Жизнь восьмая

Последовавший за очередной версией переноса поток гнусной матерщины и пронизанных скрипом извилин размышлений я уже практически выучил наизусть, ничего, как обычно, без внешнего толчка не изменялось. Вносить новые мысли в общественный разум я не хотел, как уже сложилось, наводил коллег по несчастью на нужные предложения косвенно, очередного возвращения к подозрительным взглядам мне совсем не требовалось.

Время, пока колонна в который уже раз колесила по дорогам 1941-го, я потратил в основном на размышления, что со мной не так и почему я такую теоретически простенькую задачу по противостоянию усиленной пехотной, ну ладно – мотопехотной роте на отлично всё никак решить не могу. Восстановить в мыслях все свои ошибки за прожитые семь жизней и вновь переосмыслить их было довольно затратно по времени, но его как раз было не жалко. Порнографию с нескончаемой битвой у моста и у двух высоток требовалось заканчивать, чем дальше, тем больше меня одолевали сомнения, что организаторам этого действа эксперимент начинает надоедать. Не говоря уж о том, что я в нем начинал себя чувствовать какой-то звездой данного жанра, если не Сашей Грей, то Леночкой Берковой, не иначе. Хотя изображать из себя в глазах посторонних Рокко Сиффреди было бы, пожалуй, гораздо политически правильнее. Наверное, как-то так. Пожалуй, даже однозначно. Как говорил известный сын юриста.

В последней жизни я все, в общем, сделал правильно. Пытался реализовать возможности своей техники, обеспечил себя от охвата с флангов, и все бы, видимо, пошло как по маслу, если бы не вмешались обстоятельства, которые я контролировать не мог: визит упоротого подполковника и демаскировка засады им и бойцами, выброшенными на высоту за моей спиной, в результате чего фриц что-то заподозрил и в организованную ловушку элементарно не пошел. Но даже тогда запас прочности моей задумки оказался достаточно высок – в сущности, мои машины даже под артогнем имели все шансы отбить атаку с фронта без особого напряжения.

Было ли ошибкой снимать три машины и двигаться штурмовать высоту 43,1? Пожалуй, тоже нет. Я достаточно правильно определил приоритеты ситуации, потеря времени касательно укрепления противника в захваченных окопах сильно ситуацию не портила, огневая мощь у меня сохранялась подавляющей, а вот его отход с высоты с сохранением порядка и боевого управления грозил сильными неприятностями. По факту, даже если противник отступил на север, над моими тылами начинало нависать не связанное никем подразделение противника, для нейтрализации которого мне пришлось бы оставить, как минимум, БТР-Д, как максимум БМД с отделением, на упомянутой высоте, что угрожающе растаскивало бы мои невеликие силы. Но это не худший вариант; если бы немецкий лейтенант-кавалерист додумался уйти в лесной массив за нашими спинами, все складывалось бы гораздо хуже. По факту мне сразу после этого, если я желал сохранить технику и людей, нужно было сниматься и уходить.

Радиосвязь для арткорректировки, судя по всему, у немца присутствовала, и это одно грозило серьезными неприятностями. Да, я мог держать его в глубине леса огнем машин с наведением по тепловизорам, но он этим бы связывал, как минимум, одну БМД, которых у меня всего три, мне как минимум требовалось снимать КамАЗы Петренко и отправлять их к госпиталю (больше некуда), в госпитале взвод охраны вместо выноса раненых и имущества встал бы в оборону – эвакуация в этом случае сильно затруднялась. В принципе, немцы вообще могли нами у реки не заморачиваться, уйди они глубже – бери станцию или атакуй госпиталь, я сам бы опорный пункт у реки бросил.

Вовремя и правильно среагировав, я данную неприятную ситуацию погасил в зародыше, ошибся я позже – уже на самой вершине.

В чем была ошибка?

Отсутствие стрелков в прикрытии у боевых машин? Пожалуй, нет. Точнее сказать – определенно нет. На отражение атаки с фронта мной была оставлена одна БМД Егорова, неуязвимость которой вовсе не гарантировалась, лишние шесть автоматов, противостоящих атакующей пехотной роте, что, дополняя огонь БМД, что при его отсутствии, были точно не лишними.

Ошибку я, скорее всего, допустил совсем другую, почти такую же, которую совершал ранее.

ОШИБКА. Атакуешь танками без пехотного прикрытия укрывшуюся в окопах пехоту противника – держи дистанцию. «Давить гусеницами» – это для кино и неустойчивого, впавшего в панику врага, который даже не думает о сопротивлении. Сквозь бруствер и толщу земли никакие тепловизоры укрывшегося и ждущего твоего подхода с противотанковыми средствами пехотинца врага, видимо, действующего по эффективным и отработанным до автоматизма методичкам, увидеть тебе не помогут. Если останавливаться для расстрела окопов из безопасной зоны нельзя, зона опасная преодолевается на повышенных скоростях и с максимальным огневым подавлением.

Вывод на будущее. При появлении танков противника, действуя против них пехотой:

а) всякое видимое им движение должно прекращаться;

б) личный состав должен найти надежные укрытия, приготовить имеющиеся противотанковые средства и ждать подхода врага на дистанции и ракурсы их эффективного применения;

в) при подходе танков либо прочих боевых машин на необходимую дистанцию и обеспечивающие достаточные вероятности ракурсы действовать надо, одновременно расфокусируя ответный огонь, огнем стрелкового оружия поражать приборы наблюдения, пехоту и пытающихся покинуть подбитые машины членов экипажей, противотанковыми средствами – сами танки либо БМ. На короткой дистанции эффективность действия боевых бронированных машин по укрывшейся пехоте изрядно снижается, про гусеницы вообще лучше забыть. Это средство передвижения.

Все это, в общем, присутствовало в методичках, но жизнь как-то жестко еще раз доказала требования их внимательного изучения.

В принципе, наверное, нам могло и повезти, если бы в панику впал весь немецкий взвод, а не его часть, но мой «хороший друг» – немецкий лейтенант, видимо, сумел удержать управление над группой, под огнем оказавшейся вблизи окопов и укрывшейся там. Я со своей стороны почти это предусмотрел, оставив БТР-Д в глубине, однако немцы при подходе к окопам себя не демаскировали, отчего загодя задавить огнем их и не удалось.

Если разобраться, неструсивший фриц за несколько секунд, грамотно оценив ситуацию, выставил мне точно такую же засаду, которую я пытался провернуть касательно левого берега. Только с пехотой против боевых машин, а не наоборот. То, что его подчиненные не испугались следовать приказам командира, в принципе тоже ясно – укрывшись в окопах, они лишились возможности их покинуть, попав в безвариантную ситуацию – либо показывай из-под бруствера поднятые руки, либо отбивайся до последнего, и иначе никак.

Ладно, бог с ним, шанс исправить отмеченные ошибки у меня был – главное заранее увидеть их возможность и более не повторять.

Изменять решение по общению личного состава с пейзанами в Коровино и экскурсии командиров отделений по госпиталю я не стал. Чтобы люди были готовы умирать ради кого-то, они должны видеть и знать тех, за кого умирают.

В этот раз в госпитале, кратко обрисовав ситуацию, я опять отбросил всякий политес:

– У меня три машины со стомиллиметровыми пушками в дуплексе с автоматическими, бронетранспортер с пулеметом, грузовики и чуть больше тридцати человек. Я не потяну жесткую оборону на широком фронте. Единственный шанс выжить самим и спасти вас – вязать немцев пехотой и выносить боевыми машинами. Своими силами я больше пары наблюдательных постов по флангам выставлять даже не собираюсь. Так что, товарищи, либо помогайте мне, либо готовьтесь сдохнуть в немецком лагере для военнопленных. В них сейчас жрать нечего и творится настоящий ад, можете мне поверить. Так что выделяйте людей в заставу на сорок первой высоте, скрытно копайте там окопы и постарайтесь не обгадиться при виде внезапной немецкой атаки из лесу. Сам берег я машинами прикрою.

Собеседники зашевелились, первым отреагировал особист, скомандовав политруку:

– Сергей Михайлович, пригласи сюда подполковника Кривошеева из выздоравливающих, срочно.

Надо же, опять развилка. Пластичность ситуации реально потрясающая, изменения с прошлым вариантом событий можно спровоцировать чем угодно. Кто такой подполковник Кривошеев, я уже догадывался. И надо сказать предчувствия меня не обманули.

Подполковник нисколько не изменился. Несмотря на то, что он был в больничной пижаме с вылезающими из-под штанов белыми шнурками от кальсон, а не в форме, это его нисколько не смущало.

– Лейтенант, берешь свои танки и закапываешь их по гребням высот у моста…

Кажется, я это где-то уже слышал.

– Товарищ подполковник, командовать вы госпитальным личным составом будете. Ко мне не лезьте. Мои люди, моя техника, моя ответственность – мои решения. И их я вас прошу не касаться. Сдать немцам трофеи я не имею права, а что я с моей техникой можем, а что нет – вы не знаете. И знать у вас допуск не позволяет. Поэтому давайте вы сформируете роту из выздоравливающих и легкораненых, отправите в мое подчинение заставу человек в двадцать, назначите туда командиром какого-то лейтенанта или старшину – и все будут счастливы. Вам будет, кем тут командовать, а мне у реки с помощью кого обороняться.

Меня смерили задумчивым взором:

– Хамишь, сопляк?

Как он мне надоел!

– Товарищ подполковник, если вам незнакомы уставные правила взаимоотношений военнослужащих, то странно, как вы дослужились до своего звания. А если вы их умышленно игнорируете, в эту игру можно играть вдвоем. Будете меня оскорблять, общаться со мной не по делу и настойчиво пытаться демонстрировать свои сомнительные в моих глазах тактические таланты – я вам прямо здесь зубы выбью. А попробуете мне или моим подчиненным оружием угрожать, расстреляю на месте. Вопросы?

– Товарищ лейтенант, вы слышали что-то о единоначалии? – включился особист, явно находившийся в этот раз на стороне подполковника. Достаточным количеством глупостей тот его, видимо, пока не разочаровал. Как-то так.

– Представьте себе, прекрасно. Поэтому и говорю – командовать боем у реки в бою буду я. А если вы с этим не согласны, разбирайтесь с гитлеровцами самостоятельно, я снимаюсь и ухожу в тыл. Ставить в зависимость судьбу своего подразделения и, что более важно, – секретнейшей техники на его вооружении от решений первого встреченного Васи без подчиненных, рискуя, ладно бы, безвозвратно потерять, так еще и сдать их врагу с незначительными повреждениями, я не собираюсь. Подполковники у нас, как я уверен, очень разные, неизвестно, на кого нарвешься. И данный, бросив вот тут вот пару слов, в своей адекватности уже усомниться меня заставил. Я думаю, всем понятны мои соображения?

– Товарищи, прошу вас, успокойтесь! – В набравшую неприятные обороты беседу включился начальник госпиталя. – Молодой человек, вы уж извините, товарищ лейтенант, что я вам с высоты прожитых лет так обращаюсь, – меня отечески похлопали по плечу, – но ваш конфликт с Митрофаном Ивановичем в нашей ситуации совершенно излишен, товарищ подполковник, как и вы, за дело болеет. Подполковник Кривошеев с его опытом, я уверен, плохого не посоветует…

Я не выдержал и на секунду закрыл лицо ладонью. Вот им вот сейчас хоть кол на голове теши…

– Ох, товарищ военврач… Вы-то, конечно, в этом уверены… А я вот уверен не в товарище подполковнике, а в цифрах из инженерных справочников, где сказано, что окоп для боевой машины – это двадцать пять человеко-часов работы, индивидуальная ячейка – час, и сколько-то часов потребуется, чтобы ячейки траншеей соединить. А экскаватора, чтобы эти цифры сократить, у меня нет. И в этой связи возникает вопрос, кем я буду и чем дело закончится, если я начну выполнять приказ товарища подполковника о рытье окопов для моих танков по гребням одновременно с подходом немцев к позиции… О чем товарищ подполковник явно не подумал, однако настоять на выполнении своего приказа ему, я смотрю, очень хочется.

Подполковник, сверливший меня злобным взглядом, поджал губы, заложил руки за спину и отвернулся к окну. Картину военного гения, составляющего план победы в войне, смело можно писать. Только пижамку на парадное обмундирование не забыть бы заменить, а штрипки от кальсон и тапочки – на хромовые сапоги со шпорами.

Ну, а пока продолжим:

– Поэтому я и говорю, выделяйте людей в заставу на высоте сорок три, пусть они прикроют меня с фланга, а товарищ подполковник пусть пускает в ход свои таланты, руля обороной самого госпиталя, и ко мне не лезет. Подчиняться ему я не буду, вопрос считаю закрытым.

Предки, чуточку подумав и попереглядывавшись между собой, сдулись. Потратив минут двадцать на составление таблицы сигналов и экскурсию сержантов по госпиталю, подразделение в очередной раз двинулось навстречу своей судьбе.

Чтобы не терять времени, БМД Егорова с посаженным на броню ханинским дозором ушло на другую сторону железнодорожного полотна при подъезде к Борисово, привычно уже распугав отиравшихся на станции ВВ-шников. Во избежание очередного проявления энкавэдэшной бдительности и стрельбы, подчинить их себе я уже не пытался, дороже выйдет, пусть мотают в тыл, коли такой приказ имеют. Лучше вообще подчиненных не иметь, чем думать, что делать с подчиненными ненадежными, которыми они, несомненно, окажутся судя по продемонстрированному нежеланию верить на слово, паранойе и жажде подвига.

Оставшиеся три машины ушли к мосту, так же привычно встав на обратном скате, опустившись на брюхо и укутавшись маскировочными сетями. Митинг с накачкой личного состава и инструктаж подчиненных для экономии времени я провел около станции.

От добра добра не ищут, устройство засады в моей ситуации было оптимальным решением, и я не видел повода от него отказываться.

В прошлый раз подполковничья инспекция засаду демаскировала, в этот раз, учинив конфликт еще в госпитале, я надеялся данной проблемы избежать. Так как ситуация, в которую меня забросило, как ранее было выяснено, весьма даже пластична, я не видел причин, по которым немецкие командиры в данной версии событий, не видя перед собой противника, от возможности с ходу захватить целехонький железнодорожный мост могли бы отказаться. Будь я на месте что командира мотоциклетного взвода, что командира немецкой роты – рискнул бы без вариантов, как бы послезнание ни диктовало желание показать себя вторым Мольтке, видящим на пятьдесят метров в землю. Любой хороший офицер, а я считал себя хорошим офицером, на месте немцев рискнул бы. Отсиживался бы безынициативный ливер, и никто более, я так считаю.

Отделения я расположил в привычном уже ключе. На левом фланге опорного пункта, за железкой в лесу, скрывалось третье парашютно-десантное отделение гвардии сержанта Егорова вместе со своей БМД-4М бортовой номер 444; в центре на высоте 44,8 заняли оборону второе ПДО гвардии младшего сержанта Севастьянова, пулеметно-гранатометное отделение гвардии младшего сержанта Якунина и остальные боевые машины взвода; высоту 41,2 на правом фланге, как самый опытный из сержантов, оборонял замкомвзвода гвардии старший сержант Бугаев со своим первым отделением. Пеший парный дозор ефрейтора Ханина обеспечивал взвод от обхода слева в дубовой роще в трех километрах к югу; от обхода справа я надеялся быть обеспеченным выставленной госпиталем заставой на высоте 43,1.

Тянулось время, личный состав, не особо торопясь, но и не отлынивая, копал окопы на обратном скате. Я, воспользовавшись командирскими привилегиями, забрался повыше и копал свою ячейку – КНП за подходящим кустом на топографическом гребне; метрах в тридцати от меня двое наблюдателей поочередно делали то же самое. Особо я не торопился, уделяя много внимания обеспечению скрытности, наличие немцев в роще перед нами наблюдатели обнаружили достаточно быстро, в общем ситуация развивалась по плану. Ровно до тех пор, пока на меня не вышел по радиостанции злобный Бугаев:

– Топор Десять – Топору Одиннадцать. Люди по вершине высоты 43,1 бродят. Выставили наконец заставу, клоуны поганые. Прием.

– Много, Топор Одиннадцать?

– Человек тридцать, Десятый. Скрываться даже не пытаются. И подполковник наш любимый, похоже, среди них, только в форму переоделся.

– Что делает, Одиннадцатый?

– Стоит во весь рост на вершине, Десятый. Только что тому очкастому политруку и бойцам указания раздавал, сейчас в бинокль за реку лупится, придурок. Те лопаты разобрали и окопы копать расходятся.

Подполковник оказался просто прелесть, захотелось перекреститься от того, как бы он тут мной покомандовал, и завосхищаться собственной гениальностью и умением смотреть в будущее. Нет, это, конечно, может быть, он непризнанный мной военный гений, с отличием закончивший Академию имени Фрунзе в период, когда в ней патриотическая общественность зачистила Свечина и ему подобных врагов народа, и в какой-то иной ситуации, безусловно, заблистал бы… Однако решение тактической задачи по обеспечению эвакуации госпиталя неполной ротой он, как и я, явно не решил бы без шпаргалки.

Вот зачем в этот раз он притащил уже три десятка человек, что составляло минимум треть от обеспечивающих эвакуацию свободных рук госпиталя? Все, о чем мы говорили, это требования к группе бойцов, которая могла бы дать сигнал об обнаружении обхода справа и продержаться со своим пулеметом достаточно долго, чтобы к ним приехали мои боевые машины. Зачем лишать госпиталь стольких рабочих рук? Тяжелораненых девчушки санитарки таскать будут?

Ну ладно бы притащил, так о скрытности мы с ним тоже говорили. Единственный плюс, что нашу засаду у реки он еще не демаскировал. Но это пока, сейчас ему выкопают КНП, подполковнику станет скучно, и он решит заняться делом – проверить, как там у нас идут дела. Это к гадалке не ходи. И ладно, если пешком придет, такой додумается и на автомашине приехать.

Как бы я ни гордился своими провидческими способностями, в этот раз они отказали. Подполковник, видимо, вспомнил полученный отлуп и нарываться на следующий не рискнул, поэтому нашел перпендикулярный ход, поступив так, как я от него совершенно не ожидал.

Голос Бугаева просто звенел от сдерживаемого бешенства:

– Топор Десять – Топору Одиннадцать. Глянь назад, на тот склон высоты, что из-за леса наблюдать можешь. Наш подполковник за тобой наблюдать изволит. Прием.

Я поднес к глазам бинокль, и мне очень захотелось, чтобы его окуляры превратились в окуляр единственный – от оптического прицела чего-то крупнокалиберного. Нет, обычный «Штайр» или даже СВД наших полковых снайперов тоже позволил бы достать этого волевого недоумка, пытающегося прогибать реальность под свою волю. Но просто выпустить магазин в трех дураков на склоне и даже в них попасть – наполовину не позволило бы выплеснуть тот уровень ярости, что у меня возник.

Нужно было что-то крупнокалиберное, типа АСВК или американского «Баррета». И стрелять МЗД-ушками, чтобы у жертв моей ярости после попадания одни ноги стоять остались. У подполковника я бы, собственно, и ноги после этого расстрелял.

Наш волевой военный гений нашел способ демаскировать нашу засаду, даже не сходя со своей высоты. Он просто спустился ниже по склону и принялся рассматривать наши высотки в бинокль, о чем-то разговаривая с политруком при этом.

Подобная самоуверенная тупость заставляла не просто опустить руки, а по-настоящему испытать чувство абсолютного собственного бессилия. Даже, думай об этом специально, подполковник вряд ли сумел бы найти лучший способ испортить мой замысел, который, как я чувствовал, теперь окончательно полетел коту под хвост. Вершина высоты 43,1 находилась на пять метров выше уровня нашего берега, до рощи Дальняя от нее было около полутора километров, от Огурца – около двух. Читай, этот взвод за нашими спинами немцами был сразу же обнаружен и поставлен под наблюдение. Не обнаружить трех человек, спустившихся вниз по склону, они тоже не могли. И какие выводы они бы сделали, обнаружив, что те пялятся на обратные скаты высот за рекой?

Стоит ли удивляться, что с атакой командир немецкого мотоциклетного взвода до сих пор осторожничал, а теперь явно до подхода основных сил из рощ точно не вылезет? Засады он, может быть, и не подозревает, а вот замаскированное огневое сооружение, а то и несколько предположит запросто. «Линия Сталина» вот она, перед нами.

Разумеется, так и произошло. За рекой стояла тишина, и полностью отсутствовало всякое движение ровно до тех пор, пока над головой не прошелестел первый пристрелочный артиллерийский снаряд, поднявший высокий столб взрыва где-то у болотца за моей спиной. С направлением на цель немецкий артиллерист, как и прошлый раз, более чем угадал, теперь следовало приготовиться, что он, как и прошлый раз, будет искать дистанцию. Без артиллерийской подготовки немцы штурмовать мост не собирались.

Ну что же, посмотрим, что у них получится. Не прозевай красноармейцы, отвлеченные артподготовкой и атакующими немцами за рекой спешенных мотоциклистов, у фрицев шансов никаких даже с артиллерией не было. Конечно, прозевать они могли и сейчас, но я надеялся на инструктаж, значительно большее число бойцов и подполковника, при котором, как бы то ни было, не забалуешь. Какую бы неприязнь он не внушал, это был далеко не очкастый политрук, и упустить контроль окружающей местности вокруг него он вряд ли допустил бы. Уж на это его уровня интеллекта и профессиональной грамотности хватить было должно, не зря же он все-таки в Красной Армии до целого подполковника дослужился. В конце концов, должна была бы случиться от него хоть какая-то польза. Как я надеялся. А надежда умирает последней…

Пока я грыз землю и мечтал увидеть на ней потроха подполковника Кривошеева, немецкий артиллерист неторопливо повторял свои действия в моей предыдущей жизни.

Взял в вилку высоту 44,8, он пристрелялся к ее вершине, кинул пару снарядов на окопы пустого опорного пункта ВВ-шников на своем берегу, потом также пристрелялся к Бугаеву и неожиданно ловко перенес огонь на Кривошеева, видимо, всё же по случайности сразу же дав по нему накрытие.

– Топор Десять – Топору Одиннадцать. Во фриц дает, у госпитальников накрытие без пристрелки прошло, первый же снаряд среди окопов разорвался!

Даже с поправкой на везение профессионализм немецкого артиллериста впечатлял. Плевать на то, что, перенеся огонь на километр в сторону от пристрелянного репера он сразу же дал накрытие, это не более чем случайность, главное тут, что пристреливал высотки он очень, очень быстро и, главное, не тратил на это лишних снарядов. А это, если вспомнить мою собственную практику обращения с арторудиями в училище и общение с нашими артиллеристами в полку, – крайне непросто. У такого комбата батарея как часы должна работать. И что самое неприятное, никаких баллистических вычислителей, компьютеров, планшетов или даже смартфона со специальным программным обеспечением ни у него, ни у его подчиненных нет. Карандаш, блокнотик, таблицы – только молодость, только хардкор.

Исходя из определенного уровня выучки обстреливающей нас батареи можно было уже сейчас закладывать в расчеты, что с места при таком артиллеристе у противника долго не постреляешь, а будешь при этом вне укрытий, это еще и крайне неприятно для тебя может закончиться.

И тут, в связи с треском сорвавшимся планом по устройству засады, начинала вырисовываться моя если не прямая ошибка, то оборотная сторона провалившегося, а значит, неудачного плана действий: если я выведу стрелков на гребень, где они встретят противника автоматно-пулеметным огнем, поддерживающая атаку немецкая батарея имеет хорошие шансы их если всех там не оставить, то нанести серьезные потери точно. А это было плохо. Очень плохо. Без боевых машин мост и брод нам было не удержать. Собственно, стрелков во избежание лишних потерь на передний скат вообще можно было не выводить. Не помогут, а потери понесут.

Но это в том случае, если у фрица на все вышесказанное хватит снарядов. Возимый запас не резиновый, у него есть НЗ, часть снарядов из имеющихся израсходована на пристрелку, ещё значительную часть он выбросит на артиллерийскую подготовку атаки, так что, когда на гребнях высот у реки появятся мои автоматчики, имеются определенные шансы, что стрелять фрицу уже будет нечем. Во всяком случае, заметное для нанесения мне серьезных потерь время. На что нам и остается надеяться. Как, впрочем, и на отсутствие в моем тылу немецких подразделений в этом варианте обороны Гадюкинского моста. Так что подождем – увидим. И будем действовать по ситуации.

В этот раз немцы не торопились, пристреляв высотки, батарея замолчала, что наводило на крайне неприятные мысли – германцы определенно пошли в обход. Как-то повлиять на ситуацию на данном этапе я не мог, поэтому воспользовался данным мне временем для рытья окопчиков для стрельбы лёжа по топографическому гребню. Не сказать, что меры по обеспечению скрытности при этом бойцами не принимались, но я в общем слабо верил, что противник движения на гребне не засек. Однако это было уже не важно, коли фриц заосторожничал и не предпринял атаку с ходу, то мой первоначальный замысел не сработал, а значит, на первый план выступала уже защищенность личного состава в ходе боя, а не его скрытность в ходе подготовки засады.

Ханин, засевший в ветвях дуба в своей роще, раз в час выходил на связь и жаловался на скуку, в его секторе наблюдения ничего не происходило. Предки, с ходу получив плюху накрытия при пристрелке, а потом еще два снаряда для подтверждения, неутомимо копали, ни на минуту не прерываясь, на подполковника определённо можно было рассчитывать. Несмотря на всю свою упоротость, а может, благодаря этому к обустройству опорного пункта он подошел крайне обстоятельно, и захватить его ВОП врасплох немцам будет непросто. Егоров, изнервничавшийся под моими вопросами, окружил свою БМД кольцом из секретов стрелков, вероятность того, что Ханин пропустит подразделение противника, вполне присутствовала. Сам я, сделав все от меня зависящее, просто ждал. Враг должен был рано или поздно появиться.

В этом варианте событий всё началось отнюдь не с атаки с фронта. Над высотой 43,1 за нашей спиной появился столб от взрыва, немецкий артиллерист уточнял данные, и германская артбатарея перешла к обработке высоты «очередями», примерно с трехсекундными интервалами между выстрелами.

Итак, оцениваем ситуацию. Атака с фронта отсутствует, противник выжидает. В районе высоты 43,1 находится отправленное им в обход подразделение, видимо, все тот же доставший меня мотоциклетный взвод, имеющий задачей уничтожить обороняющую высоту группу Кривошеева и тем самым выйти в мои тылы.

Действительно, а с чего это немцы должны быть уверены, что на высотках у моста и брода кто-то именно на обратных скатах прячется? Отсутствие движения в окопах ничего не доказывает. Плюсом к этому, при грамотном применении средств маскировки, один или даже пару дотов, врезанных в мои высотки, до открытия ими огня запросто можно не видеть. Господствующие высотки, голые луга, железнодорожный мост и брод с проходящими через него дорогами по окрестным лесам – вполне логичное место их расположения. А стрелки, копающие окопы на высоте 43,1, – пехотное заполнение позиции в дополнение прикрывающему мост опорному пункту, не позволяющее штурмовым группам подойти к стенам сооружений и уничтожить их.

С советскими долговременными огневыми сооружениями противник уже встречался, у Себежского УРа в частности, наличие недостаточной информации о «русских» для него тоже нормально, может он предположить, на основании занятия обороны русским взводом на высотке более чем в километре от реки, начисто лишенной смысла, если по берегу обороны нет, что впереди, как минимум, одиночная долговременная огневая точка, а как максимум – целый узел сопротивления некоего укрепленного района находится? Чей тыл обеспечивает от обхода стрелковый взвод на высоте 43,1?

Бешеная злоба в отношении подполковника в очередной раз захлестнула меня… Ну, надо же было так нагадить! Если командир подошедшей к мосту роты противника заподозрил, что мост прикрыт помимо опорного пункта скрытым долговременным огневым сооружением или даже несколькими, неудивительно, что он на луг не лезет. В принципе, возникает вопрос, с одними ли мотоциклистами теперь подполковнику дело иметь придется. Нормальный командир, не имея хотя бы танков, а желательно чего-то типа «карельских скульпторов» в поддержке, под амбразуры дотов пехоту не выведет. Да и тогда вряд ли, тут во всяком случае. Имея перед собой реку и голые, пристрелянные луга, вокруг пехота до неподавленных огневых сооружений принципиально не доберется. А между тем немец даже не знает, где они находятся. То, что их вообще нет, это я знаю, а не он.

Плохо, очень плохо. Я слишком мало знаю о вермахте, однако, если спроецировать прочитанное на заметно большие обрывки знаний о тактике бундесвера, то как бы не вышло, что карлуши высоту 43,1 в моем тылу шверпунктом позиции не посчитали, взяв которую они без малого окружают занимающие оборону по берегу подразделения, вынуждая их либо отойти, либо позволить окружить себя по-настоящему.

Собственно, располагайся на этих высотках реально прикрывающие мост и брод долговременные сооружения узла сопротивления, захват данного шверпункта в тылу также обнулял бы их значимость полностью. Гарнизоны должны были либо их бросить, либо готовиться умирать в окружении. А о судьбе гарнизонов окруженных дотов писал еще небезызвестный Черкашин в советское время. Запало в память из прочитанного в детстве, как немцы сбивали крышки перископов и заливали внутрь сооружений бензин, либо опускали в трубу заряд ВВ… И гарнизон под бетоном ничего при этом не мог сделать.

Ладно, это все догадки с неясной их достоверностью. Что делать будем? А ничего, сидеть и ждать сигнала. Мои машины от наблюдения справа соседней высотой в принципе укрыты, так что о наличии тут «танков» противник, видимо, не подозревает. О возможной скорости их выдвижения – тоже. Так что идеальный вариант для моих действий – подождать атаки на опорный пункт товарища подполковника, выдвинуться туда на боевых машинах, застигнуть противника в голом поле и там уничтожить.

Выдвигаться прямо сейчас вовсе не вариант, фрицы просто не выйдут из леса, и я запарюсь потом периметр лесного массива охранять. Будучи связанным «танками» у реки, немец неизбежно попытается уйти глубже, как минимум послав туда разведку, что выведет его на многострадальный госпиталь, таскающий автомашинами раненых и имущество на станцию по автомобильной дороге как раз в зоне досягаемости огня стрелкового оружия от опушки. Последствия нетрудно будет предполагать.

Отсюда вывод – если я отдам инициативу противнику, всем моим планам крышка. Не то чтобы у меня не хватает огневой мощи, ее-то как раз с избытком. Просто для контроля закрытой местности с численно превосходящим упорным, храбрым и умелым противником, активно использующим ее преимущества, моего взвода элементарно мало. Я просто физически не могу находиться всюду.

Собственно, после демаскировки засады даже атака засевших за рекой немцев не смотрится так уж сильно тухло, если грамотно отработать противотанковые орудия и держать дистанцию, не позволяя затянуть себя в ближний бой. Если загнать фрицев в глубь рощ, им точно не до обходов будет. Какое-то время. А потом стемнеет и заработают наши тепловизоры, которых у немцев нет. Но это потом можно будет обдумать, сейчас уже поздно. Сейчас надо ждать немецкой атаки.

Две красные и зеленая ракеты, в соответствии с таблицей сигналов означающие «атака справа», не заставили себя ждать. Ну вот, наконец хоть какая-то определенность. Ну, а пока еще один краткий инструктаж не помешает.

– Взвод, к бою! Бронегруппа под моим началом выдвигается к высоте 43,1. Спешенная группа взвода при поддержке БМД под номером 444 из-за железной дороги обороняет опорный пункт, старший – гвардии старший сержант Бугаев. Егоров, с машиной действуй по ситуации, в кустах на той стороне весь бой сидеть необязательно. Саша, ты тоже за ним присматривай, эта БМД, пока не вернемся, основное твое огневое средство. Приоритетные цели – противотанковые орудия и пулеметы, не забывайте.

– Принято, Десятый.

– По коням!

Подо мной рыкнула двигателем и развернулась на месте никишинская БМД…

Боевые машины, легко набрав скорость, пулей перемахнули дорогу и параллельно просёлку на Гадюкино двинулись в направлении высоты 43,1, над которой каждые три секунды продолжали раздаваться взрывы от артиллерийских снарядов.

Подъехав ближе, после коротких колебаний подниматься по склону высоты я не рискнул, лезть под заградительный огонь немецкой артбатареи было бы самым глупым решением из имеющихся, оптимальнее было бы, скрываясь за склоном высоты, выскочить на дорогу Гадюкино – Коровино и ударить противнику во фланг, что позволяло бы при удаче отрезать наступающих от леса и полностью на склоне высотки уничтожить. Если судить по ракетам и продолжающемуся артобстрелу, немцы выбрали для атаки самый оптимальный из имеющихся вариант – атаки под огневым валом. Хотя, как мне всегда казалось из просмотра патриотических исследований, немцы этого не практиковали. Хотя я бы на месте моего друга, немецкого мотоциклиста, имей такую возможность, непременно именно так бы наступал. И как я подозревал, следуя в своей БМД к месту боя, в советах моих в этом вопросе немец не нуждался.

Так и вышло. Хотя фрицы за рекой и засекли машины, закидав небо красными ракетами, немцев, видимо, выскочивших из леса сразу же после начала артиллерийской подготовки, это не спасло. Слишком быстро двигались наши машины, и слишком высоко фашисты поднялись по склону.

Попытка поставить перед машинами заградительный артиллерийский огонь не сработала из-за той же скорости, пересчитывать данные со скоростью баллистического вычислителя живым людям было сложно, разрывы все время оставались за спиной. А потом мы сблизились с атакующими, и немецкая артиллерия смолкла, чтобы не перебить своих же. Эффективность ПЗО калибром 105 миллиметров против танков и близко не поражает, а вот не укрытую пехоту, попавшую в зону поражения, сметет на раз. Мы этому были бы только рады, ибо эта пехота была их собственная – немецкая.

В сущности, атакующие германцы, видимо, разве что только-только успели сообразить, в честь чего за рекой такая паника. Во всяком случае, попытки со всех ног бежать к лесу, единственное, что могло спасти этот несчастный взвод, мои машины, выскочившие на фланге наступающих, не обнаружили.

Практически первое, что бросилось в глаза в прицеле, была фигура немецкого лейтенанта, присевшего на колено и сжимавшего в руках автомат, рядом с двумя фрицами с вьюками радиостанций на спине.

В этот раз шустрый лейтенант вместе с радистами умер первым, сразу же после моей команды «Огонь!». Шарики осколочно-трассирующих снарядов разорвали одного из радистов на куски и скрыли дымом и комьями земли рухнувшие на землю фигуры оставшихся. Никишин хмыкнул, дополняя огонь тридцатки пулеметом.

– Граб Два – Топору Десять. Держи дистанцию за БМД, прикрой нас со стороны леса, еще не хватало, чтобы в спины машины постреляли. Склоном не заморачивайся, у немцев без шансов.

– Есть, Топор Десять. Выполняю.

Фрицы попали в совершенно безнадежную ситуацию, все, что их могло спасти – это противотанковые средства, оставленные на опушке, которые отвлекли бы на себя внимание наводчиков-операторов, а то и смогли бы подбить боевые машины.

Несмотря на нахлынувшие воспоминания о немецкой слезоточивке, я предпочел рискнуть. ПТР в отрыве от немецкого взвода было делать нечего, но даже если бы они и имели возможность вести нам огонь в борт и корму, окружение немецкого взвода на склоне высоты и его полное уничтожение окупали весь риск полностью. Тем более что ФВУ у меня работали, а машины держали достаточно высокую скорость, уничтожая гитлеровцев огнем с ходу.

Несмотря на подспудные ожидания, все прошло как по маслу, на которое добавил немного икорки Егоров, в разгар избиения немецкого взвода доложивший об обнаружении и уничтожении немецкого противотанкового орудия за рекой.

Оказавшиеся в безнадежной ситуации фрицы практически не сопротивлялись. Расчет ПТР успел сделать пару выстрелов, прежде чем его расстреляли из 30-миллиметровых пушек, один из пулеметов стрелял чуть подольше, прежде чем произошло то же самое. Что случилось с остальными, я даже не заметил.

Памятуя уроки исхода предыдущей жизни, позволять противнику воспользоваться ручными гранатами я не собирался. БМД чуть развернулись для удержания дистанции с противником и охватили немецкий взвод с двух сторон, поставив фрицев под перекрестный огонь и окончательно отрезав, казалось бы, от такой близкой опушки. Буквально сразу же после этого со стороны окруженных появились первые поднятые руки, по запарке скошенные пулеметной очередью, а чуть погодя и пара белых платков на стволах винтовок, торчащих из травы. Я скомандовал прекратить огонь.

Немецкий язык не моя самая сильная сторона, но пару-тройку расхожих фраз в наше время мультикультуризма, телевидения и интернета никак нельзя не вспомнить, даже если исключить из них такие популярные, как «Из лёхе пистишь!» и «Дас ист фантастишь!», слегка неподходящие к ситуации, но зазубренные насмерть благодаря настоящему немецкому качеству современных мне германских кинодокументалистов.

– Wecken! Hnde hoch! – Как по-немецки будет «Встать!», я не помнил, однако команда «Подъем!» запала в память. «Руки вверх» по-немецки в излишнем напряжении мозговой деятельности не нуждались.

Фрицы за рекой безмолвствовали, артиллерия молчала – принять пленных мне в принципе ничто не мешало. Разве что нужно было убрать боевые машины за гребень, чтобы они не просматривались с противоположного берега. Встать на месте под наблюдением корректировочной группы было бы крайне опрометчивым поступком, артиллерийский налет по торжествующим победителям был последним, в чем я нуждался.

– Komm zu mir, мои поднадоевшие друзья!

Уцелевшие фрицы нехотя начали стягиваться к вставшим боевым машинам, к чести германского воинства – несколько человек тащили и вели с собой раненых. Одновременно сверху под крики «ура» бежала группа явно натерпевшихся страху предков с подполковником и грозно сверкающим очками политруком во главе.

Похвастаться перед ним успехом и доказать собственную гениальность, как мне этого подспудно хотелось, в очередной раз не удалось. Подполковник с его жизненным опытом опять поступил непредсказуемо для молодого лейтенанта, погасив замысел в зародыше.

Сначала молодецким ударом рукояти пистолета в челюсть он сбил с ног худощавого молодого парня с ранением в плечо, сам вздрогнув от случайного выстрела при этом, а потом под радостный крик: «Что, взяли нас, сволочи фашистские!» – пальнул в голову стоявшего за ним жилистого унтера, поддерживавшего раненную в ногу знакомую личность с засученными рукавами кителя и сеткой на каске. Оба рухнули на землю. Подпол добил упавших еще тремя выстрелами и, выставив ногу, обвел остальных торжествующим взглядом неподдельного английского колонизатора в пробковом шлеме, наконец застрелившего своего льва после трёх суток скитаний по саванне в компании тридцати слуг и пары сотен негров загонщиков, десяток из которых за это время более удачливые львы и всякие крокодилы успели скушать.

Напуганные немцы сжались. И я их понимал, поскольку красноармейцы приняли поступок командира на «ура» и кое-кто из них имел такой вид, словно хотел последовать его примеру. Не то что бы германцев мне было сильно жалко, но данные фрицы были нашими пленными, а не подполковника – к ним он никакого отношения не имел. И даже более того, не будь нас, вряд ли он имел возможность тут так торжествовать и показывать свою брутальность и крутизну за чужой счет. Как вырисовывалась ситуация, его талантов хватало максимум на то, чтобы сдохнуть на дне окопа, от них отстреливаясь. Да и, наконец, он мне просто не нравился, а это вольное обращение с чужими жизнями от подобного упоротыша окончательно переполнило чашу терпения. Непрофессионально, конечно, но лишние пять минут на урода я найду. Надоел.

– Бронегруппа, к бою! Прикройте меня, сейчас начнутся небольшие разборки.

Я дал короткую очередь вверх и спрыгнул с боевой машины.

– А ну-ка, цыц! Кто еще посмеет не то что пристрелить, даже ударить пленного без моей команды, будет расстрелян на месте. Всем понятно? Вас это в первую очередь касается, товарищ подполковник.

– Да как ты смеешь, щенок! Под трибунал захотел!

– Оружие на землю! – Мой автомат смотрел ему в живот. Размахивание столь непредсказуемой личностью пистолетом перед моим носом нравилось мне еще меньше немецкого артобстрела. Очередная перезагрузка после нечаянного выстрела в лицо точно была бы лишней. БМД Никишина за спиной рыкнула двигателем и, судя по звуку, отъехала назад.

– Остальные, оружие на предохранитель и к ноге! Быстро! Иначе открываем огонь! Считаю до трех! Раз!.. Два!

Счета «три» подполковник дожидаться не стал, швырнув ТТ мне под ноги. На этот раз случайного выстрела не последовало.

– А вот теперь можно и поговорить. Вы что там, рожа обнаглевшая, про трибунал толковали? Постановлений Верховного Совета об обращении с военнопленными не читали? Или считаете, что вам закон не писан? Уставные правила общения военнослужащих вы не воспринимаете, положения боевых уставов для вас не писаны, взводный опорный пункт толком слепить не можете, чтобы самостоятельно от немецкого взвода отбиться – но суко находите гениальный способ, чтобы чужую засаду у реки демаскировать… Слушай ты, урод, – я ткнул подполковника стволом в грудь, – ты чем думал, когда на склон выперся, меня на обратных скатах высматривая? Тебе, ублюдку тупому, не объясняли еще в госпитале, что немцы за рекой и наблюдение за нашим берегом ведут? Не объясняли, что опорный пункт на высоте требуется скрытно оборудовать? Почему не выполнено?!

Подполковник скрипел зубами, сжимал кулаки от злобы и молчал. Обалдевшие красноармейцы стояли с изумленными лицами с оружием у ноги и, казалось, забыли как дышать. Немцы были в еще большем шоке и, казалось, хотели провалиться под землю или как минимум стать невидимками – их можно было понять, они в любом случае окажутся крайними. Боевые машины держали всю композицию под прицелом.

– Я задал вопрос и желаю получить на него ответ! Какими мотивами вы, товарищ подполковник, руководствовались, умышленно демаскируя мою засаду у моста и опорный пункт на данной высоте!

– Товарищ политрук, ко мне! – Напуганный политрук перешел ближе. – Вы тоже в этом участвовали, может быть, вы поясните свои мотивы и мотивы товарища подполковника?

На политрука было страшно смотреть со стороны.

– Да, я… товарищ подполковник…

– Поясняю вопрос. Какими мотивами вы с товарищем подполковником руководствовались, спустившись по склону и начав тешить свое неуместное любопытство в моем отношении на виду у противника, демаскировав тем самым мою засаду?! Отвечайте смелее, иначе это для вас может плохо кончиться. Я жду ответа от вас обоих, дорогие товарищи.

Первым, как и ожидалось, сломался политрук, предварительно нерешительно оглянувшись на подполковника:

– Товарищ подполковник сказал, что надо посмотреть, что там у этого секретного лейтенанта творится, может глупостей понаделать…

– Да неужели? И как понимаю, ползком выдвинуться вам было либо лень, либо не по чину? Правильно, товарищ подполковник?

Подполковник по-прежнему сжимал кулаки, поскрипывал зубами, с ненавистью меня рассматривая, и молчал. Экие мы гордые. Лучше бы ты был таким умным, как гордый. Подчиненные целее были бы.

– Ладно, не будем продолжать этот бесполезный разговор. Товарищ подполковник из выздоравливающих? Я так думаю, что окончательно он еще не поправился и самое ему время вернуться в свою пижаму. От командования я его отстраняю, вам понятно? На опорном пункте ему больше делать нечего, ответственность, товарищ политрук, ваша персональная. Вы, конечно, можете подчиниться не мне, а ему, но учтите: если товарищ подполковник вернется на данную высоту и продолжит топить свое безумное рыло в боевое управление, я расстреляю вас обоих. Не время и не место, чтобы допускать к командованию таких деятельных долб… идиотов. Ваша задача – продолжать удерживать высоту, обеспечивая заслон у реки от обхода справа. Сигналы те же. Подполковника и пленных я забираю, сдам его в госпиталь. Вы, соберите их оружие, в первую очередь пулеметы, и продолжайте укрепляться. Сейчас немцам пока не до атаки. Теперь, пленных связать и посадить на броню. Раненых перевязать. Выполняйте! Бего-о-о-м!

Красноармейцы забегали как наскипидаренные. Буквально в несколько минут все раненые с немецкой помощью были перевязаны, пленным связали руки их собственными ремнями и усадили на броню с уже торчащими из люков моими бойцами с автоматами наизготовку.

Атаки у реки я не боялся, немцы знают, что тут есть танки, а пехота на танки в атаки без очень жесткой необходимости не ходит. Да и как уже говорилось, они и доты тут подозревать вполне могут. Тогда тем более не пойдут.

Подполковника я уважил, хоть и посадив вместе с двумя ранеными бойцами среди отстранившихся пленных, но не став связывать ему руки. Как бы то ни было, каким бы он не был м…ком, но все же был таким, как я, офицером. Ведь кто знает, может быть, в будущем он переосмыслит свои поступки, за ум возьмется и к концу войны станет успешным комдивом, а то и комкором.

Ну, или закончит где-то на Дальнем Востоке, или в военных учебных заведениях, коли вышестоящее руководство признает, что расстрелять его очень хочется, но, увы, не за что – человек старается, как может. С выводом, что на фронте его держать нельзя, людей и техники у страны на тактические эксперименты гения может и не хватить, а вот для того, чтобы гонять курсантов по плацу или проверять кантики на кроватях в учебном полку, он может быть незаменим.

С особистом в госпитале я был краток:

– Это пленные немцы, частично раненые. Это товарищ подполковник, вот его пистолет, забирайте. От командования я его отстранил за полной профнепригодностью. Грузите его охраной Борисово, охраной госпиталя, руководством погрузочными работами, в общем, чем угодно, но чтобы на глаза мне этот доморощенный Кутузов не попадался. Если он опять сунется к реке, я его шлепну на месте, чтобы было понятнее. Прямым текстом говорю.

Особист напрягся и вопросительно кивнул, вытягивая подробности. Я, угадав его мысли, пожал плечами.

– Причин хватает. Не будем даже вспоминать самочинный и не обоснованный обстановкой расстрел пленных. Скрытно оборудовать опорный пункт даже не собирался, тупо на ровном месте демаскировал нашу засаду, в конце концов, когда немцы его самого атаковали, с организацией обороны опорного пункта тоже обосрался. Не прими я меры, его бы на высоте немцы взяли тепленьким. В общем, очень интересная личность товарищ подполковник оказалась – ни законы, ни уставы ему не писаны, как на его действия отреагирует противник, вообще не думает… Но зато очень любит перед чужой мордой пистолетом помахать.

Кривошеева наконец прорвало:

– Только брехать тут не надо, лейтенант!

Я не удостоил подполковника ответом и продолжил:

– Таким на передовой линии делать нечего, я так считаю. Поэтому, товарищи, забирайте его себе, и мой вам совет, к боевому управлению больше не подпускайте. Дайте ему трех самых отлынивающих бойцов, и пусть он в лесу у Борисово парашютистов-диверсантов ловит. Легче будет ровным счетом всем.

– Что, все на самом деле так серьёзно? – Напряжение особиста так и не отпустило.

– Все гораздо серьёзнее, чем я сказал. Идиотские поступки сложно передать словами, их видеть надо. Съезди на опорный пункт к политруку и опроси бойцов, убедишься. Как оборудовали опорный пункт, даже не пытаясь скрываться, как шлялись там по высоте, меня на обратных скатах в бинокль рассматривая, зная, что с другого берега наблюдают, как и зачем он пленных, наконец, пострелял, когда они оружие побросали и с поднятыми руками стояли. А мне, уж извини, некогда, машинки хоть и быстрые, но у реки обстановка каждую секунду может измениться.

– Сволочь! – Шип души недруга был мне как бальзам по сердцу.

– Все остальное по плану. Я поехал.

– А с отъездом не торопись.

Опа, а вот этого я не ожидал. Что ему надо? Черт, и бойцов с собой нет… одни экипажи в машинах! Так и до неприятностей дойти может! И не только тем, что меня сейчас повяжут. Если смогут. Бугаев, хоть и вовсе не возражал замыслу легализации, но то, что в бывшем сибирском спецпосёлке в высланной туда кулацкой семье родился, прекрасно помнит. Да и Егоров с его высшим историческим образованием любовью к дедушке Сталину вовсе не блещет. Вступятся за отца-командира – кровью очень легко кончится, и куда потом деваться?

– Не понял?

– Я с тобой поеду. Подожди немного, вот только человечка одного и сухпай с собой возьму. Обвинения прозвучали нешуточные, разобраться надо.

Я подавил желание облегченно вздохнуть.

– Тогда поторопись, будь ласка. Тут хоть и близко даже в объезд, но кто знает, может, через минуту из леса танковая рота вывалит. Через Борисово поедем, там дорога с левого берега не просматривается.

– Понятно, дай мне минут десять. Больше, как думается, не потребуется.

– Хорошо. Засекаю. У тебя десять минут на сборы. Только постарайся поторопиться.

Особист передал пленных двум бойцам с винтовками, которые их куда-то повели, и вместе с подполковником быстрым шагом нырнул в здание, пока я, облегченно вздыхая, залез на БМД. Находиться внизу под угрозой попытки захвата было бы крайне глупым поступком. Вдруг этот опер меня обманывает? Это их работа, это они умеют.

– Бронегруппа, внимание! Ждем здешнего особиста, он желает проехаться с нами и разобраться с делишками подполковника по месту. – Переждав восторженный рев, добавил: – Но есть вариант, как бы нас тут неожиданно повязать не попытались. Усильте внимание по периметру, если попытаются взять на прицел или открыть стрельбу, не отвечать. Срываемся к опорному пункту, забираем людей и уходим. Я тут не добрая фея, пусть с немцами сами тогда разбираются. Как могут.

Тем не менее, неожиданностей не случилось. Особист появился на десятой минуте с пухлой сумкой, висящей на плече, и вещмешком за спиной, сопровождаемый спортивного вида молодым человеком с тремя красными треугольниками на малиновых петлицах, скаткой шинели, таким же вещмешком, самозарядной винтовкой и тяжело отвисающим под массой подсумков и штыка-ножа поясным ремнем. Оперативненько, что тут сказать.

– Запрыгивайте на броню, там ездить вполне комфортно… Гибадуллин, трогай.

Денис, красуясь перед зрителями, дал газу и резко развернулся на месте, чуть не уронив под гусеницы машины наших гостей, и рванул со двора. Оставшиеся две машины дунули вслед за нами.

Сложившуюся в районе госпиталя ситуацию я оценивал достаточно оптимистично – как пат. Активничать самому мне было нерационально, для находившейся за рекой мотопехотной роты активные действия после уничтожения посланного в обход мотоциклетного взвода были смерти подобны. Чтобы лезть в лоб на танки и укрепления, ее командир должен был быть самоубийцей. Повторно попытаться взять заслон у моста в обход было приемлемым вариантом, однако требовало заметного количества времени и нуждалось в плановых натяжках касательно эффективности носимых противотанковых средств. Противотанковые ружья против Т-34 и КВ имеют на данный момент околонулевую эффективность, тридцатисемимиллиметровое противотанковое орудие – не на много большую, даже если удастся переправить.

Отсюда вывод, если фриц пошлет еще взвод в обход, тот будет сидеть в лесу и не дышать до темноты и только глубокой ночью может атаковать «танки», пытаясь взять их внезапностью. План с околонулевым реализмом – для того, чтобы ему следовать, нужно, как минимум, знать, а имеют ли «танки» в районе моста пехотное прикрытие и что за машины там находятся. Я бы на месте немецкого командира и пехотное прикрытие предполагал, и наличие тридцатьчетверок полагал вполне вероятным.

А если бой планируется ночью, то зачем вообще с обходом заморачиваться? Ночь и возможный утренний туман оптику забьют не хуже. Мост, коли мы уже не взорвали, и позже не взорвём. Уж это немец понимает точно.

И вот тут-то возникает тема наших тепловизоров, с которыми при грамотных действиях я вообще всю немецкую роту могу на лугу оставить. И как надеюсь, ее оставлю. Без подхода танков или штурмовых орудий немец до темноты рыпаться не будет, он собственно и с наступлением темноты вряд ли полезет, но чем черт не шутит. У него все же задача и противотанковые орудия есть. Так что опять сидим, ждем, отвечаем на вопросы особого отдела и топим товарища подполковника. Вот и весь план действий на обозримый промежуток времени, далее по ситуации.

И, разумеется, план сразу же затрещал по швам, причем дело было даже не в прилипшем оперуполномоченном, который по прибытию, ну, совершенно нечаянно заглянул в люки и от неожиданности даже изменился в лице. Бедолага помимо непонятной компоновки увидел картинку на экране включенного прицела. Ну да, парень, это тебе не Т-26 и даже не КВ.

Чтобы добить любопытного мерзавца, упустить случай усилить эффект я не смог:

– Посмотрел? А глаза тебе теперь как прикажешь выковыривать? Не забыл, что техника совершенно секретная и допуска у тебя нет?

– Я ничего не видел!

– Ну да, конечно…

– Да ладно тебе, вон даже немцев на своих машинах возил!..

– Так то немцы, их всегда расстрелять можно! И ничего тогда не разболтают. А с нашим колхозом что предлагаешь делать?

Тут особист наконец сообразил, что его разыгрывают.

– Ну, и шуточки у тебя, лейтенант…

– Так на том и стоим. Но теперь давай к делу, ты зачем за мной увязался, как подполковник тут всё обгадил, на месте опросить хотел?

– Да и это в том числе.

– Так приступай. Спрашивай, что хочешь знать.

В течение следующего получаса сержант государственной безопасности Трофимов опросил меня, кто я такой, что тут делаю, какие у меня были замыслы и как их поломал подполковник. От части вопросов я отгородился завесой секретности, на остальные ответил более-менее честно, по действиям Кривошеева абсолютно честно и даже с обоснованием, почему считаю его м… дураком. А далее в нашу беседу вмешались немцы.

Появление высоко над головой клина идущих на восток самолетов не прошло мимо внимания наблюдателей. Ждавший очереди на пополнение боеприпасов на пункте боепитания Никишин даже взял машины на сопровождение, отказавшись от идеи обстрелять их только после расчета высоты движения целей, показавших, что эта девятка идет на пяти с лишним километрах.

А потом как-то неожиданно немецкие самолеты оказались над головой и развернулись в круг. Я так и не понял, кто из наводчиков-операторов крикнул:

– Командир, это же «Лапти», они сейчас бомбить будут!

В возникшем хороводе мыслей успел только скомандовать:

– Огонь по готовности! – остро пожалев, что егоровская БМД заряжается на пункте боепитания, но не забыв спрыгнуть в окоп, утащив за собой особиста.

И это было сделано вовремя. Когда я кинул взгляд в небо, казалось, уже прямо на меня почти отвесно падал первый пикировщик. Почти сразу же где-то рядом затрещал «Корд», секундой позже включились две 30-миллиметровые пушки, вслед за первым немцем в пикирование сорвался второй, потом третий, четвертый… Первый из немцев, уже казалось увеличившийся до огромных размеров, поймал шарик осколочно-трассирующего снаряда и полыхнул жирным коптящим пламенем… А потом на нас посыпались бомбы.

Когда мы с особистом, под звон в ушах выкопались из-под привалившей нас земли, с машинами уже все было кончено.

У подножия холма, рядом с огромной воронкой валялся перевернутый вверх гусеницами бронетранспортер, рядом с ним лежало в траве изломанное тело кого-то из пулеметчиков. В полусотне метров от него, неподалеку еще от одной воронки, отбросив в сторону башни, огромным костром горела БМД № 442. Никишинская БМД стояла на своем месте неподалеку от меня, задрав в небо ствол, и молчала. Весь ее борт усыпали рваные раны осколочных пробоин.

Сбитый Ju-87 упал в болотце между высотками и лесом и, видимо, подорвался на бомбах. На месте падения что-то дымило, и все вокруг было усыпано кусками машины. К некоторому удивлению, он оказался не единственным, второй юнкерс, вероятно, был подбит на выходе из атаки и горел на опушке леса в километре южнее нас на левом берегу Чернянки, высоко задрав хвост.

Надо же, СУО действительно не подвело, а то я сомневался рассказам, что оно давало эффективность машины по воздушным целям, близкую к старой «Шилке». Разве что с переносом огня наводчики, видимо, слегка оплошали, но даже в этом случае второй юнкерс удалось свалить.

Меня схватили за руку, это оказался сержант Трофимов. Александр указал рукой вверх – ничто еще не было кончено, над головой продолжала крутить свое «чёртово колесо» эскадрилья немецких пикировщиков.

Маскироваться перед особистом уже не было смысла, и я взялся за гарнитуру переносной радиостанции.

– Егоров, спасай народ! Технике хана, на одного тебя надежда осталась… Если немцы пойдут на второй заход, они все тут бомбами размажут!

– Принято, Топор Десять. Иду на помощь.

– Влад, только не останавливайся, бей с ходу и коротких остановок. Эти суки оказались кошмар какие точные, встанешь – они точно тебя достанут.

– Понял тебя, Десятый, потерпите чуть-чуть, папка уже на месте.

– Сбрось десант у высоты, пусть осмотрят подбитые машины и окажут помощь раненым, потом поднимаются к вершине.

Еще раз осмотревшись по сторонам, по размерам воронок я прикинул, что нас в первом заходе прочесали не меньше чем 250-килограммовыми авиабомбами, что там у немцев на «лаптежниках» еще висело? Пятидесятки или сотки на подвесках под крыльями?

Это тоже было плохо, их осколки противопульную броню тоже должны были протыкать на раз. Из автоматов и пулеметов пикировщики встретить? У ПКП трассеры в лентах, должны отпугнуть.

– Десятый, танки на северной дороге! Четыре штуки, правее Дальней, дистанция один километр, быстро приближаются!

Ну, вот и все, похоже, дело опять пахнет керосином, Суровов…

Я кинул взгляд по сторонам… и на место отчаянию пришла лютая злоба на собственную трусость и желание опустить руки в первую очередь.

Если я, самонадеянный лейтенант со взводом на современнейшей технике, стоило мне выпасть из системы, ничего с усиленной мотопехотной ротой сделать не могу, то, на что могли рассчитывать деды, у которых наводили хаос такие командиры, как подполковник Кривошеев, и которые даже мечтать не могли о моих БМД-4М. Максимум на КВ, выбиваемые только зенитками и ручными ПТС, с невзаимозаменяемыми бортовыми передачами и КПП и ресурсом двигателя в 30 часов… Но все же сумели остановить! Затормозили, остановили, а потом и обратили вспять, к концу войны с кровавыми уроками научившись не только выравнивать потери, но и быть в плюсе.

Да, я потерял технику, но у меня остались машина Егорова, стрелковка и гранатометы, поэтому я обязан умыть этих фрицев кровью и продержаться до темноты! Доказав самому себе, что российская армия через семьдесят лет знает и умеет все-таки больше Красной, и как бы то ни было, но выучила кровавые уроки Великой Отечественной!

И пусть потом про эту высотку, а не про Ржев Твардовский сочиняет свое пробивающее до слез стихотворение, а я постараюсь это заслужить…

– Взвод, к бою! Противник с фронта! Приготовиться к отражению танковой атаки!

Егоров не оплошал, его маневрирующая в поле за высотой 41,2, а потом и Гадюкино БМД, оплетая пикирующие юнкерсы трассами пушки и спаренного пулемета, не только сбила еще один самолет, подведя трассу под траекторию пикирования, но и под разрывы бомб тоже не подставилась, постоянно меняя курс и скорость и сумев во всех случаях, кроме одного, уйти из зоны поражения.

Почти подловить его удалось только немцу, пикирующему последним, четыре плоских осколочных разрыва встали хоть и за кормой машины, но достаточно близко от неё, чтобы у меня екнуло сердце, дрогнувшее второй раз, когда Егоров разразился потоком матерщины. Однако все обошлось.

– Топор Десять – Топору Тридцать. Чуть не обгадился, всю машину осколками осыпало. Разбит командирский прицел, в остальном машина боеспособна. Приём.

– Уходи за высоты, танки на левом берегу, уничтожить!

– Есть, Топор Десять. Заряжаю ПТУРы.

Наводчик 444-й машины Филиппович к тому времени уже развернул башню и взял выскочившие из леса и вставшие на опушке немецкие танки на сопровождение.

Немцы нестройно выстрелили, БМД Егорова, как показалось, неторопливо набирала скорость. У меня нарастало чувство совершенной ошибки.

Немцы нестройно выстрелили еще раз, вокруг машины Егорова сверкнули трассеры. В ответ БМД сбросила скорость и пустила управляемую ракету.

– Ты что творишь, сержант!

Разумеется Филиппович не промахнулся, про сам «Аркан» с его бронепробиваемостью в 750 миллиметров тоже можно было не волноваться, при такой мощности кумулятивный пест должен был проткнуть пораженную немецкую машину навылет, но меня волновало не это.

И, разумеется, везение Егорова и меня вместе с ним, с этим полыхнувшим как бочка с соляркой «Чехом» Pz.38(t) – собратом машины, стоящей рядом с музеем Вооруженных сил в Москве, подошло к концу. Да, выстрелив после поражения товарища, немцы промахнулись еще раз, но когда Егоров в очередной раз сбросил скорость, чтобы еще раз пустить ракету, шарик бронебойного снаряда неожиданно шустро перезарядившегося немца ударил его куда-то в корму, в районе двигателя.

Машина пыхнула клубом дыма и начала сбрасывать скорость, система пожаротушения, видимо, сработала, но попадание выбило двигатель.

Воспоминания о первой моей жизни встали перед глазами, сейчас немцы БМД добивать будут:

– Валите из машины, быстро!

Электрооборудование подбитой БМД еще работало, и экипаж не послушался, пустив еще одну ракету и даже опять поразив ею немецкий танк, несмотря на еще одно ответное попадание. А потом два уцелевших немца, не обращая внимания на начавший отползать в лес подбитый третий превратили машину в дуршлаг, стреляя по ней до тех пор, пока не полыхнули заряды в автомате заряжания. К счастью, целехонький егоровский экипаж к тому времени уже улепетывал к лесу.

Ну, вот и всё. Техника у меня кончилась.

– Взвод, приготовить противотанковые гранатометы. Топор Одиннадцать, Граб Один, уничтожить немецкие танки в воде при попытке форсировать реку. Граб Три, уничтожить поддерживающие атаку станковые пулеметы и противотанковые орудия по опушке рощ Огурец и Дальняя перед нами. Остальным – всеми имеющимися огневыми средствами уничтожить наступающую на левом берегу пехоту противника, не допустив форсирования ею реки. С богом, парни! Родина смотрит на нас!

Родина в лице забытого мною особиста Трофимова на меня действительно смотрела, я говорил чистую правду. Единственное, что не упомянул – выпучив глаза и отвесив челюсть.

Я криво ухмыльнулся ему, посмотрел на стрелков егоровского отделения, тащивших от БТР-Д тело погибшего пулеметчика и вытаскивающих – с помощью прихваченного Трофимовым из госпиталя сержанта – из башни БМД № 443 вяло шевелящего окровавленной головой сержанта Никишина, похлопал особиста по плечу и пошел наверх, к своему КНП. Пусть я потерял всю технику, бой еще не был закончен и его можно было выиграть.

– Третье отделение, закругляйтесь! Раненых укрыть в окопах и перевязать. Сами – наверх и к бою!

Выиграть бой-то я еще, конечно, мог, но кто бы с такими козырями мне это дал. Да, будь передо мной одни пулеметы с противотанковыми орудиями, пусть и при возобновившемся артобстреле немецкой гаубичной батареи, я бы, возможно, и управился, но эти два танка испортили всю малину.

Несмотря на то, что немецкая рота пошла в атаку не ранее их подхода к Огурцу, при подходе наступающих к урезу воды они просто остановились, пропустив пехоту вперед и прикрывая ее огнем с места.

То, что Аушев к тому времени подавил обе противотанковые пушки и с переменным успехом гасил станковые пулеметы на опушке рощи, нам совершенно не помогло.

Две вставшие на трехстах метрах бронированные снайперские винтовки с цейсовской оптикой, прикрывая двинувшиеся к мосту и броду штурмовые группы, просто искромсали все живое, что имело храбрость проявить себя, находясь в их прицелах.

Исход боя был решен. Я отдал команду выносить раненых к грузовикам.

Последним успехом моего взвода был снайперский выстрел оставленного в прикрытии отчаявшегося Якунина из предусмотрительно им прихваченного из бронетранспортера РПГ-7, попавший в башню одной из машин. Второго под градом пуль из танкового пулемета и снарядов, растерзавших его ячейку, обрадовавшийся младший сержант сделать не успел.

После него меня хватило ненадолго. В ходе отхода с высоты под огнем перенесшей огонь в глубину немецкой артбатареи и под сопровождение одолевающих мыслей, что всё должно было случиться совсем не так, прямо передо мной мелькнула очередная вспышка…

Вспышка…

…Грохот грома. Я сижу на башне БМД и вижу скрытые очками смеющиеся глаза ухмыляющегося сержанта Никишина.

– Как бы нам под первую в этом году грозу не попасть, товарищ лейтенант!

Грохот грома, вспышка, и моя БМД летит куда-то в тартарары, ломая непонятно откуда взявшийся вокруг подлесок…