Жизнь четвертая

В этот раз ярости не было, была спокойная тихая злоба и ледяное желание отомстить. Медленное угасание с полным ртом крови в кресле командира БМД, оно как-то способствует философскому взгляду на мир и желанию начать наконец пользоваться как тем, чем меня наделила природа – мозгами, так и знаниями, чем меня столько лет пыталось грузить родное Министерство обороны.

Пока народ в очередной раз приводил себя в порядок и обдумывал, как быть и что теперь делать, у меня было время подумать над ситуацией. Три смерти подряд совершенно не внушали оптимизма, что-то с моими действиями было явно неправильным. Причем неправильным даже более чем очень явно – очень сомнительно, что каждый погибший солдат находился в центре какого-то инопланетного эксперимента и получал второй шанс. Я умудрился пустить псу под хвост целых три.

Итак, жизнь первая. Выдвинувшись в район Гадюкинского моста, взвод приступил к устройству опорного пункта. Наблюдение и дежурство огневых средств были организованы мной безобразно, в результате немецкие разведчики дождались подхода противотанковых орудий, скрытно подтянули их по лесу и кустарнику и безнаказанно расстреляли взвод, как мишени на полигоне, причем бойцы после гибели боевых машин явно продержались недолго. Если я правильно понимал жизнь, свежая земля брустверов демаскировала бойцов не намного хуже красной тряпки, в результате чего те же ПТО за 15–50 минут должны были перебить их осколочными снарядами, и ничто бы им в этом не помешало. Те мои подчиненные, что рискнули покинуть окопы, на склоне оказывались бы под огнем пулеметов в спины.

Самое скверное в этой ситуации, что гениальности немецкого командира взвода в ситуации не прослеживалось ни на грош, все, что я мог, я сделал за него. Даже сложно придумать, где в такой идеальной ситуации на его месте можно обгадиться. Он и не оплошал.

Жизнь вторая. Ситуация сложилась немного лучше, врасплох немцы меня уже не застали, высланный вперед разведывательный дозор действовал достаточно грамотно, и все бы было хорошо, если бы немцы меня не упредили и скрытно заняли Огурец, после чего, наблюдая выдвижение дозора, приняли меры к его уничтожению. Отмечу, что в обоих случая использование тепловизионных каналов прицелов для обнаружения противника в роще мне не сильно помогло, однако надлежащих выводов я не сделал. Далее я выдвинулся на боевых машинах на помощь дозору, вел себя самонадеянно, не принял в расчет наличия у противника достаточно эффективных ручных противотанковых средств, в результате чего вполне заслуженно был подбит и получил пулеметную очередь при попытке покинуть БМД.

Жизнь третья. Кипя гневом, я полетел на вороных, удачно расстрелял технику немецких мотоциклистов, располагавшихся в роще, порешил моторизованный дозор на дороге, проводил пушечно-пулеметным огнем разбегающийся авангард немецкой автомобильной колонны, нанеся ему серьезные потери, и несколько потрепал немецкие подразделения, следующие за ним. Далее обрадовался удачному течению боя, обнаглел, рассчитывая на техническое превосходство, полез вперед, в итоге взвод вошел в зону эффективного действия противотанковых средств противника, завяз в бою и был вполне заслуженно расстрелян, в третий раз доказав своему командиру, что технические средства – это не панацея, если ими не уметь пользоваться правильно. Третье противотанковое орудие, которое до начала стрельбы тепловизоры опять-таки не увидели, а потом и подключившиеся уцелевшие немецкие противотанковые ружья решили исход боя.

В очередной раз рассмотрим ошибки.

ОШИБКА. Начнем с использования самого значительного, имеющегося у меня, преимущества по разведке целей – тепловизионных каналов прицелов. В первой жизни тепловизорами после беглого осмотра местности я не пользовался, отправил экипажи копать окопы для боевых машин – все вполне заслуженно кончилось печально.

Во второй жизни местность имеющимися техническими средствами была тщательно осмотрена, противник не обнаружен, точнее сказать обнаруженные тепловые пятна были приняты за зверье, машины были спрятаны, читай – выключены из наблюдения, и только после начала боя БМД Бугаева обнаружило людей в лесу, которых благополучно расстреляло из тридцатки. Но дозор это не спасло. В бою при эвакуации БТР-Д тепловизионные каналы прицелов использовались достаточно эффективно, однако дистанция боя была слишком мала, чтобы это мне сильно помогло. Немец, чего я несколько не ожидал, оказался хорошо обученным и весьма психологически устойчивым противником, видимо, имеющим приличный опыт борьбы с танками. Фрицы неожиданно не бросились бежать в лесную чащобу, умирая от очередей в спины, а приняли бой. Возможно, потому что не боялись танков, находясь в чаще и не представляя наших возможностей. Нам побили прицелы и изрешетили сами машины огнем винтовок, пулеметов и ПТР, отравив мой экипаж снаряжением пуль последних. То, что фрицам в данном случае тоже изрядно досталось, утешало мало. Бой все равно был проигран.

ОШИБКА. В жизни третьей все складывалось неплохо, пока я не обнаглел и не переоценил свои прицелы и огневую мощь машин. В принципе, немцам немного фартануло, что командир третьего орудия оказался достаточно хладнокровным типом и не потащил пушку мне навстречу, как два других расчета, а подождал, пока танки сами не выскочат под прицел. Можно было даже догадаться, в каком расчете в первой жизни был тот отличный наводчик, но это не более того. Сие было не оправдание, погоны на моих плечах очутились вовсе не для того, чтобы я оставлял противнику шанс на везение. Если, конечно, имелась такая возможность.

Из вышесказанного следует ВЫВОД. Если у тебя присутствуют эффективные средства технической разведки, это совсем не значит, что ты сразу начнешь видеть на три метра под землю. То, что тепловизор расширяет имеющиеся возможности, не означает, что владельцу надо меньше думать для реализации его технических характеристик. Особенно когда впереди горит и взрывается техника, поджигая всё вокруг.

Самое печальное в этой ситуации, что противник, в отличие от моих современников, совершенно не был в курсе возможностей тепловизионных прицелов и даже не пытался маскироваться в инфракрасном диапазоне. А если и маскировался (теми же шинелями), то случайно. Обычные универсальные действия – залечь и укрыться в ямах, в высокой траве и за стволами деревьев – оказались достаточно эффективны, чтобы серьезно исказить тепловую сигнатуру неподвижных целей, разбитые пятна которых настолько хорошо легли на нагретый солнцем фон, вуаль стелющегося по земле дыма и очаги возгорания, что можно говорить о том, что всё перечисленное в значительной части позволило противнику укрыться полностью. Густой ельник с кустарником еще больше усилили эффект этого неприятного сюрприза.

И все вышеуказанное – я вполне мог предусмотреть. Собственно мне многого было и не нужно. Просто вести себя осторожнее и не лететь вперед как на пожар. Противник, не знающий, что его могут засечь, неизбежно бы себя выдал.

ОШИБКА. Да, при рытье окопов опорного пункта на переднем скате высоты, при отсутствии впереди охранения боевым машинам там делать нечего. Однако это не значит, что надо, загнав их на задний скат, выключить из наблюдения за местностью их мощнейшие приборы наблюдения, включая тепловизионные. Целесообразно это только при укрытии от наблюдения противника находящихся в огневой засаде машин. БТР-Д с его пулеметом, в связи с крайне слабыми возможностями по наблюдению и обнаружению противника, как НП использовать вообще нецелесообразно. Гораздо умнее было посадить в кусты Якунина с его биноклем. Эффективность практически такая же – скрытность наблюдения возрастает в разы.

ОШИБКА. Не имея артиллерийской поддержки и обороняясь силами усиленного взвода, отправка вперед разведывательного дозора была приемлема только в случае наблюдения за его действиями и открытых возможностей по поддержке огнем, как собственно и рекомендует Боевой Устав. В интересах наилучшего выполнения поставленной задачи – то есть обнаружения противника, я и Якунин рекомендаций устава не выполнили – в результате чего дозор погиб, а я был вынужден выйти к нему на помощь, подставив еще две боевые машины под огонь противотанковых средств накоротке. Вообще же разведку противника более целесообразно было вести наблюдением, при помощи оптики боевых машин и скрытно выставленных на моем берегу наблюдательных постов. Стоящая передо мной задача сводилась к удержанию моста и брода, читай, к связыванию боем наступающего противника до момента эвакуации госпиталя, а не героической гибели на высоте 44,8 или рядом с ней. Боевых машин у меня было всего четыре – серьезный риск потери одной из них, по сути, не окупался практически любой принесенной дозором информацией.

ОШИБКА. Системная недооценка противника и переоценка своих возможностей, начиная с самой первой смерти, где выяснилось, что противотанковое вооружение врага по моим картонным танкам имеет более чем приемлемую эффективность. В жизни третьей меня никто не просил лезть под перекрестный огонь на лесной дороге. Сюда же можно отнести постановку задач бойцам, не соответствующих их возможностям, и мое собственное нежелание думать – например, о постоянно включенных «на вентиляцию» фильтровентиляционных установках машин, что серьезно бы ограничило возможность отравления экипажа раздражающими химическими веществами в используемых немцами бронебойно-химических боеприпасах. Безусловно, в первом случае я просто был не в курсе их наличия у гитлеровцев на вооружении, но, испытав эту химию на своей шкуре, был просто обязан подумать, как можно ограничить их действие в будущем. Да, внутренний объем воздуха машины ФВУ меняется не мгновенно и неудачники, оказавшиеся в районе распыления химвещества, успели бы его нахвататься в любом случае, однако эффективность распыленной по внутреннему объему химии это в любом бы случае ограничило. Хотя бы из-за уменьшения времени воздействия слезоточивки на личный состав.

Повторять ошибки не хотелось, надо было побеждать. Ведь последний раз победа была как сексуальный агент Скалли – где-то рядом…

В этот раз скорость движения колонны я выдерживал максимальную, поэтому к Коровино и госпиталю мы прибыли заметно раньше, чем в предыдущих эпизодах моей жизни, и, возможно благодаря, тому, что в Коровино мы не задержались, охрана госпиталя не успела занять оборону в парке.

Машины влетели на площадку перед усадьбой и остановились рядом с полуторками. Под взглядами десятков глаз из окон и дверей госпиталя я выпрыгнул из башенного люка и спокойно зашел в здание, столкнувшись в вестибюле с уже начавшей мне надоедать рожей госпитального особиста, держащего руку возле кобуры и, судя по тремору, не знающего, вытаскивать ему свой наган или нет.

Далее последовал ставший уже традиционным тычок пальцем в его физкультурную грудь:

– Что на фронте прорыв, знаем? Обрывайте все провода, звоните кому хотите, но чтобы в кратчайшие сроки на станции был эшелон для эвакуации госпиталя. Времени у вас – до темноты. Если нам очень повезет, то на Гадюкинском мосту смогу выиграть сутки. Немцы в десяти километрах. При вызове железнодорожного транспорта уточните, что требуется восемь большегрузных платформ для совершенно секретной техники специальной танковой группы, вставшей в прикрытие эвакуации. Сдача секретных машин врагу даже в поврежденном виде является преступлением, которое будет расследоваться Москвой, и мало никому не покажется. И вам в первую очередь. Вам понятно?

Особист растерялся. Так с ним кроме начальства явно никто не разговаривал.

– Вам понятно, что я сказал? Где начальник госпиталя?

– Слушаю вас, товарищ! Вы что-то хотели? – сверху спускался Заруцкий, за ним бежал тот самый политрук с гитлеровскими усиками.

– Я хотел ознакомить вас с обстановкой, товарищ военврач. Немцы в десяти километрах. Моя специальная танковая рота встает в заслон у Гадюкинского моста и постарается выиграть вам время для эвакуации. Бейте тревогу, рвите радио, обрывайте телефоны, но чтобы к вечеру, максимум ночью у вас на станции стоял эшелон. Связь между нами – офицерами связи. Отправите мне его, как начнете погрузку. При вызове железнодорожного транспорта обязательно побеспокойтесь о восьми большегрузных платформах для сверхсекретной техники моей группы. Ее потеря будет расследоваться на уровне Москвы, в бой вступаю только ради вас. У меня все.

Я повернулся к временно забытому особисту:

– И еще, небольшое предупреждение. Если меры по эвакуации госпиталя вами приняты не будут, заслон с моста будет немедленно снят, техника у меня не просто секретная, а сверхсекретная, и даже ее обломки немцам достаться не должны. Я заеду сюда, возьму самых везучих раненых и проследую дальше на восток. Но перед этим расстреляю тут всех предателей, в результате своего бездействия сдавших немцам их невезучих товарищей. Я вас предупредил!

Растерянный руководитель особого отдела, которому еще вряд ли когда в жизни в лицо угрожали расстрелом, смог только кивнуть. Хе-хе, пусть, сука такая, знает десант! Всю свою службу мечтал этой братии стволом в морду потыкать! Я свою детскую психическую травму и развившиеся из неё комплексы до конца жизни тешить буду!

– Не прощаюсь. Как примете меры к эвакуации – сообщите. Опорный пункт располагаю на высотках у Гадюкинского моста.

Я повернулся и вышел, карту в этот раз просить не стал, чтобы не возбуждать лишних подозрений. Растерянный особист и военврач Заруцкий смотрели мне в спину. Проводить экскурсию по госпиталю в этот раз я тоже не собирался, мне нужно было выиграть время до подхода основных сил противника.

Замысел предстоящего боя у меня уже сложился, нужно было претворять его в жизнь. Присутствие немецких мотоциклистов в роще перед мостом портило мне буквально всю малину – какой бы вариант действий я не начинал обдумывать, он обязательно спотыкался об этих уродов. Было бы вполне логично их прихлопнуть, пока не подтянулись основные силы. Собственно, если этот взвод зачистить удалось бы достаточно быстро, открывались возможности устройства засады на дороге, а то и не одной.

Данный вариант грозил определенными потерями у стрелков, отчего ранее не рассматривался, однако теперь мое терпение к немецким мотоциклистам серьезно истощилось, а на войне без потерь воевать трудно. В любом случае уничтожение немецких разведчиков серьезно упрощало бы обстановку в районе моста, что даже само по себе окупало потенциальные жертвы. Благо наличие у моих бойцов прикрытия боевыми машинами, средств индивидуальной бронезащиты и автоматического оружия, в значительной части оснащенного оптическими прицелами, обещали свести данные потери к минимуму.

Мой замысел боя был в принципе прост. По выходе в район моста занять боевыми машинами высоты 44,8, 41,2 и окраину Гадюкино, используя тепловизионные каналы прицелов, локализовать нахождение противника перед собой, после чего выдвинуться вперед, окружить его и полностью уничтожить. Далее выдвинуться вперед, устроить огневую засаду на подходящую немецкую колонну, разгромить ее авангард, после чего выйти из боя, вернуться на свой берег, спрятать машины на задних скатах высот и за домами Гадюкино и ждать неизбежного появления противника. При его выходе к мосту, используя запредельную эффективность для середины XX века систем управления огнём и вооружения боевых машин, а также очень удобные для обороны обширные приречные луга, пушечно-пулеметным огнем загнать в лес и заставить там сидеть до темноты. В темноте же мои преимущества вообще обещали стать подавляющими, особенно, когда фон остынет и повысится контрастность целей на экранах моих прицелов.

В данной ситуации основное было не торопиться и позволить противнику понаделать достаточно ошибок, главной из которых была бы попытка немецкого командира взвода занять Огурец, где немца вместе с его взводом я похоронить и собирался. Размеры рощи, помимо ее блокирования огнем боевых машин и пулеметно-гранатометного отделения с высоты 44,8, позволяли огнем боевых машин поддержать стрелков в ходе боя на ее окраинах.

Вводить машины в рощу не хотелось, но при случае метров до полста вглубь – это, как мне думалось, было возможным без серьезных проблем с выбором маршрута. Лес местами был достаточно редким. Я планировал повторить свой предыдущий маневр с введением наблюдателей в заблуждение, выскочить немцам в Огурце в тыл и, спешив отделения, используя превосходство в огневой мощи, выдавить фрицев на восточную опушку, после чего совместными усилиями стрелков в лесу, боевых машин по периметру и пулемётно-гранатометного отделения на противоположном берегу реки их уничтожить.

Мрачные гранатометчики копали, то и дело бросая злобные взгляды на БМД Никишина, что, выставив башню из-за гребня высоты, наблюдала за обстановкой, и углубились в землю уже по пояс, когда от машины Бугаева, спрятавшейся на окраине Гадюкино, пришел сигнал:

– Топор Десять – Двенадцатому. Фрицы на дороге, поодиночке и мелкими группами перебегают из Дальней в Огурец. Прием.

– Принято, Топор Двенадцать, считай. Стрелять даже не думай! Мне нужно, чтобы в роще их всех до единого закопали! Слышишь меня?

Командовавший машиной наводчик-оператор Юнусов в ответ невежливо хмыкнул, подтвердив прием, и через десять минут доложил:

– Более тридцати человек, три-четыре пулемета и что-то похожее на противотанковое ружьё.

Прелестно, меня в прошлый раз одно-единственное противотанковое ружье и уделало. Я почувствовал, как во мне опять просыпается бешенство.

– Взвод к бою! Покажем этим п…аршивцам! За мной! – Наушники шлемофона донесли одобрительные возгласы личного состава.

Взвод на максимальной скорости преодолел Чернянку, поднимая фонтаны воды и подняв над собой облако пыли, как и прошлый раз, понесся на север. Спрятавшись от наблюдения противника из Огурца за Дальней, машины чуть сбросили скорость и повернули влево, после чего почти на том же месте, что и в прошлой жизни, встретили оставленную немецкую технику. Пожалуй, первый раз в данном инопланетном эксперименте от дежавю приключилась хоть какая-то польза.

Машины опять не останавливались, разве что привычно сбросили скорость до 10–15 километров. Мотоциклы разлетались на куски, взрывающиеся бензобаки и канистры поднимали фонтаны пламени рядом со срубленными снарядами деревьями… В немецкий автомобиль, что был побольше, в подвешенное в нише между дверями запасное колесо попал 100-миллиметровый снаряд, с грандиозной вспышкой сдетонировавшего горючего разорвав машину пополам и окатив пылающим горючим и осколками стоящего рядом младшего брата, определённо машину той же фирмы, отличающуюся только что размерами. Буквально за минуту всё было кончено.

Мощь комплексов вооружения боевых машин просто потрясала. Пулеметы и пушки, применение которых я запрещать не стал, на короткой дистанции просто разрывали в брызги попавшую в прицелы технику. Куда делись люди, в этот раз я вообще не заметил. На экране прицела возникла техника, я скомандовал «Огонь» – и через несколько секунд впереди всё пылало и разлеталось на куски.

В моей ситуации после расстрела техники немецкого подразделения можно было сильно не торопиться. Чтобы выбежать на шум, стрельбу и взрывы позади себя по лесу, немцам требовалось затратить определенное время. В итоге, когда машины вывернули из-за угла рощи, растягиваясь в линию, впереди ещё никого не было, и только через несколько минут тепловизионные каналы прицелов засекли выдвигающиеся по лесу человеческие фигуры, сразу – по обнаружению которых – БМД открыли огонь.

Сказать, что немцы были удивлены – значит, ничего не сказать. Боевые машины перед рощей они явно видели плохо, если видели вообще. А потом перестали что-либо видеть совсем.

– Взвод! К машинам!

Отделения спешились и, растянувшись в цепь с интервалами три-шесть метров между бойцами и до двадцати метров между отделениями, пошли вперед. Я согласно уставу держался в центре, в десятке метров позади взводной цепи.

БМД остались сзади, подставлять их под огонь противотанковых средств противника, даже несмотря на работающие ФВУ, мне не хотелось. Помимо задачи прикрытия взвода от удара в спину основных сил противника машина Бугаева своим огнем должна была перекрыть промежуток между рощами с проходившей там дорогой, где в прошлый раз расстреляли бронетранспортер. БМД № 444, держась позади цепи, перекрывала пространство между Огурцом и железкой. Никишин зеркально ей получил задачу двигаться за цепью по противоположной опушке. По необходимости с заездом в лес, где это позволит растительность. Пренебрегать возможностями обнаружения занявшего оборону противника и прикрытия огнем спешившихся отделений не следовало.

Растерзанные пулеметно-пушечным огнем трупы в лесу выглядели, мягко говоря, неприятно. Одного немца вообще разорвало пополам, раскидав верхнюю половину торса по окрестным кустам и отбросив полную какой-то массой каску к полусрубленной попаданием 30-миллиметрового снаряда ели, с оборванными тем же взрывом ветками. Метрах в пяти за ним, за другой елью хрипел и пытался самостоятельно перевязаться брошенный фрицами раненый, подозрительно знакомый тип в залитом кровью мундире с засученными рукавами и набитой травой сеткой на каске. Пулеметчик, шедший впереди слева, кинул в моем направлении вопросительный взгляд.

– Подожди немного, Костин. Я сам, должок у меня один есть.

Увидев мое приближение, фриц, видимо, попавший под осколки 30-миллиметрового снаряда, отложил попытку перевязать свои раны, что-то сказал по-немецки и сплюнул в мою сторону кровью, уже заглядывая в ствол моего калашникова. Как бы мне этого ни хотелось, добившая меня в прошлой жизни сволочь, когда роли переменились, явно не собиралась целовать ботинки и вымаливать себе свою никчемную жизнь.

«Ну и молодец, – подумал я, нажимая на спусковой крючок. – Было бы очень обидно тогда заглянуть в ствол шкуре и трусу».

Первое сопротивление мы встретили метров на семьдесят далее, один из бойцов засек впереди движение и дал в его направлении две короткие очереди. Мгновение спустя лес взорвался винтовочно-пулеметным огнем. Все рухнули наземь.

Машина Никишина гудела двигателем и ломала подлесок где-то слева сзади, как я и подозревал, фриц, не будучи дураком, ушел в гущу леса, где и собирался обороняться.

На связи возник сержант Егоров:

– Топор Десять – Топору Тридцать. Веду бой, плотный огонь, пулеметчик убит, есть раненый. Приём.

– Принято – Тридцатый, держи оборону, стягивайтесь ближе друг к другу, чтобы по одному не передавили, дави их огнем с места, обязательно сними пулемет с трупа. Действуй.

– Принято – Десятый.

Ситуация складывалась хоть и ожидаемо, но от этого не менее неприятно. По сути, несмотря на несомненное огневое превосходство над противником, потеряв всего лишь одного человека убитым и одного раненым, у меня уже было выбито целое отделение. Оставшиеся трое, благодаря по факту незаменимости каждого бойца, в отделении читай нулевой устойчивости ПДО к потерям, превратились в «группу военнослужащих». И им еще повезло, что батюшка Колмаков во времена оны забрал РПГ-7 из отделений, в этом случае, будь у гранатометчика штатное вооружение, в группе было бы всего два автомата и довольно ограниченно полезный в лесу гранатомет с не более чем половиной боекомплекта в виде осколочных «карандашей», а то и вовсе без них, с одними кумулятивными гранатами.

Севшие в оборону немцы вели себя крайне неприятно. В отличие от нас, державших пулеметы в цепи, немецкий MG.34 противостоящего нам немецкого отделения был оттянут несколько в глубину, свободно менял позицию при попытке его задавить огнем автоматов и подствольника, исчезал и снова появлялся, продолжая – не жалея патронов – поливать нас очередями и прикрывая огнем через головы, что было еще более неожиданно, очень борзо действовавших своих стрелков. Последние плевать хотели на продольно-поворотные затворы своих маузеров и сноровисто пытались воспользоваться численным преимуществом, идя на сближение и закидывая нас ручными гранатами.

Видимо, единственное, что нас спасло в ходе этого неожиданного натиска, это поголовное оснащение автоматами Калашникова с большим количеством оптических прицелов, хотя последние на такой дистанции все же больше мешали. Мы сбили их натиск, тупо задавив плотным огнем. Эффективность пистолет-пулеметов, которыми увлекалась Красная Армия, на дистанциях далее 100 метров начинала стремиться к нулю, что неожиданно получило свое объяснение. Будь на моем месте бойцы с соответствующим немецкому вооружением, фрицы, благодаря продемонстрированному уровню взаимодействия, легко выкосили бы противостоящее отделение и рассекли тем самым взвод на части. Уничтожение «крыльев» взвода в этом случае становилось вопросом времени. Очень недолгого. Думать о том, что было бы, если на месте немцев действовал бы взвод маринов с его тремя ручными пулеметами, ой, простите SAW на отделение, было некогда, да и не хотелось.

Тем не менее, в перестрелке я застрелил двух фрицев с винтовками, причем одного из них при броске гранаты. У нас был убит пулеметчик Костин, который, ведя огонь по немецким стрелкам, попал под пулеметный обстрел, попытался отползти назад, был при этом каким-то Вильгельмом Теллем подстрелен и через несколько минут закидан гранатами, пока зарядивший очередную ленту и сменивший позицию МГ не давал нам поднять головы. Бугаев получил две пули в нагрудную пластину бронежилета и еще одну в левое плечо, а ефрейтор Ханин, любитель эффектно ломать пережаренные кирпичи о голову на показухах, доказал делом тренированную крепость своего черепа, получив касательное ранение в голову. Ефрейтору прострелили каску навылет, к счастью не задев мозга десантника. Легче всего отделалось второе отделение – одним раненым пулеметчиком.

Прорисовывающаяся система ощутимо напрягала, фрицы то ли целенаправленно массировали огонь на пулеметчиках противника, то ли двенадцатикилограммовый ПКП при работе в общей цепи мешал бойцам действовать с требующейся быстротой, то ли эти факторы действовали разом. Все это после боя требовалось обдумать, вот только бой для начала нужно было выиграть.

Стороны умыли друг друга кровью, укрылись и начали решать, что делать дальше. Решать нужно было быстро, а сидеть на месте – вообще нельзя. Немецкая колонна была на подходе.

– Егоров! Оставляй раненого с пулеметом, пусть отвлекает, с остальными оттягивайся чуть назад, уходи к дороге под пушки Никишина и обходи фрицев с фланга. Быстро! Пока они этим не занялись! Действуй!

– Остальным – огонь! Отвлекаем! Двадцатый! Севастьянов, загибай фланг, чтобы тебя не охватили!

– Есть… – дальнейшее от командира второго ПДО прошло неразборчиво.

– Никишин, прикрой Егорова, если сможешь!

– Принято – Десятый!

Дальнейшую раздачу приказов прервал предмет, очень похожий на наствольную гранату и пролетевший в полуметре над головой, а затем срубивший взрывом ель за моей спиной. Мой шлем и бронежилет на спине осыпало осколками. У громогласной раздачи ценных указаний определённо появились почитатели.

Причём бойцом, любящим пострелять наствольными гранатами, немцы не ограничивались. В очередной раз сменивший позицию машингевер тут же попытался закончить дело, вжав меня в землю струями трассирующих пуль так лихо, что я даже не заметил, где точно он находится. А вот Ханину так не повезло, везение ефрейтора кончилось, когда раненный в голову боец не смог найти укрытие достаточно быстро. Остатки личного состава отделения беспорядочно вели ответный огонь.

Дело пахло керосином, немец явно думал в одном со мной ключе, боялся подхода к нам подкреплений и, видимо не надеялся в роще отсидеться, находясь на расстоянии сорока-пятидесяти метров от нас.

В районе расположения второго отделения тоже ревела непрерывная стрельба, командир отделения младший сержант Севастьянов, перемежая речь гнусной матерщиной, кричал по радиостанции, что взвод обходят по флангу.

Я отполз по ложбинке дальше назад, откатился на десяток метров в сторону и выставил ствол АК из-под ели как раз вовремя, чтобы поймать при перебежке тройку фрицев, свалив одного наглухо, сорвав с его головы каску короткой очередью, и, как мне показалось, ранив второго. Добить упавшего на землю фрица не удалось. Упав наземь, тот сноровисто укатился в сторону, почти мгновенно пропав в растительности.

Слева, длинными очередями лупил ПКП третьего отделения.

– Егоров, сука, где ты! Давай быстрей, пока нас не перебили!

Ответа сержанта я не увидел, спереди слева прилетела очередь из МГ, засыпавшая мне лицо щепками, разбившая радиостанцию и оставившая две отметины на грудной пластине бронежилета, к моему изумлению не пробив его. Осознать свою удачу я, впрочем, вовремя не успел, рядом ширкнула еще одна наствольная граната, раздался взрыв – и меня отбросило в сторону.

Автомат куда-то улетел, рот был забит землей, в ушах стоял звон… Несмотря на то, что левая рука и нога не слушались, я укатился и отполз метров на тридцать назад и в сторону, укрылся за удобной елкой и попытался, осмотревшись, оценить обстановку. Впереди частыми короткими очередями работали два автомата остатков бугаевского отделения, Севастьянов тоже вроде пока держался, а вот ПКП третьего отделения уже молчал.

Чуть позже где-то впереди заработали автоматы Егорова и затрещал длинными очередями немецкий пулемет, но радоваться этому я не торопился, обнаружив шестерых немецких солдат – при ручном пулемете, винтовке с какой-то трубой на стволе и МП-40 в руках рослого широкоплечего парня в крытой сеткой каске, в галифе и с серебряными погонами на плечах полевого кителя, – что, не видя меня, короткими перебежками заходили Бугаеву в тыл.

Готовиться умирать в очередной раз было по-прежнему тяжко, ведь все же должно было случиться совсем не так…

Я вытащил свой ПЯ, подождал, пока немцы покажут мне спины, чуть выкатился из-за ели и полулежа оперся локтем о землю, ловя мушкой широкую спину залегшего с краю скопившейся группы пулеметчика. Немцы залегли и, видимо, высматривали, куда я делся и где сидит группа Бугаева.

Выстрел! Выстрел! Пулеметчик обмяк.

Выстрел! Выстрел! Ткнулся лицом в землю его второй номер, успевший только повернуть голову к товарищу.

Выстрел! Выстрел! Учуявший неладное и обернувшийся назад немецкий гранатометчик отбросил винтовку с трубой наствольного гранатомета на ней и рухнул наземь, зажимая пробитое пулей горло…

С немецким офицером мы друг в друга выстрелили одновременно. Вспышка на стволе смотрящего мне точно в лицо МП-40…

…Грохот грома. Я сижу на башне БМД и смотрю в закрытые американскими очками глаза улыбающегося сержанта Никишина.

– Как бы нам под первую в этом году грозу не попасть, товарищ лейтенант!

Грохот грома, вспышка, – и моя БМД летит куда-то в тартарары, ломая непонятно откуда взявшийся вокруг подлесок…