Глава 20
Неудачи
Во время войны красных кораблей Шесть Герцогств неимоверно страдали от зверств и жестокости пиратов. Люди Шести Герцогств за эти годы возненавидели островитян сильнее, чем когда-либо раньше.
Во времена их дедов и прадедов островитяне были и торговцами, и пиратами. Набеги устраивали единичные корабли. Подобной пиратской «войны» королевство не знало со времен короля Вайздома. Хотя атаки пиратов случались довольно часто, все же гораздо больше кораблей с Внешних островов приходило к берегам Шести Герцогств для торговли. Всем было известно о кровном родстве аристократических династий королевства с островитянами, и у многих семейств были «троюродные братья и сестры» на островах.
После зверского набега, предшествовавшего нападению на Кузницу, и разграбления самой Кузницы никто уже не говорил о жителях Внешних островов с теплотой и приязнью. Исторически сложилось так, что для обмена товарами островитяне прибывали в Шесть Герцогств сами, торговцы королевства предпочитали не рисковать в ледяных бухтах и протоках с быстрым течением. Теперь торговля полностью прекратилась. Таким образом, люди на протяжении долгого времени ничего не знали о своих островных родственниках. Слово «островитянин» стало синонимом слова «пират», и в глазах народа Шести Герцогств у всех островных судов были красные кили.
Но один человек, Чейд Фаллстар, личный советник короля Шрюда, решился посетить Внешние острова в эти тяжелые дни. В его записях мы читаем:
«В Шести Герцогствах даже не знали Кебала Робреда. Это имя не смели и произнести на островах. Независимый народ разбросанных и обособленных селений островов никогда не подчинялся ни одному королю. И Кебал Робред не считался там королем. Скорее он был злой силой, как ветер, из-за которого мачты покрываются льдом и корабли за час переворачиваются в море кверху килем. Те несколько встреченных мною человек, которые не боялись говорить, сказали мне, что Кебал обрел силу, подчиняя своей воле отдельных пиратов и пиратские корабли. Забрав их в свои руки, он направил усилия на то, чтобы собрать лучших лоцманов, капитанов и бойцов, которых могли предложить разбросанные селения. Семьи тех, кто отказывался от его предложений, были вырезаны или „перекованы“, как мы сейчас стали это называть. Обезумевших, потерявших человеческий облик „перекованных“ оставляли жить с родными. Большинство было вынуждено собственными руками убивать членов своих семей. Обычаи островитян очень строги в отношении обязанности главы семьи держать свое семейство в узде. Вести об этом распространялись все дальше, и все меньше людей находило в себе мужество отвечать отказом на предложения Кебала. Некоторые бежали: их большие семьи все равно вырезались. Другие предпочитали самоубийство, но семьи их опять-таки гибли. Это привело к тому, что очень немногие осмеливались открыто не повиноваться Кебалу и его кораблям. Даже неодобрительные разговоры о нем немедленно влекли страшную кару.
Какими бы малыми ни были те крупицы знания, которые я отыскал во время этого визита, они были собраны с огромным трудом. Собирал я и слухи, хотя они попадались так же редко, как черные овцы в белом стаде. Я перечисляю их здесь: островитяне говорят о белом корабле, о корабле, который приходит, чтобы разделять души. Не забирать или уничтожать, а разделять. Шепчутся и о белой женщине, которую даже Кебал Робред боится и почитает. Многие считают, что беды, обрушившиеся на их страну, вызваны продвижением „ледяных китов“, то есть ледников. Они всегда скапливались в верхних пределах узких долин островов, но теперь надвигаются быстрее, чем помнит кто-либо из ныне живущих людей. Ледники быстро покрывают скудные пахотные земли островитян и каким-то образом – никто не мог или не хотел объяснить мне, каким именно, – приносят „изменения воды“».
В этот вечер я не без трепета пошел навестить короля. Наверняка он не забыл нашего последнего разговора о Целерити. Так же как и я. Я твердил себе, что иду к нему не чтобы разобраться в своих личных делах, а ради Кетриккен и Верити.
Я постучал, и Волзед неохотно впустил меня. Король сидел в своем кресле у очага. Шут устроился у его ног, задумчиво глядя в огонь. Король Шрюд поднял глаза, когда я вошел. Я представился, и он тепло приветствовал меня, потом пригласил сесть и рассказать ему, как прошел мой день. При этих словах я бросил на шута быстрый озадаченный взгляд. Он ответил мне горькой улыбкой. Я сел на табуретку напротив шута и стал ждать.
Король Шрюд милостиво посмотрел на меня.
– Ну, парень, хорошо ли ты провел день? Расскажи-ка мне о нем.
– Я провел… тревожный день, мой король.
– Правда? Ну что ж, выпей чашечку моего чая. Он творит чудеса, отлично успокаивает нервы. Шут, налей моему мальчику чашку чая.
– Охотно, мой король. Я выполню ваш приказ даже более охотно, чем наливаю чаю вам.
С удивительной живостью шут вскочил на ноги. На углях в камине стоял пузатый глиняный котелок с чаем. Шут наполнил кружку и протянул мне с пожеланием:
– Осуши ее залпом, как наш король, и ты разделишь его спокойствие.
Я взял кружку из его рук и поднес к губам. Я вдохнул аромат, потом слегка коснулся жидкости кончиком языка. Она пахла теплом и специями и приятно щекотала язык. Я не стал пить и с улыбкой опустил чашку.
– Приятный настой, но разве бутоны птичьей вишни не наркотик? – прямо спросил я у короля.
Он улыбнулся мне:
– Не в таких малых дозах. Волзед заверил меня, что это хорошо для моих нервов и для моего аппетита.
– Да уж, это отлично действует на аппетит, – вмешался шут, – потому что чем больше вы пьете, тем сильнее хотите выпить еще. Пей побыстрей, Фитц, потому что скоро у тебя будет компания. Чем больше ты выпьешь, тем меньшим сможешь поделиться. – Сделав изящный жест, шут махнул рукой по направлению к двери в то самое мгновение, когда она распахнулась, впуская Регала.
– А-а, еще гости, – радостно засмеялся король Шрюд. – До чего веселый вечер! Садись, мой мальчик, садись. Фитц только что рассказал нам, что у него был беспокойный день. Я предложил ему кружку моего чая, чтобы успокоить его.
– Без сомнения, это принесет ему пользу, – вежливо согласился Регал. Он с улыбкой повернулся ко мне. – Беспокойный день, Фитц?
– Нерадостный. Сперва было маленькое недоразумение в конюшнях. Один из людей герцога Рема приходил туда, утверждая, что герцог купил у нас четырех лошадей. Один из них, Утес, племенной жеребец. Я сказал ему, что тут, должно быть, какая-то ошибка, потому что бумаги не были подписаны королем.
– Ах это? – король опять засмеялся. – Регалу пришлось снова принести их мне. Я забыл их подписать. Но теперь все улажено, и завтра лошади отправятся в Тилт. Кстати, это хорошие лошади. Я уверен, что герцог Рем будет доволен. Он заключил хорошую сделку.
– Никогда не думал, что увижу, как мы продаем лучших лошадей Оленьего замка, – тихо сказал я, посмотрев на Регала.
– Я тоже. Но поскольку казна в таком состоянии, нам приходится принимать суровые меры. – Он холодно смотрел на меня несколько мгновений. – Овцы и коровы тоже будут проданы. У нас не хватит зерна, чтобы кормить их всю зиму. Лучше продать животных сейчас, чем дожидаться, пока все они передохнут.
Я вышел из себя:
– Почему мы ничего не слышали об этом раньше? Я ничего не знал о плохом урожае. Времена, конечно, тяжелые, но…
– Ты ничего не слышал, потому что не слушал. Пока вы с моим братом радовались военным успехам, я имел дело с кошельком, чтобы платить за них. И сейчас он почти пуст. Завтра я должен буду сказать людям, занятым на новых кораблях, что им придется работать из любви к искусству или уйти. У нас больше нет денег, чтобы платить им и покупать материалы, которые понадобятся для завершения строительства. – Регал закончил свою речь и откинулся назад, глядя на меня.
Во мне шевельнулся Верити. Я вопросительно посмотрел на короля:
– Это правда, ваше величество?
Шрюд вздрогнул. Он посмотрел на меня и несколько раз моргнул.
– Я же подписал эти бумаги, разве нет?
Он выглядел озадаченным, и я понял, что его мысли все еще были заняты предыдущей темой. Он совершенно не следил за нашей беседой. Шут у его ног был странно молчалив.
– Я думал, что подписал их. Ну, тогда принесите их мне. Сделаем это прямо сейчас и продолжим наш веселый вечер.
– Что сделано в связи с происходящим в Бернсе? Правда ли, что пираты захватили часть Ближних островов?
– Происходящее в Бернсе… – Король замолчал, размышляя, потом еще раз глотнул своего чая.
– Мы ничем не можем помочь Бернсу, – грустно промолвил Регал и вкрадчиво добавил: – Пора Бернсу самому позаботиться о Бернсе. Мы не можем обобрать до нитки все Шесть Герцогств ради защиты бесплодной полоски земли. И пираты действительно захватили несколько обледенелых булыжников. Желаю им радоваться этому подольше. А у нас есть народ, чтобы заботиться о нем, и города, которые надо восстанавливать.
Я тщетно ждал, что король Шрюд возвысит голос в защиту Бернса. Он промолчал, и я тихо спросил:
– Но Причальный – это не обледенелый булыжник. Во всяком случае, он не был таковым до набега красных кораблей. И с каких пор Бернс перестал быть частью Шести Герцогств? – Я посмотрел на Шрюда, пытаясь поймать его взгляд. – Умоляю вас, ваше величество, вызовите сюда Сирен. Пусть она при помощи Силы свяжется с Верити, и мы вместе обсудим, что делать.
Тут Регалу надоело играть в кошки-мышки.
– С каких пор мальчик-псарь лезет в политику? – спросил он. – Почему ты не желаешь понять, что король может принимать решения, не советуясь с наследным принцем? Или ты сомневаешься в решениях своего короля, Фитц-бастард? Ты до такой степени забыл свое место? Я знаю, что Верити сделал тебя чем-то вроде своего любимчика, а твои приключения с топором, вероятно, заставили тебя чересчур возомнить о себе. Но принц Верити счел возможным отправиться на поиски химеры, и я правлю Шестью Герцогствами так хорошо, как могу.
– Я присутствовал при том, как вы приветствовали предложение наследного принца Верити отправиться на поиски Элдерлингов, – напомнил я ему.
Король Шрюд, казалось, снова погрузился в подобие сна наяву. Он как зачарованный смотрел в огонь.
– Понятия не имею, зачем ты это делал, – быстро парировал Регал. – Как я заметил, ты что-то возомнил о себе. Ты ешь за королевским столом, ты одет благодаря милости короля и каким-то образом решил, что это дает тебе привилегии, а не возлагает обязанности. Но я скажу тебе, кто ты на самом деле, Фитц. – Регал сделал паузу. Мне показалось, что он взглянул на короля, чтобы проверить, насколько смело он может говорить. – Ты, – начал он, понизив голос, сладко, как менестрель, – ты ублюдок принца, у которого даже не хватило смелости претендовать на трон. Ты внук умершей королевы, чье низкое происхождение проявилось в ее старшем сыне, когда он улегся в постель с женщиной из черни, чтобы зачать тебя. Ты взял себе имя Фитц Чивэл Видящий. Но стоит его немного поскрести, и под ним обнаруживается безымянный мальчишка с псарни. Будь благодарен, что я не отсылаю тебя обратно в конюшни и терплю твое пребывание в замке.
Я не знал, что я чувствовал. Ночной Волк рычал на злобный голос Регала, в то время как Верити в этот момент готов был совершить братоубийство. Я взглянул на короля Шрюда. Он двумя руками держал свой сладкий чай и дремал у огня. Краешком глаза я заметил шута. В его бесцветных глазах был страх, какого я не видел никогда раньше, и он смотрел не на Регала, а на меня.
Я обнаружил, что встал и навис над Регалом. Он смотрел снизу вверх – на меня. Ждал. В глазах его была искра страха, но и блеск триумфа. Мне нужно только ударить его – и он позовет стражу. Это будет измена. Он повесит меня за это. Я почувствовал, что рубашка становится тесна мне, так напряглись мои мышцы. Я попытался расслабиться и усилием воли заставил себя разжать кулаки. На это потребовалось время. «Спокойно, – сказал я себе. – Спокойно, а то меня убьют». Овладев своим голосом, я заговорил:
– Я многое понял в этот вечер, – тихо сказал я и повернулся к королю Шрюду. – Ваше величество, я желаю вам доброй ночи и прошу вашего разрешения удалиться.
– Э? Так у тебя был… тревожный день, мальчик?
– Да, мой король, – сказал я спокойно.
Его темные глаза остановились на мне, пока я ждал, чтобы меня отпустили. Я смотрел в самые их глубины. Там больше не было моего короля, по крайней мере такого, каким он был раньше. Он смотрел на меня озадаченно, несколько раз моргнул.
– Хорошо. Может быть, тогда тебе лучше немного отдохнуть. Шут! Шут, моя постель готова? Согрей ее грелкой. В последние дни мне так холодно по ночам. Ха! В эти дни холодно по ночам! Тарабарщина как раз по тебе, шут. Как это надо сказать, чтобы было правильно?
Шут вскочил на ноги и отвесил королю низкий поклон.
– Я бы сказал, что холод смерти витает над нами в эти дни, так же как в эти ночи, ваше величество. Холод, который гнет человеческие кости, вот какой. Человек может умереть от этого. Теплее было бы спрятаться в вашей тени, чем стоять под лучами вашего солнца.
Король Шрюд тихо засмеялся:
– Но ты всегда так. Спокойной ночи всем, и марш в постель, мальчики, вы оба. Спокойной ночи, спокойной ночи.
Я выскользнул, пока Регал более официально желал спокойной ночи своему отцу. Все, что я смог сделать, – это пройти мимо давящегося злорадным хихиканьем Волзеда, не сбив кулаком подлую улыбку с его лица. Оказавшись в коридоре, я быстро пошел к себе в комнату. Я воспользовался бы советом шута и спрятался в тени Чейда, чтобы не стоять под лучами сына короля.
Остаток вечера я провел в одиночестве, в своей комнате. Я знал, что Молли удивится, почему я не постучался в ее дверь. Но сегодня у меня не хватило на это мужества. Я не мог собраться с духом, чтобы выскользнуть из своей комнаты, на цыпочках подняться по ступенькам и тайком пробираться по коридорам, все время опасаясь, что кто-нибудь может внезапно выйти и обнаружить меня там, где я не имею права находиться. В другое время я стал бы искать тепла Молли и нашел бы покой. Но теперь все было не так. Теперь я боялся наших тайных встреч, настороженности, которая не кончалась, даже когда дверь закрывалась за мной. Потому что Верити был во мне и я всегда должен был охранять то, что чувствовал и думал, будучи с Молли, от соприкосновения с ним.
Я отложил свиток, который пытался читать. Какой смысл теперь думать об Элдерлингах? Верити найдет то, что найдет. Я бросился на кровать и уставился в потолок. Несмотря на то что я лежал тихо и неподвижно, покой не приходил. Связь с Верити сидела в моем теле, словно крючок. Наверное, так чувствует себя пойманная рыба, когда борется с удочкой. Мои отношения с Ночным Волком прятались еще глубже. Он тоже всегда был со мной – зеленые глаза, сверкающие в темном углу моего сознания. Эти части меня никогда не спали, никогда не отдыхали, никогда не были пассивными или неподвижными. Постоянное напряжение начинало сказываться на мне.
Через несколько часов в моей комнате горели свечи и тихо потрескивал огонь. Движение воздуха дало мне знать, что Чейд открыл для меня свою беззвучную дверь. Я встал и пошел к нему. Но с каждым шагом по холодной лестнице мой гнев рос. Это был не тот гнев, который ведет к перепалке и драке. Это был гнев, рожденный усталостью, крушением надежд и болью. Это был гнев, который подталкивает человека к тому, чтобы бросить все и сказать: я не могу больше этого выносить.
– Чего ты не можешь выносить? – спросил Чейд.
Он смотрел на меня из темного угла, где согнулся над каким-то порошком, который толок на своем покрытом пятнами каменном столе. В его голосе было подлинное участие. Оно заставило меня остановиться и посмотреть на человека, к которому я обращался. Высокий худой старый убийца. Рябой. Волосы почти совсем седые. Одет во всегдашний серый шерстяной халат, весь в маленьких прожженных дырочках от работы с зельями. Сколько же человек он убил для своего короля просто по слову или кивку Шрюда! Убил, не задавая вопросов, верный своей клятве. И все же он был добрым и благородным человеком. Внезапно у меня возник вопрос, вопрос более важный для меня, чем ответ для Чейда.
– Чейд, – спросил я, – ты когда-нибудь убивал для себя?
Он опешил:
– Ради самого себя?
– Да.
– Чтобы защитить свою жизнь?
– Да. То есть не по заданию короля. Я имею в виду… убить человека, чтобы упростить себе жизнь.
Он фыркнул и как-то странно посмотрел на меня:
– Конечно нет.
– Почему нет? – настаивал я.
Чейд смешался:
– Но человек же не убивает людей для собственной пользы. Это нехорошо. Это грязное убийство, мальчик.
– Если ты делаешь это не для своего короля.
– Если ты делаешь это не для своего короля, – легко согласился он.
– Чейд! Какая разница – для себя или для Шрюда?
Он вздохнул и отставил в сторону адскую смесь, над которой работал. Потом подвинулся к концу стола и сел на табурет.
– Когда-то и у меня возникали такие вопросы. Но я задавал их себе самому, поскольку моего учителя уже не было в живых к тому времени, когда я достиг твоего возраста. – Он твердо встретил мой взгляд. – Это зависит от веры, мальчик. Ты веришь в своего короля? Твой король должен быть для тебя чем-то большим, чем сводный брат или дедушка. Он должен быть большим, чем добрый старый Шрюд или хороший честный Верити. Он должен быть Королем, сердцем королевства, осью всего этого колеса жизни. Если это так и если ты веришь, что Шесть Герцогств стоит сохранить, что для блага всех наших людей справедливость короля должна простираться как можно дальше, – тогда хорошо.
– Тогда можно убивать для него.
– Совершенно верно.
– Ты когда-нибудь убивал, если сам считал, что это неправильно?
– Очень много вопросов для одной ночи, – негромко предупредил он.
– Может быть, ты слишком надолго оставил меня наедине с мыслями? Когда мы встречались почти каждую ночь, часто разговаривали и я был все время занят, я не думал так много. А теперь думаю.
Чейд медленно кивнул.
– Размышления не всегда… успокаивают. Они всегда полезны, но не всегда приятны. Да. Убивал, хотя и считал, что это неправильно. Но это снова вопрос веры. Я должен был верить, что люди, отдающие мне приказания, знают больше, чем я, и лучше представляют себе общую картину.
Я долго молчал. Чейд начал успокаиваться.
– Заходи. Не стой там, на сквозняке. Давай выпьем по стакану вина, и мне нужно поговорить с тобой о…
– Ты убивал когда-нибудь по собственному решению? На благо королевства?
Некоторое время Чейд озабоченно смотрел на меня. Я не отводил глаз. Потом он опустил взгляд на свои старые руки. Он потирал белую, как бумага, кожу, нащупывая красные шрамики.
– Я не принимал таких решений. – Он вдруг вскинул на меня глаза. – Я никогда не брал на себя такое бремя и не хотел брать. Это не наше дело, мальчик. Эти решения – для короля.
– Я не мальчик, – заметил я, удивив самого себя. – Я – Фитц Чивэл.
– С ударением на «Фитц», – резко заметил Чейд. – Ты незаконный сын человека, который не решился стать королем. Он отрекся. Сам отказался принимать решения. Ты не король, Фитц, и даже не сын истинного короля. Мы – убийцы.
– Тогда почему мы стоим и смотрим, как отравляют истинного короля? – прямо спросил я. – Я вижу это, ты видишь это. Ему подсовывают травы, которые крадут его разум, а когда он не в состоянии думать, подсовывают другие, которые делают его еще глупее. Мы знаем, откуда это все идет; я подозреваю, что знаю истинный источник. И тем не менее мы смотрим, как король теряет силы и становится немощным. Почему? Где в этом вера?
Его слова резанули меня, как ножи:
– Я не знаю, во что ты веришь. Я думал, ты веришь в меня. Потому что я знаю об этом больше, чем ты, и я предан своему королю.
Наступил мой черед опустить глаза. Потом я медленно прошел через комнату к шкафчику, где Чейд хранил вино и стаканы. Взял поднос, аккуратно налил два стакана из стеклянной бутылки и отнес к маленькому столику у очага. Я делал так много лет. Потом уселся на каменной приступке. Через секунду подошел мой учитель и сел в кресло. Он взял стакан с подноса и пригубил.
– Минувший год не был для нас обоих легким.
– Ты так редко звал меня в последнее время. А когда зовешь, полон каких-то тайн. – Я старался скрыть обиду в голосе, но неудачно.
Чейд коротко рассмеялся.
– И тебя, такого открытого, непосредственного парня, это раздражает? – Он снова засмеялся, несмотря на мой обиженный вид. Потом смочил губы вином и поглядел на меня. В глазах его все еще скакали веселые искорки. – Не смотри на меня так, мальчик, я не ожидал от тебя ничего такого, чего ты не требовал бы от меня вдвойне. И больше того. Я считаю, что учитель имеет некоторое право ожидать доверия к себе от своего ученика.
– Я и доверяю тебе, – сказал я через несколько мгновений. – И ты прав. У меня тоже есть тайны, по отношению к которым мне нужно твое доверие. Но мои тайны не касаются тебя в той степени, в какой твои касаются меня. Я прихожу в комнаты короля и каждый раз вижу, что делают с ним курения и снадобья Волзеда. Я хочу убить Волзеда и вернуть сознание моему королю. А после этого я хочу… закончить эту работу. Я хочу устранить истинный источник этих ядов.
– Значит, ты хочешь убить меня?
Мне показалось, что меня облили холодной водой.
– Ты готовишь яды, которые Волзед дает королю? – Я был уверен, что неправильно понял его.
Он медленно кивнул:
– Некоторые из них. Возможно, те, против которых ты больше всего возражаешь.
Сердце мое готово было остановиться.
– Но, Чейд, почему?
Он посмотрел на меня, и его губы плотно сжались. Через мгновение он заговорил:
– Тайны короля принадлежат только королю. И я не могу их выдать, независимо от того, как я отношусь к человеку, с которым говорю. Впрочем, если бы ты использовал свою голову так, как я учил тебя, ты бы разгадал мои тайны. Потому что я не прятал их от тебя. А из моей тайны ты можешь сделать много выводов о своих собственных.
Я повернулся и поворошил поленья в очаге.
– Чейд, я так устал. Слишком устал, чтобы играть в игры. Разве ты не можешь просто сказать мне?
– Конечно, я мог бы сказать. И нарушить слово, данное моему королю. То, что я делаю, уже достаточно плохо.
– Это казуистика, – рассердился я.
– Возможно, но это моя собственная казуистика. – Он оставался невозмутимым.
Его спокойствие вывело меня из себя. Я сердито потряс головой и решил на некоторое время забыть об этой загадке.
– Почему ты позвал меня сегодня? – спросил я ровным тоном.
Тень боли мелькнула в его глазах, когда он ответил:
– Может быть, просто чтобы увидеть тебя. Может быть, чтобы предостеречь тебя от чего-нибудь глупого и непоправимого. Я знаю, что многое из происходящего сейчас очень беспокоит тебя. Не сомневайся, я разделяю твои опасения. Но на данный момент лучше всего продолжать идти предназначенным нам путем. С верой. Ты сомневаешься, что Верити вернется до наступления весны и приведет все в порядок?
– Я не знаю, – неохотно признался я. – Я был потрясен, когда он пустился в это невероятное путешествие. Ему следовало бы остаться здесь и продолжать делать то, что ему хотелось с самого начала. Судя по тому, как Регал ведет дела, к тому времени, когда Верити вернется, половина его королевства обнищает или будет отдана пиратам.
Чейд посмотрел мне прямо в глаза.
– Это по-прежнему королевство короля Шрюда. Помнишь? Может быть, принц верит, что его отец сохранит Шесть Герцогств?
– Я не думаю, что король Шрюд может сохранить в целости даже самого себя, Чейд. Ты видел его в последние дни?
Губы Чейда вытянулись в прямую линию.
– Да, – отрезал он, – я вижу его так, как его не видит никто другой. Говорю тебе, что он не такой одряхлевший идиот, как ты, по-видимому, думаешь.
Я медленно покачал головой:
– Если бы ты видел его сегодня, Чейд, то понял бы мое беспокойство.
– Почему ты так уверен, что я не видел?
Теперь Чейд пришел в раздражение. Я не хотел сердить старика. Казалось, все идет наперекосяк, что ни скажи. Я заставил себя промолчать и сделал еще один глоток вина. Я смотрел в огонь.
– Правду ли говорят о Ближних островах? – спросил я наконец. Мой голос снова мне подчинялся.
Чейд вздохнул и протер глаза.
– В этих разговорах, как и во всех остальных, есть зерно истины. Может быть, пираты действительно укрепились на Ближних островах, которые мы, конечно, им не сдавали. Как ты правильно сказал, обосновавшись там, они станут совершать набеги на наше побережье и зимой, и летом.
– Принц Регал, по-видимому, верит, что от пиратов можно откупиться, что острова и небольшой кусок побережья Бернса – это предел их мечтаний. – Мне было нелегко, но все же, говоря о Регале, я постарался, чтобы мой голос звучал вежливо.
– Многие люди надеются, что, если они что-то скажут, так и окажется в действительности, – равнодушно заметил Чейд. – Даже когда им следовало бы быть умнее, – добавил он в качестве мрачного послесловия.
– Как ты думаешь, чего хотят пираты?
Он смотрел мимо меня, в огонь:
– Да, загадка. Чего хотят пираты? Так работает наш разум, Фитц. Мы думаем, что они нападают, потому что чего-то от нас хотят. Но если бы они действительно чего-то хотели, то, конечно же, давно бы заявили. Они знают, что делают с нами. Они должны знать, что мы, по крайней мере, обдумали бы их требования. Но они не просят ничего, просто продолжают нападать.
– Бессмысленно, – закончил я за него.
– Может быть, это мы не видим смысла, – поправил он меня. – Что, если наше основное допущение неверно?
Я молча смотрел на него.
– Что, если они не хотят ничего, кроме того, что уже имеют? Народ, который служит им добычей. Города, чтобы грабить, поселки, чтобы сжигать, люди, чтобы мучить. Что, если это их единственная цель?
– Безумие, – медленно проговорил я.
– Возможно. Но если это так?
– Тогда их ничто не остановит. Кроме уничтожения.
Он кивнул:
– Поразмысли над этим.
– У нас не хватит кораблей, даже чтобы задержать их. – Я немного подумал. – Лучше нам всем надеяться, что мифы об Элдерлингах правдивы. Потому что мне кажется, что они или что-то вроде них – единственная наша надежда.
Чейд снова кивнул:
– Совершенно верно. И теперь ты понимаешь, почему я одобрил решение Верити.
– Потому, что это наша единственная надежда уцелеть.
Мы долго сидели вместе, молча глядя в огонь. Когда наконец я вернулся в свою постель, меня мучили кошмары. Мне снился Верити, он сражался за свою жизнь, а я стоял и смотрел. Я не мог убить ни одного из нападавших, потому что мой король не дал мне на это разрешения.
Через двенадцать дней из Бернса прибыл герцог Браунди. Он приехал по прибрежной дороге во главе кавалькады, достаточно внушительной, но в то же время не слишком большой, чтобы это можно было расценить как открытую угрозу. В кавалькаде всадников было ровно столько пышности и вооружения, сколько могло себе позволить герцогство Бернс. Дочери Браунди ехали рядом с ним. Только старшая осталась дома, чтобы помогать людям из Причального. Я провел большую часть дня в конюшнях, а потом в караульной, прислушиваясь к разговорам конюшенных мальчиков и стражников герцога. Хендс обеспечил уход за животными, а в наших кухнях и казармах тоже, как всегда, было проявлено должное гостеприимство. Тем не менее среди людей из Бернса было много неприятных разговоров. Они прямо говорили о том, что видели в Причальном, и о том, как их призывы о помощи остались без ответа. Наши солдаты стыдились, что не могли почти ничего сказать в оправдание короля Шрюда. А когда солдат не может поддержать своего вождя, ему остается либо согласиться с критикой, либо найти какой-нибудь повод для ссоры. Так что между людьми Бернса и войсками Баккипа происходили кулачные стычки – по большей части отдельные инциденты, вызванные вполне заурядными причинами. Но раньше такого в дисциплинированном гарнизоне Оленьего замка не случалось, и тем неприятнее это было. Смятения в наших войсках нельзя было не заметить.
Я тщательно оделся для ужина в этот вечер, не уверенный, кого я могу встретить и что меня может ждать. Несколько раз я мельком видел Целерити и каждый раз ускользал, прежде чем она успевала меня заметить. Я ожидал, что она будет моей соседкой за ужином, и боялся этого. Было неподходящее время для того, чтобы оскорблять кого-нибудь из Бернса, но я не хотел вселять в нее пустые надежды.
Однако я зря беспокоился. Меня усадили на дальнем конце стола, среди младшей знати, и к тому же среди самых молодых из них. Я провел неприятный вечер, чувствуя себя чужим в этом обществе. Некоторые девушки за столом пытались флиртовать со мной. Это было для меня нечто новое, и не такие ощущения я бы жаждал познать. Я лишний раз осознал, насколько разросся королевский двор за зиму. Большинство этих молодых женщин приехали из Внутренних герцогств подбирать крохи со стола Регала, но они откровенно показывали, что были бы счастливы искать расположения любого, имеющего хоть какое-то политическое влияние. Усилие, которое требовалось мне, чтобы не пропускать мимо ушей их попытки шутить и отвечать по меньшей мере сдержанно-вежливым тоном, начисто лишило меня способности замечать то, что происходило за королевским столом. Там был король Шрюд, сидевший между будущей королевой Кетриккен и принцем Регалом. Герцог Браунди и его дочери, Целерити Стремительная и Фейт Преданная, расположились рядом. Остальные сотрапезники были из окружения Регала. Герцог Рем из Тилта, его леди Плэсид Безмятежная и двое их сыновей наиболее достойны упоминания. Также там был кузен Регала, герцог Брайт Великолепный, юный наследник герцога Фарроу. Он был новичком при дворе.
С моего места видно было мало, а слышал я еще меньше. Я чувствовал бурное недовольство Верити, но тут уж ничего не мог поделать. В этот вечер Шрюд выглядел скорее усталым, чем одурманенным, и это обрадовало меня. Кетриккен, сидевшая подле него, была очень бледна, на щеках ее горели розовые пятна. Она мало ела и казалась более хмурой и молчаливой, чем обычно. В противоположность ей принц Регал был общителен и весел. Он сидел рядом с герцогом Ремом, леди Плэсид и их мальчиками. Нельзя сказать, что он полностью игнорировал герцога Браунди с дочерьми, но его шутки гостей явно раздражали.
Герцог Браунди был крупным человеком, с хорошей, несмотря на возраст, мускулатурой. Пряди белых волос в его черном «конском хвосте» воина, так же как и отсутствие нескольких пальцев на руке, напоминали о прошедших битвах. Его дочери сидели рядом с ним – женщины с глазами цвета индиго и высокими скулами, говорившими о том, что их мать была родом с Ближних островов. Волосы у Фейт и Целерити были коротко подстрижены и не завиты, в северном стиле. То, как быстро девушки поворачивали головы, следя за происходящим в зале, напомнило мне охотящихся ястребов. Это были не те утонченные аристократки из Внутренних герцогств, с которыми обычно имел дело Регал. Из всех Шести Герцогств люди Бернса более всего оставались воинами.
Регал напрашивался на неприятности, так легкомысленно относясь к их скорби. Я знал, что они не собирались разговаривать о пиратах за столом, но взятый принцем праздничный тон беседы совершенно расходился с целью их приезда. Я подумал, понимает ли он, как тяжко оскорбляет их. Кетриккен понимала наверняка. Не единожды я видел, как она сжимала зубы или опускала глаза после очередной шутки Регала. К тому же принц слишком много пил и становился все более развязным. Мне очень хотелось бы знать, что такого смешного он находит в собственных словах.
Обед казался бесконечным. Целерити быстро увидела меня за столом. После этого мне трудно было избежать оценивающих взглядов, которые она бросала в мою сторону. Я приветливо кивнул ей в первый раз, когда наши глаза встретились, и увидел, что она озадачена моим местом за столом. Я не мог себе позволить вообще не глядеть на нее. Регал и так вел себя достаточно оскорбительно, чтобы еще и я пренебрегал дочерью герцога Бернса. Я чувствовал себя так, будто иду по лезвию ножа, и обрадовался, когда Шрюд поднялся и королева Кетриккен настояла на том, чтобы взять короля под руку и проводить в его покои. Регал пьяно нахмурился, увидев, что общество так быстро расходится, но не сделал никаких попыток убедить герцога Браунди и его дочерей остаться за столом. Они извинились – довольно сдержанно – и удалились, как только ушел король Шрюд. Я тоже сослался на головную боль и оставил своих хихикающих соседок, предпочтя им одиночество собственной комнаты.
Когда я открыл дверь и вошел в спальню, то почувствовал себя самым бессильным человеком в замке. Вот уж действительно, безымянный мальчишка с псарни.
– Похоже, ты прекрасно провел время за ужином, – заметил шут.
Я вздохнул и не стал спрашивать, как он вошел. Нет смысла задавать вопросы, на которые все равно не получишь ответа. Шут сидел у очага – силуэт на фоне танцующего пламени. Он был необычно тих – никаких звонких колокольчиков, никаких обескураживающих насмешливых слов.
– Ужин был невыносим, – сообщил я ему и стал зажигать свечи. Моя головная боль была не совсем выдуманной. Я сел, потом со вздохом лег на свою кровать. – Не знаю, куда катится Олений замок и что я могу сделать для него.
– Может быть, того, что ты уже сделал, достаточно? – спросил шут.
– В последнее время я не делал ничего достойного упоминания, – ответил я, – если не считать того, что понял, когда надо было прекратить пререкаться с Регалом.
– Значит, всем нам пора научиться этому искусству, – угрюмо согласился он, подтянул колени к подбородку и обнял их руками. Потом вздохнул. – Неужели у тебя нет никаких новостей, которыми ты мог бы поделиться с шутом? Очень благоразумным шутом?
– У меня нет никаких новостей, о которых ты бы не знал раньше меня. – Темнота в комнате была приятной. Моей голове стало легче.
Он деликатно помолчал.
– Тогда, может быть, я вправе задать вопрос? На него можно ответить или нет, по твоему усмотрению…
– Побереги силы и задай его. Я знаю, что ты все равно это сделаешь, независимо от того, разрешу я тебе или нет.
– Безусловно, тут ты прав. Хорошо, вопрос. Ах, я удивляю сам себя, я краснею, истинная правда. Фитц Чивэл, ты ненароком не сделал собственного Фитца?
Я медленно сел и уставился на него. Он не пошевелился и не вздрогнул.
– О чем ты спрашиваешь? – тихо спросил я.
Теперь он тоже говорил тихо, почти оправдываясь.
– Я должен знать. Молли носит твоего ребенка?
Я прыгнул на него с кровати, схватил за горло и рывком поднял на ноги. Я замахнулся и остановился, потрясенный тем, что увидел на его лице при свете огня.
– Валяй, бей, – тихо посоветовал он. – Новые синяки будут почти не видны на старых. Я могу прятать лицо еще несколько дней.
Я отвел руку. Странно, насколько чудовищным показалось то, что я только что собирался сделать, когда обнаружил, что это уже было сделано кем-то другим. Как только я отпустил его, шут отвернулся, как будто стыдился своего бесцветного распухшего лица. Быть может, прозрачная кожа и тонкие кости делали его еще более ужасным. Как будто кто-то избил ребенка. Я встал на колени у очага и начал раздувать огонь.
– Что, плохо видно? – спросил шут. – Предупреждаю, при хорошем освещении будет смотреться еще хуже.
– Сядь на мой сундук с одеждой и сними рубашку, – резко сказал я.
Он не пошевелился. Я не обратил на это внимания. У меня был маленький котелок для чая, и я подвесил его над огнем, зажег свечи и поставил их на стол, а потом вынул мой маленький сундучок с травами. Я не держал в своей комнате слишком большого запаса. Теперь мне было жаль, что у меня нет «арсенала» Баррича, но я был уверен, что, если я отправлюсь за ним в конюшни, к моему возвращению шут исчезнет. Те снадобья, что были у меня в комнате, в основном применялись при синяках, порезах и других повреждениях. Они подойдут.
Когда вода согрелась, я налил немного в таз для мытья и добавил щедрую горсть трав, предварительно растерев их в порошок. Я нашел в сундуке с одеждой рубашку, из которой вырос, и разорвал ее на части.
– Выйди на свет, – потребовал я.
Через мгновение шут подчинился, но двигался медленно и робко. Я быстро оглядел его, потом взял за плечи и посадил на свой сундук с одеждой.
– Что с тобой случилось? – спросил я, испуганный его изуродованным лицом. Губы его были разбиты и распухли, один глаз заплыл так, что почти не открывался.
– Я прогуливался по замку и расспрашивал разных людей с отвратительным нравом, не завели ли они бастардов.
Я яростно сверкнул глазами, но здоровый глаз шута стойко выдержал мой взгляд. Белок этого глаза был весь в красных прожилках. Я понял, что не могу ни сердиться на него, ни смеяться.
– Я думал, ты достаточно понимаешь в целительстве, чтобы поберечь себя. Теперь сиди смирно.
Я намочил тряпку и бережно, но твердо прижал к его лицу. Через мгновение шут расслабился. Я смыл губкой засохшую кровь. Ее было не много; по-видимому, он вымылся после избиения. Но некоторые раны продолжали кровоточить. Я легко пробежал пальцами по его челюсти и вокруг глазниц.
– Кто это с тобой сделал? – спросил я.
– Я заходил в несколько дверей или в одну и ту же несколько раз. Смотря о какой ты спрашиваешь. – Для человека с разбитыми губами шут разговаривал довольно бойко.
– Это был серьезный вопрос, – сказал я.
– Как и мой.
Я снова сверкнул на него глазами, и он отвел взгляд. Некоторое время мы оба молчали. Я искал горшочек с мазью от царапин и порезов, которую дал мне Баррич.
– Я действительно хочу услышать ответ, – напомнил я ему, снимая крышку с горшочка. Знакомый едкий запах ударил мне в нос, и я внезапно с поразительной силой ощутил тоску по Барричу.
– Как и я. – Он слегка вздрогнул под моим прикосновением, когда я начал накладывать мазь. Я знал, что она щиплется. Я также знал, что она хорошо действует.
– Почему ты задаешь мне такие вопросы? – спросил я наконец.
Он мгновение подумал.
– Потому что легче спросить тебя, чем спрашивать Кетриккен, не носит ли она ребенка Верити. Насколько я могу судить, Регал в последнее время крутит любовь только с самим собой, так что его можно исключить. Таким образом, либо ты, либо Верити…
Я тупо смотрел на него. Он грустно покачал головой.
– Неужели ты этого не чувствуешь? – почти шепотом спросил он и театрально устремил взгляд в никуда. – Силы колеблются. Тени трепещут. Внезапно по возможностям идет рябь. Перестановка будущих по мере того, как предопределение множится. Пути сходятся и снова расходятся. – Он опять посмотрел на меня. Я улыбнулся ему, думая, что он шутит, но он был серьезен. – У династии Видящих есть наследник, – сказал он тихо. – Я в этом уверен.
Случалось ли вам оступиться в темноте? Бывает такое внезапное чувство, как будто ты пошатываешься на краю, но не знаешь, как глубоко можешь упасть. Слишком твердо я сказал:
– У меня не будет ребенка.
Шут бросил на меня скептический взгляд.
– А, – сказал он с фальшивой сердечностью, – тогда это, должно быть, Кетриккен.
– Должно быть, – согласился я, но мое сердце упало.
Если Кетриккен беременна, у нее нет никакой причины скрывать это. А у Молли есть. Я не видел Молли несколько ночей. Может быть, у нее есть для меня новости. Я почувствовал головокружение, но взял себя в руки и глубоко вздохнул.
– Сними рубашку, – сказал я шуту, – посмотрим твою грудь.
– Я осматривал ее, спасибо, и, уверяю тебя, там все в порядке. Они накинули мешок мне на голову – думаю, для того, чтобы удобнее было целиться. Они очень старались бить только по нему.
От зверства, учиненного над ним, мне стало так больно, что я долго молчал.
– Кто? – выговорил я наконец. – Ты видел?
– С мешком на голове? Оставь. Разве можно видеть что-нибудь сквозь мешок?
– Нет. Но у тебя могут быть подозрения.
Он недоверчиво покачал головой.
– Если ты до сих пор не понял, какие это подозрения, значит это у тебя мешок на голове. Но я могу прорезать тебе дырочку. «Мы знаем, что ты изменяешь королю и шпионишь для Верити-претендента. Не посылай ему больше сообщений, потому что, если ты это сделаешь, мы узнаем об этом». – Он отвернулся и уставился в огонь, быстро раскачивая ногами, – тук, тук, тук – о мой сундук с одеждой.
– Верити-претендент? – спросил я оскорбленно.
– Не мои слова. Их, – подчеркнул он.
Я подавил свою ярость и попытался подумать.
– Почему они заподозрили, что ты шпионишь для Верити? Ты посылал ему сообщения?
– У меня есть король. Он не всегда помнит, что он мой король. Ты должен искать своего короля – я уверен, что ты так и делаешь.
– А что будешь делать ты?
– То, что делал всегда. А что я еще могу? Я не могу прекратить делать то, что они потребовали прекратить, потому что никогда и не начинал.
От подкравшейся уверенности дрожь пробежала у меня по спине.
– А если они снова будут действовать?
Шут безжизненно засмеялся.
– Нет никакого смысла беспокоиться об этом, потому что я не могу ничего предотвратить. Это не значит, что я к этому стремлюсь. Это, – сказал он, сделав слабый жест в сторону своего лица, – это заживет. То, что они сделали с моей комнатой, – нет. Мне придется неделями разбираться в этом хаосе.
Мое сердце сжалось при этих словах, ужасная пустота наполнила меня. Один раз я был в комнате шута, на верхнем этаже башни. Мне пришлось долго подниматься по заброшенной лестнице, полной многолетней пыли и беспорядка, в комнату, которая представляла из себя сад чудес. Я подумал о ярких рыбках, плавающих в толстых горшках, о садах мха в широких сосудах, о крошечном фарфоровом младенце, за которым так бережно ухаживали в его колыбели. Я закрыл глаза, когда шут добавил, глядя в огонь:
– Они действовали очень тщательно. Какая глупость думать, что в этом мире существует хоть одно безопасное место.
Если не считать его языка, шут был человеком беззащитным, единственным стремлением которого было служить своему королю. И спасти мир. Тем не менее кто-то разрушил его мир. Хуже всего было то, что, как я думал, избиение, которому его подвергли, было вызвано чем-то, что сделал я.
– Я мог бы помочь тебе привести это все в порядок, – предложил я тихо.
Шут дважды быстро мотнул головой.
– Не думаю, – сказал он, а потом добавил нормальным голосом: – Я не хотел тебя обидеть.
– Я и не обиделся.
Я сложил очищающие травы, горшочек с мазью и оставшиеся тряпки. Шут соскочил с сундука и, когда я предложил ему все собранное, мрачно принял это у меня. Он пошел к двери, двигаясь скованно, несмотря на уверения, что нападавшие повредили только его лицо. У двери он обернулся.
– Когда узнаешь точно, скажешь мне? – Он многозначительно помолчал, потом добавил упавшим голосом: – В конце концов, если они сделали такое с королевским шутом, что они могут сделать с женщиной, которая вынашивает наследника будущего короля?
– Они не посмеют, – сказал я свирепо.
Шут презрительно фыркнул:
– Не посмеют? Я уже не знаю, что они могут посметь или не посметь. Так же как и ты. Я бы на твоем месте придумал более надежный способ закрывать свою дверь, если не хочешь обнаружить и свою голову в мешке. – Он улыбнулся, но эта улыбка не была даже тенью его обычной насмешливой гримасы.
Шут выскользнул прочь из комнаты.
Я закрыл за ним дверь на засов. Потом прислонился к ней спиной и вздохнул.
– Это все прекрасно для всех остальных, Верити, – вслух сказал я безмолвной комнате, – но что до меня, то я думаю, что вам следовало бы повернуть прямо сейчас и ехать домой. Наступает нечто большее, чем красные корабли, и я как-то сомневаюсь, что Элдерлинги смогут чем-нибудь помочь в борьбе с тем, с чем мы скоро столкнемся.
Я ждал, надеясь получить какой-нибудь знак того, что он слышал или согласен со мной. Ничего не было. Разочарование кипело во мне. Я редко твердо знал, когда Верити чувствует меня, и никогда не был уверен, ощущает ли он те мысли, которые я хочу послать ему. Я снова удивился, почему он не отдает распоряжения Сирен. Все лето он связывался с нею при помощи Силы. Почему он молчит теперь? Может быть, он уже посылал ей сообщения, а она это скрыла? Или передала их Регалу? Я обдумал это. Возможно, синяки на лице шута отражали беспокойство Регала, обнаружившего, что Верити знает о том, что происходит в его отсутствие. Почему он выбрал шута в качестве козла отпущения – можно было только догадываться. Вероятно, он просто использовал его, чтобы дать выход своей ярости. Шут никогда не упускал случая оскорбить Регала. Или любого другого из его приспешников.
Позже в эту ночь я пошел к Молли. Это было опасное время, потому что замок гудел от множества гостей и слуг, которые о них заботились. Но моя тревога гнала меня вперед. Когда я постучал, Молли спросила через дверь:
– Кто там?
– Это я, – ответил я удивленно.
Раньше она никогда не спрашивала.
– О!.. – отозвалась она и открыла дверь.
Я проскользнул внутрь и запер ее за собой, а Молли прошла к очагу. Она склонилась к огню и подбавила дров, которые были совершенно не нужны. На меня она не смотрела. На ней было синее платье служанки, волосы все еще уложены в прическу. Каждая линия ее тела предостерегала меня. Я снова попал в беду.
– Мне жаль, что я не бывал здесь последнее время.
– Как и мне, – коротко сказала Молли.
Она была не очень-то расположена к приятной беседе.
– Произошло много всякого, и я был очень занят.
– Чем?
Я вздохнул. Знал, к чему идет разговор.
– Делами, о которых я не могу говорить.
– Конечно.
Несмотря на все спокойствие и холодность в ее голосе, я знал, что под всем этим бурлит ярость. Одно неверное слово выпустит ее наружу. Так же как и молчание. Так что можно напрямик задать мой вопрос.
– Молли, причина, по которой я пришел сегодня…
– О, я знала, что должна быть какая-то особенная причина, чтобы ты наконец появился. Единственное, что меня на самом деле удивляет, – это я сама. Почему я здесь? Почему каждый день после работы я возвращаюсь прямиком в свою комнату и жду, что ты вдруг придешь. Я могла бы заняться чем-нибудь другим. В последнее время в этом замке хватает менестрелей и кукольников, принц Регал об этом позаботился. Я могла бы сидеть у одного из очагов с другими слугами и наслаждаться развлечениями, вместо того чтобы торчать здесь в одиночестве. Или я могла бы делать какую-нибудь работу. Повариха разрешила мне пользоваться кухней, когда там не самое горячее время. У меня есть фитили, травы и сало. Мне следовало бы использовать их, пока травы еще не выдохлись. Но нет, я здесь, наверху, на тот случай, что ты вспомнишь обо мне и придешь провести со мной несколько минут.
Я стоял – как скала под сокрушительными волнами ее слов. Больше я ничего не мог сделать. То, что Молли говорила, было правдой. Пока она переводила дыхание, я смотрел себе под ноги. Когда она заговорила снова, ярость в ее голосе утихла и сменилась чем-то худшим – горем и растерянностью.
– Фитц, это так трудно. Каждый раз, когда я думаю, что уже успокоилась, я заворачиваю за угол и обнаруживаю, что снова надеюсь. У нас никогда ничего не будет, правда? Никогда не будет времени, принадлежащего только нам, никогда не будет места, в котором мы будем хозяевами. – Она опустила глаза, кусая нижнюю губу. Когда Молли снова заговорила, голос ее дрожал. – Я видела Целерити. Она красивая. Я даже нашла повод, чтобы заговорить с ней. Я спросила, не нужно ли им еще свечей для их комнат… Она ответила застенчиво, но вежливо. Поблагодарила меня за заботу – мало кто здесь делает это. Она… она славная. Леди. О, они никогда не дадут тебе разрешения жениться на мне! И сам ты не захочешь жениться на служанке.
– Ты для меня не служанка, – ответил я тихо. – Я никогда так о тебе не думал.
– Тогда кто же я? Я не жена.
– В моем сердце – жена, – сказал я горестно.
Это было жалким утешением. Мне было стыдно, что Молли приняла его, подошла и уткнулась лбом в мое плечо. Несколько мгновений я бережно обнимал ее, потом притянул ближе. Когда она прижалась ко мне, я тихо сказал:
– Я хочу спросить тебя кое о чем.
– О чем?
– Ты… ждешь ребенка?
– Что? – она отстранилась, чтобы посмотреть мне в лицо.
– Ты носишь моего ребенка?
– Я… нет. Нет, не ношу… Почему ты вдруг спросил?
– Мне просто пришло в голову. Вот и все. Я хотел сказать…
– Я знаю, что ты хотел сказать. Если бы мы были женаты, а я не была бы уже беременна, соседи начали бы качать головами, глядя на нас.
– Правда?
Раньше эта мысль никогда не приходила мне в голову. Я знал, что некоторые уже спрашивают, не бесплодна ли Кетриккен, если она не смогла зачать после года супружества, но вопрос о ребенке будущей королевы действительно касался каждого. Я никогда не думал о том, что соседи всегда с ожиданием наблюдают за новобрачными.
– Конечно. К этому времени кто-нибудь наверняка уже предложил бы мне рецепт чая, полученный давным-давно от старушки-матери, или порошок из клыка кабана, чтобы вечером подсыпать в твой эль.
– В самом деле? – Я крепче прижал ее к себе, глупо улыбаясь.
– Угу, – улыбнулась она в ответ. Улыбка медленно угасла. – На самом деле, – сказала Молли тихо, – есть другие травы, которые я использую, чтобы наверняка не забеременеть.
Я уже почти забыл, как Пейшенс бранила меня в тот день.
– Некоторые такие травы, как я слышал, могут повредить женщине, если принимать их слишком долго.
– Я знаю, что делаю, – сказала Молли ровно. – А кроме того, какой у нас выход? – добавила она.
– Никакого.
– Фитц. Если бы сегодня я сказала «да», если бы я была беременна… что бы ты сделал?
– Не знаю. Я не думал об этом.
– Подумай об этом сейчас, – умоляюще сказала она.
Я медленно заговорил:
– Думаю, что я каким-то образом нашел бы для тебя место… где-то…
Я бы пошел к Чейду, я бы пошел к Барричу, я бы молил о помощи. Внутренне я онемел при мысли об этом.
– …Безопасное место. Не в Оленьем замке. Может быть, вверх по реке. Я бы приезжал к тебе, когда мог. Каким-то образом я бы заботился о тебе.
– Ты бросил бы меня – вот что ты сказал. Меня и нашего… моего ребенка.
– Нет! Я спрятал бы тебя в надежном месте, где никто не стал бы позорить тебя или насмехаться над тобой за то, что у тебя есть ребенок, но нет мужа. И когда смог, я приезжал бы к тебе и к нашему ребенку.
– Ты никогда не допускал, что ты поедешь с нами? Что мы прямо сейчас можем уехать из замка, ты и я, и подняться вверх по реке?
– Я не могу оставить замок. Я уже объяснил это тебе всеми способами, которые мог придумать.
– Я знаю. Я пыталась понять, но не смогла.
– Работа, которую я делаю для короля, такова, что…
– Перестань ее делать. Пусть этим займется кто-нибудь другой. Поезжай со мной, и мы будем жить нашей собственной жизнью.
– Я не могу. Это не так просто. Мне не позволят уехать.
Каким-то образом мы отошли друг от друга. Молли сложила руки на груди.
– Верити уехал. Почти никто не верит, что он вернется. Король Шрюд слабеет с каждым днем, и Регал готовится стать королем. Если Регал испытывает к тебе хотя бы половину тех чувств, о которых ты говорил, почему же ты хочешь остаться здесь? Почему он этого хочет? Фитц, неужели ты не видишь, что все разлетается на части? Ближние острова и Причальный – только начало. Пираты на этом не остановятся.
– Тем больше причин для меня оставаться здесь. Чтобы работать и чтобы, если потребуется, сражаться за всех наших людей.
– Один человек не может остановить это, – заметила Молли. – Даже такой упрямый, как ты. Почему бы тебе не отбросить твое упрямство и не начать сражаться за нас? Почему мы не можем убежать вверх по реке, вглубь страны, подальше от пиратов, к нашей собственной жизни? Почему мы должны отказываться от всего ради безнадежного дела?
Я не мог поверить, что слышу такое от нее. Если бы это сказал я, это было бы изменой. Но Молли говорила так, словно речь шла о простом здравом смысле, словно она, я и ребенок, которого пока что нет, были важнее, чем король и Шесть Герцогств, вместе взятые. Так я и сказал.
– Хорошо, – ответила она, глядя мне прямо в глаза, – это правда. Для меня. Быть с мужем – с тобой – и с ребенком было бы для меня важнее всего на свете.
И что я мог ответить на это? Я пытался говорить правду, зная, что Молли от этого вовсе не станет легче.
– Ты была бы так же важна для меня. Ты и сейчас так же важна для меня. И это еще одна причина, по которой я остаюсь. Ты слишком важна для меня, чтобы бежать и прятаться. Я должен защищать тебя.
– Защищать? – голос ее сорвался на крик. – Ты поймешь когда-нибудь, что мы недостаточно сильны, чтобы защитить себя? Я знаю, я стояла между пиратами и детьми моих родственников и едва уцелела. И ты говоришь мне о защите, зная, что я это сделала?
Я молчал. Не только потому, что ее слова ранили меня. Они ранили глубоко. Но Молли вновь пробудила воспоминание о девочке, которую я держал на коленях, глядя на кровь, струившуюся по ее холодеющей руке. Я не мог вынести мысли о том, что мне когда-нибудь придется пережить это снова, но от этой мысли нельзя было спрятаться.
– Нам некуда бежать, Молли. Мы останемся здесь и будем сражаться до победы или погибнем, если битва будет проиграна.
– В самом деле? – спросила она холодно. – А это не значит, что ты просто ставишь свою преданность королю выше всего, что есть между нами?
Я не мог встретить ее взгляд. Она фыркнула.
– Ты в точности такой же, как Баррич. Ты даже не знаешь, как похож на него!
– Как Баррич? – у меня не было слов. Я был потрясен, что она вообще это сказала, не говоря уж об обвинительных нотках в ее голосе.
– Да, – отрезала она.
– Потому что я верен своему королю? – Я все еще цеплялся за соломинку.
– Нет. Потому что ты ставишь своего короля выше своей женщины… или своей любви. Или своей собственной жизни.
– Я не понимаю, о чем ты говоришь!
– Вот! Видишь! Ты действительно не понимаешь! А разговариваешь так, как будто знаешь все тайны мира и слышал обо всех важных событиях, произошедших когда-нибудь. Так что ответь мне: почему Пейшенс ненавидит Баррича?
Теперь я был совершенно растерян. У меня не было ни малейшего представления, какое это могло иметь отношение к чему-то плохому во мне, но я знал, что Молли видит здесь какую-то связь. Я осторожно предположил:
– Из-за меня. Она думает, что Баррич подавал Чивэлу дурной пример. И благодаря этому я был зачат.
– Вот. Видишь. Вот какой ты глупый. Ничего подобного. Лейси рассказала мне как-то ночью. Немного чересчур ягодного вина – и я заговорила о тебе, а Лейси – о Пейшенс и Барриче. Раньше Пейшенс любила Баррича, ты, балбес! Но он отказался от нее. Он сказал, что любит ее, но не может жениться на ней, даже если ей удастся заставить отца дать разрешение на брак. Потому что он, Баррич, уже присягнул жизнью и мечом своему господину. И он не думает, что сможет служить обоим. О, он хотел бы быть свободным, чтобы жениться на ней, и хотел бы, чтобы клятвы не были принесены до их встречи. Но тем не менее он не может на ней жениться. Он сказал ей что-то глупое насчет того, что, как бы ни старалась лошадь, она может носить только одно седло. И тогда Пейшенс заявила ему: «Ладно, убирайся. Иди за своим господином, который для тебя важнее, чем я». И Баррич так и сделал, и ты сделал бы так же, если бы я велела тебе выбирать.
На щеках Молли горели яркие пятна. Она вскинула голову и повернулась ко мне спиной. Итак, вот она – связь с моей виной. У меня закружилась голова, когда кусочки фраз и обрывки рассказов внезапно встали на место. История Баррича о первом знакомстве с Пейшенс. Она сидела на яблоне и попросила, чтобы он вынул занозу из ее ноги. Вряд ли женщина будет просить об этом своего жениха. Но непосредственная молодая девушка вполне может обратиться с такой просьбой к молодому человеку, который ей нравится. И я вспомнил, как той ночью, когда я говорил с ним о Молли и Пейшенс, он повторил слова о седлах и упряжи.
– Чивэл знал что-нибудь об этом? – спросил я.
Молли повернулась и взглянула на меня. Было очевидно, что она ждала от меня не этого вопроса. Она не могла устоять и не закончить свою историю.
– Нет. Я думаю, нет. Когда Пейшенс познакомилась с ним, она понятия не имела, что он – господин Баррича. Баррич никогда не говорил ей, какому лорду он давал обет. Сначала у Пейшенс ничего не было с Чивэлом. В ее сердце был только Баррич. Но Чивэл был настойчив. И, судя по тому, что говорит Лейси, он любил ее до безумия. Он завоевал ее сердце. Только после того, как она согласилась выйти за него замуж, она узнала, что Чивэл был господином Баррича. И то только потому, что он приказал Барричу выдрессировать лошадь специально для нее.
Я внезапно вспомнил, как Баррич стоял в конюшне, разглядывал кобылу Пейшенс и говорил, что он объезжал эту лошадь. Я подумал, знал ли он, что готовит Шелковинку для своей бывшей возлюбленной в качестве подарка от ее жениха. Бьюсь об заклад, так оно и было. Я всегда думал, что презрительное отношение Пейшенс к Барричу было вызвано ревностью к Чивэлу. Теперь этот треугольник оказался еще более странным и, безусловно, более мучительным. Я закрыл глаза и потряс головой, думая о несправедливости мира. «Ничто никогда не бывает простым и хорошим, – сказал я сам себе. – Всегда где-нибудь найдется горькая пилюля или кислое зернышко».
Гнев Молли, по-видимому, внезапно угас. Она села на кровать и, когда я подошел и сел рядом с ней, не оттолкнула меня. Я взял ее руку и задержал в своей ладони. Тысячи мыслей смешались у меня в голове. Как Пейшенс ненавидела пьянство Баррича. Как Баррич вспоминал ее маленькую собачку и то, как она всегда носила ее с собой в корзиночке. Усердие, с которым он всегда следил за своей внешностью и поведением. «Если ты не можешь видеть женщину, это не значит, что она не может видеть тебя». О Баррич! Лишнее время, которое он все еще отдавал чистке лошади, на которой Пейшенс теперь так редко ездила. По крайней мере, хотя бы Пейшенс вышла замуж за любимого человека и получила несколько лет счастья, пусть и омраченного политикой. Но все равно несколько лет счастья. Что будет у меня и Молли? Только то, что сейчас есть у Баррича?
Молли прижалась ко мне, и я долго обнимал ее. Вот и все. Почему-то в этом безмолвном объятии в ту ночь мы были так близки, как не были уже очень давно.
