Жанетта Шенье, графиня Арморика, лишилась мужа, родителей, состояния, дома, сына и любовника, и все это выпало на ее долю, когда ей не исполнилось еще и двадцати лет.

Муж Жанетты был сражен английской стрелой и умер в муках, рыдая, как ребенок.

Ее родители изошли кровавым поносом, и даже их постельные принадлежности пришлось сжечь, прежде чем они сподобились погребения близ алтаря церкви Святого Ренана. Они оставили Жанетте, своей единственной дочери, небольшое состояние: немного золота, налаженную винную торговлю и большой, стоявший на берегу реки купеческий дом в Ла-Рош-Дерьене.

Бо́льшую часть состояния Жанетта потратила на снаряжение кораблей и воинов, сражавшихся против ненавистных англичан, убивших ее мужа. Но англичане победили, и деньги оказались потраченными напрасно. Жанетта попросила помощи у Карла Блуа, герцога Бретани и родственника ее покойного мужа, но в результате этой просьбы сына, трехлетнего Шарля, кстати получившего свое имя в честь герцога, попросту отобрали. Бедную женщину назвали шлюхой, потому что она была дочерью купца и, следовательно, недостойной принадлежать к кругу благородных особ, и, дабы показать полнейшее к ней презрение, герцог Карл ее изнасиловал. Сын Жанетты, нынешний граф Арморика, воспитывался одним из верных сторонников герцога, дабы в будущем его обширные земли остались вассальными по отношению к дому Блуа. Таким образом, молодая графиня, лишившаяся состояния после неудачной попытки сделать Шарля бесспорным правителем Бретани, обрела новый предмет ненависти, а заодно и нового любовника, лучника Томаса Хуктона. С ним она бежала на север, в расположение находившейся в Нормандии английской армии, где и привлекла к себе внимание Эдуарда Вудстока, принца Уэльского. Ради него Жанетта бросила Томаса, но потом, опасаясь, что англичане будут разгромлены французами в Пикардии, а победители не простят ей связи с врагом, бросила и принца, пустившись в бега. Она ошиблась – битву выиграли англичане, но о возвращении к любовнику не могло быть и речи. Короли и принцы не прощают измен. Так и вышло, что Жанетта Шенье Арморика вернулась в Ла-Рош-Дерьен, где узнала о том, что лишилась своего дома.

Когда графиня покидала его, она была по уши в долгах, и мсье Бела, стряпчий, забрал ее дом в уплату долгов. По возвращении Жанетта имела достаточно денег, чтобы расплатиться с кредиторами, ибо принц Уэльский был щедрым любовником, но Бела ни в какую не желал покидать приобретенный дом, и закон был на его стороне. Когда Ла-Рош-Дерьен оккупировали англичане, многие из них выказывали Жанетте сочувствие, но никто не пытался оспорить решение суда. А хоть бы и попытался, это все равно не имело бы никакого значения: все понимали, что надолго англичане в их городке не задержатся. Герцог Карл собирал новую армию, а Ла-Рош-Дерьен находился на отшибе, вдали от всех прочих английских крепостей в Бретани. Предполагалось, что скоро Блуа овладеет городом, наградит своего сторонника Бела и расправится с Жанеттой Шенье, которую он называл не иначе как шлюхой. Он не мог простить племяннику, что тот женился на девушке незнатного происхождения.

Поэтому, не имея возможности истребовать свой дом назад, Жанетта приобрела другой, гораздо меньше, близ южных ворот Ла-Рош-Дерьена. Потом она исповедалась в своих грехах священнику церкви Святого Ренана, который, сказав, что молодая графиня грешна сверх всякой меры человеческой, а возможно, и Господней, пообещал ей полное отпущение, если она согрешит еще и с ним. Священник уже задрал сутану и полез на нее, но, получив пинок, истошно заорал.

После этой истории Жанетта как ни в чем не бывало продолжала посещать мессы в церкви Святого Ренана, ибо это был храм ее детства и ее родители покоились под плитой с изображением Христа с золотым нимбом вокруг головы, а священник не решался отказать графине в священном таинстве, как не решался и встречаться с ней взглядом.

Жанетта лишилась своих слуг, когда бежала на север вместе с Томасом. И теперь она наняла четырнадцатилетнюю девочку в качестве стряпухи, а ее слабоумного брата – таскать воду да собирать валежник. Молодая графиня надеялась, что драгоценностей принца ей должно хватить на год, а тем временем что-нибудь да подвернется. Она была молода, по-настоящему красива и преисполнена гнева, ведь ее сын по-прежнему являлся заложником. Жанетту вдохновляла ненависть. Некоторые в городе боялись, не сошла ли она с ума. За последнее время Жанетта сильно похудела, но волосы ее оставались по-прежнему черными как вороново крыло, кожа гладкой, как тот редкостный шелк, который могли позволить себе лишь богатеи, а огромные яркие очи сияли как звезды. Мужчины приходили и наперебой умоляли ее о милостях, ответ всегда был один: что если она и выслушает чьи-то признания, то только того человека, который принесет ей, непременно в дарохранительнице, засушенное сердце законника Бела и сморщенный член Карла Блуа. При этом графиня еще и требовала, чтобы ей вернули сына, целым и невредимым.

Ее гнев отпугивал мужчин, и некоторые из них пустили слух, что она лунатичка, одержимая, а может быть, и ведьма. Священник церкви Святого Ренана рассказывал другим городским клирикам, что Жанетта пыталась совратить его, и призывал передать ее в руки святой инквизиции. Правда, англичане не допустили этого, ибо король Англии запретил деятельность инквизиторов в своих владениях.

– Люди и так ворчат да ноют, – заявил Дик Тотсгем, командир английского гарнизона в Ла-Рош-Дерьене, – не хватало нам тут еще проклятых братьев, без них мало неприятностей!

Тотсгем и его гарнизон знали, что Карл Блуа собирает армию, которая сначала атакует Ла-Рош-Дерьен, а затем двинется дальше и осадит другие английские крепости в Бретани. Неудивительно, что они прилагали все усилия к тому, чтобы сделать городские стены повыше и возвести новые валы снаружи старых. Работников с окрестных ферм согнали на принудительные работы. Их заставили возить на тачках глину и камни, вбивать в землю бревна для частоколов и рыть траншеи. Работники ненавидели англичан, заставлявших их работать бесплатно, но англичанам было наплевать на их ненависть. Англичане заботились о своей защите. Тотсгем упросил Лондон прислать ему подкрепление, и в День святого Феликса, в середине января, в Трегье, маленькой гавани в полутора часах плавания от Ла-Рош-Дерьена, высадился отряд валлийских лучников. Правда, кроме них, туда прибыли еще несколько рыцарей и ратников, желавших попытать удачи и явившихся в этот маленький городок в надежде пограбить и захватить пленников.

Некоторые из этих рыцарей, привлеченные ложными слухами о несметных богатствах, которые якобы сулит пребывание в Бретани, приплыли из самой Фландрии, а из Северной Англии явились шестеро ратников во главе со злобным, очень неприятного вида малым, не расстававшимся с кнутом. То было последнее подкрепление, прибывшее до того, как в реку вошла «Пятидесятница».

Гарнизон Ла-Рош-Дерьена был невелик, а вот армия герцога Карла, напротив, многочисленна и постоянно увеличивалась. Английские шпионы сообщали о генуэзских арбалетчиках, сотнями прибывавших в Рене, и о ратниках, едущих из Франции, чтобы встать под знамена Карла Блуа. Его армия росла, тогда как король Англии, похоже забывший о своих гарнизонах в Бретани, не слал им никакой подмоги. А это значило, что Ла-Рош-Дерьен, самый маленький и находившийся ближе всего к противнику из всех укрепленных городов Бретани, был обречен.

Когда «Пятидесятница» скользила между низкими каменистыми выступами, отмечавшими устье реки Жанди, Томас ощутил смутное беспокойство. Следует ли, размышлял он, считать возвращение в этот маленький городок неудачей? Или Господь послал его сюда, потому что именно здесь его будут искать враги Грааля? Томас имел в виду таинственного де Тайллебура и его слугу. А может быть, говорил себе лучник, все дело в том, что он просто нервничает перед встречей с Жанеттой. История их взаимоотношений была слишком запутанной, слишком много намешалось в ней ненависти и любви, однако юноша все равно хотел видеть Жанетту и беспокоился, захочет ли она с ним встретиться. Томас тщетно пытался представить себе выражение ее лица при встрече, когда «Пятидесятницу» внесло в устье реки, где кайры расправляли над обдаваемыми белой пеной скалами свои черные крылья. Тюлень поднял лоснящуюся голову, поглазел на Томаса и снова нырнул обратно. Речные берега приблизились, принеся запах суши. Вокруг виднелись валуны, пожухлая трава да низкорослые, корявые деревца, а на мелководье – рыболовные сети, замысловато сплетенные из ивовых прутьев. Маленькая девочка, лет шести, не больше, швырнула камень, чтобы сбить с утеса моллюсков.

– Весьма скудный ужин, – заметил Скит.

– Верно, Уилл.

– А, Том. – Скит улыбнулся, услышав знакомый голос. – Бьюсь об заклад, тебе еще не доводилось ужинать моллюсками!

– А вот и доводилось, – возразил Хуктон. – И завтракать тоже.

– Человеку, который говорит на латыни и французском? Есть моллюсков? – Скит ухмыльнулся. – Ты ведь умеешь писать, правда, Том?

– Не хуже священника, Уилл.

– Я думаю, что нам следует послать письмо его светлости, – сказал Скит, имея в виду графа Нортгемптонского, – и попросить, чтобы сюда прислали моих людей. Только ведь он не станет делать этого бесплатно, верно?

– Он должен тебе деньги, – напомнил Томас.

Скит задумчиво посмотрел на друга:

– Что, правда должен?

– Твои люди служили ему все последние месяцы. И граф Нортгемптонский должен заплатить за это.

Скит покачал головой:

– Граф никогда не скупился на хороших солдат. Кто служит под его началом, тот не знает, что такое задержка жалованья, да и кошелек его всегда полон. А если я захочу, чтобы они отправились сюда, мне придется убедить графа отпустить их, да еще и оплатить плавание.

Люди Скита были связаны договором со своим нанимателем, графом Нортгемптонским, который, проведя кампанию в Бретани, присоединился к королю в Нормандии и теперь осаждал вместе с ним Кале.

– Мне придется оплатить переезд для людей и лошадей, Томас, – продолжил Скит, – а это недешево. Особенно с учетом того, что пока я не поправился. После того ранения головы мне не так-то просто добывать деньги. Да и зачем графу отпускать их из-под Кале? Весной там начнется настоящая заваруха.

«Это точно, – подумал Томас, – к концу зимы близ Кале наверняка произойдет множество яростных схваток». Пока, насколько было известно, город еще не пал, но англичане окружили его, и французский король, по слухам, собирал большую армию, которая по весне наверняка предпримет попытку заставить англичан снять осаду.

– Придет весна, и здесь развернутся жаркие бои, – сказал Хуктон, кивнув на речной берег, который был теперь совсем близко.

Поля за берегами были коричневато-желтыми, но, по крайней мере, амбары, сараи и крестьянские дома все еще стояли. Эти земли кормили гарнизон Ла-Рош-Дерьена и потому оказались избавлены от грабежа, насилия и пожаров, полыхавших по всему герцогству.

– Без боев здесь не обойдется, – подтвердил Скит, – но в Кале будет намного жарче. Может быть, нам с тобой отправиться туда, а, Том? Слышишь, что я говорю, не махнуть ли нам с тобой туда?

Томас промолчал. Он боялся, что Скит никогда больше не сможет командовать отрядом ратников и лучников. Его старый друг был слишком подвержен забывчивости и неожиданным приступам меланхолии, причем приступы эти усугублялись как раз тогда, когда Скит казался прежним. Но только казался: прежний Уилл Скит был на войне решителен, стремителен и дальновиден, нынешний же часто путался, повторялся и оказывался в замешательстве. Как, например, сейчас. Увидев сторожевое судно с английским красным крестом на белом поле, направлявшееся вниз по течению, в направлении «Пятидесятницы», Скит нахмурился:

– Это враг?

– Корабль идет под нашим флагом, Уилл.

– Правда?

Человек, облаченный в кольчугу, встал на носу бота и окликнул «Пятидесятницу»:

– Эй, кто на борту?

– Сэр Уильям Скит! – крикнул Томас, назвав в ответ имя, пользующееся в Бретани широчайшей известностью.

Последовала пауза – видно, люди не сразу поверили услышанному.

– Сэр Уильям Скит? – выкрикнул кто-то. – Ты хочешь сказать, старина Уилл Скит?

– Король возвел его в рыцарское достоинство, – напомнил Томас.

– Я сам все время об этом забываю, – заметил Скит.

Гребцы с левого борта стали табанить, чтобы сторожевое суденышко развернулось рядом с «Пятидесятницей».

– Что вы везете? – крикнули со сторожевика.

– Идем порожняком, – откликнулся Томас.

– У вас были неприятности? – осведомился английский стражник, приметив рваный, обгорелый парус.

– Было дело. В Нормандии.

– Пора покончить с этими ублюдками раз и навсегда, – проворчал англичанин, а потом жестом указал вверх по реке – туда, где коптили небо дымом от древесного угля домишки Трегье. – Швартуйтесь рядом с «Эдуардом». Вам придется заплатить портовый сбор. Шесть шиллингов.

– Шесть шиллингов? – взорвался Виллеруа, когда ему сообщили размер платы. – Шесть чертовых шиллингов! Они что, думают, мы деньги со дна сетями достаем?

Так Томас Хуктон и Уилл Скит вернулись в Трегье. Собор в этом городе остался без колокольни, поскольку оттуда бретонцы, поддерживавшие Карла Блуа, обстреливали англичан из арбалетов. В отместку англичане снесли колокольню, а камни увезли в Лондон. Жителей в этом маленьком портовом городишке осталось немного, ибо он лишился еще и городских стен, так что люди герцога Карла нередко совершали набеги и грабили портовые склады. Легкие суда могли подниматься по реке до Ла-Рош-Дерьена, но «Пятидесятница» набрала в трюмы слишком много воды, а потому пришвартовалась здесь, рядом с рыбачьим баркасом. Дюжина человек в туниках с красными крестами поднялась на борт, чтобы взыскать портовый сбор, проверить, нет ли контрабанды, и в случае обнаружения таковой получить весомую взятку. На сей раз, однако, контрабанды не нашлось и взяток никто не предлагал.

Командир стражников, толстяк с язвой на лбу, подтвердил, что гарнизоном в Ла-Рош-Дерьене по-прежнему командует Ричард Тотсгем.

– Он заправляет там, а сэр Томас Дэгворт – в Бресте, – сказал он.

– Дэгворт! – обрадовался Скит. – Славный малый, да! Как и Дик Тотсгем, – добавил он, обращаясь к Томасу. После чего с недоумением посмотрел вслед покинувшему каюту д’Эвеку.

– Это мессир Гийом, – тихонько произнес Томас.

– Ну конечно, – сказал Скит.

Мессир Гийом поставил на палубу седельные мешки. Услышав звон монет, толстяк выжидающе уставился на него. Д’Эвек встретился со стражником взглядом и наполовину обнажил свой меч.

– Пожалуй, я пойду, – сказал толстяк.

– Пожалуй, иди, – промолвил мессир Гийом со смешком.

А вот Робби, едва опустив на палубу свой багаж, устремил взгляд за шкафут «Эдуарда» – туда, где четыре девушки разделывали селедку и кидали требуху за борт, причем чайки на лету подхватывали потроха. Девицы развешивали разделанную рыбу на длинных шестах, которые предстояло поместить в коптильню на конце причала.

– Неужто они здесь все такие милашки? – спросил шотландец.

– Есть и еще милее, – ответил Томас, удивившись, как его друг сумел разглядеть девичьи личики под капорами.

– Раз так, Бретань мне по вкусу, – заявил Робби.

Прежде чем уйти, им нужно было заплатить долги. Мессир Гийом рассчитался с Виллеруа, прибавив тому также денег и на покупку нового паруса.

– В Кане тебе лучше не показываться, – посоветовал он моряку.

– Мы поплывем вниз, к Гаскони, – сказал Виллеруа, – там всегда процветает торговля. А может быть, двинем аж в Португалию!

– Послушай, – смущенно обратился к нему Мордехай, – а не возьмешь ли ты меня с собой?

– Тебя? – Мессир Гийом повернулся к лекарю. – Но как же так? Ты ведь терпеть не можешь проклятые корабли.

– Мне нужно на юг, – устало сказал старик, – в Монпелье, первым делом в Монпелье. Чем дальше на юг, тем дружелюбнее люди. Я предпочел бы пострадать месяц на море и в холоде, чем повстречаться с людьми герцога Карла.

– Одно место на борту до Гаскони, для моего друга, – провозгласил мессир Гийом, протягивая Виллеруа монету.

Великан покосился на Иветту, та кивнула, и это решило дело.

– Добро пожаловать, целитель, – пробасил моряк.

Распрощавшись с Мордехаем, Томас, Робби, Уилл Скит, мессир Гийом и двое его ратников сошли на берег. Лодка, направлявшаяся вверх по течению, в Ла-Рош-Дерьен, отбывала позднее, а потому Томас, оставив двух ратников с багажом, повел остальных узенькой тропкой, что тянулась вдоль западного берега реки. Шли в кольчугах и с оружием, потому как местные жители англичан не жаловали, однако по пути им встретились лишь какие-то жалкие поденщики, разбрасывавшие вилами по полю привезенный на двух телегах навоз. Вооруженных людей они проводили настороженными взглядами, но не проронили ни слова.

– А уже завтра к этому времени о нашем прибытии будет знать Карл Блуа, – прокомментировал Томас.

– Эта новость так перепугает его, что он выскочит из своих сапог, – ухмыльнулся Скит.

Уже на мосту, ведущему к Ла-Рош-Дерьену, их застал дождь. Томас остановился под аркой башни на берегу, напротив города, и указал вверх по течению. На тот самый ветхий причал, по которому он и другие лучники Скита тайком проникли в Ла-Рош-Дерьен в ту ночь, когда город впервые был захвачен англичанами.

– Помнишь это место, Уилл? – спросил он.

– Конечно помню, – ответил Скит, хотя не слишком, впрочем, уверенно.

Томас больше ничего не сказал.

Они миновали каменный мост и подошли к дому рядом с таверной, который всегда был штаб-квартирой Ричарда Тотсгема, как раз в тот момент, когда он сам соскакивал с седла. Повернувшись, английский военачальник хмуро воззрился на новоприбывших, а когда узнал Уилла Скита, то вытаращился на старого друга так, будто узрел привидение.

А вот Скит, напротив, смотрел на него, словно не узнавая, и это обеспокоило Тотсгема.

– Уилл? – окликнул он. – Эй, Уилл, это ты?

Выражение изумленного восторга оживило лицо Скита.

– Дик Тотсгем! Надо же, какая встреча! Кто бы мог подумать?

Ричарду показалось странным, что Скит так удивился, увидев его в гарнизоне, которым он командовал, но потом Тотсгем заметил в глазах старого друга какую-то непонятную пустоту и нахмурился:

– Ты в порядке, Уилл?

– Меня здорово треснули по голове, – пояснил Скит, – так треснули, что лекарь, можно сказать, собрал мою башку заново по кусочкам. Теперь она вроде бы на месте, но работает пока не ахти как. Всё вокруг вроде как в тумане.

Друзья обменялись рукопожатием. Оба они родились в бедных семьях, службу начинали без гроша в кармане, кровью и мужеством заслужили доверие командиров, а уж потом награбленная добыча и выкупы за знатных пленников принесли им богатство, позволившее встать во главе собственных отрядов. С этими отрядами они сражались под знаменами королей или могущественных сеньоров, и новые грабежи приносили им новые богатства. Когда трубадуры воспевали какое-нибудь сражение, то всегда выставляли главными героями королей и превозносили подвиги герцогов, графов, баронов и рыцарей, однако победы английских войск были во многом заслугой именно таких людей, как Тотсгем и Скит.

Ричард добродушно похлопал друга по плечу:

– Скажи мне, что ты привел своих людей, Уилл.

– Один Господь ведает, где они сейчас, – отозвался Скит. – Я не видел их несколько месяцев.

– Они под стенами Кале, – вставил Томас.

– Боже мой! – Тотсгем перекрестился.

Этот коренастый седовласый человек с широким лицом удерживал гарнизон Ла-Рош-Дерьена одной лишь силой характера, но понимал, что этого мало, ибо людей у него было негусто.

– Под моим началом сто тридцать два человека, – сказал он Скиту, – и половина из них больна. Есть, правда, еще пятьдесят или шестьдесят наемников, которые, когда появится Карл Блуа, могут, конечно, и остаться. Но могут и уйти. Одно утешает: горожане будут на нашей стороне, во всяком случае большинство.

– Неужто? – прервал его изумленный Томас.

Когда англичане напали на город в прошлом году, его жители ожесточенно бились, защищая свои стены, а потерпев поражение, сильно пострадали от грабежей и насилия. И что же, несмотря на все это, они готовы поддержать гарнизон?

– Торговля идет исключительно бойко, – пояснил Тотсгем. – Горожане сроду еще так не богатели. Их корабли плавают в Гасконь, Португалию, во Фландрию и в Англию, и они делают на этом хорошие деньги. Наш уход им невыгоден, и горожане готовы поддержать нас даже с оружием в руках, но все же менялы да лавочники – это не обученные солдаты.

Все прочие английские войска, находившиеся в Бретани, были расквартированы так далеко на западе, что, появись Карл Блуа, в ожидании подмоги Тотсгему пришлось бы удерживать маленький городок никак не меньше двух, а то и трех недель. Английский командир сомневался, что даже при поддержке местных жителей сможет продержаться так долго, а потому направил королю в Кале письмо с просьбой прислать в Ла-Рош-Дерьен как можно больше людей.

«Мы далеки от наших опорных пунктов, помочь нам некому, а враги собираются со всех сторон», – написал писец под диктовку Тотсгема. Увидев старого друга, Тотсгем решил было, что люди Скита присланы в ответ на его просьбу, и не смог скрыть своего разочарования.

– Ты напишешь королю? – спросил Тотсгем Уилла.

– Том напишет за меня.

– И попроси, чтобы прислали твой отряд, – настаивал Ричард. – Мне нужно еще триста-четыреста лучников, но и твои пятьдесят или шестьдесят были бы неплохим подспорьем.

– Неужели Том Дэгворт не может тебе помочь? – спросил Скит.

– Он в таком же затруднительном положении, как и я. Земель приходится удерживать слишком много, воинов под рукой слишком мало, а о том, чтобы уступить Карлу Блуа хотя бы акр, король не хочет и слышать.

– Тогда почему же он сам не присылает подкрепления? – поинтересовался мессир Гийом.

– Потому что у него тоже нет лишних солдат, – пояснил Тотсгем, – что не мешает нам обращаться к нему с просьбой.

Ричард привел их в свой дом, где в большом очаге пылал огонь. Слуги принесли гостям кувшины с подогретым вином и блюда с хлебом и холодной свининой. В колыбели рядом с огнем лежал младенец, и Тотсгем, покраснев, признался, что это его ребенок.

– Недавно женился, – сказал он Скиту и велел служанке унести младенца, пока тот не начал плакать.

Хозяин вздрогнул, когда Скит снял шляпу и обнажил ужасающего вида шрам, но потом настоял на том, чтобы ему рассказали историю Уилла, а выслушав ее, сердечно поблагодарил мессира Гийома за помощь, оказанную французом его другу. Томас и Робби встретили более прохладный прием – Дуглас был шотландцем, а Хуктона Тотсгем помнил по прошлому году.

– От тебя было много беспокойства, – без обиняков заявил ему Ричард, – от тебя и графини Арморики.

– Она здесь? – спросил Томас.

– Она вернулась, да, – осторожно ответил Тотсгем.

– Мы можем остановиться у нее в доме, Уилл, – сказал Томас.

– Ничего не выйдет, – твердо возразил Тотсгем. – Графиня лишилась своего дома. Его продали за долги, и, хотя она до сих пор возмущается по этому поводу, все было сделано как положено, по чести и по закону. Дом достался стряпчему, который приобрел все ее долговые обязательства, и я не хочу, чтобы его беспокоили. Так что вы, ребята, можете найти себе пристанище в «Двух лисах».

– А вас я жду на ужин. – Это приглашение было обращено к Уиллу Скиту и мессиру Гийому; оно явно не распространялось на Томаса и Робби.

Томас не обиделся. Они с Дугласом действительно нашли себе комнату в таверне под названием «Две лисы», после чего шотландец решил попробовать, каков на вкус бретонский эль, а лучник тем временем отправился в церковь Святого Ренана. Церквушка эта была хоть и одной из самых маленьких в Ла-Рош-Дерьене, но одновременно и одной из самых богатых, потому что покойный отец Жанетты в свое время преподносил ей щедрые дары. Он выстроил колокольню и заплатил за прекрасную роспись на стенах, хотя к тому времени, когда Томас дошел до церкви Святого Ренана, было уже слишком темно, чтобы увидеть, как Спаситель ступает по водам Галилейского моря или как души грешников, кувыркаясь, низвергаются в геенну огненную. Единственный свет в церкви исходил от нескольких свечей, горевших над алтарем, где в серебряной дарохранительнице хранился язык святого Ренана, но Томас знал, что там, под алтарем, есть еще одно сокровище – нечто почти такое же ценное, как и эта реликвия. Именно с этим сокровищем он и хотел свериться, ибо то была книга – дар отца Жанетты. Удивительным было даже не то, что она пережила штурм и разграбление города (в конце концов, книги – не та добыча, за которой солдатня охотится в первую очередь), но то, что в маленькой церквушке захолустного бретонского городка вообще имелась хоть какая-то книга. Таким образом, старинная Библия и вправду могла считаться подлинным сокровищем церкви Святого Ренана. Большей части Нового Завета недоставало – очевидно, потому, что некоторые солдаты повырывали страницы для использования в отхожих местах, но Ветхий Завет сохранился полностью. Огибая одетых в черное молящихся старух, Томас протолкался к алтарю, нашел под ним книгу, сдул с нее пыль и паутину и положил Библию наверху, рядом со свечами. Одна из старух зашикала на него, но юноша не обратил на нее внимания.

Он листал жесткие, негнущиеся страницы, порой останавливаясь, чтобы полюбоваться витиевато выписанной цветной заглавной буквой. Библия имелась в дорчестерской церкви Святого Петра, была она и у его отца, а в Оксфорде Томас видел их добрую дюжину, но, вообще-то, они были редкостью. Да и неудивительно: он всегда дивился тому, сколько времени, труда и старания необходимо, чтобы переписать от корки до корки такую толстенную книгу.

Другие старухи принялись сетовать на то, что он оттеснил их от алтаря, и Томас, чтобы успокоить их, спустился на несколько ступеней и сел, скрестив ноги, с тяжелой книгой на коленях. Правда, теперь он оказался слишком далеко от света, так что разбирать строки было не так-то просто. Витиеватые, изысканно выписанные заглавные буквы наводили на мысль о руке умелого мастера-переписчика, но значительная часть книги переписывалась, видимо, его подручными с куда меньшим старанием. Затрудняло задачу еще и то, что Томас не знал, в каком месте этой огромной книги находится то, что ему нужно. Он начал с конца Ветхого Завета, но ничего не нашел и пролистал книгу обратно. Огромные страницы шелестели, когда он их переворачивал. Томас знал, что искать надо не в Псалтири, и этот раздел пролистал быстро, но потом снова стал аккуратно переворачивать страницу за страницей, всматриваясь в неразборчивые строки, пока наконец в глаза ему не бросилась фраза, содержавшая уже знакомые имена: «Neemias Athersatha filius Achelai».

Он прочел весь отрывок, не найдя искомого, перелистал книгу снова, уже сознавая, что близок к цели, и наконец увидел то, что искал.

«Ego enim eram pincerna regis».

Он уставился на эту фразу, потом прочел ее вслух:

– «Ego enim eram pincerna regis».

Мордехай думал, что книга отца Ральфа была обращенной к Богу мольбой об обретении истинного Грааля, но Томас считал иначе. Его отец не хотел быть хранителем чаши. Нет, его записки были своего рода исповедью и одновременно способом скрыть истину. Отец оставил сыну след, по которому тот мог пройти. Проследить путь от Ахалиина к тиршафу и понять, что правитель был также и хранителем чаши: «ego enim eram pincerna regis». Был? Значило ли это, что его отец утратил Грааль? Скорее всего, он понимал, что Томас прочтет эту книгу только после его смерти. В одном Хуктон больше не сомневался: эти слова подтверждали, что Грааль действительно существует, а его отец, вопреки своему желанию, был хранителем этой святыни.

«Я был хранителем чаши царя; да минует меня чаша сия; золотая чаша, напоившая допьяна…»

Чаша существовала, и Томас почувствовал, как по коже его пробежали мурашки. Юноша уставился на алтарные свечи, и взор его затуманили слезы. Элеонора была права. Грааль существует и ждет только, чтобы его нашли, дабы исправить сию грешную юдоль, привести Бога к человеку, человека к Богу и мир на землю. Он существует! Святой Грааль существует!

– Эту книгу подарил церкви мой отец, – произнес женский голос.

– Я знаю, – отозвался Томас, закрыл Библию и обернулся, чтобы посмотреть на Жанетту, хотя втайне и боялся этого.

Он боялся, что она окажется не такой красивой, какой осталась в его памяти, боялся, что при виде ее в нем всколыхнутся гнев и обида, но ничего этого не случилось. Юноша лишь почувствовал, как к глазам его подступают слезы.

– Merle, – тихонько произнес он. Это было ее прозвище, означавшее «Черная Пташка».

– Томас, – промолвила Жанетта без всякого выражения, а потом кивком указала на пожилую, одетую в черное и с черной вуалью на лице женщину, пояснив: – Мадам Верлон, которая у нас всегда начеку, сказала мне, что какой-то английский солдат вознамерился украсть Библию.

– А ты, значит, пришла, чтобы дать бой этому грабителю?

Свеча справа от него оплывала, и огонек бился, как сердце маленькой птички.

Жанетта пожала плечами:

– Здешний священник – трус и не стал бы связываться с английским лучником. Кому постоять за церковь, кроме меня?

– Мадам Верлон может быть спокойна, – сказал Томас, положив книгу обратно.

– Она также сообщила, – голос молодой графини слегка задрожал, – что у человека, который хочет похитить Библию, большой черный лук.

Сказав это, Жанетта дала понять, почему она не послала за помощью, а пришла сама. Девушка догадалась, что за лучник заявился в маленькую церковь.

– По крайней мере, тебе не пришлось идти далеко, – заметил Томас, жестом указав на боковую дверь, которая вела во двор дома Жанетты. Он сделал вид, будто не знает о том, что она лишилась родного дома.

Ее голова дернулась назад.

– Я там сейчас не живу, – коротко бросила Жанетта.

Дюжина женщин, с любопытством прислушивавшихся к разговору, расступилась, когда Томас двинулся в их сторону.

– Тогда, – молвил он, – может быть, мадам позволит мне проводить ее до дому?

Жанетта резко кивнула. Глаза ее в свете свечей казались яркими и очень большими, а лицо похудевшим. Впрочем, подумал Томас, возможно, все дело в церковном сумраке, отбрасывающем тени на ее щеки. Графиня была в капоре, подвязанном под подбородком, и в широком черном плаще, который мел каменные плиты, когда они двинулись к западной двери.

– Ты помнишь Бела? – спросила она.

– Имя вроде бы знакомое, – отозвался Томас. – Законник, что ли?

– Да, стряпчий, – буркнула Жанетта. – А точнее, так сутяжник, сквалыга, мошенник, прохиндей. Помнишь английское выражение, которому ты меня учил, – «оторви да брось»? Это как раз про него. Когда я вернулась домой, оказалось, что Бела купил этот дом, проданный будто бы в уплату моих долгов. Только представь, он сам скупил все долговые обязательства. Этот плут обещал позаботиться о моих делах. Он дождался, пока я уехала, и прибрал дом к рукам. Когда я вернулась, мне не дали возможности заплатить долги, так как они уже были погашены, а дом получил нового хозяина. Я хотела выкупить у Бела дом, предлагала хорошие деньги, но он только смеется.

Томас придержал для Жанетты дверь. На улице шел дождь.

– Тебе не нужен этот дом, – сказал он ей. – Стоит ли сожалеть о доме, если сюда вот-вот вернется Карл Блуа. К тому времени тебе необходимо уехать.

– Ты по-прежнему указываешь, что мне делать, Томас? – спросила графиня, но тут же, словно для того, чтобы смягчить суровость своих слов, взяла его за руку. А может быть, это он взял ее под локоть, потому что улица была крутой и скользкой. – Я собираюсь остаться здесь.

– Не убеги ты от него тогда, Карл выдал бы тебя замуж за одного из своих ратников. И если он найдет тебя здесь, то так и сделает. А то и сотворит что-нибудь похуже.

– Этот человек уже забрал моего ребенка. Он уже изнасиловал меня. Что еще может он сделать? Нет, – она с силой вцепилась в руку Томаса, – я останусь в своем маленьком домике у южных ворот, и когда Блуа въедет в город, всажу стрелу из арбалета ему в брюхо.

– Я удивляюсь, как ты еще не всадила стрелу в живот Бела.

– Ты думаешь, я хочу быть повешенной за убийство какого-то крючкотвора? – Жанетта издала короткий желчный смешок. – Ну уж нет, я согласна отдать свою жизнь только в обмен на жизнь Карла Блуа. Пусть не только Бретань, но и вся Франция узнает, что он был убит женщиной!

– Ты собираешься убить его, если он не вернет тебе ребенка?

– Ребенка он точно не вернет! – заявила графиня со вскипающей яростью. – Этот негодяй не удосужился даже ответить ни на одно письмо!

Томас был уверен, что герцогу по этому поводу писал принц Уэльский. А возможно, и сам король Эдуард, безрезультатно. Чего, впрочем, и следовало ожидать: Карл Блуа был врагом Англии.

– Это все из-за земель, Томас, – устало сказала Жанетта, – из-за земель и из-за денег.

Графиня имела в виду, что ее трехлетний сын, носивший титул графа Арморики, являлся законным наследником обширнейших владений в западной Бретани, которые в настоящее время были оккупированы англичанами. Все понимали, что если этот ребенок, став совершеннолетним, принесет ленную присягу герцогу Иоанну, которого хотел посадить на престол Бретани Эдуард Английский, позиции его соперника Карла Блуа будут сильно подорваны. Поэтому Блуа забрал ребенка и держал его при себе, надеясь со временем получить с него желанную клятву верности вассала.

– А где сейчас Шарль? – спросил Томас.

По иронии судьбы Жанетта, в попытке снискать благосклонность герцога, назвала сына в честь него.

– Он в башне Ронселет, – сказала Жанетта, – это к югу от Рена. Его отдали на воспитание тамошнему сеньору. – Она повернулась к Томасу. – Вот уже почти год, как я не видела своего мальчика.

– Башня Ронселет, – повторил Томас. – Это замок? Крепость?

– Я там не была. Башня и башня. Наверное, замок.

– Ты уверена, что мальчик там?

– Я ни в чем не уверена, – устало сказала Жанетта, – но я получила письмо, в котором говорилось, что Шарль находится там, и у меня нет причины в этом сомневаться.

– А кто написал это письмо?

– Я не знаю. Оно не было подписано.

Несколько шагов графиня прошла молча, тепло ее ладони грело пальцы Томаса.

– Это все Бела, – промолвила Жанетта после затянувшегося молчания. – Конечно, доказательств у меня нет, но это наверняка его происки. Мало ему того, что он завладел моим домом, а Карл Блуа забрал у меня ребенка, так он хочет и вовсе меня извести. Подкинул это письмо в надежде, что я сунусь в Ронселет и попаду в руки Карлу Блуа. Я уверена, что это дело рук Бела. Он ненавидит меня.

– За что?

– А ты как думаешь? – насмешливо спросила графиня. – У меня есть то, чего он хочет, то, чего хотят все мужчины. Но он этого не получит.

Они продолжили свой путь по темным улочкам. Из некоторых таверен доносилось пение, где-то женщина ругала своего мужа. Залаяла, но тут же умолкла собака. Дождь барабанил по соломенным кровлям, капал с навесов и делал скользкой утоптанную глину улицы. Впереди медленно разрасталось красное свечение, и наконец Томас увидел пламя от двух жаровен, греющее стражей у южных ворот. Ему вспомнилось, как он, Джейк и Сэм открыли эти ворота, чтобы впустить английскую армию.

– Я дал тебе слово, что верну Шарля, – напомнил он своей спутнице.

– Мы с тобой, – ответила Жанетта устало, – дали слишком много обещаний.

Вид у нее был очень утомленный.

– Мне пора начинать выполнять свои, – сказал Томас. – Но чтобы добраться до Ронселета, мне потребуются лошади.

– Я могу дать лошадей, – предложила Жанетта, остановившись у погруженного в темноту входа. – Я живу здесь, – продолжила она, а потом заглянула Томасу в лицо. Он был высоким, но и она была почти такого же роста. – Граф Ронселет – прославленный воин. Ты не должен погибнуть, чтобы только исполнить обещание, которого тебе не следовало давать.

– И все же я его дал, – заметил Томас.

Она кивнула:

– Это правда.

Последовало долгое молчание. Томас слышал, как по стене расхаживает часовой.

– Я… – начал он.

– Нет, – поспешно сказала Жанетта.

– Я не…

– В другой раз. Мне надо привыкнуть к тому, что ты здесь. Я устала от мужчин, Томас. Со времен Пикардии… – Она умолкла, и Томас решил, что слов больше не последует, но тут графиня пожала плечами. – Со времен Пикардии я живу как монахиня.

Он поцеловал ее в лоб.

– Я люблю тебя, – сказал Томас, ничуть не покривив душой, но все равно удивившись тому, что произнес это вслух.

Какое-то время она молчала. Отраженный свет от двух жаровен отсвечивал красным в ее глазах.

– А что случилось с той девушкой? – спросила Жанетта. – С той бедной крошкой, о которой ты так заботился?

– Плохо заботился, – ответил Томас. – Я не сумел защитить ее, и она умерла.

– Все мужчины – ублюдки, – заявила его спутница и потянула за веревку, поднимавшую дверной засов. Она немного помедлила, а потом сказала: – Но я рада, что ты здесь.

И, не оглядываясь, скрылась за дверью. Дверь затворилась, и засов опустился.

Сэр Джеффри Карр уже решил, что он дал маху, отправившись в Бретань. Шло время, а о Томасе из Хуктона так ничего и не было слышно, а когда лучник наконец объявился, он, казалось, меньше всего собирался искать какое-либо сокровище. Подобное бездействие казалось странным, и сомнения сэра Джеффри все усиливались. Но тут наконец Пугалу удалось выяснить, что за планы вынашивал Томас из Хуктона, и то, что он узнал, привело сэра Джеффри в дом мэтра Бела.

Ла-Рош-Дерьен поливал дождь. Старожилы говорили, что это была одна из самых сырых зим на их памяти. Канава за пределами укрепленной городской стены переполнилась и разлилась так, что напоминала крепостной ров, а многие пойменные луга реки Жанди походили на озера. Улицы города раскисли, сапоги вязли в липкой грязи, и женщины ходили на рынок в неуклюжих башмаках на толстой деревянной подошве, предательски скользивших на неровных улицах. Вдобавок и подолы их платьев были заляпаны грязью. С другой стороны, затянувшиеся дожди защищали от огня и существенно затрудняли какие бы то ни было осадные действия. Осадные машины, будь то катапульты, требюшеты или пушки, нуждались в твердой почве, а не в трясине, да и люди не могли идти в наступление по болоту. По слухам, Ричард Тотсгем без устали молил Бога о продлении и усилении дождей и возносил благодарность за каждое утро, которое выдавалось серым и туманным.

– Промозглая нынче зима, сэр Джеффри, – приветствовал Бела Пугало, украдкой присматриваясь к своему гостю.

Лицо его показалось законнику грубым и безобразным, а одежда, хотя из прекрасной материи и хорошего шитья, явно предназначалась для более плотного человека. Из чего следовало, что или англичанин недавно резко похудел, или, что казалось более вероятным, он позаимствовал это платье у мертвеца.

Висевший на его поясе свернутый в кольцо кнут производил странное впечатление, но Бела не претендовал на то, будто разбирается в воинском снаряжении.

– Надо же, как нынче дожди зарядили, – продолжил он, жестом приглашая Пугало сесть в кресло.

– Зима такая, словно черт обмочился, – проворчал сэр Джеффри, чтобы скрыть свою нервозность, – ничего, кроме дождя да холода.

Он нервничал, так как полной уверенности в том, что, как судачили в тавернах, этот тощий осторожный законник сочувствует Карлу Блуа, у него не было. Вдобавок Дикона и Попрошайку ему пришлось оставить внизу, во внутреннем дворе, а без них Пугало чувствовал себя не в своей тарелке. Особенно если учесть, что рядом с костлявым крючкотвором маячил здоровенный детина в толстом кожаном нагруднике и с длинным мечом на боку.

– Пьер охраняет меня, – пояснил Бела, приметив, как поглядывает на здоровяка сэр Джеффри. – Защищает от врагов, которые заводятся у каждого честного юриста. Пожалуйста, сэр Джеффри, прошу присесть.

Он снова указал жестом на кресло. В очаге теплился слабый огонь, дым втягивался в новый, недавно устроенный дымоход. Физиономия законника была голодной, как морда горностая, и бледной, словно брюхо ужа. Он носил длинный черный камзол, отороченный черным мехом, и черную шляпу, прикрывавшую уши, хотя сейчас он слегка сдвинул ее набок, чтобы слышать Пугало.

– Parlez-vous français? – спросил законник.

– Нет.

– Brezoneg a ouzit? – осведомился адвокат, но, увидев на физиономии Пугала тупое выражение, пожал плечами. – И по-бретонски тоже нет?

– Я ведь только что объяснил, что не говорю по-французски.

– Французский и бретонский – это разные языки, сэр Джеффри.

– Не один ли черт, если ни тот ни другой язык не английский! – воинственно заявил гость.

– Может, вы и правы. Увы, я сам не очень хорошо говорю по-английски, но постепенно учусь. В конце концов, это язык наших новых хозяев.

– Хозяев или врагов? – уточнил Пугало.

Бела пожал плечами:

– Я человек… как это лучше сказать по-вашему? Ага, деловой. А быть деловым человеком и не нажить врагов, надо полагать, невозможно. – Он снова пожал плечами, как будто говорил о пустяках, а потом откинулся в кресле. – Но надо думать, сэр Джеффри, вы тоже явились ко мне по делу. Наверное, с вопросом о передаче собственности или о заключении какого-нибудь соглашения? Итак, что за дело?

– Жанетта Шенье, графиня Арморика, – сказал сэр Джеффри напрямик.

Бела удивился и насторожился, но виду не подал. Он прекрасно знал, что Жанетта жаждет мести, и все время пребывал в бдительном ожидании ее козней, но сейчас напустил на себя безразличие.

– Я знаю эту леди, – признал законник.

– А она знает тебя. Знает и не любит тебя, мсье, – сказал сэр Джеффри, произнеся последнее слово с явной издевкой. – До того не любит, что очень хотела бы бросить твои яйца на сковородку и разжечь под ней огонь посильнее.

Бела повернулся к лежащим на столе бумагам с таким видом, словно посетитель утомил его.

– Я уже сказал, сэр Джеффри, что у честного юриста неизбежно заводятся враги. Но мне не о чем беспокоиться. Я нахожусь под защитой закона.

– Наплюй на закон, Бела, – решительно заявил сэр Джеффри. Его глаза, на редкость бледные, следили за юристом, который притворялся, что занят заточкой пера. – Допустим, что леди вернет себе сына, – продолжил Пугало. – Предположим также, что она отвезет своего сына Эдуарду Английскому и сделает так, что мальчик принесет вассальную присягу герцогу Иоанну. Закон не помешает им отрубить твои яйца, верно? Раз-два, чик-чик, откромсали, на сковородку и добавили дровишек в очаг, а?

– Подобный вариант развития событий, – сказал Бела с выражением явной скуки, – не может иметь для меня решительно никаких последствий.

– Слушай, а твой английский не так уж плох, а? – насмешливо произнес сэр Джеффри. – Я не претендую на то, будто знаю законы, мсье, но зато неплохо разбираюсь в людях. Если графиня вернет себе сына, она мигом отправится в Кале и встретится с королем.

– И?.. – спросил Бела, продолжая делать вид, будто ему все равно.

– Твой распрекрасный Карл Блуа доберется сюда не раньше чем через три, – сэр Джеффри поднял три пальца, – а то и через четыре месяца. А она может попасть в Кале за четыре недели, а через восемь недель уже вернется сюда с пергаментом, подписанным королем. У ее сына есть то, что нужно королю, и за это он даст графине то, чего она хочет. А она хочет заполучить твои яйца. И уж будь спокоен, красотка откусит их своими маленькими белыми зубками, а потом сдерет с тебя живьем шкуру, мсье, и никакой закон тебе не поможет. Против короля закон – это тьфу!

Бела, делавший вид, что читает пергамент, выпустил его из рук и уставился на Пугало. Тот пожал плечами.

– Сильно сомневаюсь, сэр Джеффри, что все, так красочно тобой описанное, вообще возможно. Ведь сын графини находится не здесь.

– Пока не здесь, мсье. Но предположим, – только предположим, – что некий отряд готовится совершить набег на Ронселет, чтобы заполучить маленького паршивца.

Бела молчал. Слухи о том, что такая вылазка готовится, до него доходили, но стряпчий сомневался в их истинности, ибо подобные истории рассказывались дюжину раз и ничем не кончались. Правда, что-то в тоне сэра Джеффри наводило на мысль, что в данном случае слух возник не на пустом месте.

– Значит, отряд? – невозмутимо отозвался Бела.

– Отряд солдат, – подтвердил Пугало, – которые собираются выступить к Ронселету, выждать момент, когда малыша выведут утречком помочиться, сцапать его и привезти сюда. После чего твои яйца попадут на сковородку.

Белла развернул свиток и снова сделал вид, будто читает его.

– Нет ничего удивительного, сэр Джеффри, – сказал он небрежно, – что мадам Шенье строит планы, мечтая вернуть своего сына. Этого и следовало ожидать. Но зачем ты беспокоишь меня по такому поводу? Мне-то до этого что за дело? Какая мне беда от такой затеи? – Он обмакнул в чернильницу только что заточенное перо. – И откуда ты узнал о готовящейся вылазке?

– Надо уметь задавать правильным людям правильные вопросы, – ответил Пугало.

По правде говоря, до него дошли слухи о том, что Томас планирует вылазку в Ростренен, однако некоторые его знакомые клялись, что этот город грабили так часто, что нынче там и воробей сдохнет с голоду.

Сэр Джеффри, естественно, гадал, что же затевает лучник. Он не сомневался, что Томас ищет сокровище, то самое, которое привело его в Дарем, но какого черта в таком случае он забыл в Ростренене? В поисках ответа Пугало свел в таверне знакомство с одним из помощников Ричарда Тотсгема, подпоил его элем и стал расспрашивать про готовящуюся вылазку.

– Выбрось ты из головы эту чушь! – заявил подвыпивший вояка.

– Чушь?

– У нашего командира и в мыслях нет соваться в Ростренен. В Ронселет, вот куда они нацелились. Оно, конечно, нам об этом не докладывали, да только раз графиня Арморика по уши влезла в это дело, значит их цель – Ронселет, не иначе. И хочешь мой совет, сэр Джеффри? Держись от всей этой затеи подальше. Не зря Ронселет прозвали осиным гнездом.

Пугало, почуяв, что напал на верный след, задал еще несколько вопросов и пришел к выводу, что тезаурус, за которым охотится Томас, – это вовсе не золотые монеты и не кожаные мешки, наполненные драгоценностями, но земля: бретонские владения графа Арморики. Если маленький сын Жанетты принесет клятву верности герцогу Иоанну, то для англичан это будет значить больше, чем крупная военная победа. Речь шла о сокровище особого рода, политическом сокровище, не столь осязаемом, как золото, но не менее ценном. Правда, Пугало представить себе не мог, какое отношение могло иметь это все к Дарему, но черт их разберет? Может быть, Томас ездил туда за какими-то бумагами, ведь у этих поганых законников без писульки и земля – не земля. Черт его знает, да это и не важно. Главное, Томас намеревался захватить мальчика, что должно было стать важным политическим приобретением для короля. Стоило подумать о том, какую пользу из этого может извлечь он, сэр Джеффри Карр.

Некоторое время Пугало даже носился со вздорной идеей отбить мальчонку и отвезти его в Кале самому, но вовремя одумался, сообразив, что куда надежнее и безопаснее будет просто предать Томаса. Он явился к Бела, будучи уверен, что законник заинтересован в этих сведениях, но чертов крючкотвор упорно изображал безразличие, делая вид, будто планируемый налет на Ронселет никак его не касается. В конце концов Пугало решил поднажать. Он встал, поправил свой промокший от дождя плащ и сказал:

– Вижу, мсье, тебе неинтересно. Ну и ладно. Ты свое дело знаешь лучше, чем я. Правда, мне известно, сколько людей собирается в Ронселет, кто их поведет и когда они отправляются.

Перо больше не двигалось; капельки чернил падали с его кончика, оставляя кляксы на пергаменте, но Бела не обращал внимания. Теперь он внимательно слушал хриплый голос Пугала.

– Само собой, мистера Тотсгема они во все подробности не посвятили. Черт его знает, одобрил бы он их или нет, но ему они наплели, будто бы собираются разорить несколько ферм возле Ростренена. Может быть, они так и сделают, подожгут какую-нибудь халупу, а может, и нет. Этого я не знаю, точно мне известно одно: что бы они ни говорили и что бы ни думал мистер Тотсгем, но они собрались в Ронселет.

– Откуда ты знаешь? – спокойно спросил Бела.

– Да уж знаю, – хрипло ответил сэр Джеффри.

Стряпчий отложил перо.

– Сядь, – велел он Пугалу, – и скажи мне, чего ты хочешь.

– У меня два желания, – промолвил сэр Джеффри, снова усевшись. – Во-первых, мсье, я приехал в этот чертов городишко, чтобы разжиться деньжатами, но оказалось, что добыча тут скудная. Чертовски скудная. Беда в том, что мои соотечественники грабили Бретань месяцами, и теперь на расстоянии дня пути отсюда трудно найти захудалую ферму, которая не была бы сожжена, не говоря уж о такой, где было бы чем поживиться. Ну а ехать дальше – это значит рисковать нарваться на вражеские патрули.

За стенами крепостей Бретань представляла собой поле беспрерывных стычек. Повсюду рыскали большие и малые отряды, и Пугало быстро сообразил, что в столь суровом краю состояния не заработать.

– Итак, деньги – это первое, чего ты хочешь, – язвительно промолвил Бела. – А второе?

– Убежище, – сказал сэр Джеффри.

– Убежище?

– Я хочу находиться под твоим кровом, когда Карл Блуа займет этот город.

– Не могу понять почему, – сухо отозвался Бела, – но в этом, конечно, тебе отказа не будет. А что касается денег… – он облизал губы, – то сперва надо посмотреть, насколько верны твои сведения.

– А если они верны?

Бела немного подумал.

– Семьдесят экю, – предложил он. – Ну в крайнем случае восемьдесят.

– Семьдесят экю? – Пугало умолк, переводя эту сумму в фунты, а потом сплюнул. – Всего десять фунтов! Нет! Мне нужно сто фунтов, и я хочу получить их в монете, отчеканенной в Англии.

Они сговорились на шестидесяти английских фунтах. Бела обещал заплатить их, когда получит доказательство, что сэр Джеффри сказал ему правду, то есть подтверждение тому, что Томас из Хуктона действительно поведет людей в Ронселет и что они отправятся туда в канун Дня святого Валентина, через две недели с небольшим.

– Почему так не скоро? – поинтересовался Бела.

– Ему нужно больше людей. Сейчас у Хуктона всего полдюжины солдат, и он пытается уговорить других отправиться вместе с ним. Уверяет, будто в Ронселете можно раздобыть золото.

– Если тебе нужны деньги, – язвительно спросил стряпчий, – то почему ты не едешь вместе с ним?

– Мне и здесь неплохо.

Бела откинулся назад в кресле и сложил домиком бледные длинные пальцы.

– И это все, чего ты хочешь? – спросил он англичанина. – Денег и убежища?

Пугало встал, пригнув голову под низкими балками комнаты:

– Ты дашь мне и то и другое.

– Может быть, – уклончиво сказал Бела.

– Я дам тебе то, чего хочешь ты, – повторил сэр Джеффри, – а ты дашь мне то, чего хочу я.

Он направился к двери, но остановился, потому что законник вдруг его окликнул.

– Ты сказал – Томас из Хуктона? – переспросил Бела с явным интересом.

– Томас из Хуктона, – подтвердил Пугало.

– Спасибо. – Хозяин взглянул вниз, на только что развернутый им свиток, где, видимо, нашел имя Томаса Хуктона, во всяком случае, он ткнул в какое-то место пальцем и улыбнулся. – Спасибо тебе, – сказал законник еще раз, после чего, к изумлению сэра Джеффри, достал из сундука рядом с письменным столом маленький кошелек и подтолкнул его к Пугалу. – За это известие, сэр Джеффри, я действительно тебе благодарен.

Выйдя во внутренний двор, Пугало проверил содержимое кошелька и установил, что разбогател на десять английских фунтов золотом. Десять полновесных фунтов за одно лишь упоминание имени Томаса? Да уж, этот малый и вправду заслуживает внимания. Нет, чутье не подвело его, и визит к чертову законнику оказался прибыльным. Крючкотвор уже раскошелился, а в будущем выложит еще больше золотишка.

Одно плохо: этот проклятый дождь шел не переставая.

Томас убедил Ричарда Тотсгема не посылать очередное послание королю, а от имени Скита обратиться к графу Нортгемптонскому, одному из вождей осаждавшей Кале армии. В письме он напомнил его светлости о своей последней победе и захвате Ла-Рош-Дерьена, подчеркнув, что если гарнизон не будет усилен, то это может оказаться напрасным. В письме, продиктованном в основном Ричардом Тотсгемом и скрепленном вместо подписи крестом, поставленным сэром Уильямом Скитом, утверждалось, и отнюдь не безосновательно, что Карл Блуа собирает в Рене новое, сильное войско.

«Ричард Тотсгем, – писал Томас, – который посылает твоему светлости смиренное приветствие, полагает, что армия герцога Карла уже насчитывает тысячу тяжеловооруженных конников, и это при вдвое большем числе арбалетчиков и прочих пехотинцев, тогда как в нашем гарнизоне едва наберется сотня здоровых солдат. Твой родич, сэр Томас Дэгворт, находящийся в недельном переходе отсюда, может собрать не более шести или семи сотен человек…»

Сэр Томас Дэгворт, английский командующий в Бретани, был женат на сестре графа Нортгемптонского, и Тотсгем надеялся, что чувство семейной гордости заставит графа помочь зятю избежать поражения. Стоило графу прислать лучников из отряда Скита, только одних лучников, без ратников, и это удвоило бы число стрелков на стенах Ла-Рош-Дерьена и позволило англичанам сопротивляться с надеждой на успех.

Письмо содержало мольбу прислать одних только пеших стрелков, без конницы, да и этих Тотсгем клялся вернуть в Кале, как только Карл Блуа будет отброшен. Уже продиктовав это, он сообразил, что простому обещанию никто не поверит, и велел написать, что клянется вернуть лучников «именем Пресвятой Девы и святого Георгия». Описание армии Карла Блуа в целом соответствовало действительности. Шпионы, получавшие деньги от англичан, исправно снабжали их сведениями, которые сам герцог всячески стремился довести до сведения врагов, ибо чем очевиднее становилось его численное превосходство, тем меньше надежд оставалось у гарнизона Ла-Рош-Дерьена. Карл Блуа уже собрал почти четыре тысячи человек, и его армия продолжала расти. Механики герцога соорудили девять больших осадных машин, которым предстояло громить камнями города и крепости, удерживаемые англичанами. Городку Ла-Рош-Дерьен предстояло первым испытать мощь этих машин на себе, и мало кто надеялся, что он продержится больше месяца.

– Ходят слухи, – кисло промолвил Тотсгем, кончив диктовать письмо, – будто ты затеваешь набег на Ронселет. Надо полагать, это враки?

– Куда-куда? – Томас сделал вид, будто не расслышал названия. – Не на Ронселет, сэр, а на Ростренен.

Тотсгем воззрился на Томаса с недоверием и холодно сказал:

– В Ростренене нет ничего заслуживающего внимания…

– Я слышал, что там полно провизии, – заметил Хуктон.

– …тогда как в Ронселете, – продолжил Тотсгем, как будто Томас ничего не говорил, – по слухам, содержится сын графини Арморики.

– Правда, сэр? – притворно удивился лучник.

– И если уж тебе так не терпится потрахаться, – продолжил командир как ни в чем не бывало, – могу порекомендовать тебе бордель за часовней Святого Бриака.

– Мы отправляемся в Ростренен, – настойчиво повторил Томас.

– Имей в виду, что никто из моих людей не поедет с тобой, – сказал Тотсгем, имея в виду тех, кто состоял у него на службе. На вольных наемников этот запрет не распространялся.

Мессир Гийом согласился поехать со своим молодым другом, хотя сильно сомневался в успехе предприятия. Он купил себе и обоим своим ратникам лошадей, однако считал, что они никуда не годятся.

– Если придется удирать из Ронселета, – сказал д’Эвек, – нам придется туго. Нас непременно догонят, так что собери побольше народу, чтобы можно было надеяться отбиться.

Томасу не терпелось поскорее выехать, но горстка людей на плохих лошадях могли стать легкой добычей. Для уверенности в успехе следовало собрать отряд посильнее.

– С чего тебе вообще приспичило устраивать эту вылазку? Неужели все ради того, чтобы залезть вдовушке под юбку? – недоумевал мессир Гийом.

– Я дал слово и должен его сдержать, – ответил Томас, и это соответствовало действительности, хотя в словах мессира Гийома правды было не меньше. – Кроме того, мне нужно дать нашим врагам знать, что я здесь.

– Ты имеешь в виду де Тайллебура? – уточнил д’Эвек. – Он уже знает.

– Ты так думаешь?

– Брат Гермейн наверняка все ему рассказал, и потому я считаю, что твой доминиканец уже в Рене. Он явится за тобой в свое время.

– Если я совершу набег на Ронселет, – возразил Томас, – они прослышат обо мне. И уж тогда-то явятся точно.

К Сретению он твердо знал, что может рассчитывать на Робби, на мессира Гийома с его двумя ратниками и еще на семерых человек, которые хотели разжиться в Ронселете добычей или покрасоваться перед Жанеттой. Робби не терпелось выступить немедленно, но Уилл Скит, как и мессир Гийом, советовал Томасу собрать отряд побольше.

– Это тебе не Северная Англия, Том, – наставлял Скит, – в случае неудачи ты не сможешь бежать к границе. Тебя поймают. Нечего и думать соваться туда без дюжины надежных парней, способных укрываться щитами и проламывать головы. Пожалуй, мне стоит отправиться с тобой.

– Нет, – торопливо возразил Томас.

У Скита бывали моменты просветления, но, увы, бо́льшую часть времени заслуженный командир пребывал в состоянии, никак не подходившем для рискованного рейда. Он порекомендовал Томасу нескольких человек, которые могли бы оказаться полезными, но те в большинстве своем отказались. Одни считали, что башня Ронселет слишком далеко, другие опасались тамошнего могущественного сеньора. Многие не хотели ссориться с Тотсгемом, который, не желая уменьшения своего и без того маленького гарнизона, издал приказ, запрещающий вылазки на расстояние больше одного дня езды верхом. Его осторожность значила, что особо рассчитывать на грабеж не приходится, и отправиться с Томасом вызвались только самые бедные наемники, отчаянно нуждавшиеся в любой добыче.

– Двенадцати человек вполне достаточно, – настаивал Робби. – Боже правый, можно подумать, будто я не совершал вылазок в вашу Англию. Да сколько угодно! Как-то раз мы с братом угнали стадо у лорда Перси, так с нами было всего трое человек. Перси отправил в погоню за нами полграфства, да все без толку. Быстро туда, еще быстрее обратно. Двенадцать человек справятся.

Горячность Дугласа подкупала, но Томас все равно беспокоился, тем паче что никто из его отряда не мог похвастаться хорошими лошадьми. А без них быстро нагрянуть и быстро смыться никак не получится.

– Мне нужно больше людей, – говорил он шотландцу.

– Если ты будешь и дальше тянуть волынку, враг прослышит о твоих сборах и будет нас ждать.

– Откуда ему знать, когда мы отправимся и куда? – парировал Томас, распространивший относительно места назначения и цели готовящегося похода множество самых противоречивых слухов. Он надеялся, что это поможет сбить всех с толку. – Но мы отправимся уже скоро, – пообещал он другу.

– Боже правый, да кого мы еще можем подбить на это дело? – ворчал Робби. – Нас уже достаточно, давайте отправляться!

Но как раз в тот день в Трегье прибыл корабль, доставивший троих фламандских ратников. Вечером Томас повстречался с ними в таверне на берегу реки, где все трое сетовали на то, сколько времени было потеряно ими понапрасну на английских осадных позициях под Кале. Боевые действия там велись вяло, а следовательно, и с добычей, и с богатыми пленниками дело обстояло плохо. Именно поэтому они решили попытать счастья в Бретани и явились в Ла-Рош-Дерьен. Томас поговорил с их предводителем, худощавым человеком с постоянно кривившимся ртом, на правой руке у которого недоставало трех пальцев. Выслушав Хуктона, наемник буркнул, что все понял и обдумает это предложение. На следующее утро все трое фламандцев пришли в таверну и сказали, что готовы ехать.

– Мы прибыли сюда воевать, а не сидеть сложа руки, – заявил их командир, которого завали Людвиг. – Поэтому едем с вами.

– Так поехали же скорее! – нетерпеливо призывал Робби.

Томас был бы не прочь набрать отряд еще побольше, но понимал, что нельзя откладывать поход до бесконечности.

– Мы едем, – сказал он Робби, после чего отправился к Уиллу Скиту и взял с него обещание приглядывать за Жанеттой.

Скит нравился графине, она доверяла ему, а Томас, в свою очередь, решил, что при таком попечителе вполне может оставить у нее книгу своего отца.

– Мы вернемся через шесть или семь дней, – пообещал он.

– Господь да пребудет с вами, – сказала Жанетта и на миг прильнула к Томасу. – Господь да пребудет с вами, – повторила она, – привезите мне моего сына.

На рассвете следующего дня, в тумане, придававшем перламутровый отблеск их длинным кольчугам, пятнадцать всадников пустились в дорогу.

Людвиг – он настаивал, чтобы его называли «сэр Людвиг», хотя, слыша это, оба его спутника посмеивались, – отказывался говорить по-французски, заявляя, что от этого языка кисло во рту.

– И язык у них кислый, и сами французы тоже! – заявил он. – Кислый народ, ja? Подходящее слово?

– Слово хорошее, – согласился Томас.

Ян и Питер, спутники сэра Людвига, говорили только на гортанном фламандском, сдобренном горсткой английских ругательств, которым они, должно быть, выучились близ Кале.

– А что, кстати, происходит в Кале? – спросил Томас сэра Людвига, когда они ехали на юг.

– Ничего. Город… как это говорят? – Сэр Людвиг произвел круговое движение рукой.

– Окружен?

– Ja, город, шёрт побери, окружен. Англичанами, ja? И этим… – Фламандец умолк, видно подбирая слова, а потом указал на полоску полузатопленной земли, которая простиралась к востоку от дороги. – Этим.

– Болотами?

– Ja! Проклятыми болотами. А эти шёртовы французы, они… – Он снова не мог найти слова, а поэтому ткнул рукой в стальной перчатке в низкое небо.

– На возвышенности? – предположил Томас.

– Ja! Не то чтобы шертовски высоко, но выше нас. И они… они… – Он прикрыл рукой глаза, как бы затеняя их.

– Таращатся?

– Ja? Французы и англичане, они сидят сиднем и таращатся одни на других. Так ни шерта и не происходит. Мы и они сидим и мокнем. Сыро, как в нужнике, ja?

В то же утро они промокли и здесь, ибо с океана налетел дождь. Окрестности затянула серая пелена. Ливень хлестал по заброшенным полям и выпасам с редкими, постоянно клонившимися к востоку деревьями. Когда Томас впервые попал в Бретань, то был благодатный край процветающих ферм, садов, мельниц и пастбищ, но война опустошила и оголила страну. Фруктовые деревья дичали без ухода, поля душили сорняки, на пастбищах не осталось скота. Если кто-то из местных и пытался взяться за крестьянский труд, то быстро бросал эту затею, ибо всех постоянно гоняли в Ла-Рош-Дерьен на фортификационные работы, а урожаи чаще доставались английским фуражирам. Если кто-то из бретонцев и заметил пятнадцать всадников, то наверняка постарался спрятаться, и Томасу со спутниками могло показаться, что они едут по безлюдной пустыне.

Запасная лошадь у них имелась всего одна. Конечно, стоило бы взять больше, поскольку на хороших конях ехали только фламандцы. Вообще-то, лошади плохо переносят морские путешествия, и им требуется время на восстановление сил, но сэр Людвиг дал понять, что их плавание было необычайно быстрым.

– Проклятые ветры, ja? – Он помахал рукой и произвел свистящий шум, описывая силу ветров, которые перенесли коней в таком прекрасном состоянии. – Быстро, шертовски быстро!

У фламандцев имелись не только отменные лошади, но и отменное снаряжение. Ян и Питер щеголяли в прекрасных кольчугах-безрукавках, а сэр Людвиг поверх кольчужного хаубергеона на кожаной подкладке носил стальной нагрудник и набедренники с вертикальными полосами. На щитах всех троих отсутствовали какие-либо эмблемы, и лишь попону лошади сэра Людвига украшало изображение ножа с окровавленным клинком.

Он попытался истолковать этот геральдический символ, но для этого фламандец слишком скудно знал английский, и у Томаса осталось впечатление, что речь шла об эмблеме какой-то торговой или ремесленной гильдии из Брюгге.

– Никак мясники, – сказал он Робби. – Верно я понял, что речь о цехе мясников?

– Хреновы мясники сроду не воюют, разве что со свиньями, – отозвался Робби.

Шотландец пребывал в прекрасном настроении. Любовь к вылазкам и набегам была у него в крови, а в тавернах Ла-Рош-Дерьена он наслушался историй о том, что за дивная добыча дожидается смельчаков, рискнувших нарушить приказ Ричарда Тотсгема и отъехать от города дальше, чем тот разрешил.

– На севере Англии вся трудность в том, – поделился Дуглас с Томасом, – что все мало-мальски стоящее барахло упрятано за чертовски высокими, крепкими стенами. Мы прихватываем немного скота там и сям, а год назад я увел у лорда Перси прекрасного коня, но ни золотом, ни серебром там не поживиться. Нет ничего такого, что можно действительно назвать стоящей добычей. Сосуды для мессы все сплошь из дерева, олова или глины, а церковные кружки для сбора пожертвований на нужды бедняков еще беднее, чем сами чертовы бедняки. Ну а коли заедешь слишком далеко на юг, эти ублюдки будут поджидать тебя у дороги, когда станешь возвращаться домой. Терпеть не могу чертовых английских лучников.

– Я и есть чертов английский лучник, – напомнил Хуктон.

– Ты – другое дело, – сказал Робби, и не покривил душой, ибо Томас ставил его в тупик.

В подавляющем своем большинстве лучники были сельскими парнями, сыновьями йоменов, кузнецов или бейлифов, лишь немногие происходили из семей ремесленников или торговцев, и, уж конечно, среди них не водилось выходцев из благородного сословия. А вот Томас умел читать и писать, знал французский и латынь и чувствовал себя уверенно в обществе лордов. Другие лучники уважали Хуктона и считались с его мнением. Сам Робби, хотя и мог показаться со стороны неотесанным шотландцем, был сыном дворянина и племянником рыцаря из Лиддесдейла, поэтому лучники, по его мнению, являлись низшими существами, которых в разумно устроенной Господом вселенной дозволялось убивать и топтать конем. Но Томас ему нравился.

– Ты, черт возьми, совсем другое дело, – повторил он. – И имей в виду: когда родные меня выкупят и я благополучно отбуду домой, то обязательно вернусь и убью тебя.

Томас рассмеялся, не слишком весело. Он нервничал и приписывал свой мандраж тому, что выступал в непривычной для него роли предводителя. Это была его идея, и именно его обещания и посулы привлекли большинство участников вылазки. Хуктон заявил, что поскольку Ронселет находится слишком далеко от английских крепостей, его окрестности не разорены грабежом. «Заберем ребенка, – пообещал он своим людям, – и грабьте сколько душе угодно, или, по крайней мере, пока враг не очухается и не организует погоню». Именно это обещание убедило воинов последовать за ним, и бремя ответственности за вылазку лежало на Томасе.

Еще Хуктона огорчало, что он нервничает, ибо это задевало его самолюбие. Ведь Томас мечтал стать командиром собственного отряда, каким был до ранения Уилл Скит, но разве получится толковый командир из человека, так переживающего из-за пустяковой вылазки? И все равно он беспокоился. Боялся, что не все предусмотрел, что по его вине все может пойти не так. По правде сказать, состав его отряда давал все основания для опасений, ибо, если не считать его друзей и присоединившихся в последний момент фламандцев, то были самые бедные и хуже всех снаряженные наемники из числа явившихся в Ла-Рош-Дерьен в поисках богатства. Один из них, задиристый ратник из западной Бретани, в первый же день напился как свинья, и Томас обнаружил, что его кожаные баклаги наполнены не водой, а крепким яблочным вином. Хуктон продырявил оба бурдюка, после чего разъяренный бретонец бросился на него с мечом. Однако он был слишком пьян, в глазах у него двоилось, так что пары ударов – коленом в пах и кулаком по голове – вполне хватило, чтобы успокоить смутьяна. Томас забрал его лошадь, но самого задиру оставил стонать в грязи, а это значило, что теперь их стало четырнадцать.

– Это только на пользу делу, – добродушно заметил мессир Гийом.

Томас промолчал, приняв эти слова за насмешку. Ну что ж, и поделом ему.

– Эй, я не шучу! Ты лихо окоротил этого малого, а стало быть, сможешь призвать к порядку и всякого другого. Ты знаешь, почему из некоторых неплохих, храбрых людей получаются отвратительные командиры?

– Почему?

– Они хотят, чтобы их любили.

– А разве это плохо? – удивился Томас.

– Солдаты хотят восхищаться своими командирами, они хотят, чтобы командиры внушали страх, а главное, чтобы они вели своих подчиненных к успеху. Какое, черт возьми, отношение может иметь ко всему этому стремление понравиться? Оно, конечно, ежели командир хороший человек, его будут любить, а если нет, то не будут. Но запомни: если ты хороший человек, но плохой командир, тогда лучше тебе быть мертвым. Ясно? Я полон мудрости, – рассмеялся мессир Гийом. Ему могла изменить удача, его могли лишить владений и состояния, но он ехал сражаться, и это веселило его сердце. – Чем хорош этот дождь, – продолжил д’Эвек, – так это тем, что Блуа не будет ждать нападения. В такую погоду никто не кажет носу из дому.

– Но уж о том, что мы выехали из Ла-Рош-Дерьена, они знают, – сказал Томас. Он был уверен, что у Карла Блуа в городе столько же шпионов, сколько их у англичан в Рене.

– Нас пока еще не ждут, – возразил мессир Гийом. – Мы едем быстро и опередили любое донесение. Да и вообще, пусть наш отъезд из Ла-Рош-Дерьена видели любые соглядатаи, откуда им знать, куда мы направляемся?

В надежде сбить с толку возможных наблюдателей они весь день ехали на юг и лишь ближе к вечеру свернули на восток и поднялись на пустынное плоскогорье. Орешник стоял в цвету, а с голых ветвей вязов доносились крики грачей: верный признак весны. Они устроили привал на заброшенной ферме, укрытой низкими каменными стенами, хранившими следы пожаров, и тут, прежде чем угасли последние проблески заката, произошло то, что можно было счесть добрым предзнаменованием. Робби, от нечего делать обшаривавший развалины, обнаружил рядом с обвалившейся стеной кожаный мешок, в котором оказались маленькое серебряное блюдо и три пригоршни монет. Тот, кто, покидая дом, зарыл деньги, должно быть, счел монеты слишком тяжелыми, чтобы брать с собой, или же побоялся, что их у него отнимут.

– Мы будем, как это говорится? – Сэр Людвиг сделал режущее движение рукой, как будто резал пирог.

– Делиться?

– Ja, мы поделимся?

– Нет, – сказал Томас. – Уговора на этот счет не было. – Он предпочел бы поделиться, ибо так относился к добыче Уилл Скит, но другие считали, что каждый имеет право оставить находку себе.

Сэр Людвиг возмутился:

– У нас всегда делается так, ja? Мы делимся.

– А у нас не так. Мы не делимся, – резко возразил мессир Гийом, – таков уговор.

Услышав французскую речь, сэр Людвиг поморщился, будто его ударили, но он понял все достаточно хорошо и, развернувшись, пошел в сторону.

– Скажи своему другу-шотландцу, чтобы был осторожнее, – сказал мессир Гийом Томасу.

– Людвиг не такой уж плохой, – заметил Томас, – ты его не любишь, потому что он фламандец.

– Я терпеть не могу фламандцев, – с готовностью подтвердил д’Эвек, – они тупые, глупые, со свинячьими мозгами. Вроде англичан.

К счастью, мелкий спор с фламандцами продолжения не получил. На следующее утро сэр Людвиг и его спутники были веселы и добродушны, а поскольку их кони были гораздо свежее и здоровее, чем все остальные, они, изъясняясь на ломаном английском и с помощью достаточно понятных жестов, вызвались поехать вперед в качестве разведчиков. Весь день их черно-белые сюрко маячили впереди, то исчезая в отдалении, то снова появляясь на виду. Они махали руками, давая основному отряду понять, что путь свободен и можно ехать дальше.

По мере продвижения вглубь вражеской территории риск все возрастал, так что бдительность фламандцев пришлась очень кстати. Всадники придерживались тропы, петлявшей по обе стороны от главной дороги, что вела с востока на запад вдоль Бретонского хребта. По обе стороны к тропе подступали густые заросли, укрывавшие всадников от людей, шедших или ехавших по дороге. Им встретились лишь пара гуртовщиков с тощим скотом да священник, который вел группу паломников. Паломники шли босиком, размахивая ветками, и распевали погребальную песнь. Поживиться тут было нечем.

На следующий день отряд снова повернул на юг. Теперь путь пролегал через местность, которую не затронуло английское разграбление, и здешний люд не боялся вооруженных всадников. Пастбища были полны овец, но на траве часто виднелась кровь разорванных в клочья новорожденных ягнят. Люди в Бретани были слишком заняты охотой друг на друга, на раздолье лисам и на погибель овечьему приплоду.

Пастушьи собаки встречали людей в серых кольчугах лаем, и теперь впереди отряда ехали не фламандцы, а сам Томас и мессир Гийом. Если их окликали, они отвечали по-французски, выдавая себя за сторонников Карла Блуа.

– Где Ронселет? – постоянно спрашивали они, но решительно никто не мог им ответить.

Время шло, и однажды они наткнулись на человека, который, по крайней мере, слышал про такое место. Потом отряду попался другой, сказавший, что его отец вроде бы бывал в усадьбе с таким названием и находится эта усадьба где-то за кряжем, лесом и рекой. Наконец, от третьего удалось получить более точные указания. До башни, по его словам, всего лишь полдня пути. Она находится на дальнем конце длинного лесистого хребта, который проходит между двумя реками. Крестьянин показал им брод, где можно было перебраться через ближайшую реку, велел им следовать по гребню хребта на юг и поклонился в благодарность за полученную от Томаса монету.

Они перешли через реку, взобрались на кряж и направились на юг. Когда отряд остановился на ночлег в третий раз, Томас понял, что Ронселет совсем близко. Однако он не стал настаивать на немедленном продвижении вперед, рассудив, что лучше подойти к башне на рассвете. Лагерь разбили под буковыми деревьями. Люди ежились и дрожали, не решаясь развести костер, а Томас всю ночь вздрагивал, просыпаясь при малейшем шорохе. Стоило где-то хрустнуть ветке, и ему уже мерещились патрули и разъезды лорда Ронселета. Никакие патрули на них не наткнулись, да Томас и сам, честно говоря, сомневался, что они существуют где-нибудь, кроме как в его воображении, но ничего не мог с собой поделать. Поскольку сон все равно не шел, Хуктон поднялся очень рано и, пока все остальные еще похрапывали, направился между деревьями к обрыву, надеясь увидеть в ночи свет факелов, чадящих на зубчатых стенах башни Ронселет. Огней лучник не увидел, он лишь услышал ниже по склону жалобное блеяние овец. Надо полагать, к ягнятам подобралась лисица.

– Пастух не следит за стадом как следует, – произнес кто-то по-французски.

Томас обернулся, полагая, что это один из ратников мессира Гийома, но в тусклом свете луны увидел сэра Людвига.

– Ты же вроде как не пользуешься французским? – сказал Томас.

– Бывает, что и пользуюсь, – с улыбкой отозвался сэр Людвиг и внезапно двинул его дубинкой под дых.

Томас охнул и сложился пополам. Фламандец огрел его обломанным суком по голове, а потом пнул в грудь. Хотя нападение и застигло Томаса врасплох, он попытался набрать воздуха и ткнуть Людвига в глаз, но после удара по голове оказался на земле.

Кони фламандцев были привязаны к деревьям неподалеку. Никого не удивило то, что животных не расседлали на ночь, и никто не проснулся, когда лошадей увели. Правда, когда сэр Людвиг собирал свои латы, мессир Гийом зашевелился и сквозь сон поинтересовался:

– Уже рассвет?

– Нет еще, – тихо ответил сэр Людвиг по-французски, а потом отнес свои доспехи и оружие к опушке леса, где Ян и Питер деловито связывали Томасу лодыжки и запястья. Потом они забросили его на спину лошади, привязали к ремню подпруги и повезли на восток.

По-настоящему мессир Гийом проснулся двадцать минут спустя. Птицы уже наполняли лес пением, а туман, затягивавший восточный горизонт, слегка подсвечивало готовое взойти солнце. Томас исчез. Его кольчуга, его мешок со стрелами, меч, шлем, плащ, седло и большой черный лук – все было на месте, но сам Томас исчез бесследно. Так же, как и трое фламандцев.

Томаса отвезли в башню Ронселет, квадратную, ничем не украшенную крепость, высившуюся на скальном отроге над излучиной реки. По мосту, сложенному из того же серого камня, что и зловещая твердыня, проходила дорога на Нант, и ни один купец не мог переправиться через реку, не уплатив пошлину сеньору Ронселета. Над высокими стенами реяло его золотое с двумя черными шевронами знамя, а его людей, носивших те же цвета, прозвали guêpes, что по-французски означает «осы». Здесь, на дальней восточной окраине Бретани, в ходу был не столько бретонский язык, сколько французский, потому и саму крепость прозвали Guêpier, Осиное Гнездо. Правда, в то зимнее утро большинство солдат были в черном.

Новоприбывших разместили в маленьких хижинах, расположенных между Осиным Гнездом и мостом, и в одной из них к сэру Людвигу и двум его спутникам присоединились их товарищи.

– Он наверху, в замке. – Командир «фламандцев», вскинув голову, показал на башню, – и да поможет ему Бог.

– Обошлось без затруднений? – осведомился один из воинов.

– Без малейших, – ответил сэр Людвиг, достав нож и срезая нашитые на черное сюрко белые полоски. – Этот чертов безмозглый англичанин здорово облегчил нам дело своей тупостью.

– Интересно, зачем он понадобился хозяину?

– Бог его знает, да и какая разница? Главное, что он его получил, и скоро этот Хуктон окажется в преисподней у дьявола. – Сэр Людвиг широко зевнул. – Но там, в лесу, осталась еще дюжина его приятелей. Придется поехать туда, чтобы разобраться и с ними.

Пятьдесят всадников направились из деревни на запад. Стучали копыта, звенел металл, скрипела кожаная сбруя. Но все эти звуки быстро стихли, когда конная колонна скрылась в густом лесу. Пара зимородков поразительно яркой голубизны, вспорхнув над рекой, исчезла в тени. Течение реки колыхало длинные водоросли, в воде играла стайка серебристых лососей. Девушка несла ведро с молоком по деревенской улице и плакала, потому что ночью ее изнасиловал один из солдат в черном, и она знала, что жаловаться бесполезно: никто не защитит ее и даже не подаст протест от ее имени. Деревенский священник увидел девушку, понял, почему та плачет, и повернул назад, лишь бы с ней не встречаться. Черно-золотой флаг над стеной Осиного Гнезда встрепенулся, подхваченный порывом ветра, и снова обмяк. Двое молодых людей, на руках которых сидели соколы с колпачками на головах, выехали из башни и свернули на юг. Массивные ворота со скрипом затворились за ними, и грохот тяжелого опустившегося засова разнесся по всей деревне.

Томас тоже его услышал. Этот звук отдался от скалы, на которой было выстроено Осиное Гнездо, и прокатился по винтовой лестнице, достигнув длинной пустой комнаты, в которой держали пленника. Помещение освещалось двумя окнами, но стена была такой толстой, а эти бойницы такими глубокими, что Томас, прикованный как раз между окнами, не мог видеть, что происходит снаружи, ни через одно из них. У противоположной стены находился пустой закопченный очаг. Широкие деревянные доски пола были покрыты выбоинами и истерты множеством подбитых гвоздями сапог. Томас предположил, что, вообще-то, это была солдатская казарма, но, когда потребовалось разместить пленника, ратников выставили, а Томаса, затащив внутрь, приковали к вмурованному в стену между окнами железному кольцу. Ручные кандалы, сковывавшие его запястья за спиной, крепились к этому кольцу железной цепью в три фута длиной. Он подергал цепь, проверяя на прочность, и ее звенья и кольцо, но добился только того, что причинил боль запястьям. Где-то в глубине башни послышался женский смех. За дверью, на винтовой лестнице, прозвучали шаги, но в каземат никто не вошел, и шаги стихли.

Томас задумался: кому могло понадобиться вмуровывать кольцо в стену помещения, где, совершенно очевидно, сроду не привязывали лошадей? Может быть, его установили там во время строительства, чтобы крепить веревку и подтягивать на ней вверх какие-нибудь материалы? В любом случае было предпочтительнее размышлять о строительстве, лебедках и всем таком, чем о собственной беспросветной глупости, которая и привела его сюда. Другое дело, что трудно было заставить себя не думать о том, с какой легкостью сцапали его враги, равно как и о том, что будет дальше. Юноша снова проверил, хорошо ли держится кольцо, но надежда на то, что вмуровано оно давно и, может быть, уже расшаталось, не оправдалась. Единственным результатом его усилий стали расцарапанные в кровь кандалами запястья.

Снова послышался женский смех, которому на сей раз вторил детский голосок.

Какая-то птичка влетела в окно, заметалась по комнате и исчезла, очевидно сочтя помещение неподходящим для устройства гнезда. Томас закрыл глаза и тихонько прочел молитву о Граале, ту самую молитву, которую Христос произнес в Гефсиманском саду: «Pater, si vis, transfer calicem istum a me». «Отче, пронеси мимо чашу сию». Он повторял молитву эту снова и снова, хотя и подозревал, что все совершенно бесполезно. Господь не избавил от мук Голгофы собственного сына, так зачем Ему щадить какого-то лучника? Другое дело, что, кроме молитвы, надеяться Томасу все равно было не на что. Больше всего его бесила собственная наивность. С чего он вообще вообразил, будто может заявиться сюда, забрать ребенка из этой провонявшей дымом, лошадиным навозом и прогорклым жиром крепости и унести ноги? Все это чертовски глупо, причем – Томас отдавал себе в этом отчет – затеяно было не ради Грааля, а чтобы произвести впечатление на Жанетту. Он был дураком, чертовым безмозглым болваном, и, как последний олух, угодил в расставленную врагом ловушку. Причем выкуп за Томаса ведь никто не предложит. Чего он, вообще, стоит? С другой стороны, если он до сих пор жив и его сочли нужным притащить в этот замок, значит чего-то да стоит. От него чего-то хотят.

В этот момент дверь в комнату отворилась, и пленник открыл глаза.

Человек в черном монашеском одеянии, но без тонзуры, то есть, скорее всего, не принявший обет монах, а служка на жалованье у монастыря, внес в комнату козлы.

– Кто ты? – спросил Томас.

Приземистый, слегка прихрамывавший малый, ничего не ответив, опустил козлы на пол, вышел и вскоре принес пять досок, которые положил на козлы, чтобы получился стол. Второй человек, тоже без тонзуры и тоже в черном, вошел в комнату и воззрился на узника.

– Кто ты? – снова спросил Томас, но его вопрос и на сей раз остался без ответа.

Второй незнакомец, крупный мужчина со впалыми щеками, внимательно присмотрелся к Томасу, словно забойщик скота, разглядывавший вола.

– Ты будешь разжигать огонь? – спросил первый.

– Чуть позже, – откликнулся второй и, вынув из ножен у пояса короткий нож, направился к Томасу. – Ты, приятель, не дергайся, тебе же лучше будет, – проворчал он.

– Кто ты?

– Тот, кого ты не знаешь и никогда не узнаешь, – ответил малый в рясе и, ухватившись за ворот шерстяной куртки пленника, одним резким движением разрезал ее спереди сверху донизу. Лезвие коснулось кожи лучника, но не оставило даже царапины. Томас попытался отпрянуть, но это не помешало незнакомцу распороть рукава и сдернуть куртку, оставив юношу обнаженным по пояс. Потом он указал на правую ногу и велел:

– Подними.

Лучник заколебался, и человек с ножом вздохнул:

– Кончай дурить, малый. Если мне придется применить силу, тебе будет больно, а так – чик, и все. На кой тебе лишние муки?

Он стянул с Томаса оба сапога и взялся за брюки.

– Эй, не надо! – воскликнул юноша.

– Не дери глотку попусту, еще успеешь, – прозвучал равнодушный ответ, и скоро вся одежда пленника валялась на полу, а он сам остался совершенно нагим.

Малый в рясе спрятал свой нож, собрал сапоги и разрезанную одежду в охапку и унес.

Его товарищ тем временем приносил и складывал на столе различные предметы. Там были книга, чернильница, очевидно с чернилами, потому что рядом были положены два гусиных пера и маленький ножичек с рукояткой из слоновой кости, предназначенный для того, чтобы подтачивать перья. Потом он поставил на стол распятие, две большие свечи, какие красуются на церковном алтаре, три кочерги, пару щипцов и диковинный инструмент, который Томас не мог разглядеть как следует. Под конец возле стола появились кресла и деревянное ведро. До последнего Томас мог дотянуться.

– Ты знаешь, для чего это? – спросил он, пнув ведро ногой. – Ну пожалуйста, скажи.

– Нам, знаешь ли, неохота, чтобы ты загадил весь пол.

Служка покрупнее вернулся в комнату со щепой для растопки и ведром поленьев.

– По крайней мере, тебе будет тепло, – сказал он Томасу, явно издеваясь. У него был маленький глиняный горшок с тлеющими угольками, с помощью которых он зажег щепу. Служка подложил в очаг полешки поменьше и подержал руки над разгоравшимся пламенем. – Славно и тепло, а зимой это благословение. Особливо такой, как нынешняя. Отроду не видел такой дождливой зимы. Пора строить ковчег.

Где-то вдалеке дважды прозвенел колокол. Пламя начало потрескивать, и часть дыма, может быть, потому, что дымоход не прогрелся, понесло в комнату.

– Что он действительно любит, – заметил детина, разводивший огонь, – так это жаровню.

– Кто? – спросил Томас.

– Он всегда предпочитает жаровню, это уж точно. Оно бы и ничего, но не на деревянном же полу! Я так ему и сказал.

– Кому? – настаивал Томас.

– Мне вовсе неохота спалить всю башню. Нет, сказал я ему, негоже использовать жаровню, ежели пол деревянный. Очаг – это другое дело. Да, совсем другое дело.

Здоровяк подбросил в огонь с полдюжины полешек, отступил на шаг, перевел взгляд с разгоревшегося пламени на Томаса, покачал головой, словно с сожалением, и вышел вон.

Растопка была сухой, так что языки пламени вспыхнули высоко, быстро и яростно. Еще больше дыма заполнило помещение, но, к счастью, его стало вытягивать в окна. В неожиданном приступе гнева Томас напрягся изо всех сил, надеясь вырвать кольцо, но добился лишь того, что железные браслеты оков глубоко впились в его и так уже кровоточащие запястья.

Юноша уставился в потолок, представлявший собой просто настеленные поверх балок доски, служившие, наверное, полом для помещения верхнего этажа. Там, наверху, шагов слышно не было, но неожиданно они зазвучали за дверью, и Томас вжался спиной в стену.

Вошла женщина с маленьким ребенком. Томас съежился, стыдясь своей наготы, и его стыдливость, похоже, рассмешила молодую особу. Рассмеялся и ребенок. Не сразу, но все же лучник сообразил, что это и есть Шарль, сын Жанетты. Мальчик смотрел на него с любопытством, но явно не узнавая. Женщина, очень хорошенькая, была на сносях. На незнакомке было надето бледно-голубое, отороченное белыми кружевами и расшитое по кайме жемчугом платье, подвязанное над сильно выступавшим, основательно округлившимся животом. На голове у нее красовалась высокая коническая голубая шляпка с короткой вуалью, которую она приподняла с лица, чтобы получше рассмотреть Томаса. Юноша стыдливо подтянул колени к животу, но женщина без тени смущения пересекла комнату и уставилась на него.

– Бедняжка, – промолвила она.

– Кто? – не понял Томас.

Уточнять она не стала.

– Ты и вправду англичанин? – спросила незнакомка и, не получив ответа, досадливо поморщилась. – Слушай, англичанин, там, внизу, готовят дыбу. Блоки, вороты, веревки… все, чтобы тебя растянуть. Ты когда-нибудь видел человека, растянутого на дыбе? Это забавно, хотя, думаю, тот, кто находится на дыбе, сам так не считает.

Томас по-прежнему игнорировал ее, глядя на маленького мальчика, у которого было круглое личико, черные волосы и яркие, темные глаза Жанетты, его матери.

– Ты помнишь меня, Шарль? – спросил Томас, но во взгляде мальчика не промелькнуло и тени узнавания. – Твоя мама посылает тебе привет, – продолжил он.

– Мама? – переспросил Шарль, которому было уже почти четыре года.

Женщина схватила малыша за руку и оттащила в сторону, как будто Томас был заразным.

– Кто ты? – сердито спросила она.

– Твоя мама любит тебя, Шарль, – сказал Томас большеглазому мальчугану.

– Кто ты? – не унималась женщина, но тут дверь распахнулась.

Вошел доминиканский священник – высокий, худой, изможденный, с седыми волосами и лицом фанатика. Увидев женщину с ребенком, он нахмурился:

– Мадам, это неподобающее место для женщины.

– Ты забываешь, священник, кто здесь хозяин, – возразила она.

– Нет, – уверенно ответил доминиканец, – я хорошо помню, что хозяин здесь твой муж, а он не позволил бы тебе здесь остаться. Поэтому уходи.

Священник придержал дверь открытой, и женщина, надо полагать, мадам де Ронселет, немного помедлив, вышла. Шарль с порога оглянулся, но его вытащили из комнаты за миг до того, как туда вошел второй доминиканец, помоложе, маленький и лысый. Он нес миску с водой, на одну его руку было наброшено полотенце. За ним, потупя очи и молитвенно сложив руки, проследовали и остановились возле огня двое слуг. Священник-аскет, появившийся первым, закрыл дверь и вместе с другим клириком подошел к столу.

– Кто ты? – спросил Томас изможденного священника, хотя и подозревал, что знает ответ.

Юноша пытался вспомнить то туманное утро в Дареме, когда наблюдал схватку де Тайллебура с братом Робби. Ему показалось, что это тот же самый человек, священник, который убил Элеонору или приказал ее убить, хотя полной уверенности у него не было.

Священник помоложе поставил на стол воду и положил полотенце. Потом оба клирика, не обращая на Томаса внимания, преклонили колени. Старший из них прочел вслух «Отче наш», перекрестился, встал и только тогда посмотрел на съежившегося на шершавых досках пленника.

– Действительно ли ты, – официально вопросил он, – являешься Томасом из Хуктона, незаконнорожденным сыном отца Ральфа, приходского священника?

– А ты кто?

– Ответь мне, пожалуйста, – сказал доминиканец.

Томас взглянул священнику в глаза и, увидев в них страшную, сокрушительную силу, понял, что должен сопротивляться изо всей мочи. Сопротивляться с самого начала, не сдавая позиций. Поэтому он промолчал.

Священник отреагировал на это проявление мелкого упрямства сокрушенным вздохом.

– Ты Томас из Хуктона, – объявил он. – Так говорит Людвиг. В таком случае приветствую тебя, Томас. Меня зовут Бернар де Тайллебур, я брат доминиканского ордена и, милостью Господа и благоволением его святейшества инквизитор веры. Твой брат во Христе, – тут де Тайллебур жестом указал на священника помоложе, который устроился за столом, открыв книгу и приготовив перо, – отец Кайлюс также является инквизитором веры.

– Ты ублюдок! – заявил Томас, устремив взгляд на доминиканца. – Чертов убийца и ублюдок! – Но похоже, он зря старался, ибо де Тайллебур никак на это не отреагировал.

– Встань, пожалуйста, – потребовал священник.

– Ты чертов убийца и ублюдок! – повторил Томас, не сдвинувшись с места.

Де Тайллебур сделал небрежный жест, и двое слуг, подбежав, выпрямили пленнику спину, а когда он обвис и чуть не рухнул, тот из них, который был покрупнее, сильно стукнул Томаса по лицу, задев болезненный кровоподтек, оставшийся от утреннего удара сэра Людвига.

Де Тайллебур подождал, пока слуги вернутся обратно к огню, и невозмутимым тоном продолжил:

– Его высокопреосвященство кардинал Бессьер уполномочил меня установить местонахождение одной реликвии. Мы располагаем сведениями, что ты можешь помочь нам в этом деле, каковое считается столь важным, что святая Церковь именем Всемогущего Господа облекла нас властью добиться от тебя правды. Ты понял, что это значит, Томас?

– Ты убил мою невесту, – сказал Томас, – и придет день, священник, когда ты будешь гореть в аду, а черти станут отплясывать на твоей сморщенной заднице.

Де Тайллебур вновь никак не отреагировал. Он так и не сел в свое кресло, но стоял, высокий и тонкий, как стрела, позади стола, на который опирался кончиками длинных, бледных пальцев.

– Мы знаем, – промолвил доминиканец, – что твой отец, возможно, обладал Граалем, и нам известно, что он оставил тебе книгу, в которой дал описание этой драгоценной реликвии. Уверяю тебя, об этом нам известно достаточно, так что тебе не стоит понапрасну тратить наше время и самому терпеть боль, отрицая очевидное. Однако нам нужно знать больше, и потому мы здесь. Ты понял меня, Томас?

– Пусть дьявол помочится в твой рот и нагадит в твои ноздри!

Де Тайллебур поморщился, словно слегка устал от упрямства пленника.

– Церковь дарует нам власть допросить тебя, Томас, – продолжил он мягким голосом, – но в своем бесконечном милосердии она также повелевает нам не проливать крови. Мы можем заставить тебя испытывать боль – это наше право и даже долг, – но то должна быть боль, не сопряженная с кровопролитием. А это значит, что мы можем жечь тебя огнем и раскаленным железом, – доминиканец коснулся лежавших на столе металлических прутьев, – растягивать на дыбе и ломать тебе кости. Господь простит нас за это, ибо сие будет содеяно Его именем и к вящей Его славе.

– Аминь, – сказал брат Кайлюс, и все присутствующие осенили себя крестным знамением.

Де Тайллебур сдвинул все три железных прута к краю стола, и худощавый служка сунул их в огонь.

– Мы не стремимся причинять боль, ибо сие для нас в тягость, – промолвил доминиканец. – Когда же нас вынуждают, мы делаем это с сокрушенным сердцем и искренними молитвами о спасении заблудшей души страждущего.

– Ты убийца, – сказал Томас, – и твоя душа будет гореть в аду.

– Итак, – продолжил де Тайллебур, не обращая никакого внимания на оскорбления, – приступим. Ты сказал брату Гермейну в Кане, что книгу написал твой отец. Это правда?

Таким образом, допрос начался. Сперва де Тайллебур мягко и спокойно задавал вопросы, ответов на которые не получал, ибо Томас, вспоминая истерзанный труп Элеоноры, не мог испытывать к доминиканцу ничего, кроме ненависти. Но вопросы повторялись, они сопровождались напоминанием о боли, а о том, что эти угрозы не пусты, красноречиво свидетельствовали раскалявшиеся в очаге железные прутья. Их вид заставил Томаса убедить себя в том, что многое инквизитору уже и так известно и, если он ответит на некоторые его вопросы, хуже уже не будет. Кроме того, доминиканец был в высшей степени рассудителен, настойчив и терпелив. Он сносил гнев пленника, не обращая внимания на оскорбления, он снова и снова упоминал о своем нежелании применять пытки и твердил, что ему нужна лишь правда, какой бы она ни была. Спустя час Томас начал отвечать на вопросы.

«К чему страдать, – спрашивал он себя, – если того, к чему так стремится доминиканец, у меня все равно нет?» Юноша не знал, где находится Грааль, он не был даже уверен, что Грааль вообще существует, и потому, сначала колеблясь, а потом все с большей готовностью, заговорил:

– Была книга, да, но значительная ее часть написана на незнакомых языках, неведомыми письменами.

Томас заверил инквизитора, что содержимое этих страниц так и осталось для него тайной. Он признался, что знает латынь, и подтвердил, что прочел написанные на этом языке разделы книги, но нашел их содержимое туманным, однообразным и никак не помогающим поискам чаши.

– Это просто рассказы, – пояснил Томас.

– Что за рассказы?

– По большей части о чудесах. Например, о человеке, прозревшем благодаря Граалю, но вновь лишившемся зрения оттого, что его разочаровал внешний вид святыни.

– Хвала Господу за чудеса Его, – вставил отец Кайлюс, после чего обмакнул перо в чернила и записал рассказ про это чудо.

– Что еще? – спросил де Тайллебур.

– Истории о солдатах, побеждавших в сражениях благодаря Граалю, истории о чудесных исцелениях.

– Ты веришь в них?

– В эти истории? – Томас сделал вид, что задумался, потом кивнул. – Если Господь подарил нам Грааль, святой отец, значит он наверняка творил чудеса.

– Твой отец обладал Граалем?

– Я не знаю.

Де Тайллебур принялся подробнее расспрашивать об отце Ральфе, и Томас рассказал ему, что тот порой бродил по каменистому побережью Хуктонской косы, громко каясь в своих грехах, а то и проповедуя Слово Божье диким тварям моря и неба.

– Ты хочешь сказать, что отец Ральф был сумасшедшим? – спросил де Тайллебур.

– Он был блаженным, Божьим безумцем, – сказал Томас.

– Божьим безумцем, – повторил де Тайллебур, как будто эти слова заинтриговали его. – Ты намекаешь на то, что твой отец был святым?

– Я думаю, что многие святые наверняка были похожи на него, – осторожно ответил Томас, – но в то же время он имел обыкновение высмеивать суеверия.

– Что ты имеешь в виду?

– Отец очень любил святого Гинфорта, – пояснил Томас, – и обращался к нему всякий раз, когда возникала какая-то мелкая надобность.

– И в чем тут насмешка? – не понял инквизитор.

– Святой Гинфорт был собакой, – сказал Томас.

– Я прекрасно знаю, кем был святой Гинфорт, – проворчал де Тайллебур. – Но не хочешь ли ты сказать, что Бог не мог использовать собаку для воплощения своих священных целей?

– Я хочу сказать, что мой отец не верил в то, что пес может быть святым, и, стало быть, молитва, обращенная к такому святому, являлась насмешкой.

– Высмеивал ли он Грааль?

– Никогда, – честно ответил Томас, – ни разу.

– А рассказывает ли он в своей книге, – доминиканец неожиданно вернулся к предыдущей теме, – о том, как оказался у него Грааль?

У юноши вдруг возникло ощущение, что по ту сторону двери кто-то стоит. Де Тайллебур закрыл ее, но засов беззвучно поднялся, и дверь слегка приоткрылась.

Кто-то стоял там, подслушивая, и Томас решил, что это леди Ронселет.

– Отец никогда не утверждал, будто владел Граалем, он лишь говорил, что им некогда владела его семья.

– Вот как? – холодно переспросил де Тайллебур и уточнил: – Ты имеешь в виду семейство Вексиев?

– Да, – ответил Томас, будучи уверен, что дверь чуть шелохнулась.

Перо отца Кайлюса царапало пергамент. Все, что говорил Томас, записывалось, и ему вдруг вспомнился странствующий проповедник-францисканец, кричавший на ярмарке в Дорчестере, что каждый грех, совершенный человеком, записывается на небесах в Книгу Страшного суда и, когда умерший предстанет перед Всевышним, книга эта будет открыта и список прегрешений оглашен. Тогда Джордж Эдин здорово насмешил зевак, заявив, что во всем христианском мире не хватит чернил, чтобы записать все, что вытворяет его братец. Наши грехи, возмущенно возразил францисканец, записываются огненными буквами, тот же самый огонь будет поджаривать грешников в глубинах ада.

– А кто такой Ахалиин? – спросил де Тайллебур.

Томас, не ожидавший подобного вопроса, растерялся, но потом попытался напустить на себе недоумевающий вид:

– Кто?

– Ахалиин, – терпеливо повторил де Тайллебур.

– Я не знаю.

– А мне думается, знаешь, – мягко промолвил инквизитор.

Хуктон уставился на костлявое волевое лицо священника. Оно напомнило ему лицо его отца, ибо в нем была та же мрачная решимость, та же внутренняя сила. Крепко сжатые челюсти наводили на мысль, что этому человеку наплевать на мнение окружающих, он признает над собой одного лишь Бога.

– Брат Гермейн упоминал при мне это имя, – осторожно сказал Томас, – но не объяснил, что оно значит.

– Я тебе не верю, – заявил де Тайллебур.

– Святой отец, – решительно повторил Томас, – я не знаю, кто такой Ахалиин. Я хотел это выяснить и спрашивал брата Гермейна, но тот отказался отвечать. Сказал, что сия тайна непостижна убогому разумению такого человека, как я.

Инквизитор молча уставился на Томаса. Огонь гулко завывал в дымоходе, а когда одно из поленьев, прогорев, упало, плечистый слуга переместил железные прутья.

– Допрашиваемый утверждает, будто не знает, кто такой Ахалиин, – продиктовал де Тайллебур отцу Кайлюсу, не сводя глаз с Томаса.

Слуги подбросили поленьев в огонь, и прежде чем возобновить допрос, доминиканец предоставил Томасу возможность посмотреть, как раскаляются орудия пытки, и хорошенько подумать.

– Ну ладно, – сказал он наконец, – а где сейчас находится эта книга?

– В Ла-Рош-Дерьене, – тут же откликнулся Томас.

– Где именно в Ла-Рош-Дерьене?

– В моем багаже, который я оставил у своего старого друга сэра Уильяма Скита.

Это было неправдой. Книгу Томас отдал на хранение Жанетте, но он не хотел подвергать ее опасности. Уилл Скит, хоть он и был уже не тот, что прежде, все-таки мог постоять за себя куда лучше, чем Черная Пташка.

– А сэр Уильям знает, что это за книга? – спросил де Тайллебур.

– Да он даже читать не умеет! Нет, Скит ничего не знает.

Последовали другие вопросы, они сыпались один за другим. Де Тайллебур хотел узнать историю жизни Томаса, почему он бросил Оксфорд и стал лучником, что Хуктон делал в Дареме? Что известно о Граале королю Англии? А епископу Дарема?

Вопросам не было конца. Томас ослаб от голода и еле держался на ногах, а вот инквизитор, похоже, не ведал усталости. Наступил вечер, падавший из окон свет стал слабым и бледным, а он по-прежнему не унимался. Двое прислужников явно хотели отдохнуть, отец Кайлюс хмуро поглядывал на окна, как бы намекая на то, что время обеда прошло, но де Тайллебур не ведал голода. Он упорно задавал свои вопросы.

С кем Томас ездил в Лондон? Что он делал в Дорсете? Искал ли он Грааль в Хуктоне?

Брат Кайлюс исписывал ответами Томаса страницу за страницей, а когда сгустились сумерки, ему пришлось зажечь свечи. Языки пламени отбрасывали тени от ножек стола, и лучник уже шатался от изнеможения, когда де Тайллебур наконец кивнул:

– Сегодня ночью, Томас, я буду размышлять над твоими ответами и молиться за тебя. А поутру мы продолжим.

– Воды, – прохрипел юноша. – Дайте мне попить.

– Тебе дадут и поесть, и попить, – сказал де Тайллебур.

Один из слуг убрал из очага пыточные инструменты. Отец Кайлюс закрыл книгу и бросил на Томаса взгляд, в котором, казалось, промелькнуло сочувствие. Принесли одеяло, а с ним и еду – копченую рыбу, бобы, хлеб и воду. Одну руку пленника освободили от оков, чтобы он мог поесть. Два стражника, оба в черном, без гербов и эмблем, дождались, пока англичанин поел, и снова застегнули железный браслет на его запястье, закрепив застежку гвоздем. Это вселило в узника надежду, и, оставшись один, он попытался, изгибая пальцы, дотянуться до гвоздя. Но безуспешно. Освободиться не удалось.

Лучник лежал, прислонившись спиной к стене, завернувшись в одеяло и глядя на догорающий огонь. Ему было очень холодно. Попытка дотянуться до замка кандалов не принесла ему ничего, кроме боли, и юноша невольно застонал, предчувствуя боль иную, гораздо более страшную. Его не подвергли пыткам сегодня, но значит ли это, что он избежит их вообще?

А ведь Томас, пожалуй, сегодня выложил все, что мог. Рассказал де Тайллебуру, что не знает, где находится Грааль, что даже не уверен в его существовании, что он редко слышал, чтобы его отец говорил о чаше, и что он сам предпочел бы быть лучником английского короля, чем искателем сокровищ. При этой мысли Томаса вновь обдало жгучим стыдом: до чего же глупо он угодил в западню. А ведь сейчас они могли бы возвращаться в Ла-Рош-Дерьен, к тавернам, смеху, элю и веселой солдатской компании. На глаза навернулись слезы, и за это ему тоже было стыдно. Из глубины замка донесся смех, и Томасу показалось, что он слышит звуки игры на арфе.

Потом дверь открылась.

Хуктон увидел лишь, что в комнату зашел мужчина. Неожиданный посетитель был закутан в черный плащ, что придавало ему сходство со зловещей тенью. Подойдя к столу, он остановился и уставился на Томаса. Догоравший огонь тлел теперь позади него, очерчивая высокую фигуру в плаще багровым светом.

– Мне сказали, – промолвил неизвестный, – что сегодня он тебя не пытал.

Томас промолчал, лишь сжался под одеялом.

– Он любит пытать огнем, – промолвил ночной гость. – Это все знают. Он вздрагивает, когда плоть начинает пузыриться.

Незнакомец подошел к огню, взял один из железных прутьев и положил его на тлеющие угольки, после чего подбросил в очаг еще поленьев. Сухое дерево загорелось быстро, и это дало Томасу возможность как следует разглядеть посетителя. У него было узкое желтоватое лицо, длинный нос, выдающийся подбородок и черные, зачесанные назад, открывавшие высокий лоб волосы. Это было запоминающееся лицо – лицо человека умного и сурового.

– Я твой кузен, – сказал гость.

Внезапно Томаса пронзил приступ острой ненависти.

– Ты Ги Вексий?

– Я граф Астарак. – Он медленно приблизился к Томасу. – Скажи, участвовал ты в сражении при Креси?

– Участвовал.

– Лучником?

– Да.

– И в самом конце сражения, – сказал Ги Вексий, – ты прокричал три слова на латыни.

– Calix meux inebrians, – произнес Томас.

Ги Вексий примостился на краешке стола и долго внимательно смотрел на Томаса. Лицо гостя находилось в тени, так что узник не видел его выражения, лишь слабый блеск глаз.

– Calix meus inebrians, – повторил Вексий наконец. – Это тайный девиз нашей семьи. Не тот, что мы пишем на гербовых щитах. Ты знаешь, что мы там пишем?

– Нет.

– Pie repone te.

– В благочестии вера, – перевел Томас.

– Для лучника ты необычайно хорошо образован, – заметил его кузен.

Он встал и принялся расхаживать туда-сюда.

– На наших гербах начертано «pie repone te», но наш истинный девиз «Calix meus inebrians». Мы тайные хранители Грааля. Наша семья хранила его поколениями, нам доверил его Бог, а твой отец похитил чашу.

– Ты убил его, – сказал Томас.

– И горжусь этим, – ответил Ги Вексий, после чего неожиданно остановился и повернулся к Хуктону. – Это ты в тот день стрелял из лука с холма?

– Я.

– Ты хорошо стреляешь, Томас.

– В тот день я впервые убил человека, – сказал Томас, – но ошибся.

– Ошибся?

– Я убил не того.

Ги Вексий улыбнулся, потом снова подошел к огню, вынул прут и, убедившись, что кончик разогрелся до тускло-красного свечения, сунул его обратно.

– Я убил твоего отца, – сказал он, – и твою невесту в Дареме, и еще я убил священника, который, очевидно, был твоим другом.

– Ты был слугой де Тайллебура? – догадался Томас, потрясенный этим признанием. Он и раньше ненавидел кузена, убившего его отца. А теперь к этой ненависти прибавилось еще две смерти.

– Я действительно был его слугой, – подтвердил Вексий. – То было покаяние, наложенное на меня де Тайллебуром – испытание смирением. Но теперь я снова солдат, и мне поручено вернуть Грааль.

Томас подтянул колени под одеялом.

– Если Грааль обладает таким могуществом, – спросил он, – то почему наша семья пала столь низко?

Ги Вексий ненадолго задумался над этим вопросом, а потом пожал плечами.

– Потому что мы постоянно ссорились, – сказал он, – потому что мы – грешники, потому что мы не были достойны реликвии. Но мы изменим это, Томас. Мы восстановим наши силы и возродим былую добродетель!

Ги Вексий наклонился к огню, вынул кочергу из пламени и взмахнул ею, как мечом, так что она произвела шипящий звук и ее раскаленный докрасна кончик прочертил во мраке дугу света.

– Томас, а ты никогда не задумывался о том, чтобы помочь мне?

– Помочь тебе?

Вексий подошел поближе. Он по-прежнему размахивал железным прутом, так что раскаленный металл оставлял в темноте след, как от падающей звезды, за которой тянулся тонкий шлейф дыма.

– Твой отец, – продолжил он, – был старшим братом в семье. Ты знал об этом? Будь ты законнорожденным, титул графа де Астарака по праву принадлежал бы тебе.

Он опустил кончик прута к самому лицу Томаса, так что тот ощутил опаляющий жар.

– Давай действовать вместе! – пылко призвал Ги Вексий. – Расскажи мне, что знаешь, помоги вернуть книгу, и мы сообща отправимся на поиски Грааля.

Он присел перед братом на корточки.

– Мы должны возвысить нашу семью, Томас, – тихо, но с жаром произнес он, – возвысить превыше всех прочих родов в христианском мире. Могущество Грааля позволит нам возглавить новый крестовый поход против неверных и покончить с ними навсегда. Томас, мы двое – помазанники Господа, хранители Грааля, и, если мы объединимся, о нас долго потом будут рассказывать как о величайших святых воителях, каких когда-либо знала Церковь. – Голос его звучал красиво, почти музыкально. – Ты поможешь мне, Томас?

– Нет.

Прут приблизился к правому глазу Хуктона, настолько близко, что казался ему мрачным раскаленным солнцем, но лучник не дрогнул. В том, что кузен действительно вознамерился выжечь ему кочергой глаз, он сомневался, но зато был уверен, что Ги Вексий хочет, чтобы Томас вздрогнул. А потому не шелохнулся.

– Твои приятели ушли от погони, – сообщил Вексий. – Представь себе, мы отправились за ними с отрядом в пятьдесят человек, но они каким-то образом ухитрились скрыться в лесу.

– Вот и прекрасно.

– Но единственное, что они могут сделать, – это отступить в Ла-Рош-Дерьен, а там они окажутся в ловушке. Которая очень скоро захлопнется.

Томас промолчал. Прут остыл и потемнел, и лучник наконец решился перевести дух.

– Как и все Вексии, – заметил Ги, убрав кочергу и поднявшись, – ты отличаешься отвагой, а также порядочной глупостью. Тебе известно, где находится Грааль?

– Нет.

Ги Вексий устремил на кузена пристальный взгляд, словно бы оценивая полученный ответ, а потом пожал плечами.

– Как ты думаешь, Томас, Грааль существует?

Помолчав, Томас дал ответ, в котором весь день отказывал де Тайллебуру:

– Да.

– Ты прав, – сказал Вексий, – ты прав. Он действительно существует. Мы владели им, а твой отец похитил его. И теперь только ты знаешь, как его найти.

– Я ничего об этом не знаю! – запротестовал Томас.

– Но де Тайллебур тебе не поверил, – заметил Вексий, опустив кочергу на стол. – Де Тайллебур жаждет Грааля, как голодающий хлеба. Он мечтает о нем. Он бредит чашей и видит ее во сне. – Помолчав, Вексий улыбнулся. – Когда боль станет невыносимой, Томас, а этот миг обязательно настанет, и когда ты пожелаешь смерти, а это тоже не за горами, скажи де Тайллебуру, что раскаиваешься и хочешь стать моим человеком. Тогда боль прекратится, и ты будешь жить.

Значит, это Вексий подслушивал за дверью, понял Томас. И завтра он будет подслушивать снова. Хуктон закрыл глаза. «Pater, – стал молиться он, – si vis, transfer calicem istem a me». Он снова открыл глаза.

– Почему ты убил Элеонору? – прозвучал вопрос.

– А почему бы и нет?

– Нелепый ответ, – огрызнулся Томас.

Голова Вексия дернулась, словно от удара.

– Потому что девушка знала о нашем существовании, – пояснил он. – Вот почему.

– О вашем существовании?

– Элеонора знала, что мы в Англии, знала, что именно мы ищем, знала о нашем разговоре с братом Коллимуром. А ведь проведай король Англии о том, что мы ищем Грааль в его королевстве, у него нашлись бы средства нас остановить. Эдуард заточил бы нас в темницу, и мы оказались бы в том же положении, что и ты сейчас.

– Ты что, считаешь, будто Элеонора могла рассказать о вас королю? – недоверчиво спросил Томас.

– Самое лучшее, по моему мнению, – это чтобы никто не знал о нашем появлении и никому ничего не мог рассказать. Однако плохо другое, Томас. Старый монах только и смог, что рассказать нам о твоем существовании. Представь себе долгий, утомительный путь, убийства ни в чем не повинных людей, необходимость сносить капризы шотландской погоды, и все это лишь ради того, чтобы услышать о твоем существовании! Старик ничего не знал о местонахождении Грааля, не имел ни малейшего представления о том, куда твой отец мог его запрятать, но зато он знал о тебе, и с той поры мы принялись искать молодого Хуктона. Отец де Тайллебур хочет допросить тебя, Томас, он хочет добиться, чтобы ты кричал от боли, пока не расскажешь ему всю правду, которой, как я подозреваю, ты попросту не знаешь. Но я не хочу, чтобы ты страдал. Я хочу, чтобы мы подружились.

– А я хочу, чтобы ты умер, – ответил Томас.

Вексий печально покачал головой, а потом наклонился поближе.

– Кузен, – промолвил он тихонько, – придет день, когда ты преклонишь передо мной колени. Придет день, когда ты дашь мне свою руку и поклянешься в верности. И тогда мы обменяемся поцелуем, связывающим сеньора и вассала. Ты станешь моим вассалом, и мы, приняв крест, вместе устремимся к славе. Мы станем братьями, я обещаю тебе.

Он поцеловал свои пальцы, потом почти ласково приложил их кончики к щеке Томаса.

– Я обещаю тебе это, кузен, – шепотом повторил Вексий, – а сейчас доброй ночи.

– Да проклянет тебя Бог, Ги Вексий! – огрызнулся Томас.

– Calix meus inebrians, – промолвил Ги Вексий и ушел.