Когда кто-то потряс меня за плечи и разбудил, солнце уже клонилось к закату.

– Твой господин зовет тебя, – сказали мне, и я мгновенно проснулся.

Чайки, кружащие над головой, свежий морской воздух и плавное покачивание палубы под ногами напомнили мне, где я нахожусь. Я поднялся на ноги, стыдясь того, что заснул, даже не удостоверившись, что с Чейдом все в порядке. Я поспешил на корму, к каюте.

Чейд сидел за крошечным столом и сосредоточенно разглядывал разложенную на нем карту. Но мое внимание привлекла не карта, а большой судок с тушеной рыбой. Тут же были корабельные галеты и кислое красное вино. Я не понимал, как голоден, пока не увидел еду. Я выскребал тарелку кусочком галеты, когда Чейд спросил меня:

– Тебе лучше?

– Гораздо. А как ты?

– Лучше. – Он посмотрел на меня знакомым ястребиным взглядом.

К моему облегчению, Чейд, по-видимому, полностью оправился. Он отодвинул в сторону мою тарелку и разложил передо мной карту.

– К вечеру мы окажемся здесь, – сказал он. – Высадка будет еще более опасной, чем посадка. Если нам не повезет с ветром, мы пропустим большую часть прилива или отлива и течение будет гораздо сильнее. Может кончиться тем, что нам придется заставить лошадей плыть к берегу, пока мы будем переправляться на плоскодонке. Надеюсь, что обойдется без этого, но на всякий случай будь готов. Когда мы высадимся…

– От тебя пахнет семенами карриса, – сказал я.

В это было почти невозможно поверить, но в дыхании Чейда отчетливо чувствовался сладковатый запах семян и масла. Я пробовал печенье с семенами карриса на празднике Встречи Весны. Даже та малость семян, которой посыпают печенье, вызывает прилив сил и легкое опьянение. По традиции этим угощением отмечают начало весны. Если лакомиться каррисом раз в год, никакого вреда не будет. Но Баррич предупреждал меня, что никогда нельзя покупать лошадь, от которой хоть немного пахнет этими семенами, и добавил, что если поймает кого-нибудь за кормлением наших лошадей каррисом, то убьет. Голыми руками.

– Да ну? – хмыкнул Чейд. – Это у тебя разыгралась фантазия. Итак, я предлагаю на случай, если тебе придется плыть с лошадьми, положить твою рубашку и плащ в промасленную сумку и оставить ее мне в плоскодонке. Таким образом хоть это останется сухим, и ты сможешь переодеться, когда мы доберемся до берега. От берега наша дорога пойдет…

– Баррич говорил, что, если хоть раз дать эту гадость животному, оно уже никогда не будет прежним. Каррис вредит лошадям. Можно накормить им животное, чтобы выиграть одну скачку или загнать одного оленя, но после этого оно никогда уже не будет таким, как раньше. Он говорит, что нечестные лошадники используют каррис, чтобы животное хорошо выглядело при продаже. Он возбуждает их, и глаза у лошади начинают блестеть, но это скоро проходит. Баррич говорит, что семена карриса убивают чувство усталости и лошади продолжают скакать даже тогда, когда должны были бы уже упасть от изнеможения. И еще он говорит, что иногда, когда действие масла карриса кончается, лошадь просто падает замертво, – единым духом выпалил я.

Чейд поднял глаза от карты и спокойно посмотрел на меня.

– Подумать только, как много знает Баррич о семенах карриса. Я рад, что ты слушал его внимательно. Теперь, может быть, ты будешь так любезен, что уделишь мне хотя бы толику внимания, чтобы составить дальнейшую часть плана нашего путешествия.

– Но, Чейд…

Он пронзил меня взглядом.

– Баррич великолепный знаток лошадей. Он еще с юных лет подавал большие надежды. Он редко ошибается… когда говорит о лошадях. А теперь слушай меня. Нам потребуется фонарь, чтобы забраться с берега на скалы. Дорога очень плохая; может быть, нам придется поднимать лошадей по очереди. Но мне говорили, что это возможно. Оттуда мы по суше двинемся к Кузнице. Там нет сколько-нибудь пригодной дороги, по которой мы могли бы быстро попасть в городок. Это гористая, но безлесная местность. И мы поедем ночью, так что нашей картой будут звезды. Я рассчитываю добраться до Кузницы где-то к середине дня. Мы появимся там как простые путешественники, ты и я. Это все, что я пока решил; остальное придется планировать по ходу дела…

И пока Чейд излагал мне в мельчайших деталях свой тщательно продуманный план, момент, когда можно было спросить, как ему удается употреблять семена и не умереть, был безвозвратно упущен. Еще полчаса Чейд говорил со мной о деле, а потом отослал меня из каюты, сказав, что должен сделать некоторые приготовления, а мне следует проверить лошадей и отдохнуть. Лошади стояли на носу суденышка, в импровизированном веревочном загоне. Солома защищала палубу от их копыт. Кроме того, если бы лошадь неудачно упала во время путешествия, она упала бы на солому. Сердитый помощник чинил фальшборт, который Уголек пробила при погрузке. Он не был расположен к светской беседе, а лошади чувствовали себя достаточно хорошо и спокойно – насколько это вообще возможно на корабле.

Я быстро осмотрел палубу. Мы плыли на опрятном маленьком суденышке, широком торговом корабле, курсирующем между островами. Мелкая осадка позволяла ему безопасно подниматься по рекам или подходить очень близко к берегу, но на более глубокой воде эта посудина оставляла желать много лучшего. Она неуклюже переваливалась по волнам, то и дело грузно сползая с гребня, ни дать ни взять нагруженная тюками крестьянка, пробирающаяся через рыночную толпу. Похоже, мы были единственным, что перевозило суденышко в эту ходку. Палубный матрос дал мне яблок – для меня самого и наших лошадок, но не был особенно словоохотлив, так что, раздав животным фрукты, я устроился возле них на соломе и последовал совету Чейда относительно отдыха.

Ветер был благоприятный, и капитан подвел корабль к нависающим скалам ближе, чем мне казалось возможным. Но с высадкой лошадей все равно было много хлопот. Все лекции и предупреждения Чейда не приготовили меня к тому, как темна ночь над морем. От тусклого света палубных фонарей толку было мало, неверные пляшущие тени только мешали. Наконец палубный матрос подвез Чейда к берегу на корабельной плоскодонке. Я покинул борт вместе с упирающимися лошадьми, потому что знал, что Уголек может начать брыкаться и потопить шлюпку. Я вцепился в шею Уголька и всячески подбадривал ее, надеясь, что здравый смысл лошади выведет нас к мутному свету фонаря на берегу. Я держал коня Чейда на длинном поводе, потому что не хотел, чтобы жеребец бился в воде слишком близко к нам. Море было холодным, а ночь темной, и будь у меня хоть капля разума, мне следовало бы мечтать о том, чтобы оказаться в другом месте, но мальчишкам свойственно все земные трудности и неприятности превращать в захватывающие приключения.

Я вышел из воды мокрый, замерзший и очень веселый. Я держал поводья Уголька и пытался успокоить жеребца. Когда я справился с лошадьми, ликующе хохочущий Чейд с фонарем в руке был уже около меня. Матрос, который отвез его на берег, уже подгребал на плоскодонке обратно к кораблю. Чейд отдал мне мои сухие вещи, но они мало помогли, натянутые на мокрую одежду.

– Где дорога? – спросил я. Меня бил озноб, голос мой дрожал.

Чейд насмешливо фыркнул:

– Дорога? Я немного огляделся тут, пока ты вытаскивал мою лошадь. Это не дорога, это просто русло высохшего ручья. Но придется довольствоваться и этим.

На самом деле дорога оказалась чуть лучше, чем я подумал после его слов, но ненамного. Тропа была узкой и крутой, усыпанной мелкими камешками, которые так и норовили вывернуться из-под ноги. Чейд шел впереди с фонарем. Я следовал за ним и вел в поводу лошадей. В одном месте гнедой Чейда оступился и попятился, чуть не сбив меня с ног. Уголек, ступившая в сторону, упала на колени. Сердце, казалось, застряло у меня в горле и оставалось в этом несвойственном ему месте, пока подъем не закончился.

И когда ночной открытый горный склон распростерся перед нами под плывущей луной и разбросанными над головой звездами, меня снова обуяла жажда приключений. Думаю, дело было в Чейде. Его глаза под воздействием карриса блестели даже при свете фонаря, бьющая через край энергия, хоть и неестественная, оказалась заразительной. Видимо, это подействовало даже на лошадей, потому что они храпели и вскидывали головы. Поправляя сбрую и забираясь в седла, мы хохотали как сумасшедшие. Чейд посмотрел на небо, потом на склон, который спускался перед нами, и беспечно отшвырнул фонарь.

– В путь! – возвестил он ночи и ударил каблуками по бокам гнедого, который тут же ринулся вперед.

Уголек была не из тех, кто позволяет себя обогнать, и я впервые осмелился пустить ее галопом ночью по незнакомой дороге. Чудо, что все мы не сломали себе шеи. Иногда удача сопутствует детям и безумцам. В ту ночь, как мне кажется, мы оба были и теми и другими.

Чейд вел, а я следовал за ним. В эту ночь я разгадал еще одну часть тайны, которой всегда для меня был Баррич. Есть странный покой в том, чтобы вверить свою судьбу кому-то другому, сказать: «Веди, и я последую за тобой. Я верю, что ты не приведешь меня ни к беде, ни к смерти». В эту ночь, когда мы что есть мочи гнали лошадей, а у Чейда в качестве карты было только ночное небо, я совершенно не думал о том, что может случиться, если мы собьемся с пути или одна из лошадей сломает ногу. Я не чувствовал никакой ответственности за свои действия. Внезапно все стало простым и ясным. Я всего лишь делал то, что говорил мне Чейд, и верил, что все будет хорошо. Дух мой парил на гребне этой волны доверия, и в какой-то миг той ночью меня осенило: вот что давал Барричу Чивэл. И вот чего ему, Барричу, так сильно не хватало.

Мы ехали всю ночь. Чейд давал лошадям отдохнуть, но не так часто, как это делал бы Баррич. И он неоднократно останавливался и оглядывал ночное небо, чтобы увериться, что мы идем верной дорогой.

– Видишь эту гору вон там? Ее трудно отсюда разглядеть, но я ее знаю. Она похожа на шапку торговца маслом. Кииффашау она называется. Она должна быть все время к западу от нас. Поехали.

В следующий раз он натянул поводья на вершине горы. Я остановил лошадь рядом с ним. Чейд сидел тихо, очень высокий и прямой. Он казался высеченным из камня. Потом он поднял руку и показал. Рука его слегка дрожала.

– Видишь этот овраг внизу? Мы немного отклонились к востоку. Придется вносить поправки по ходу дела.

Овраг оставался невидимым для меня – всего лишь более темное пятно на сумеречной земле, освещенной только далекими звездами. Я удивился, как Чейд его разглядел. Примерно через полчаса он показал влево – там на какой-то возвышенности мерцал одинокий огонек.

– Кто-то сегодня есть в Вулкоте, – заметил Чейд. – Может быть, это булочник ставит тесто для утреннего хлеба. – Он полуобернулся в седле, и я скорее догадался, чем увидел, что он улыбается. – Я родился меньше чем в миле отсюда. Давай, мальчик, поехали. Мне не нравится мысль, что пираты подошли так близко к Вулкоту.

И мы поехали вниз по склону, такому крутому, что я чувствовал, как напрягаются мышцы Уголька, когда она изо всех сил упиралась передними ногами, и все-таки ее копыта то и дело сползали по сыпухе.

Небо посветлело, прежде чем я вновь ощутил запах моря, и было все еще очень рано, когда мы перевалили очередной холм и увидели внизу маленькую Кузницу. Это было довольно убогое поселение. Якорной стоянкой можно было пользоваться только во время прилива, да и то не всегда. Когда вода отступала, кораблям приходилось бросать якоря далеко от берега, и тогда маленькие суденышки курсировали взад и вперед между ними и причалом. Практически единственной причиной, благодаря которой Кузница оставалась на карте, были залежи железной руды. Я не ожидал увидеть утреннюю суету, но не был готов и к струйкам дыма, поднимающимся от обугленных зданий со сгоревшими крышами. Где-то мычала недоеная корова. Несколько кораблей только что стремительно отошли от берега, их мачты торчали уныло, словно засохшие деревья. Утро свысока взирало на пустые улицы.

– Где люди? – спросил я вслух.

– Мертвы, взяты в заложники или до сих пор прячутся в лесах.

В голосе Чейда прозвучало напряжение, которое заставило меня взглянуть на него. Я был изумлен болью, исказившей его лицо. Он увидел, что я смотрю на него, и пожал плечами:

– Чувствовать, что это твои люди и их несчастье – твоя вина… Это придет к тебе, когда ты вырастешь. Это в крови.

Он предоставил мне обдумывать его слова и пришпорил усталого коня. Мы стали спускаться с холма к городу.

Единственное, в чем проявилась осторожность Чейда, – он придержал коня и ехал медленным шагом. Мы двое, безоружные, на усталых лошадях, въезжали прямо в город, где…

– Корабль ушел, мальчик. Пиратский корабль не может двигаться, если на веслах не хватает гребцов. Во всяком случае, при таком течении, как у здешних берегов. И это еще одна загадка. Откуда они так хорошо знают наши приливы и течения? Что им вообще здесь понадобилось? Руда? Пиратам гораздо проще захватить ее, ограбив торговый корабль. В этом нет смысла, мальчик. Совсем никакого смысла.

На рассвете выпала сильная роса. От города поднимался запах мокрых пепелищ. Кое-где пожарища еще тлели. Перед некоторыми домами были разбросаны скудные пожитки, но я не знал, обитатели ли домов пытались спасти часть своего добра, или пираты начали выносить вещи, а потом передумали. Ящик соли без крышки, несколько ярдов зеленой шерстяной ткани, туфля, сломанное кресло – безмолвные свидетели того, что когда-то было безопасным и надежным, а теперь было разрушено и втоптано в грязь. Меня внезапно охватил леденящий ужас.

– Мы опоздали, – промолвил Чейд.

Он натянул поводья, и Уголек остановилась рядом с ним.

– Что? – глупо спросил я, оторванный от своих мыслей.

– Заложники. Они вернули их.

– Где?

Чейд недоверчиво посмотрел на меня, как будто я был безумен или очень глуп.

– Там. В развалинах этого дома.

Трудно объяснить, что произошло со мной в несколько следующих мгновений жизни. Случилось сразу так много всего! Я поднял глаза и увидел группу людей всех возрастов и полов внутри выгоревшего остова какой-то лавчонки. Они что-то бубнили, роясь в обуглившихся развалинах. Они были грязны, но это, видимо, было им безразлично. Две женщины одновременно схватились за один и тот же котел, большой котел, а потом начали драться. Каждая пыталась отогнать другую и захватить добычу. Они напомнили мне ворон, дерущихся над сырной коркой. Они кудахтали, дрались, отвратительно бранились и тянули котел за ручки. Остальные не обращали на них никакого внимания и тихо рылись в углях. Это было совершенно не похоже на жителей подобных мелких городков. Я слышал, что после налета горожане всегда сбивались вместе, восстанавливали жилье, помогали друг другу спасти уцелевшие вещи и скот и сообща отстраивали заново дома и лавки. Но этим людям, казалось, было наплевать на то, что они потеряли почти все и что их семьи и друзья умерли во время набега. Наоборот, они дрались из-за того немногого, что уцелело.

Само по себе понимание того, что люди в развалинах ведут себя как звери, было достаточно страшным.

И к тому же я не чувствовал их.

Я не видел и не слышал их до тех пор, пока Чейд не показал мне на них. Я мог бы просто проехать мимо. Второй важной вещью, случившейся со мной в этот момент, было то, что я вдруг осознал свое отличие от всех, кого знал. Представьте себе зрячего ребенка, выросшего в селении слепых, где никто другой даже не подозревает о возможности видеть. У этого ребенка не будет слов для названий цветов или для световых граней. Окружающие не будут иметь никакого представления о том, как этот ребенок воспринимает мир. Так было в то мгновение, когда мы сидели на лошадях и смотрели на этих людей. Потому что Чейд размышлял вслух со страданием в голосе:

– Что с ними случилось? Что на них нашло?

Я знал.

Все нити, протянутые между людьми, которые идут от матери к ребенку и от мужчины к женщине, все связи, которые ведут к родным и соседям, к животным и скоту, и даже к рыбе в море и птице в небе, – все, все были разрублены.

Всю мою жизнь, не зная этого, я полагался на нити привязанностей, которые давали мне знать, когда вокруг были другие живые существа. Собаки, лошади, даже цыплята, не говоря уже о людях, всю жизнь были опутаны этими нитями. И поэтому я смотрел на дверь до того, как Баррич входил, или знал, что в стойле еще один новорожденный щенок вот-вот задохнется в сене. Так я просыпался, когда Чейд открывал дверь на лестницу. Потому что я мог чувствовать людей. И это чувство всегда первым предупреждало меня, давая знать, что нужно использовать глаза, уши и нос, чтобы посмотреть, что они будут делать.

Но у этих людей не было вовсе никаких чувств. Вообразите воду без веса и влаги. Вот чем были для меня эти люди. Они были лишены всего, что делало их не только людьми, но и вообще живыми существами. Для меня это было так, словно я видел, как камни поднимаются из земли, бормочут и ссорятся друг с другом. Маленькая девочка нашла горшочек с вареньем, засунула туда руку и вытащила, чтобы облизать ее. Взрослый мужчина отвернулся от груды сожженной ткани, в которой он рылся, и подошел к девочке. Он схватил горшок и оттолкнул ребенка в сторону, не обращая внимания на сердитые вопли. Никто и не подумал вмешаться.

Чейд собрался спешиться, но я подался вперед и схватил поводья его гнедого. Я безмолвно закричал на Уголька, и, несмотря на усталость, мой страх придал ей сил. Она бросилась вперед, а мой рывок за поводья заставил гнедого скакать вместе с нами. Чейд едва не вылетел из седла, но вцепился в шею лошади, и я поспешил убраться из города как можно быстрее. Позади слышались крики, леденящие душу хуже, чем волчий вой или завывание ветра в трубе, но мы были на лошадях, а мною овладел ужас. Я не останавливался и не отдавал Чейду поводьев, пока дома не остались далеко позади. Дорога повернула, и около маленькой рощицы я наконец придержал лошадей. Не думаю, что до этого я даже слышал сердитый голос Чейда, требовавшего объяснений.

Особенно внятных объяснений он и не получил. Я припал к шее Уголька и ласкал ее, ощущая ее усталость и дрожь собственного тела. Смутно я чувствовал, что лошадь разделяет мою тревогу. Я подумал о пустых людях там, в Кузнице, и толкнул Уголька коленями. Она устало побрела вперед. Чейд держался рядом, пытаясь получить ответ на свои многочисленные вопросы. Мой рот пересох, голос дрожал. Не глядя на него, я бессвязно высказал то, что чувствовал и чего испугался.

Я замолчал, а наши лошади продолжали идти шагом по утоптанной земляной дороге. Наконец я собрал все мужество и посмотрел на Чейда. Он глядел на меня, как будто на моей голове выросли рога. Раз узнав о своем новом чувстве, я уже не мог пренебречь им. Я чувствовал скептицизм Чейда и то, что он немного отодвинулся от меня, как бы защищаясь от кого-то, внезапно ставшего чужим. От этого было еще больнее, потому что он не отодвигался от людей Кузницы, а они были во сто раз более чужими, чем я.

– Они были как марионетки, – говорил я Чейду. – Как деревяшки, которые вдруг ожили и начали играть какой-то зловещий спектакль. И если бы они увидели нас, то без промедления убили бы ради наших лошадей, плащей или куска хлеба. Они… – я подыскивал слово, – они даже не животные. От них ничего не идет. Ничего. Они как отдельные маленькие предметы. Как ряд книг, или камней, или…

– Мальчик, – сказал Чейд, голос его звучал мягко, но все еще немного раздраженно, – ты должен взять себя в руки. Это было долгое ночное путешествие, ты устал. Когда слишком долго приходится обходиться без сна, в голове начинают возникать сновидения наяву.

– Нет, – я отчаянно хотел убедить его, – это не то. Это не оттого, что мы долго не спали.

– Мы вернемся туда, – рассудил Чейд.

Утренний ветер развевал его черный плащ, и это было так буднично, что я почувствовал, будто мое сердце вот-вот разорвется. Как в одном и том же мире могут существовать такие люди, как те, в поселке, и обычный утренний ветер? И Чейд, разговаривающий таким спокойным и обыкновенным голосом.

– Эти люди – самые обыкновенные люди, мальчик, но они прошли через ужасные испытания и поэтому ведут себя странно. Я знал одну девочку, которая видела, как ее отца убил медведь. Она была такой же больше месяца, только смотрела и ворчала и еле-еле могла ухаживать за собой. Эти люди оправятся, когда вернутся к обычной жизни.

– Впереди кто-то есть, – предупредил я.

Я ничего не слышал, ничего не видел, только почувствовал, как колышется паутина, которую я открыл сегодня. Но когда мы посмотрели вперед, то увидели, что догоняем процессию оборванных людей. Некоторые вели нагруженных животных, другие тащили тележки с забрызганными грязью вещами. Они искоса на нас посматривали, как будто мы были демонами, явившимися из ада, чтобы преследовать их.

– Рябой! – закричал мужчина в хвосте каравана и поднял руку, показывая на нас. Лицо его было искажено усталостью и страхом. Голос его надломился. – Легенды оживают, – предупредил он остальных, которые в страхе остановились, уставившись на нас. – Бессердечные призраки ходят по руинам наших домов, и Рябой в черном плаще несет нам болезнь. Мы слишком хорошо жили, и древние боги наказывают нас. Сытая жизнь обернется смертью для всех нас.

– О, будь оно все проклято! Я не хотел показываться в таком виде. – Бледные руки Чейда схватили узду, поворачивая гнедого. – Следуй за мной, мальчик.

Он не смотрел в сторону того человека, который все еще показывал на нас дрожащим пальцем. Чейд двигался медленно, почти вяло. Он увел лошадь с дороги и направил ее вверх по травянистому склону. Он вел себя так же спокойно, как Баррич, когда он уговаривал настороженную собаку или лошадь. Его усталый конь неохотно покинул ровную дорогу. Чейд правил наверх, к группе берез на вершине холма. Мне оставалось только удивляться.

– Следуй за мной, мальчик, – через плечо приказал он мне, почувствовав, что я медлю. – Ты что, хочешь, чтобы нас забили камнями на дороге? Это не такое уж большое удовольствие, чтобы стоило его добиваться.

Я осторожно двинулся вслед за ним, заставив Уголька свернуть с дороги, словно совершенно не подозревал о существовании повергнутых в панику людей. Они колебались между яростью и страхом. Это чувство было красно-черным пятном на свежести дня. Я увидел, как женщина наклонилась, увидел, как мужчина отвернулся от своей тачки.

– Они идут! – предупредил я Чейда, когда люди побежали к нам.

Некоторые схватили камни, другие размахивали только что сломанными ветками. Все они были грязными и выглядели как горожане, вынужденные жить на природе. Это были немногочисленные жители Кузницы, которые избежали участи стать заложниками пиратов. Все это я понял за мгновение до того, как ударил Уголька каблуками и она рванулась вперед. Наши лошади выдохлись; их попытки увеличить скорость, несмотря на град камней, стучавших по земле на нашем пути, были бесплодными. Будь горожане отдохнувшими или не такими испуганными, они бы легко нас поймали. Но я думаю, что они испытали облегчение, увидев, что мы бежим. То, что бродило по улицам их сожженного города, пугало их куда больше, чем два обратившихся в бегство чужака, какими бы устрашающими они ни были.

Они стояли на дороге, кричали и размахивали палками, пока мы не достигли деревьев. Чейд ехал впереди, и я не задавал ему вопросов, пока он не вывел нас на другую дорогу, где мы не могли встретиться с беженцами из Кузницы. Лошади перешли на вялую трусцу. Я был благодарен высоким холмам и разбросанным деревьям, которые позволили нам уйти от погони. Увидев блеск воды, я молча указал туда. И все так же в молчании мы напоили лошадей и вытрясли им немного зерна из запасов Чейда. Я ослабил сбрую и вытер их грязные шкуры пучком травы. Что же до нас, то мы могли утолить жажду и голод холодной речной водой и черствым дорожным хлебом. Я как мог привел в порядок лошадей. Чейд, по-видимому, был поглощен своими мыслями, и долгое время я не смел ему мешать. Наконец, уже не силах сдержать любопытство, я задал вопрос:

– Ты в самом деле Рябой?

Чейд вздрогнул и уставился на меня. В его взгляде были одновременно изумление и грусть.

– Рябой? Легендарный предвестник болезней и бедствий? О, полно, мальчик, ты же не глуп. Этой легенде сотни лет. Конечно же, ты не можешь верить в то, что я настолько древний.

Я пожал плечами. Мне хотелось сказать: «Ты покрыт шрамами и несешь смерть», но я не произнес этого. Чейд иногда выглядел очень старым, а иногда был так полон энергии, что казался юношей в теле старика.

– Нет, я не Рябой, – продолжал он, обращаясь больше к самому себе, чем ко мне. – Но после сегодняшнего дня слухи о его появлении разнесутся по Шести Герцогствам, как пыльца по ветру. Начнутся разговоры о болезнях и эпидемиях и божественном наказании за воображаемые грехи. Жаль, что они увидели меня таким. Народу королевства и так хватает бед, которых стоит бояться. Но у нас есть более насущные заботы, чем глупые суеверия. Не знаю, как тебе это удалось, но ты все понял правильно. Я тщательно обдумал то, что видел в Кузнице. Я вспоминал слова беженцев, которые пытались побить нас камнями, и то, как они все выглядели. Я когда-то знал людей Кузницы. Это был отважный народ, совсем не того сорта, чтобы просто так пуститься бежать в суеверном страхе. Но эти люди, которых мы видели на дороге, именно так и поступили. Они покидали Кузницу навеки, – по крайней мере, таковы были их намерения. Забрали все, что осталось, все, что могли унести. Оставили дома, где были рождены их деды, и бросили родственников, которые рылись в развалинах как бесноватые.

– Ультиматум красного корабля был не пустой угрозой, – продолжал Чейд. – Я думаю об этих людях, и меня бросает в дрожь. В этом что-то отвратительно неправильное, мальчик, и я боюсь того, что может последовать. Потому что, если красные корабли могут брать в плен наших людей, а потом требовать платы за то, чтобы убить их, и говорить, что в противном случае возвратят их нам такими вот, как были те, – какой горький это будет выбор! И следующий удар они нанесут именно тогда, когда мы меньше всего будем готовы встретить его. – Он повернулся ко мне, как будто хотел сказать еще что-то, потом внезапно пошатнулся.

Чейд быстро сел, лицо его стало серым. Он опустил голову и закрыл лицо руками.

– Чейд! – закричал я в ужасе и подскочил к нему, но он отвернулся.

– Семена карриса, – сказал он приглушенно. – Хуже всего, что их действие прекращается так внезапно. Баррич был прав, предупреждая тебя об этом, мальчик. Но иногда нет выбора. Все пути одинаково плохие. Иногда. В тяжелые времена, как сейчас.

Чейд поднял голову. Глаза его были тусклыми, рот дряблым.

– Теперь я должен отдохнуть, – пробормотал он жалобно, как больной ребенок.

Он покачнулся и упал бы, но я подхватил его и опустил на землю. Я подложил ему под голову мои седельные сумки и укрыл нашими плащами. Чейд лежал тихо, пульс его был медленным, а дыхание тяжелым – так продолжалось до вечера следующего дня. Эту ночь я проспал рядом, надеясь согреть его, а на следующий день накормил остатками наших припасов. К вечеру он достаточно окреп для того, чтобы двинуться в путь, и мы начали наше безрадостное путешествие. Мы ехали медленно, только по ночам. Чейд выбирал дорогу, но я ехал впереди, и очень часто он был всего лишь безвольным грузом на своей лошади. Нам потребовалось два дня, чтобы пройти то расстояние, которое мы преодолели в ту единственную безумную ночь. Еды было мало, а разговоров еще меньше. Казалось, даже размышления утомляют Чейда, и о чем бы он ни думал, он был слишком слаб для разговоров.

Он показал мне, где я должен зажечь сигнальный огонь, чтобы вызвать лодку. Они послали за ним на берег плоскодонку, и Чейд сел в нее, не сказав ни слова. Сил у него совсем не осталось. Он просто решил, что я сам смогу доставить на корабль наших усталых лошадей. Мое самолюбие вынудило меня справиться с этой работой, и, оказавшись на борту, я немедленно заснул и спал так, как не спал много дней. Потом мы снова высадились и совершили утомительный переход к Ладной бухте. Мы добрались до места в самые ранние утренние часы, и леди Тайм снова заняла свою резиденцию в трактире. Вечером следующего дня я уже смог сказать трактирщице, что моей госпоже гораздо лучше и она будет рада, если ей принесут что-нибудь из кухни. Чейду действительно полегчало, хотя по временам он обильно потел и в эти минуты пах прогорклым сладковатым запахом карриса. Он жадно ел и пил очень много воды. Но через два дня приказал мне сказать трактирщице, что утром леди Тайм уезжает.

Я восстановил силы после путешествия значительно быстрее, и у меня было несколько вечеров, чтобы побродить по Ладной бухте, поглазеть на лавки и торговцев и послушать сплетни, которые так ценил Чейд. Таким образом мы узнали многое из того, что могли только предполагать. Дипломатия Верити имела большой успех, и леди Грейс стала любимицей города. Восстановление дорог и укреплений пошло значительно быстрее. В башне Сторожевого острова теперь дежурили лучшие люди Келвара, и горожане называли ее башней Грейс. Кроме того, они говорили о том, как красные корабли пробрались мимо собственных башен Верити, и о странных событиях в Кузнице. Я неоднократно слышал о появлении Рябого. И то, что рассказывали у трактирного очага о жителях сожженного города, до сих пор преследует меня в ночных кошмарах.

Те, кто бежал из Кузницы, рассказывали душераздирающие истории о родных, которые стали холодными и бессердечными. На первый взгляд они по-прежнему оставались людьми, но те, кто хорошо знал их раньше, не могли обмануться. Эти люди среди бела дня творили такие злодейства, о которых раньше в герцогстве и слыхом не слыхивали. Кошмары, о которых шептались люди, были страшнее всего, что я мог вообразить. Корабли больше не бросали якорей у берегов Кузницы. Железную руду надо было искать где-то в другом месте. Говорили, что никто даже не хочет принимать беженцев, потому что на них может быть какая-нибудь зараза; в конце концов, это именно им явился Рябой. И почему-то еще страшнее мне было слышать, как люди говорят, что скоро все это кончится, существа из Кузницы перебьют друг друга, и как они благодарны тем, кто предсказывает такой исход. Добрые люди Ладной Бухты желали смерти тем соотечественникам, которые некогда были добрыми жителями Кузницы, и желали этого так, как будто для них это самое лучшее. В сущности, так оно и было.

В ночь перед тем, как леди Тайм и я должны были присоединиться к свите Верити для возвращения в Олений замок, я проснулся и увидел, что горит единственная свеча, а Чейд сидит, уставившись в стену. Не успел я сказать и слова, как он повернулся ко мне.

– Тебя следует учить Силе, мальчик, – сказал он, как будто это было единственное решение. – Наступили страшные времена, и они продлятся очень долго. В такое время добрые люди должны использовать все оружие, которое им доступно. Я снова пойду к Шрюду и на сей раз буду требовать, чтобы он позволил тебе учиться. Хотел бы я знать, пройдет ли когда-нибудь это страшное время.

В последующие годы мне часто приходилось задавать себе тот же вопрос.