— Недобрые соседи Арэна, — проговорил Дукер.
Кулак резко обернулся, пронзил его взглядом.
— Мы всегда соблюдали условия договоров, — сказал он.
— Да, Кулак, соблюдали — чем приводили в ярость многих жителей Арэна.
Колтейн снова отвернулся, посмотрел на племя у холмов и долгое время молчал.
Историк взглянул на свою безымянную воительницу.
— Тебе нужно найти лекаря, — заметил он.
— Щит я могу держать…
— Не сомневаюсь, но риск заражения…
Её глаза распахнулись, и Дукер умолк, ощутив приступ острой печали. Он отвёл взгляд. Ты глупец, дед.
Колтейн заговорил:
— Капитан Сон.
— Кулак.
— Фургоны готовы?
— Так точно. Подъезжают.
Колтейн кивнул.
— Историк.
— Кулак?
Виканец медленно обернулся к Дукеру.
— Я даю тебе Нихила, Бездну и воинов из трёх кланов. Капитан, командор Бальт известил раненых?
— Так точно, и они отказались. — Кожа вокруг глаз Колтейна натянулась, но затем он медленно кивнул. — Как и, — продолжил Сон, глядя на Дукера, — капрал Лист.
— Признаю, — вздохнул Кулак, — те, кого я отобрал из своего народа, тоже были недовольны, но они не смеют перечить своему военному вождю. Историк, будешь командовать так, как сочтёшь нужным. Но ответственность на тебе огромная. Ты должен доставить беженцев в Арэн.
Вот до чего дошло.
— Кулак…
— Ты малазанец, — перебил Колтейн. — Следуй предписанному протоколу…
— А если нас предадут?
Виканец улыбнулся.
— Тогда мы все отправимся к Худу вместе. Если уж будет конец у этого похода, то пусть — подходящий.
— Держитесь, сколько сможете, — прошептал Дукер. — Я с Пормкваля кожу спущу и его губами отдам приказ, если понадобится…
— Оставь Первого Кулака Императрице — и её адъюнкту.
Историк потянулся к стеклянной бутылочке на шее. Колтейн покачал головой.
— Это твоя история, и сейчас никто не важен так, как ты, историк. Если когда-нибудь увидишь Дуджека, скажи ему: не солдат Императрица не имеет права терять, а память Империи.
К ним подъехал отряд виканцев с лошадьми в поводу — среди них оказалась и верная кобыла Дукера. Позади из пыли проступили повозки беженцев, а рядом ждали ещё три фургона, которые, как заметил Дукер, охраняли Нихил и Бездна.
Историк глубоко вздохнул.
— Что до капрала Листа…
— Его не переубедить, — сказал капитан Сон. — Он просил передать тебе слова прощания, Дукер. Он бормотал что-то про призрака за плечом, что бы это ни значило, а потом добавил: «Скажи историку, что я нашёл свою войну».
Колтейн вдруг обернулся, словно эти слова поразили его так, как не могли никакие другие.
— Капитан, передай войскам — атакуем в течение часа.
Атакуем? Худов дух! Дукеру было неуютно в собственном теле, руки налились свинцом и обвисли, словно вопрос, что делать с собственной плотью и костями — что делать вот прямо сейчас, — стал для него неразрешимым.
Сквозь гудящую пелену пробился голос Сна:
— Твоя лошадь, историк.
Дукер судорожно вздохнул. Глядя на капитана, он медленно покачал головой.
— Историк? Нет, пожалуй, историком я стану снова где-то через неделю. Но сейчас и на ближайшее будущее… — Он снова покачал головой. — Нет у меня подходящего слова, чтобы себя назвать. — Он улыбнулся. — Думаю, сгодится «дед»…
Улыбка Дукера, похоже, разозлила Сна. Капитан обратился к Колтейну:
— Кулак, этот человек говорит, что у него нет звания. Решил зваться «дедом».
— Неудачный выбор, — проворчал виканец. — Деды — мудрецы, а не дураки. — Он хмуро посмотрел на Дукера. — Нет никого среди знающих тебя, кто сомневался бы в том, кто ты. Мы знаем тебя как солдата. Это звание тебя оскорбляет?
Дукер прищурился.
— Нет. По крайней мере, мне так кажется.
— Тогда спаси беженцев, солдат.
— Так точно, Кулак.
Безымянная воительница сказала:
— У меня есть для тебя кое-что, Дукер.
Сон фыркнул.
— Что? Вот прямо здесь?
Она подала Дукеру обрывок ткани.
— Только подожди, не читай сразу, что там написано. Пожалуйста.
Дукер смог лишь кивнуть, тогда она засунула обрывок ему за пояс. Историк посмотрел на троих людей перед собой и пожалел, что среди них нет Бальта и Листа, но значит, не будет церемонных прощаний, утешения привычных ролей. Как и всё остальное, это случилось впопыхах, неуклюже и не до конца.
— Садись на свою костлявую животину, — сказал Сон. — И оставайся там, где Худ не видит, друг.
— Желаю вам того же. Всем вам.
Колтейн зашипел, разворачивая коня к северу.
— Так не выйдет, Дукер. Мы собираемся прорезать кровавый путь… прямо в глотку этому ублюдку.
Нихил и Бездна ехали по сторонам от Дукера во главе колонны беженцев, которая двигалась к воинам-кочевникам у гряды холмов. Виканские всадники и воины, охранявшие несколько повозок, которые катились впереди, все были очень молоды — мальчики и девочки со своим первым оружием. Общее возмущение тем, что их отослали прочь, кипело, как безмолвная буря.
Но если отчаянный ход Колтейна не принесёт успеха, им ещё придётся поднять оружие… в последний раз.
— Два всадника, — сказал Нихил.
— Добрый знак, — пробормотал Дукер, вглядываясь в пару кхеранов, которые ехали им навстречу лёгким галопом. Старики — мужчина и женщина — худые, обветренные, кожа — того же оттенка, что и выделанные оленьи шкуры, которые служили им одеждой. Под левой рукой у них висели мечи с завёрнутыми крюком клинками, а на головах красовались богато украшенные шлемы с толстыми боковыми щитками.
— Оставайся здесь, Нихил, — сказал Дукер. — Бездна, пожалуйста, езжай со мной. — Он пришпорил кобылу и поскакал вперёд.
Они встретились перед первыми повозками, натянули поводья и остановились в нескольких шагах друг от друга. Первым заговорил Дукер:
— По признанному договору эти земли принадлежат кхеран-дхобри. Малазанская империя чтит все подобные договоры. Мы хотим проехать по…
Женщина, не сводя глаз с повозок, резко спросила по-малазански безо всякого акцента:
— Сколько?
— Сбор со всех солдат Седьмой, — ответил Дукер. — Имперской монетой, всего сорок одна тысяча серебряных джакат…
— Это годовое жалованье полноценной малазанской армии, — с сомнением сказала женщина. — Это никакой не «сбор». Твои солдаты знают, что ты украл их жалованье, чтобы оплатить проход?
Дукер моргнул, затем тихо сказал:
— Солдаты настаивали, старейшина. Это и вправду был сбор.
Заговорила Бездна:
— От трёх виканских кланов дополнительная плата: украшения, посуда, шкуры, мотки войлока, подковы, гвозди и кожа, а также разные монеты, полученные за время долгого странствия из Хиссара в количестве около семидесяти трёх тысяч серебряных джакат. Всё даётся добровольно.
Женщина долго молчала, затем её спутник что-то сказал на их собственном наречии. В ответ она покачала головой, её невыразительные, жёлто-бурые глаза снова нашли историка.
— И за это вы хотите провести беженцев, виканские кланы и Седьмую.
— Нет, старейшина. Только за беженцев — и небольшой отряд, который ты видишь здесь.
— Мы отвергаем твоё предложение.
Правильно Сон боялся этого момента. Проклятье…
— Это слишком много, — заявила женщина. — Договор с Императрицей точно определяет расценки.
Дукер смог только растерянно пожать плечами.
— Тогда часть…
— А остальное попадёт в Арэн, где будет валяться без толку до того времени, когда Корболо Дом войдёт в город — и вы ему заплатите за то, что он вас всех перебьёт.
— Тогда, — сказала Бездна, — за остальное мы наймём вас в сопровождение.
Сердце Дукера замерло.
— До ворот города? Слишком далеко. Мы вас проводим до деревни Балахн, где начинается Арэнский тракт. Но и тогда ещё останется часть. Мы продадим вам еду и лечение, какое потребуется и какое способны предоставить наши лошадницы.
— Лошадницы? — переспросила Бездна, приподнимая брови.
Старуха кивнула. Бездна улыбнулась.
— Виканцы рады знакомству с кхеран-дхобри.
— Что ж, тогда проезжайте со своими людьми.
Старейшины поехали обратно к родичам. Дукер некоторое время смотрел им вслед, затем развернул коня и привстал в стременах. Далеко на севере, над Санимоном, поднялась туча пыли.
— Бездна, ты можешь передать весть Колтейну?
— Да, могу.
— Тогда сообщи: он был прав.
…Чувство приходило медленно, словно от тела, которое все уже считали хладным трупом, осознание поднималось, заполняло воздух, землю и всё пространство между ними. В лицах проступало отрицание, онемение, которое отказывалось сдавать свои защитные рубежи. Опустились сумерки, окутавшие лагерь тридцати тысяч беженцев двойным молчанием — одно исходило от земли с ночным небом, укрытым блеском звёздочек из битого стекла, а другое — от самих людей. Мрачные кхераны ходили по лагерю, их жесты и дары вступали в противоречие со сдержанностью и чувствами. Но куда бы они ни пришли, чего бы ни коснулись, всюду возникало ощущение освобождения.
Сидя в густой траве под блистающим ночным небом, Дукер слушал крики, которые долетали из тьмы и разрывали ему сердце. Радость, смешанная с тёмной, жгучей болью, бессловесные вопли, неконтролируемые рыдания. Иной человек мог бы подумать, что лагерь обуял какой-то ужас, он бы не понял того освобождения, которое слышал историк, не осознал значения звуков, на которые его собственная душа откликалась горячей болью, заставлявшей моргать и щуриться, глядя на размытые, смазанные звёзды над головой.
Рождённое спасением чувство освобождения было, тем не менее, мучительным, и Дукер хорошо понимал, почему, хорошо знал, что́ тянется к ним с севера — поток неизбежных истин. Где-то там, во тьме, стояла стена людской плоти, одетой в разбитые доспехи, которая до сих пор сопротивлялась Корболо Дому и тем самым оплачивала — до сих пор — это ужасное спасение. От этого знания некуда было бежать.
Рядом зашелестела трава, и Дукер почувствовал знакомое присутствие. Она присела рядом.
— Как дела у Колтейна? — спросил историк.
Бездна вздохнула.
— Связь разорвана, — ответила она.
Дукер окаменел. Через некоторое время с трудом вздохнул.
— Стало быть, погиб?
— Мы не знаем. Нихил продолжает пытаться, но боюсь, усталость делает кровную связь недостаточной. Мы не чувствовали предсмертного крика, а уж его-то мы бы наверняка ощутили, Дукер.
— Возможно, попал в плен.
— Возможно. Историк, если Корболо Дом придёт завтра, кхеран-дхобри дорого заплатят за эту сделку. Их может не хватить для… для…
— Бездна?
Она повесила голову.
— Прости, не могу заткнуть уши. По-моему, они заблуждаются. Даже если мы доберёмся до Балахна, выйдем на Арэнский тракт, до города останется ещё три лиги.
— Я разделяю твои сомнения. Но ведь это жест доброты, понимаешь? У нас, ни у кого из нас нет от них никакой защиты.
— Чувство освобождения пришло слишком рано, Дукер!
— Возможно, но с этим мы ничего не можем поделать.
Оба повернулись на звук голосов. От лагеря к ним спешили люди. Они шёпотом переругивались, но спор быстро затих, когда спутники подошли ближе.
Дукер медленно поднялся, Бездна сделала то же самое.
— Надеюсь, мы вас не прервали в самый неподходящий момент, — с ехидцей провозгласил Нэттпара.
— Я бы предложил Совету, — сказал историк, — ложиться спать. Завтра всех нас ждёт долгий и тяжёлый переход…
— Именно поэтому, — поспешно перебил Пуллик Алар, — мы и пришли.
— Те из нас, у кого ещё остались некоторые средства, — объяснил Нэттпара, — сумели приобрести у кхеранов свежих лошадей для своих экипажей.
— Мы хотим выступить немедленно, — добавил Пуллик. — Наш небольшой отряд, таким образом, поспешит в Арэн…
— Где мы будем настаивать, чтобы Первый Кулак отправил силы для охраны остальных, — закончил Нэттпара.
Дукер посмотрел на аристократов, затем на дюжину фигур у них за спинами.
— Где Тамлит? — спросил он.
— Увы, три дня назад он слёг по болезни, и его уже нет среди живых. Все мы глубоко скорбим об этой утрате.
Не сомневаюсь.
— В вашем предложении есть благородство, но я вынужден его отвергнуть.
— Но…
— Нэттпара, если вы выдвинетесь сейчас, начнётся паника, а этого никто из нас не может себе позволить. Нет, вы поедете со всеми и должны удовлетвориться тем, что первыми из всех беженцев въедете во врата Арэна во главе колонны.
— Это возмутительно!
— Прочь с глаз моих, Нэттпара, а иначе я закончу то, что начал на Ватарском броде.
— О, историк, не думай, что я об этом забыл!
— Вот и дополнительная причина, чтобы отказать. Возвращайтесь к своим фургонам и выспитесь — завтра будет тяжёлый марш.
— Вот уж точно! — прошипел Пуллик. — Корболо Дом ещё с нами не закончил! Теперь, когда Колтейн мёртв, а с ним вся его армия, мы должны доверить свои жизни кучке вонючих дикарей? А когда они нас бросят? Три лиги до Арэна! Ты нас всех отправишь на смерть!
— Да, — прорычал Дукер. — Все или никто. Разговор окончен. Уходите.
— Так ты теперь возомнил себя возрождённым виканским псом? — Он потянулся к рапире у пояса. — Я вызываю тебя на дуэль…
Меч историка вылетел из ножен и плашмя врезался в висок Пуллика Алара. Аристократ без чувств повалился на землю.
— Возрождённым Колтейном? — прошептал Дукер. — Нет. Просто солдатом.
Бездна заговорила, глядя на неподвижное тело:
— Вашему Совету придётся дорого заплатить, чтобы исцелить эту рану, Нэттпара.
— Наверное, стоило ударить посильнее и сберечь вам деньги, — пробормотал Дукер. — Прочь с глаз моих.
Члены Совета ушли и унесли своего бесчувственного предводителя.
— Бездна, прикажи виканцам следить за ними.
— Так точно.
Деревня Балахн оказалась убогим собранием глинобитных домишек, в которых обитало около сорока жителей, но все они бежали ещё несколько дней назад. Единственным строением, которому исполнилось меньше ста лет, была малазанская арка, за которой начинался Арэнский тракт — широкая, насыпная военная дорога, проведённая по приказу Дассема Ультора в самом начале завоевания Семи Городов.
По сторонам от тракта тянулись глубокие канавы, а за ними — высокие, плоские земляные отвалы, на которых росли — на всём отрезке в десять миль — два строгих ряда кедров, привезённых с равнины Гэлиин у Клатарского моря.
Старейшина кхеранов подошла к Дукеру и колдунам, которые стояли во главе толпы людей перед аркой.
— Плата получена, и все договорённости между нами исполнены.
— Прими нашу благодарность, старейшина, — сказал историк.
Она пожала плечами.
— Просто сделка, солдат. Не нужны слова благодарности.
— Верно. Не нужны, но всё равно сказаны.
— В таком случае — пожалуйста.
— Императрица услышит об этом, старейшина, в самых уважительных словах.
В этот миг она отвела глаза. Заколебалась, но всё же сказала:
— Солдат, большое войско приближается с севера — наши воины в заслоне увидели пыль. Войско идёт быстро.
— Понимаю.
— Возможно, кто-то из вас и успеет.
— Да уж, лучше успеть.
— Солдат?
— Да, старейшина?
— Ты уверен, что Арэн откроет для вас ворота?
Дукер горько рассмеялся.
— Об этом я буду думать, когда доберусь туда.
— В этом есть своя мудрость. — Она кивнула, затем собрала поводья. — Прощай, солдат.
— Прощай.
Кхеран-дхобри уехали, исчезли за пять минут, повозки сопровождал внушительный отряд. Дукер оглянулся на море беженцев, которое вынужденно разлилось даже за пределы маленькой деревушки.
Он приказал идти быстро, мучительно быстро — день и ночь напролёт, делая только самые краткие привалы, но смысл приказа явно был понят всеми: в безопасности они окажутся только внутри мощных стен Арэна.
Осталось три лиги — идти придётся до самого рассвета. И каждая лига тяжёлого марша замедляет отстающих. Но какой ещё у меня выбор?
— Нихил, скажи виканцам: вся колонна должна выйти на тракт до заката. Для этого все средства хороши — только не убивать и не калечить. Если беженцы забыли, что вас нужно бояться, напомните им.
— У нас всего тридцать всадников, — напомнила ему Бездна. — И все они молоды…
— Возмущённая молодёжь? Ну, вот им возможность выпустить пар.
Арэнский тракт поначалу даже способствовал их усилиям, поскольку первая его треть, известная среди местных жителей как «Скат», представляла собой мягкий спуск к равнине, на которой стоял город. На востоке параллельно дороге тянулась гряда конических холмов, которая сходила на нет лишь в тысяче шагов от северной стены Арэна. Эти холмы насыпала не природа: это были братские могилы, десятки захоронений, которые появились после того, как жителей города истребили во времена Келланведа т’лан имассы. Ближайший к Арэну курган был и самым большим, в нём покоились останки правящих родов, Святого Защитника и Фалах’дов.
Дукер оставил Нихила во главе авангарда и поехал к самому хвосту колонны, где Бездна и трое виканцев уже охрипли, пытаясь заставить самых слабых и медленных беженцев ускорить шаг. Задача была душераздирающей: позади оставались тела тех, кто умирал на ходу, не выдержав темпа. Не было ни времени их хоронить, ни сил нести с собой.
На северо-северо-востоке туча пыли всё время увеличивалась, приближалась.
— Они не пошли по дороге, — выдохнула Бездна, развернув коня, чтобы оглянуться на пыль. — Идут по равнине — медленнее, намного медленнее…
— Но по карте — так ближе, — ответил Дукер.
— Холмы там не отмечены?
— Да. Неимперские карты показывают равнину — курганы появились слишком недавно.
— Следовало бы ожидать, что у Корболо будет малазанская карта…
— Похоже, всё-таки нет — и это одно может нас спасти…
Но Дукер и сам слышал неискренность в своих словах. Враг был чересчур близко — меньше трети лиги, по прикидкам историка. Несмотря даже на курганы, кавалерия преодолела бы это расстояние меньше чем за час.
От головы колонны послышались виканские боевые кличи.
— Они увидели Арэн, — сказала Бездна. — Нихил мне показал, что видят его глаза…
— Ворота?
Она нахмурилась.
— Закрыты.
Дукер выругался. Подъехал на своей кобыле к отстающим.
— Город уже виден! — закричал он. — Немного осталось! Шевелись!
Эти слова историка вызвали неведомо откуда взявшийся прилив энергии. Он почувствовал, затем увидел, как волна прокатилась по массе людей, они немного ускорили шаг под влиянием надежды — и страха. Историк развернулся в седле.
Туча пыли уже нависала над коническими курганами. Ближе, но совсем не так близко, как следовало бы ожидать.
— Бездна! На стенах Арэна стоят солдаты?
— Да, яблоку негде упасть…
— Ворота?
— Нет.
— Как далеко от головы колонны?
— Тысяча шагов — люди уже побежали…
Да что же они там — свихнулись совсем, Худ забирай?
Дукер снова посмотрел на тучу пыли.
— Фэнеровы копыта! Бездна, бери виканцев — скачите к Арэну!
— А ты?
— Худ со мной! Скачи! Спасай своих детей!
Она помедлила, затем развернула коня.
— Вы! — рявкнула колдунья трём юным виканцам. — За мной!
Дукер смотрел, как они гонят уставших лошадей вдоль края дороги, мимо спотыкающихся, шатающихся беженцев.
Колонна растянулась по тракту, быстроногие вырвались далеко вперёд. Историка окружали старики, каждый шаг давался им с трудом и мукой. Многие просто останавливались и садились на обочине, чтобы дождаться неизбежного. Дукер орал на них, угрожал, но всё без толку. Он увидел ребёнка, едва ли восемнадцати месяцев от роду, девочка ковыляла с вытянутыми ручками, не плакала, погрузившись в жуткое молчание.
Дукер подъехал ближе, склонился в седле, поднял ребёнка на руки. Маленькие ручки вцепились в лохмотья, которыми стала его рубаха.
От армии преследователей его и хвост колонны отделяла теперь только одна, последняя гряда холмов.
Движение не замедлялось, и это было единственным свидетельством того, что врата Арэна наконец распахнулись, чтобы впустить беженцев. Либо так, либо они просто растекаются обезумевшей, отчаянной толпой вдоль стены — но нет, такое предательство было бы уже просто безумием…
И вот наконец он увидел в тысяче шагов впереди — Арэн. Обрамлённые мощными башнями северные ворота распахнулись на три четверти своей высоты — последняя, нижняя четверть превратилась в бурлящую, толкающуюся, вопящую толпу, где люди вылезали друг на друга от панического ужаса. Но напор был слишком велик, чтобы образовался затор. Словно гигантская пасть, Арэн проглатывал беженцев. По обеим сторонам колонны скакали виканцы, пытались утихомирить человеческую реку, и среди них Дукер увидел людей в форме Арэнского гарнизона.
А как же армия? Армия Первого Кулака?
Они стояли на стенах. Смотрели. Ряды и ряды лиц, люди теснились на всём протяжении северной стены. Роскошно одетые личности занимали платформы на привратных башнях, смотрели на изголодавшуюся, оборванную, вопящую толпу, которая штурмовала ворота города.
Внезапно среди последних беженцев, которые ещё были способны двигаться, возникли солдаты городского гарнизона. Дукер видел, как угрюмые стражники там и здесь подхватывали людей и трусцой несли их к воротам. Заметив солдата с капитанскими знаками отличия, историк подъехал к нему.
— Ты! Возьми этого ребёнка!
Капитан поднял руки, принял всё ещё молчащую, перепуганную малышку.
— Ты Дукер? — спросил он.
— Да.
— Ты должен немедленно доложить обстановку Первому Кулаку — вон там, на левой башне…
— Этому ублюдку придётся подождать, — прорычал Дукер. — Сперва я прослежу, чтобы внутрь вошли все растреклятые беженцы! А теперь беги, капитан, только скажи сперва, как тебя зовут, — может, мать или отец этого ребёнка ещё живы.
— Кенеб, сэр, и я об этой девочке позабочусь, даю слово. — Солдат замешкался, затем высвободил одну руку и схватил Дукера за запястье. — Сэр…
— Что?
— Простите нас.
— Ваша преданность отдана городу, который вы поклялись защищать, капитан…
— Я знаю, но солдаты на стенах — они стоят так близко, как им только разрешили. И они этим отнюдь не довольны.
— Тут они не одиноки. А теперь иди, капитан Кенеб.
Дукер был последним. Когда ворота наконец опустели, ни одного живого беженца за стенами не осталось, — если не считать тех, кого он видел вдалеке на дороге, они так и сидели на камнях, сдерживали последнее дыхание — слишком далеко, чтобы забрать, и было ясно, что арэнские солдаты получили чёткие приказы по поводу того, насколько они могут уходить от ворот.
В тридцати шагах от створок Дукер под взглядами стоявших в проёме стражников в последний раз повернул коня. Он смотрел на север, туча пыли уже поднималась над последним, самым большим курганом, а затем выше — на сияющее копьё Вихря. Мысленный взор унёс его дальше, на север и на восток, за реки, через равнины и степи, к городу на другом берегу моря. Но это мало что дало. Слишком много следовало осознать, слишком быстро, слишком стремительно случился конец этого невозможного, калечащего душу похода.
Цепь трупов длиной в сотни лиг. Нет, это выше моего понимания да и, наверное, любого из нас…
Он развернул коня, посмотрел на распахнутые ворота, на стражников под аркой. Они расступились, чтобы открыть проход. Дукер пришпорил кобылу.
Он не обратил внимания на солдат на стенах, даже когда из их глоток вырвался, словно высвободившийся зверь, торжествующий клич.
Тени бесшумными волнами текли по бесплодным холмам. Ещё некоторое время Апт не сводила блестящего глаза с горизонта, а затем опустила вытянутую голову, чтобы взглянуть на мальчика, который сидел у её передней лапы.
Он тоже рассматривал зловещий ландшафт владений Тени, его собственный единственный, фасетчатый глаз поблёскивал под выступающей лобной дугой. Спустя долгое время он поднял голову и встретил её взгляд.
— Мама, это наш дом? — спросил он.
На расстоянии дюжины шагов зазвучал голос:
— Мой коллега постоянно недооценивает естественных обитателей этих владений. Ага, вот и ребёнок.
Мальчик повернулся и увидел, что к ним подходит высокий, одетый в чёрное человек.
— Аптори, — продолжил незнакомец, — великодушное преобразование этого мальца — с какими бы благородными намерениями это ни делалось — оставит шрам в его душе. В последующие годы.
Апт прощёлкала и прошипела ответ.
— Однако добилась ты прямо противоположного, госпожа, — заметил человек. — Ибо теперь он не принадлежит ни к тому, ни к другому.
Демоница вновь заговорила.
Человек склонил голову набок, пристально посмотрел на неё, затем криво ухмыльнулся.
— Какая самонадеянность. — Его взгляд упал на мальчика. — Ну, хорошо. — Он присел на корточки. — Здравствуй.
Мальчик робко ответил на приветствие.
Бросив последний раздражённый взгляд на Апт, человек протянул ребёнку руку.
— Я… дядя Котильон…
— Не может так быть, — заявил мальчик.
— Вот как. И почему же?
— Глаза. Они у тебя другие. Махонькие и вдвоём пытаются смотреть как один. Они, наверное, слабые. Когда ты подходил, ты прошёл через каменную стену, а потом — деревья, будто знать не знаешь о призрачном мире и его праве быть здесь.
Глаза Котильона удивлённо распахнулись.
— Стена? Деревья? — Он взглянул на Апт. — Он лишился рассудка?
Демоница отвечала долго.
Котильон побледнел.
— Худов дух! — наконец пробормотал он и снова посмотрел на мальчика — ошеломлённо. — Как тебя зовут, парень?
— Панек.
— Имя, значит, у тебя есть. Скажи, что ещё — кроме имени — ты помнишь о своём… другом мире?
— Я помню, как меня наказывали. Мне сказали не отходить далеко от папы…
— А как он выглядел?
— Я не помню. Я вообще не помню лиц. Мы ждали, что они с нами сделают. А потом нас увели — детей. Солдат толкнул папу, потащил его в другую сторону. Я должен был оставаться с ним, а пошёл с другими детьми. Они меня наказали — всех детей наказали — за то, что мы не делали как нам велели.
Котильон прищурился.
— Не думаю, чтобы у твоего отца был выбор, Панек.
— Но враги тоже были отцами, понимаешь? И мамами, и бабушками — они все так на нас злились. Они забрали нашу одежду. Наши сандалии. Всё у нас забрали, так злились. А потом нас наказали.
— И как же они это сделали?
— Прибили к крестам.
Долгое время Котильон молчал. Когда он заговорил, голос его был до странности невыразительным.
— Значит, ты это помнишь.
— Да. И обещаю делать, что велят. Всегда. Всё, что скажет мама. Обещаю.
— Панек. Послушай дядю внимательно. Вас наказали не за то, что вы не слушались. Послушай — это тяжело, я знаю, но попробуй понять. Они сделали тебе больно потому, что могли, потому, что рядом не оказалось никого, кто сумел бы их остановить. Твой отец попытался бы — он наверняка и пытался. Но, как и ты, он был беспомощен. Мы здесь — твоя мама и дядя Котильон, — мы здесь для того, чтобы ты больше никогда не оказался беспомощным. Понимаешь?
Панек посмотрел на мать. Она тихо щёлкнула.
— Ладно, — сказал мальчик.
— Мы будем учить друг друга, парень.
Панек нахмурился.
— А чему я могу тебя научить?
Котильон поморщился.
— Научишь меня тому… что видишь здесь, в этом владении. Твой призрачный мир, то есть, конечно, Обитель Тени, старое место, которое осталось здесь…
— То, через что ты ходишь и не видишь.
— Да. Я-то всегда гадал, почему Псы никогда не бегают по прямой.
— Псы?
— Ты с ними познакомишься рано или поздно, Панек. Миленькие собачки — все до одного.
Панек улыбнулся, сверкнули острые клыки.
— Я люблю собак.
Котильон едва заметно вздрогнул, затем сказал:
— Уверен, тебя они тоже полюбят. — Он выпрямился и обратился к Апт: — Ты права, одна ты не справишься. Дай нам с Амманасом подумать об этом. — Он снова посмотрел на мальчика. — У твоей мамы сейчас другие дела. Долги, по которым нужно расплатиться. Пойдёшь с ней или останешься со мной?
— А куда ты пойдёшь, дядя?
— Другие дети расположились неподалёку. Поможешь мне их обустроить?
Панек заколебался, затем ответил:
— Я хочу с ними снова увидеться, но не прямо сейчас. Я пойду с мамой. Нужно присмотреть за человеком, который её попросил нас спасти — она так объяснила. Я хочу с ним познакомиться. Мама говорит, что ему всё время снится наша первая встреча.
— Неудивительно, — пробормотал Котильон. — Как и меня, его пугает беспомощность. Ладно, тогда до скорой встречи. — Он в последний раз переключил внимание, долго смотрел в единственный глаз Апт. — Я Взошёл, госпожа, чтобы бежать от кошмара чувств… — Он поморщился. — Представь себе моё удивление от того, что ныне я благодарю тебя за эти цепи.
Панек спросил:
— Дядя, а у тебя есть свои дети?
Тот поморщился, отвёл глаза.
— Дочь. В некотором роде. — Он вздохнул и криво усмехнулся. — Боюсь, мы с ней поссорились.
— Ты должен её простить.
— Ах ты наглец!
— Ты сам сказал: мы должны учить друг друга, дядя.
Котильон поражённо посмотрел на мальчика, затем покачал головой.
— Не мне тут нужно прощать или не прощать, к сожалению.
— Тогда мне надо с ней поговорить.
— Что ж, всё возможно…
Апт заговорила. Котильон нахмурился.
— А вот это, госпожа, было уже попросту грубо. — Он отвернулся и запахнулся в плащ.
Через полдюжины шагов он остановился и оглянулся.
— Передавай Каламу привет. — Миг спустя его окутали тени.
Панек продолжал смотреть вслед Котильону.
— Он что, взаправду думает, что его никто не видит? — спросил он у матери.
Смазанная цепь тихо забренчала, уходя в чёрную, масляную воду. «Затычка» бросила якорь в гавани Малаза, в сотне ярдов от причала. Пригоршня тусклых огоньков отмечала ближние к морю улицы нижнего квартала, где среди старых складов теснились таверны и жилые дома, выходившие к порту. На севере высился холм, где жили богачи и аристократы — крупные усадьбы вплотную примыкали к отвесному склону, вдоль которого петляла лестница, ведущая в Паяцев замок. В самой старой крепости огней почти не разглядеть, но Калам видел, как на ветру тяжело хлопает знамя — было слишком темно, чтобы различить цвета.
Тяжёлое предчувствие дрожью пробежало по телу от вида этого флага. Кто-то там есть… кто-то важный.
Позади возились моряки, ворчали, потому что поздний час не позволит им сразу же выбраться в город. Капитан порта лишь утром сядет в шлюпку, чтобы осмотреть корабль и проверить, что все моряки здоровы — не привезли с собой заразу или что-то подобное.
Полуночный колокол пробил свою атональную ноту всего несколько минут назад. Салк Элан всё рассчитал верно, чтоб ему провалиться.
По плану, он никак не должен был попасть в Малаз. Калам изначально собирался подождать Скрипача в Унте, где потом они смогли бы довести до ума детали. Быстрый Бен настаивал, что сапёр сможет пройти через Мёртвый Дом, но, по своему обыкновению, на прямые вопросы отвечал уклончиво. Калам рассматривал Дом как вариант для поспешного отступления, если что-то пойдёт не так, и даже в этом случае — как крайнюю меру. Азаты ему никогда не нравились, убийца не верил в силы, которые казались такими благотворящими. Дружественные ловушки всегда оказывались намного опаснее откровенно враждебных.
Позади воцарилась тишина, и убийца на миг подивился, как быстро сон сморил матросов, разлёгшихся на верхней палубе. «Затычка» стояла неподвижно, такелаж и корпус привычно поскрипывали. Калам опёрся о планширь на баке, не сводя глаз с города и тёмных силуэтов кораблей у пирса. Имперский причал располагался справа, там, где отвесный склон уходил в море. Никаких судов там не было.
Он подумывал взглянуть на тёмное крыло знамени над Замком, но не стал — слишком темно, — да и воображение всегда оживлялось от мыслей о худшем из неизвестного.
А потом до Калама начали долетать звуки с моря. Ещё один корабль осторожно идёт во тьме, ещё один поздний гость.
Убийца посмотрел на свои ладони, лежавшие на планшире. Казалось, они чужие: блестящая тёмно-коричневая кожа, бледные шрамы тут и там — не его руки, а жертвы чужой воли.
Калам стряхнул с себя это чувство.
До него донеслись запахи города. Обычная портовая вонь: нечистоты и гниль, солёные воды моря смешиваются со зловонной речушкой, которая впадает в бухту. Калам снова посмотрел на тёмную, кривозубую ухмылку припортовых зданий. В нескольких кварталах на углу между убогими домишками и рыбными лотками стоял Мёртвый Дом. Жители города его обходили и старались даже не упоминать о нём. По виду Дом казался просто заброшенным, двор зарос сорняками, грубо отёсанные чёрные камни заплели вьющиеся растения. Свет никогда не зажигался в провалах окон парных башенок.
Если кто и сможет пробиться, то Скрипач. Этот ублюдок всегда был словно заговорённый. Всю жизнь в сапёрах, а у сапёров своё, шестое чувство. Что бы он сказал, если бы стоял сейчас здесь, рядом со мной? «Не нравится мне это, Лам. Что-то тут не так. Шевели-ка руками…»
Калам нахмурился, снова посмотрел на руки, захотел оторвать их от планширя…
И не смог.
Он попытался отступить от борта, но мускулы отказались подчиняться. Под одеждой выступил пот, заблестел капельками на тыльной стороне ладоней.
Рядом зазвучал тихий голос:
— Такая ирония судьбы, друг мой. Видишь ли, тебя предал твой собственный разум. Могучий, грозный разум Калама Мехара. — Салк Элан облокотился о планширь рядом, разглядывая город. — Я так долго тобой восхищался. Ты ведь настоящая легенда: лучший убийца, какого только имели Когти — и потеряли. Ах, такая потеря для большинства мучительна. Если бы ты захотел, Калам, мог бы сейчас командовать всей организацией — да, конечно, Шик бы возражал, и я не буду спорить, в некоторых отношениях он тебя заметно превосходит. Он бы меня убил в первый же день, не важно, насколько был бы не уверен в том, какую степень опасности я представляю. — Салк Элан помолчал и добавил: — Но всё равно нож на нож — ты лучше его, друг мой. И опять ирония, Калам. Я прибыл в Семь Городов не для того, чтобы найти тебя — да мы и вовсе не знали о твоём присутствии. Пока я не встретился с одной дамой из Красных Клинков, если быть точным. Она за тобой следила от самого Эрлитана, ещё до того, как ты передал Книгу Ша’ик… Кстати, ты знал, что привёл Красных Клинков прямо к этой старой ведьме? Знал, что они смогли её убить? Эта дама была бы сейчас со мной, если бы не пренеприятнейшее происшествие в Арэне. Но я предпочитаю работать один. Салк Элан — признаюсь, я горжусь этим именем. Но здесь и сейчас тщеславие требует, чтобы ты узнал моё настоящее имя — Жемчуг. — Он помолчал, огляделся и вздохнул. — Ты меня напугал лишь однажды, когда намекнул, что Быстрый Бен прячется в твоём багаже. Я чуть не запаниковал тогда, пока не понял, что, если бы это было правдой, я был бы уже мёртвым — он бы меня вынюхал и скормил акулам. Тебе не следовало уходить из Когтей, Калам. Мы не слишком хорошо воспринимаем отказы. Императрица хочет тебя видеть, знаешь ли, даже поговорить с тобой. Прежде чем заживо освежевать, я полагаю. Увы, всё ведь не так просто, верно? И вот мы достигли финала… — Боковым зрением Калам увидел, что он обнажил кинжал. — Есть у Когтей нерушимые законы, как ты понимаешь. Один из них ты наверняка ещё не забыл… — Клинок вошёл в бок Каламу с глухой, далёкой болью. Жемчуг выдернул кинжал. — Нет, не смертельно, просто много крови. Чтобы тебя ослабить, если можно так сказать. Малаз сегодня удивительно тих, тебе не кажется? И закономерно — что-то носится в воздухе, все карманники, грабители и воры это почувствовали и решили залечь на дно. Три Пятерни ждут тебя, Калам… мы, Когти, сами разбираемся со своими членами. — Жемчуг подхватил убийцу под руки. — Ты очнёшься, когда коснёшься воды, друг мой. Не спорю, плыть будет нелегко, особенно если учесть твои доспехи. И от крови одна морока — эта бухта печально известна акулами. Но я в тебя верю, Калам. Знаю, что ты доберёшься до берега. По крайней мере, туда. А потом — что ж… — Убийца почувствовал, как его переваливают через борт. Он уставился на чёрную воду внизу. — Очень, очень жаль капитана и его команду. Но ты ведь понимаешь, у меня нет выбора. Прощай, Калам Мехар.
С тихим всплеском убийца упал в воду. Жемчуг смотрел вниз, пока волны не улеглись. Его уверенность в Каламе пошатнулась. Он ведь всё-таки в кольчуге. Затем Коготь пожал плечами, вытащил пару стилетов и развернулся к неподвижным фигурам на верхней палубе.
— У доброго человека работы всегда вдоволь, увы, — проговорил он и сделал шаг вперёд.
Фигура, которая выступила из тени перед ним, была огромной, угловатой и чёрной. На вытянутой голове мерцал единственный глаз, а на шее сидел всадник с лицом, которое можно было принять за насмешку над ликом его скакуна. Жемчуг отступил на шаг и улыбнулся.
— Ах, какая возможность отблагодарить тебя за помощь против семаков. Я не знал тогда, откуда ты явился, не знаю и теперь, как и зачем ты прибыл сюда, однако прошу принять мою благодарность…
— Калам, — прошептал всадник. — Он был здесь только что.
Жемчуг прищурился.
— Ах, теперь понимаю. Ты следил не за мной, верно? Нет, конечно, нет. Как глупо с моей стороны! Что ж, отвечая на твой вопрос, дитя, Калам отправился в город…
Закончить он не успел: демон рванулся вперёд. Жемчуг нырнул под взмах челюстей — только чтобы попасть под удар передней лапы. Коготь отлетел на двадцать футов и врезался в старую шлюпку. Боль — плечо выбило из сустава. Жемчуг перекатился, заставил себя сесть. Он смотрел, как демон подходит ближе.
— Похоже, я встретил себе равного, — прошептал Жемчуг. — Хорошо. — Он сунул руку за пазуху. — Попробуй вот это.
Крошечная бутылочка разбилась о палубу между ними. От осколков повалил дым, начал сгущаться.
— Кенрилл’ах, похоже, рвётся в бой, верно? — Жемчуг поднялся на ноги. — Что ж, думаю, я оставлю вас с ним наедине. Сам я до смерти хочу взглянуть на некую таверну в Малазе.
Он взмахнул рукой, открылся Путь, накрыл Когтя, а когда схлопнулся, Жемчуга уже нигде не было видно.
Апт смотрела, как обретает форму имперский демон — существо вдвое тяжелее её, могучее, звероподобное.
Ребёнок наклонился и похлопал Апт по плечу.
— Давай мы с ним быстро закончим, ладно?
Капитан очнулся под звуки взрывов и треск дерева. Он заморгал во тьме, а под ним бешено качалась «Затычка». На палубе послышались крики. Со стоном капитан заставил себя вскочить с постели, почувствовал ясность в уме, которой не знал долгие месяцы, свободу действий и мысли, которая недвусмысленно говорила ему, что влияние Жемчуга исчезло.
Он добрался до двери каюты — руки и ноги ослабели от долгой неподвижности — и вывалился в коридор.
Выбравшись на палубу, он обнаружил себя в толпе перепуганных матросов. Два жутких создания сошлись в бою прямо перед ними: больший из противников уже превратился в массу изорванной плоти, ибо не мог превзойти молниеносную скорость врага. Отчаянными взмахами огромной двулезвийной секиры он уже разбил палубу и планширь в щепки. Ещё раньше он перерубил мачту, и хотя та ещё стояла, запутавшись в такелаже, брус опасно наклонился, и под его весом накренился весь корабль.
— Капитан!
— Заставь ребят вытянуть шлюпки на корму, Палет, — оттуда их спустим.
— Есть! — Заместитель первого помощника стал выкрикивать команды, затем снова обернулся, чтобы улыбнуться капитану. — Рад, что ты снова с нами, Картер…
— Заткнись, Палет! Мы в Малазе, а я ведь утонул много лет назад, помнишь? — Он прищурился, глядя на борьбу демонов. — Этого «Затычка» не выдержит…
— Но сокровища…
— К Худу! Мы её потом поднять сможем — если только живыми останемся. Давай-ка теперь поможем парням со шлюпками — мы воду набираем и быстро идём на дно.
— Храни нас Беру! В море же полно акул!
В пятидесяти ярдах от них капитан быстроходного торговца стоял рядом со своим первым помощником и пытался разглядеть, что же происходит впереди.
— Табань вёсла, — сказал капитан.
— Есть.
— Корабль идёт на дно. Собери людей, спускай спасательные шлюпки…
По палубе позади застучали конские копыта. Оба развернулись. Первый помощник вышел вперёд.
— Эй! Ты что вытворяешь, клянусь Маэлем? Как ты вообще этого треклятого коня вытащила на палубу?
Женщина подтянула подпругу, затем взлетела в седло.
— Прости, — сказала. — Но я не могу ждать.
Матросы и морпехи бросились врассыпную, когда она пустила коня вскачь. Жеребец подлетел к планширю и прыгнул во тьму. В следующий миг послышался громкий всплеск.
Первый помощник с отвисшей челюстью посмотрел на капитана.
— Вызывай корабельного мага и выведи ему козу, — рявкнул капитан.
— Что?
— Если кто такой отчаянный или глупый, чтобы сотворить то, что она только что сотворила, мы должны помочь, чем только можем. Прикажи корабельному магу разогнать акул и всё остальное, что там её может поджидать. И живо!
