Книга: «Она утонула...». Правда о «Курске», которую скрывают Путин и Устинов

Глава 19. Закон неравных прав: Чем страшнее преступление, тем больше денег государство потратит на юридическую защиту

Я в то время еще наивно верил в российское правосудие. В 2000–2003 годах прошла удачная серия гражданских и арбитражных процессов, но крупных дел, получивших широкое освещение в прессе, не было. Много времени ушло при всей, казалось бы, простоте сюжета на дело о защите чести и достоинства Майи Михайловны Плисецкой с ее «вновь народившейся», всплывшей в Израиле и в Лондоне «дочерью». Тогда же в Нью-Йорке шел процесс против Bank of New York, который занимал немало времени.

Дело по обвинению Игоря Сутягина, в котором я поначалу участия не принимал, удачно прошло в Калужском областном суде. Судья, возвращая уголовное дело на дополнительное расследование — в то время еще можно было возвращать на доследование уголовные дела, если были нарушены права обвиняемого, — указал в определении:

«Обвинительное заключение надлежит составить в соответствии со ст. 205 УПК РСФСР. Обвинительное заключение должно содержать конкретную формулировку обвинения, существенно не отличающуюся от предъявленного обвинения и не ухудшающую положение обвиняемого: содержание и анализ доказательств, на которые ссылаются органы следствия, в том числе содержание и анализ показаний обвиняемого по предъявленному обвинению, доводы обвиняемого, приводимые им в свою защиту, и результаты проверки этих доводов, другие обстоятельства, указанные в ст. 205 УПК РСФСР. При наличии к тому оснований, с соблюдением требований уголовно-процессуального закона, в том числе и с соблюдением права обвиняемого на защиту, следует назначить и провести экспертные исследования конкретных сведений, предъявленных в обвинении Сутягину».

В тот же период был убит мой близкий друг — губернатор Магаданской области Валентин Цветков, с которым я был знаком с 1969 года. Спустя несколько дней после похорон Владимир Колесников возбудил уголовное дело в отношении помощницы Цветкова Виктории Тихачевой, и мне пришлось этим делом заняться. Вторая половина 2002 года была занята изучением 133 томов дела «Курска» и подготовкой первоначальной жалобы.

После подачи ходатайства о возобновлении предварительного следствия по делу «Курска» и формального отказа ГВП в возобновлении предварительного следствия, а также после активной кампании, организованной Александром Савенковым, озвученной Виктором Колкутиным и призванной дискредитировать меня на основании того, что я якобы поднимаю свой рейтинг на горе людей, мне пришлось тщательно продумать стратегию защиты.

Я считал, что основной жалобе в Военный суд о признании незаконным постановления о прекращении уголовного дела по факту гибели АПРК «Курск» должно предшествовать, кроме, естественно, тщательной подготовки, судебное решение по одному из узловых вопросов трагедии. Идея состояла в том, чтобы заполучить решение суда, которым признавалось, что заключения «экспертов» Виктора Колкутина и Сергея Козлова не выдерживают критики. Было также необходимо, чтобы заключения российских и иностранных судебных медиков, которые признавали заключение Виктора Колкутина о времени смерти 23 подводников в 9-м отсеке антинаучным, стали официальными документами, принятыми судом как доказательства, иными словами — чтобы они были легализованы. Я воспользовался опубликованным на сайте ДНИ.РУ отчетом о пресс-конференции экспертов Виктора Колкутина и Сергея Козлова и подготовил исковое заявление.

Кроме того, обвинять меня в попытке улучшить свои имидж на горе людей — это запрещенный прием, удар ниже пояса, удар подлый. Не хочу излишне детализировать эту тему, но не могу не отметить весьма приличную сумму, в которую обошлось мне мое участие в процессах и оплата экспертов, а также бессонные ночи с дикими головными болями и многодневную апатию, которыми сопровождалась каждая встреча с родственниками членов погибшего экипажа.

В те годы Игорь Тюленев был судьей в Пресненском районном суде. Невысокий и худощавый парень держался застенчиво и не ассоциировался с общепринятыми представлениями о судьях. Он рассматривал дело Майи Плисецкой и еще несколько дел с моим участием. Как-то раз он посетовал, что в суде нет бумаги и конвертов. Через пару дней я отправил водителя в суд, и он отвез секретарю Тюленева несколько коробок с бумагой и конвертами. Думаю, что Тюленев догадался, кто облагодетельствовал его. Бывая в Пресненском суде, я не раз заходил к Тюленеву, и мы обсуждали различные правовые проблемы.

Когда исковое заявление было готово, я понес его в суд. Канцелярия оказалась закрыта, и я по обыкновению зашел в кабинет Тюленева. Он поинтересовался, что за дела у меня в суде, и я кратко изложил ситуацию по делу «Курска». Он живо заинтересовался подробностями, выказал возмущение Колкутиным, посмотрел исковое заявление и сказал, что у него нет сомнения по поводу обоснованности иска.

Я сдал исковое заявление (см. приложение № 23) в канцелярию, но повестки в суд не было довольно долго. Узнав, что дело будет рассматривать Тюленев, успокоился: он был известный волокитчик.

На судебное заседание явился представитель Минобороны и «надзирающий» сотрудник Главной военной прокуратуры, представители Колкутина и Козлова не участвовали. Я приобщил к материалам дела альтернативные заключения экспертов, и ничто не предвещало отрицательного решения. Судья удалился в совещательную комнату и через десять минут огласил резолютивную часть решения — в иске отказать.

Привожу только одну цитату из полного текста решения: «Суд рассматривает проведенную пресс-конференцию как опровержение доводов Кузнецова Б. А. в публикациях в СМИ и как публичную научную дискуссию».

Надо ли это понимать в том смысле, что высказывание Виктора Колкутина о том, что я пытаюсь «поднять свой имидж в глазах общественности за счет гибели экипажа АПЛ „Курск“» — это и есть научная дискуссия?

Через некоторое время со слов одного из работников суда я узнал, что Тюленев и уже бывший председатель Пресненского суда Иванов окончили один военно-юридический факультет. Целая группа сотрудников Главной военной прокуратуры сначала несколько дней «убеждала» Тюленева, а затем приготовила мотивировочную часть решения. Мне рассказали, что Тюленев был на крючке у председателя суда за пристрастие к рюмке. Соответствует это истине или нет, точно не знаю, но однажды я встретил судью с тяжкого похмелья. Позже я столкнулся с Тюленевым — он уже работал в Хамовническом суде, вид у него был, как у нашкодившего щенка: он покраснел, засуетился, протянул руку. Я ее «не заметил».

В феврале-марте 2004 года я подготовил жалобу в Московский окружной военный суд на отказ Главной военной прокуратуры в удовлетворении ходатайства о возобновлении предварительного следствия и направил ее по почте. (Приложение № 24) Московский окружной военный суд передал жалобу на рассмотрение в Московский гарнизонный суд.

День 21 апреля 2004 года был ясным и солнечным. В пустом зале за прокурорским столом сидел прокурор — старший военный прокурор отдела 6 Управления надзора Главной военной прокуратуры, полковник юстиции Игорь Шаболтанов, в уголочке пристроился следователь Артур Егиев, уже назначенный на должность первого заместителя военного прокурора Дальневосточного военного округа, получивший это повышение после окончания расследования дела «Курска», председательствовал военный судья Михаил Кудашкин.

Кроме нас с адвокатом Димой Гаврилиным на процессе присутствовала корреспондент «Новой газеты» Елена Милашина.

Елена Милашина.

Меня многое связывает с «Новой газетой», где трудятся мои друзья-приятели Дима Муратов, Леня Никитинский. Здесь работала честная и бесстрашная Аня Политковская. Хороших журналистов в России немало, но честных, бескомпромиссных, неподкупных и бесстрашных — единицы: Сережа Соколов, Вера Челышева, Юра Рост и, конечно же, Лена Милашина. Она писала материалы по «Курску», по Беслану, по делу контр-адмирала Юрия Кличугина о разворовывании российского Военно-морского флота. Вполне заслуженно в октябре 2009 года Лена стала лауреатом ежегодной премии международной правозащитной организации Human Rights Watch, на вручении которой в Нью-Йорке присутствовал и я.

Состязательность в этом процессе носила весьма условный характер. Я предъявил заключения специалистов, заявил ходатайство о приобщении их к материалам дела, кратко пересказал доводы жалобы, выслушал возражения прокурора, а затем ответил на них. Задать вопрос представителю военной прокуратуры судья мне не позволил.

Некоторые доводы прокурора можно было включать в очередную жалобу, настолько они противоречили выводам экспертов и подтверждали мои доводы. Без сомнения, прокурор прошел инструктаж у Колкутина, но, вероятно, предмет, о котором он рассуждал, был для него достаточно сложен, он не все усвоил, много путал, иногда нес откровенную чушь.

Прокурор: Следует особо отметить, что биохимические процессы распада гликогена с образованием глюкозы, имеющие ферментную природу, осуществляются при нормальной температуре тела и резко замедляются при ее снижении, а при температуре, близкой к нулю, эти процессы практически прекращаются. Априори можно утверждать, что прекращению процессов распада гликогена в трупах способствует консервирующее действие морской воды с довольно высокой (около 3,5 %) концентрацией солей.

Адвокат: Колкутин говорит, что в печени и мышцах гликоген отсутствует и в крови переходит в глюкозу, а прокурор говорит, что он консервируется морской водой. Другими словами, говоря о гибели подводников в 9-м отсеке в течение 4,5–8 часов с момента катастрофы, Колкутин в качестве довода о времени наступления смерти приводит факт отсутствия у них гликогена в мышцах и печени и переход его в глюкозу в кровь, а прокурор объясняет, почему гликоген не перешел в глюкозу — из-за низких температур и морской воды.

Прокурор: Необходимо отметить, что 12 трупов членов экипажа были извлечены из 9-го отсека в октябре 2000 г., а остальные 11 трупов — в октябре 2001 г. В связи с резкими изменениями тканей и органов, обусловленными пребыванием трупов в морской воде (частичное образование жировоска), морфологические изменения, в частности слизистой оболочки желудка, у трупов второй группы, обнаруженных в 9-м отсеке после подъема АПРК «Курск» более чем через год с момента катастрофы, не описывались и не расценивались. Поэтому утверждение об отсутствии таких кровоизлияний у трупов второй группы не соответствует действительности.

Адвокат: Я не писал в жалобе, что кровоизлияния в слизистую желудка у подводников отсутствовали. У первых 12 подводников, поднятых в октябре 2000 года, они были, а у остальных 11, поднятых в октябре 2001 года, эти признаки не обнаружены. Главный мой довод как раз в том и состоит, что при отравлении угарным газом — а это причина смерти всех моряков, находившихся в 9-м отсеке, — кровоизлияние в слизистую оболочку желудка — первейший признак и он, конечно же, никакого отношения ко времени наступления смерти не имеет.

Прокурор: В заключениях судебно-медицинских экспертиз, проведенных в 2000 году указано что смерть их)(подводников, находившихся в 9-м отсеке) наступила в течение нескольких часов от момента возникновения пожара в отсеке лодки. Указанный вывод сделан (и это нашло отражение в выводах первых 12 экспертиз, т. 3, л.д. 199–370, т. 4, л.д. 1-110) в период отсутствия данных о характере очага пожара, концентрации окиси углерода и других газов в атмосфере 9-го отсека и т. д., которые появились осенью 2001 года после подъема подводной лодки.

Адвокат: Да, я согласен с прокурором на все 100 %. Проблема в том, что время наступления пожара не установлено. Если бы Колкутин написал в заключении то, что говорит прокурор, я бы не оспаривал его заключение, но Колкутин говорит о смерти в течение 4,5–8 часов с момента взрыва, а не пожара.

Прокурор: Вопреки изложенным в жалобе доводам, заключение экспертов не основывается на времени, указанном в записке Колесникова. В нем всего лишь указано, что время, проставленное автором, не противоречит результатам исследований, которые позволили сделать вывод о времени жизни — не более 8 часов.

Адвокат: «Члены экипажа АПРК „Курск“, — сказано в экспертизе Колкутина, — находившиеся в 9-м отсеке после второго сейсмического события (11 часов 30 минут 12 августа 2000 года), оставались живыми в течение 4,5–8 часов, что подтверждается… временем последней записи одного из членов экипажа (капитан-лейтенанта Д. Р. Колесникова), зафиксированным в записке, извлеченной из 9-го отсека вместе с его телом -15 часов 45 минут 12.08.2000 г., т. е. через 4 часа 15 минут после 2-го сейсмического события».

Тот факт, что моряки были живы в 15 часов 45 минут, никем не опровергается. Прокурор использует типичный прием софистики. Можно с таким же успехом заявить, что на момент выхода «Курска» с базы подводники были живы, следовательно, они жили не более 8 часов после взрыва. Вы вводите суд в заблуждение, господин прокурор.

Прокурор: Согласно данным заключений судебно-медицинских экспертиз трупов, у всех членов экипажа, находившихся в 9-м отсеке атомного подводного ракетного крейсера «Курск», зафиксировано одинаковое состояние содержимого желудочно-кишечного тракта — отсутствие пищевых масс в желудке и наличие их в тонком отделе кишечника, начиная с проксимальной (ближайшей к желудку) части тонкой кишки. В то же время в ходе осмотра трюмных помещений 9-го отсека (т. 2, л.д. 1-53) обнаружены нетронутые запасы хлеба.

Мой комментарий:

Я задал прокурору вопросы:

— Что означает нетронутые? Вы можете, утверждать, господин прокурор, основываясь на материалах дела, что в 9-м отсеке до аварии было 20 кг хлеба и при подъеме лодки были обнаружены нетронутыми те же 20 кг хлеба? Вы можете документально опровергнуть, что в отсеке было не 20, а все 40 кг? А как объяснить, что в 7-м отсеке на штатном месте отсутствует бачок аварийного питания, который, по выводам следствия, был перенесен в 9-й отсек? Не описывается и наличие бачков с аварийным питанием в других кормовых отсеках. Следовательно, подводники принимали пищу.

И воду подводники пили. В 9-м отсеке обнаружены 83 металлические банки из-под аварийного запаса питьевой воды. Каждая банка объемом примерно 200 мл, на крышке отмечается два неправильной формы отверстия, содержимое банок отсутствует. Но следствие не удосужилось выяснить, сколько банок с водой было на борту и находилось в кормовых отсеках, были ли в кормовых отсеках бачки с водой (я видел такие бачки для питьевой воды на другой однотипной подводной лодке), была ли в бачках вода, в каком объеме, сохранились ли на стенках бачков отметки, свидетельствующие об уровне воды.

Впрочем, руководство следственной группы на начальном этапе расследования понимало бесперспективность определения времени жизни подводников по израсходованным продуктам и по объему пресной воды, которые не дают точных цифр. В то же время следствие располагало достоверными и проверенными сведениями о времени прекращения стуков.

Следствие предприняло попытку установить скорость заполнения водой 9-го отсека, но проведенная экспертиза не смогла дать однозначного ответа. Эксперты описали два вероятных пути затопления 9-го отсека. Первый вариант: последовательное затопление сначала 7-го и 8-го, а затем и 9-го отсеков с учетом данных, указанных в записке капитан-лейтенанта Сергея Садиленко, о давлении в отсеке 0,6 кг/м². При этом варианте затопление 9-го отсека до уровня воздушной подушки произошло примерно за 400 часов (16,5 суток). Но норвежские водолазы открыли люк на 9-е сутки, отсек уже был затоплен. Второй вариант: одновременное затопление, при котором вода одновременно поступает в кормовые отсеки. По этому варианту затопление 9-го отсека под подушку произошло за 6,5-24,7 часа.

Вероятно, вода поступала из соседнего 8-го отсека, а также по магистралям, проходящим через все отсеки корабля, но размер этой протечки установить невозможно, так как экспертизу проводили при минусовой температуре и залитые водой километры труб на морозе полопались.

Вот как это описано в протоколе осмотра:

«Выявленное выше состояние АПК „Курск“, его корпуса, систем и оборудования в значительной степени отличается от того состояния, в котором он находился на дне в период затопления кормовых отсеков. Длительное нахождение АПК в доке в зимних условиях усугубило ситуацию, так как замораживание многих заполненных водой систем может приводить к их последующей разгерметизации».

Но важнейший вывод экспертизы о времени затопления звучит так:

«Оставшийся в живых личный состав кормовых отсеков выполнил необходимые действия по герметизации 9-го отсека и его систем для предотвращения поступления воды в отсек».

Для меня очень важно показать и доказать еще раз, что подводники кормовых отсеков сделали максимум для собственного спасения, их подвиг состоит в том, что они действовали по инструкциям.

Привожу выдержку из протокола осмотра 8-го отсека, который производился следственной группой с 25 октября по 15 ноября 2001 года:

«… — в металлических ящиках, крышки с которых сорваны, отсутствуют пластины В-64 для регенеративного двухъярусного дыхательного устройства (РДУ-2), которые личный состав, вероятно, унес в 9-й отсек;

— в шланговых дыхательных аппаратах отсутствует сжатый воздух, что свидетельствует об их использовании;

— в проходах обнаружены отработанные портативные дыхательные аппараты (ПДА);

— автоматы щитов РЩП (распределительные щиты постоянного тока) отключены, что свидетельствует о том, что экипаж вел борьбу за живучесть>, поскольку в штатном режиме автоматы включены;

— обнаруженные ящики и сумки из-под ИП-6 являются пустыми;

— два переборочных стакана в 9-й отсек завинчены…».

Очевидно, что личный состав покинул 8-й отсек, перешел в 9-й отсек, предпринял все необходимые действия по герметизации отсека и перенес спасательные средства и оборудование для очистки воздуха и дыхания.

Расчеты времени жизни в кормовых отсеках, тоже приблизительные, могли основываться на оценке количества использованных пластин для регенерации воздуха, а также на оценке запасов воздуха в индивидуальных дыхательных аппаратах. Такие расчеты сделаны по моей просьбе одним знакомым адмиралом, который, впрочем, как и многие другие военно-морские специалисты, не пожелал получить известность в широком кругу работников прокуратуры и ФСБ. По этим расчетам воздуха должно было хватить на неделю. Но в каком отсеке с какого времени моряки начали пользоваться дыхательными устройствами и индивидуальными дыхательными аппаратами, достоверно установить невозможно.

Но вернемся в суд. Судья Гарнизонного суда в постановлении указал:

«Доводы адвоката Кузнецова, подвергшие сомнению достоверность выводов комиссионной судебно-медицинской экспертизы о времени жизни моряков в 9-м отсеке и судебной акустико-фонографической экспертизы в части невозможности определения координат источника сигналов, не могут быть признаны объективными и достаточными для того, чтобы признать необоснованными и незаконными не только заключения указанных экспертиз, но и решения органов предварительного следствия о прекращении уголовного дела и об отказе в возбуждении уголовного дела».

Если рассмотреть приведенный тезис с точки зрения формальной логики, демагогия судебного решения станет совершенно очевидной.

Посылка № 1:

Между бездарно проведенной спасательной операцией и гибелью 23 подводников нет причинной связи, так как подводники погибли в течение 4.5–8 часов, то есть до начала спасательной операции.

Посылка № 2:

Кузнецов подвергает сомнению выводы судебно-медицинской экспертизы о гибели подводников в течение 4.5–8 часов.

Умозаключение:

Доводы Кузнецова не могут повлиять на решение следствия о прекращении уголовного дела и на отказ в возбуждении уголовного дела.

Судебное решение в этом отношении мало чем отличается от липовой экспертизы Колкутина, только выводы Колкутина опровергаются экспертами, которые высказывают независимое суждение, а в России пока не нашлось суда, который высказал бы такое же независимое суждение по выводам следствия.

Хочу привести еще один довод из постановления гарнизонного судьи.

В постановлении указывается, что доказательство того, что подводники в 9-м отсеке жили не более 8 часов, подтверждается «…заключением отдела экспертизы пожаров и взрывов РФ Центра судебных экспертиз при Министерстве юстиции РФ…».

Как можно подтвердить время жизни подводников, если той самой экспертизой, на которую ссылается суд, не установлено время возникновения пожара?

Еще один пассаж судебного решения:

«Оценивая представленные адвокатом Кузнецовым: консультативное заключение специалистов Плаксина В. О., Кизлика В. А., консультативное заключение специалистов Соло хина А. А., Растошинского Э. Н., заключение эксперта Леонтьева А. А., заключение Инге Морилда, суд приходит к выводу, что данные заключения не могут являться основанием для отмены постановлений о прекращении уголовного дела и об отказе в возбуждении уголовного дела в отношении должностных лиц Северного флота, поскольку не влияют на правильность принятых органами предварительного следствия обжалуемых постановлений».

Эксперты мягко говорят, что экспертиза Колкутина антинаучна, но именно она лежит в основе заключения следствия о времени наступления смерти подводников. Если представленные мною заключения специалистов судом не приняты, в постановлении должны быть указаны основания. Но они отсутствуют.

Суд пошел на прямой подлог:

«Неубедительным является утверждение адвоката Кузнецова о фальсификации акустико-фонографической экспертизы…».

Я не только нигде и никогда не ставил под сомнение выводы этой экспертизы, но и, наоборот, приводил ее выводы в подкрепление моей позиции в том, что стуки, в том числе сигналы SOS, производились человеком (не были механическими стуками) по межотсечной переборке подводной лодки. А это подтверждало, что подводники, находившиеся в 9-м отсеке, стучали как минимум до 14 августа. Следовательно, были живы до этого времени.

Суд утверждает применительно к этой же экспертизе: «В заключении имеется и исследовательская часть, что опровергает доводы адвоката Кузнецова об ее отсутствии».

Не писал я, что в акустико-фонографической экспертизе нет исследовательской части вообще! Речь шла об отсутствии исследовательской части в том разделе экспертизы, где «эксперт» Козлов пытался доказать по пеленгам, что стуки производись не из места, где на грунте лежал «Курск».

Отсутствие исследовательской части — это не только формальное нарушение закона «О государственной судебно-экспертной деятельности в Российской Федерации», который требует наличия исследовательской части в качестве обязательного раздела. Но в данном случае из-за отсутствия этого раздела Козлов не указывает, откуда у него сведения о пеленгах, которыми он пользуется, и приходит к ложному выводу, что стучали не подводники погибшего «Курска».

Рассмотрение моей кассационной жалобы (см. приложение № 25) ничего не изменило, определением Московского окружного военного суда постановление суда первой инстанции было оставлено без изменения, а в удовлетворении жалобы отказано.

Нет смысла пересказывать все доводы военной коллегии, хочу остановиться лишь на нескольких изобретенных военными судьями аспектах, касающихся экспертизы имени тов. Колкутина, — не сомневаюсь, что изобрели они их не без помощи Колкутина.

Вот что пишет суд в кассационном определении:

«Метод определения давности наступления смерти по соотношению гликогена в печени и мышцах достаточно давно используется в экспертных учреждениях Минздрава России, при этом разработана не только научно-методическая база данных исследований, но имеется и статистический анализ практических экспертиз».

В соответствии с Уголовно-процессуальным кодексом, любая экспертиза является лишь одним из доказательств, выводы которой могут быть оценены судом наряду с другими доказательствами. Вместе с тем суд не вправе подменять экспертов и высказывать суждение о правильности применения той или иной методики. В данном случае речь идет не об общеизвестной методике, как, например, генная идентификация, а о такой специфической методике, как определение наличия гликогена в трупном материале.

И далее в определении суда:

«Биохимические процессы распада гликогена с образованием глюкозы, имеющие ферментную природу, осуществляются при нормальной температуре тела и резко замедляются при ее снижении, а при температуре, близкой к нулю, что имело место на глубине 100 метров в районе гибели АПЛ „Курск“, эти процессы практически прекращаются. Кроме того, замедлению процесса способствовало консервирующее действие морской воды с высокой (около 3,5 %) концентрацией соли.

Поэтому доводы специалистов Солохина и Растошинского, на которые ссылаются в своей жалобе адвокаты, о крайней относительности результатов биохимических исследований трупного материала с учетом большой давности смерти и посмертных процессов, происходивших с первых часов после наступления смерти, с учетом среды, в которой находились трупы подводников, не могут являться достаточным основанием для признания выводов экспертов об имевшемся у моряков стрессе недостоверными».

Во-первых, ссылки на замедление биохимических процессов в трупном материале при понижении температуры и солености воды с высокой концентрацией соли нет ни в одном экспертном заключении. Суд по сути превратился в экспертное учреждение.

Во-вторых, Колкутин говорит, что при стрессе гликоген из мышц и печени переходит в глюкозу в кровь в течение 4,5–8 часов, а приглашенные мной эксперты утверждают, что методики определения гликогена в трупном материале не существует.

Приглашенный мною специалист — заведующий кафедрой судебной медицины Российского государственного медицинского института, доктор медицинских наук, профессор Олег Плаксин пишет:

«В экспертизах не указано, что эксперты брали на исследование ткани на обнаружение глюкозы и гликогена, хотя в ранее представленных экспертизах данные исследования проводились. Встает и вопрос о том, почему не было проведено данное исследование в данных случаях».

Иными словами, исследование на наличие гликогена в мышцах и в печени эксперты не проводили, а поэтому совершенно бессмысленно говорить о стрессе и о 4,5–8 часах жизни подводников с момента катастрофы «Курска».

Привожу еще один пассаж судебного решения:

«Не могут ставить под сомнение экспертные выводы о подтверждении стрессовой ситуации наличием кровоизлияний в слизистую оболочку желудка доводы, которые приводят Солохин и Растошинский в своем заключении в части идентичности данных кровоизлияний проявлениям при охлаждении (пятен Вишневского) и при отравлении окисью углерода. Пятна Вишневского имеют характерную макро- и микроморфологию. В заключении о специфической морфологии кровоизлияний нет ни слова, что позволяет дифференцировать их от кровоизлияний иного происхождения. Кровоизлияния, образующиеся при остром отравлении окисью углерода, также обоснованно могут рассматриваться как возникшие именно в связи с неспецифической стрессовой реакцией».

Еще раз повторюсь: не судейское это дело — приводить новые доводы в области, где требуются специальные судебно-медицинские познания. Чтобы распознать истинный смысл этого абзаца судебного решения и увидеть его абсурдность, надо вчитаться и сопоставить несколько изложенных в нем мыслей.

Мысль первая:

Кровоизлияние в слизистую может быть как при стрессе, так и при отравлении и переохлаждении.

Мысль вторая:

Характер пятен Вишневского обуславливается разными факторами, и по нему можно определить причину их возникновения.

Заключение:

Кровоизлияния при отравлении могут также рассматриваться как возникшие при стрессе.

Как видит читатель, логикой здесь не пахнет.

Когда в суде появляются две экспертизы, противоречащие друг другу, по общему правилу назначается третья экспертиза. Однако третью экспертизу можно назначить только в ходе предварительного расследования, а это означает, что надо отменять постановление о прекращении уголовного дела и возобновлять предварительное следствие. Главная военная прокуратура и военный суд этого допустить никак не могли, поэтому военные судьи сами выступили в качестве судебно-медицинских экспертов.

Военная коллегия оставила постановление Гарнизонного военного суда без изменения, а мою жалобу — без удовлетворения.

Сейчас я думаю, что напрасно не привлек внимание общественности к процессам в Военном суде. Кроме Елены Милашиной, журналистов в зале суда не было. К участию в процессе я не привлек членов семей погибших подводников, руководствуясь исключительно гуманными соображениями. Не пригласил я в суд специалистов, не было в прессе моих комментариев содержания судебных решений. Наверное, это была ошибка.

Но от экспертизы Колкутина вернемся к самому Колкутину.

У Колкутина уже разработана методика фальсификации судебно-медицинских экспертиз, которую он успешно применил при расследовании обстоятельств гибели 23 подводников «Курска» и в деле об убийстве Дмитрия Холодова. В заключении по делу «Курска» Колкутин применяет методику определения стрессовой ситуации для живых людей к трупам, к тому же долгое время находившимся в морской воде. Он же ссылается на записки подводников, которые уж точно не являются предметом судебно-медицинского исследования.

Я уже приводил диалог Колкутина в телевизионном эфире на канале НТВ в передаче «Независимое расследование» с Николаем Николаевым (см. главу 15). В том диалоге Колкутин продемонстрировал теорию фальсификации экспертизы. В деле «Курска» — это уже практика самого Колкутина.

Как сообщает пресса, дело «Курска» — не единственное, где Колкутин применил свои методы фальсификации экспертиз. По делу о гибели журналиста «Московского комсомольца» Дмитрия Холодова тот же Колкутин в качестве главного судебно-медицинского эксперта Министерства обороны проводил экспертизу по делу, где подозреваемыми были военные. «Московский комсомолец» от 16.10.2004 сообщил, что на судебном процессе разразился скандал. Комиссия экспертов под председательством Колкутина установила, что в дипломате-ловушке было 50 г тротила, хотя до этого следствием было установлено, что в кейсе находилось не менее 200 г. «МК» пишет:

«Чтобы прийти к новому сенсационному выводу, минобороновским экспертам во главе с Колкутиным пришлось сильно потрудиться. Для этого они ставили эксперименты почему-то на… березовых брусках (они имитировали ноги человека) и даже перепутали схему расположения предметов в кабинете, где был взорван Дима. Холодов-старший, хороший физик, уличил их даже в том, что они использовали не те формулы для расчетов».

За «заслуги перед отечеством» Колкутин с должности главного судебно-медицинского эксперта Министерства обороны пересел в кресло главного судебно-медицинского эксперта Российской Федерации. В июле 2009 года он стал директором федерального государственного учреждения «Российский центр судебно-медицинской экспертизы Министерства здравоохранения и социального развития», главным внештатным специалистом по судебно-медицинской экспертизе Министерства здравоохранения и социального развития Российской Федерации.

Правда, ненадолго — до декабря 2010 года. Кроме активной хозяйственной деятельности, которая, если следовать Уголовному кодексу, должна быть заменена на лесоповал, ибо речь идет о банальном воровстве, Колкутин превратил государственное экспертное учреждение в акционерное общество абсолютно закрытого типа. Кроме судебно-медицинских экспертиз возглавляемый Колкутиным Центр начал проводить почерковедческие, технические, баллистические, дактилоскопические, автотехнические и другие экспертизы. Эти виды деятельности противоречат уставу Центра, но вопрос не только в формальной стороне дела. Представляю, какое количество невиновных осуждено, а виновных — оправдано благодаря заключению «специалистов». За период, когда Центром руководил Колкутин, было проведено 623 экспертизы, в том числе 200 платных. Что теперь делать с этими экспертизами? А что делать с приговорами судов, по которым осуждены люди?

Я — не прокурор и никаких обвинений Колкутину не предъявляю. Но читатель должен представлять облик человека, который, как я считаю, используя профессиональные знания и навыки, помогал властям России, помогал Путину лгать обществу об обстоятельствах гибели 118 моряков. Именно с дела «Курска» началась повальная ложь российской власти. Мы ей это разрешили.

Но вернемся к основному делу.

У меня было два пути: я мог обжаловать судебные решения по делу о гибели «Курска» в порядке надзора, вплоть до президиума Верховного суда, и мог обжаловать решения в Европейском суде по правам человека.

К сожалению, новый Уголовно-процессуальный кодекс, при всех своих плюсах, изменил порядок обжалования судебных решений в порядке надзора. Если раньше адвокат мог записаться на прием к члену Верховного суда или к кому-то из заместителей председателя, доложить суть жалобы, представить аргументы и доказательства, убедить в незаконности приговора или судебного решения, то сейчас все идет по переписке, ответы часто дают советники, специалисты и помощники. Ответы формальные, без рассмотрения конкретных доводов и аргументов. В 1995–1996 годах в порядке надзора по моим жалобам было отменено 47 приговоров и решений. С момента введения нового порядка обжалования в порядке надзора у меня не было отменено ни одного судебного решения. В такой ситуации смысла обжаловать судебные решения в порядке надзора я не видел.

Сначала нужно было получить согласие семей погибшего экипажа, и я полетел в Питер. Собрание должно было пройти в одной из школ, где завучем работала жена одного из офицеров «Курска». В дверях я столкнулся с Ириной Лячиной, которую инструктировал Артур Егиев. С Артуром мы поздоровались за руку, и, кивнув Лячиной, я прошел в класс. В классе кроме тех родственников, от которых я имел доверенность, были и те, интересы которых я не представлял.

Стоя у классной доски, я объяснил свою позицию, обрисовал перспективы дела и спросил мнение родственников.

Меня поддержали Митяевы, Колесниковы и другие «мои» родственники, возражала Лячина. Я заметил, что представляю интересы не всех родственников, а только тех, которые заключили со мной соглашение на представление их интересов. Поэтому я могу предпринять какие-либо действия, руководствуясь только их желаниями. Я признателен за мнение, высказанное всеми родственниками погибших.

Выступил и Артур Егиев. В нашем с ним очном споре родственники поддержали меня. Роман Дмитриевич Колесников подписал доверенность по форме, установленной Страсбургским судом.

24.01.2005 в «Новой газете» появилась очередная статья Елены Милашиной «Дело „Курска“ — в Европейском суде», а уже на следующий день мне позвонил Роман Дмитриевич Колесников.

— Борис Аврамович, меня приглашают в военную прокуратуру. Что мне делать? — спросил он.

— Вы вправе не ходить, тем более что нет официального вызова. Но я думаю, что сходить стоит. Важно знать, что они затевают, — посоветовал я.

Как я узнал позднее, у Романа Дмитриевича пытались выяснить, подписывал ли он обращение в Европейский суд. Ему также предъявили текст моей жалобы в этот судебный орган. Саму жалобу к тому моменту он еще не успел от меня получить.

В печати были опубликованы две версии события. Со слов помощника прокурора Ленинградского военного округа Дмитрия Гаврилюка, беседу с Романом Колесниковым вел сам прокурор ЛенВО Игорь Лебедь:

«Роман Колесников был приглашен именно на беседу, а не вызван для допроса, как сообщали некоторые СМИ… господин Колесников даже не знал о том, что от его имени была написана и подана жалоба в Европейский суд по правам человека, он отрицает свое участие как в написании жалобы, так и в ее подаче».

По словам помощника прокурора, Роман Дмитриевич Колесников не был признан потерпевшим по делу о катастрофе (потерпевшей была признана мать Дмитрия Колесникова), а значит, и подавать жалобы от своего имени не мог:

«Мы показали ему эту жалобу, он с ней ознакомился, а затем рассказал, что журналисты из „Новой газеты“ сами позвонили ему, сообщили, что узнали о подаче жалобы и решили написать. Роман Колесников сказал им: пишите».

Уже 26 января прокуратура Ленинградского военного округа распространила заявление о том, что отец погибшего на атомной подлодке «Курск» офицера Дмитрия Колесникова Роман Колесников, чья подпись в числе других стоит под жалобой в Европейский суд по правам человека, не имеет отношения к этой жалобе. Как писал «Коммерсантъ», в прокуратуре таким образом пытаются представить жалобу незаконной.

Со слов Колесникова, он поддерживает действия адвоката Кузнецова, однако отмечает, что не имеет отношения к некоторым приписываемым ему «Новой газетой» высказываниям. Больше всего его возмутила следующая фраза:

«Общеизвестно, что основные „герои“ дела о „Курске“ не только не понесли заслуженного наказания, но фактически получили повышения, награды и особое расположение президента Российской Федерации».

Колесников заявил газете «Коммерсантъ»:

«Никаких высказываний против президента я не делал. Поэтому не надо на это дело наворачивать политические мотивы. В нем нужно объективно разобраться».

Газета цитирует Романа Дмитриевича:

«Я разговаривал с Борисом Кузнецовым и поддерживаю его действия. Мы готовы идти до конца, лишь бы наши аргументы были услышаны — хоть в Европейский суд. Если следствие по делу о гибели наших детей будет возобновлено, мы готовы отозвать нашу жалобу из Европейского суда».

Такое же заявление прессе сделал и я.

В те дни мне позвонил бывший работник Главной военной прокуратуры, с которым я сталкивался по многим делам:

— Боря, против тебя действует не только Савенков, но и Куроедов, а также Генеральная прокуратура и администрация президента, про суды я не говорю. Очень тебя прошу, остановись. Они тебя либо убьют, либо сгноят на Колыме.

— Знаешь, на Колыме не сгноят, там вечная мерзлота, даже трупы сохраняются годами, все-таки двадцать лет там прожил.

Жалоба была принята к рассмотрению Европейским судом по правам человека (см. приложение № 26), однако ее судьба оказалась плачевной. Об этом я расскажу чуть позже.

Активность Главной военной прокуратуры вылилась в ряд судебных процессов. Колкутин обратился в Басманный районный суд Москвы по иску к «Новой газете» и Елене Милашиной в связи с публикацией статьи «Дело „Курска“ надо открывать заново» в номере от 11.08.2003. (Приложение № 19) Статья подвергала сомнению выводы эксперта о том, что моряки, находившиеся в 9-м отсеке затонувшей подлодки «Курск», прожили не более 8 часов.

Претензии эксперта вызвали три фразы, в одной из которых утверждалось, что «целью» составленной им экспертизы было «вывести из-под ответственности офицеров… руководивших спасательной операцией». Как представитель газеты я представил доказательства грубых нарушений и подтасовки фактов экспертом, передав суду мнения целого ряда специалистов — российских и зарубежных — относительно необоснованности проведенной им экспертизы. В частности в суд было передано мнение специалистов Федерального центра судебно-медицинской экспертизы Минздрава России.

Басманный районный суд под председательством Станислава Вознесенского 06.11.2003 отклонил иск Колкутина, но этим дело не закончилось. Кассационная инстанция Московского городского суда по жалобе истца отменила решение и направила его в тот же суд для нового рассмотрения. При повторном рассмотрении судьей того же Басманного суда Софоновым иск Колкутина был удовлетворен. При новом рассмотрении суд саму экспертизу по существу не рассматривал, а ограничился тем фактом, что экспертизу под руководством Колкутина в качестве доказательства признало предварительное следствие. Сам Колкутин ни разу не удостоил суд личным присутствием не только при рассмотрении этого дела — в залах судебных заседаний он вообще не появился ни разу. Вместо очного спора была задействована тяжелая артиллерия.

Конечно, я не прослушивал телефоны председателя Московского городского суда Ольги Егоровой, через которую Кремль и другие представители исполнительной власти творили правосудие в Москве, и не располагаю доказательствами того, что она отдавала команды членам судебной коллегии по гражданским делам, а также судье Басманного суда Софонову, который вторично рассматривал иск Колкутина к «Новой газете» и Елене Милашиной, но опыт общения с Егоровой по другим делам не вызывает сомнения, что указание от нее было. Она же, полагаю, получила «рекомендации» от тогдашнего главного военного прокурора Александра Савенкова.

Лет десять назад я защищал судебного пристава, которого обвиняли в получении взятки. Доказательств ее вины не было, и судья районного суда вынес оправдательный приговор, который был отменен Мосгорсудом, а судья районного суда был уволен. Второй судья того же суда снова оправдал подсудимую и тоже был уволен.

В третий раз дело рассматривал судья по гражданским делам, у меня были с ним неплохие отношения. Я зашел в его кабинет, и он, немало смущаясь, сказал: «Я получил прямое указание председателя Мосгорсуда Егоровой вынести обвинительный приговор. Если я оправдаю вашу подзащитную, меня выгонят, как и предыдущих судей. Но моя совесть не позволяет приговорить ее к реальному лишению свободы, я вынесу приговор с условным сроком». Для моей подзащитной важно было прекратить судебную эпопею, и я не стал обжаловать условный приговор.

Станислав Вознесенский, отказавший в иске Колкутину, вскоре был изгнан из судейского сообщества, а судья Станислав Софонов, удовлетворивший его иск, пошел на повышение — стал судьей Московского городского суда. Это совпадения? Думаю, нет.

Последнее судебное дело слушалось в Санкт-Петербурге. 20 мая 2005 года в питерской газете «Ваш тайный советник» была опубликована статья «Кривда о восьми часах жизни», где в моем интервью была такая фраза: «…и пригласили Виктора Колкутина, который просто прохиндей и жулик и никакой не эксперт. И он выдает абсолютно липовое заключение про гликоген».

Моя позиция имела следующую конструкцию: слова «прохиндей и жулик» являются моей оценкой, моим мнением, суждением о личности Колкутина, которое сложилось на основании его деятельности при проведении экспертиз по уголовному делу о гибели «Курска», а также его участия в ряде других дел и публичных выступлений. Слова «никакой не эксперт» являются коннотацией, то есть эмоциональной, ассоциативной и стилистической оценкой деятельности Колкутина. Тот факт, что он по процессуальному положению в деле о гибели «Курска» является экспертом, не вызывает никаких сомнений, однако, по моей оценке, у него как у эксперта отсутствуют объективность, научность, полнота, а поэтому, с точки зрения моей оценки его деятельности, его нельзя назвать экспертом. Слова «и он выдает абсолютно липовое заключение про гликоген» являются моей позицией как адвоката и представителя потерпевших по отношению к одному из доказательств.

Позиция адвокатов Колкутина была такой же, как и по иску к «Новой газете»: экспертиза Колкутина была принята следствием как доказательство, поэтому оспариванию не подлежит. В последних заседаниях Куйбышевского районного суда Санкт-Петербурга я не участвовал, так как уже находился за пределами путинской России.

Но вернемся к печальной судьбе моей жалобы в Европейский суд по правам человека.

В 10-летнюю годовщину гибели «Курска» из СМИ я узнал, что единственный из числа родственников погибших моряков человек, подписавший жалобу в Европейский суд, отозвал ее. Объяснения причин такого поступка прозвучали из уст Романа Колесникова невнятно. Цитирую публикации.

«Известия» (11.08.2010): В свое время уголовное дело по поводу гибели «Курска» было закрыто, и в 2005 году вы подавали жалобу в Страсбургский суд на действия наших органов, требуя продолжить следствие. Какова судьба этой жалобы?

Колесников: Подавали жалобу от родственников погибших всего 30 человек, меня они попросили быть их официальным представителем. Но потом наш адвокат Борис Кузнецов оказался в Америке, попросил там политического убежища, а я сам, не имея ни юридического образования, ни здоровья, ни финансовых и других возможностей, отказался от этого дела. Сегодня дело закрыто.

«Новая газета» (11.08.2010):

Елена Милашина. «Курск»: Правосудия не будет.

Только на днях мне стало известно, что Роман Дмитриевич Колесников еще в мае прошлого года отказался от своей жалобы. Отказался в тот момент, когда ему позвонили из Страсбурга и сказали, что жалоба принята к рассмотрению. Было очень обидно, что так произошло. Почему он это сделал? Колесников-старший не сразу согласился дать интервью и объяснить свои причины. Но все-таки согласился.

— Роман Дмитриевич, почему вы один подали жалобу в Страсбург?

— Я был выбран представителем, потому что сам служил на флоте и разбирался в технических вопросах дела.

— Другие пострадавшие хотели присоединиться к жалобе?

— Да! Борис Аврамович (Кузнецов. — Б.К.) нам тогда сказал, что это — единственный путь возобновить расследование уголовного дела, которое на тот момент было уже прекращено. Но были и такие, кто не хотел… Например, вдова командира «Курска». (Ирина Лячина, вдова командира АПРК «Курск», капитана I ранга, Героя России Геннадия Лячина. — Е.М.) Она говорила в том духе, что пора нам всем успокоиться. Но подавляющее большинство хотело что-то делать дальше.

— Почему же к вашей жалобе никто не присоединился?

— В этом на тот момент не было необходимости.

— После подачи заявления в Страсбург вас вызвали в военную прокуратуру. Зачем?

— Выясняли, чего я хочу. Объясняли, что если — компенсации, то без всякого Страсбурга могут это сделать. Я объяснил, что хочу суда. Тогда встал вопрос о прокуратуре. Я к ним претензий не имел. Понятно было, что не майор Егиев (Артур Егиев — полковник юстиции, руководитель следственной группы. — Б.К.) принимал решение закрыть уголовное дело по «Курску» в тот момент, когда весь мир следил за ходом следствия и ждал результатов.

— Родственники погибшего экипажа «Курска» довольно часто общались с командованием ВМФ — с командующим Северным флотом Поповым, начальником штаба Моцаком и т. д. Вы когда-нибудь поднимали в этих разговорах тему: сколько времени прожили 23 подводника в 9-м отсеке?

— Нет. Зачем? Дать четкий ответ на этот вопрос мог только суд, и я к этому стремился. А так… Ну, сидели мы на поминках рядом с Поповым. Мне что, его за грудки хватать что ли? Его моральные качества — это его проблема. Да, Попов владел всей информацией. Врал ли он президенту или главкому, почему он уехал тогда (речь идет о том эпизоде, когда группа кораблей, несмотря на зафиксированный подводный взрыв, ушла из района гибели «Курска», а командующий флотом улетел в штаб и сообщил журналистам, что учения прошли успешно. — Б.К.), почему три раза шапку снимал, это его личное дело.

— Три раза шапку снимал?

— Ну, этот знаменитый его жест, когда он у нас прощения просит и пилотку на землю бросает. По телевидению показывали. Оказывается, он три раза репетировал.

— На вас оказывали давление, чтобы вы забрали жалобу из Европейского суда?

— Нет.

— Когда вам пришло уведомление из Страсбургского суда о том, что дело принято к рассмотрению?

— Весной 2009 года. Я думал, что Кузнецову тоже эти документы послали. Но потом мне позвонили из Страсбурга и сказали, что нашего адвоката найти не могут и я должен прилететь и сам все делать. Я сказал, что не юрист, без Кузнецова не могу, у меня нет достаточных средств, я за границей ни разу не был.

— А попросить помощи у кого-то? Например, у Клуба подводников, который вас всегда поддерживал?

— Я никого в известность не ставил. Кому я должен говорить, мол, с Кузнецовым это дело сорвалось, давайте что-то придумаем другое… Ни здоровья, ни финансов у меня нет. Ну, вы же видите обстановку? Что я, пойду увещевать «Рубин» (ЦКБ «Рубин» — проектировщик АПРК «Курск». — Б.К.), командование флота, которое давно снято?

— Как я поняла, из Страсбургского суда вам звонили дважды?

— Да. Первый звонок был предварительный, когда я сказал, чтобы закрывали дело. Второй звонок был окончательный. Меня спросили: «Мы вас правильно поняли?» Да. Сказали, что дело закрыто, и спросили, нужны ли мне какие-то подтверждающие бумаги. Я сказал, что мне ничего не нужно.

— По телефону вы мне сказали, что десять лет пытаетесь забыть то, что случилось. Почему?

— Потому что с этим враньем, с коррупцией, с воровством у нас никто не борется, хотя президент и премьер-министр делают очень красивые заявления. А я вот сейчас пойду и буду с этим бороться. Чтобы на меня пальцем показывали, мол, нашелся Дон Кихот? Конечно, все понимают, что это было вранье, что не спасали, что на флоте все давно было продано и разбазарено… И это все расписано в уголовном деле. И при этом принимается решение: дело закрыть. Причина — безысходность нашей системы.

С другой стороны, Путин мог бы сделать так, чтобы состоялся суд и был бы объективный разбор. Тот факт, что ему врали, когда докладывали, что там всех спасают, и он все это дело выслушивал и верил, и в Сочи оставался… Ему так докладывали. Но к развалу флота отношения не имел! И он мог бы в начале своей президентской карьеры разобраться в деле «Курска». Но он принял другое решение. У него, видимо, были совсем другие планы относительно будущего России и своего личного будущего.

Радио «Свобода» (12.08.2010):

Владимир Кара-Мурза: Загадки гибели атомохода «Курск» спустя 10 лет после трагедии обсуждаем с автором сценария документального фильма «Правда о „Курске“» Иваном Егоровым и с адвокатом семей погибших подводников Борисом Кузнецовым. (Я участвовал в передаче по телефону из своей квартиры в Северном Нью-Джерси. — Б.К.)

Роман Колесников, отец капитан-лейтенанта Дмитрия Колесникова, погибшего на подводной лодке «Курск» и автора предсмертной записки, лишился возможности искать правду.

Колесников: Наш адвокат просто попросил убежища в Соединенных Штатах, получил его там, а без него мы ничего делать не можем, родственники. Он представлял наши интересы, у него были данные экспертизы и так далее. Мы юридически не подкованы настолько, чтобы выступать в суде, поэтому мы это дело просто закрыли на сегодняшний момент.

Тут дело все в причине гибели, а причина гибели, ясно, что это развал государства и последствия этого развала. Структур Вооруженных сил, и в частности Военно-морского флота, недофинансирование. Я думаю, что Путин правильно сделал, он не виноват, он не отвечает за действия Горбачева и Ельцина. Второе — это то, что два месяца он там был, хоть Верховный главнокомандующий, мы прекрасно понимаем, что надо служить на флоте, чтобы все тонкости понимать. Ему как докладывали, исходя из этого, он так и действовал. Осуждать его поведение я не берусь. Что касается в последующем, он во всем разобрался, все обещания выполнены, моряки подняты, лодка поднята, все выплаты, которые положены, были сделаны. То есть государство здесь обвинять не в чем, все было по закону.

В адвокатуре есть принцип: о клиентах либо — хорошо, либо — ничего. Но как быть в случае, если у меня были договоры с 55 членами семей погибших подводников, если большинство из них решили направить жалобу в Европейский суд по правам человека, а решение отозвать жалобу из Страсбурга принял один человек — Роман Колесников, не поставив в известность других родственников? Ссылку на финансовые возможности истца принимать во внимание не следует: Европейский суд не требует денежных затрат.

Привожу выдержку из договора адвокатского бюро «Борис Кузнецов и партнеры» с Колесниковыми от 15.03.2002:

«1. Настоящий договор является безвозмездным.

(…)

4. Оплата труда привлеченных адвокатов, экспертов и специалистов, а также иные затраты, не связанные с осуществлением адвокатской деятельности, производятся за счет средств Поверенного или за счет привлеченных им средств».

Договор с родственниками у меня бессрочный, для участия в заседании Европейского суда доверенности не требуется.

В июле 2007 года я действительно покинул Россию. Общение с родственниками ограничил, поддерживал связь только с некоторыми из них. Причина вполне понятна: не доставлять им неприятности из-за контактов с «государственным преступником». Связаться со мной можно без труда: в Интернете есть мой e-mail, номера домашнего и мобильного телефонов и даже адрес.

Замечу также, что сотрудники Европейского суда не ведут переговоров с заявителями по телефону, только по переписке. Поэтому у меня есть серьезные сомнения в правдивости Романа Дмитриевича Колесникова. Тональность его высказываний — «страсти улеглись, желание судиться перегорело, и в результате иск был отозван» — свидетельствует о желании оправдать действия Путина, который не принял срочных мер, не привлек иностранных специалистов и продолжал отдыхать, пока сын Колесникова не только боролся за свое спасение и спасение своих товарищей, но и своими стуками помог надводным кораблям найти лежащий на дне «Курск».

На коленях должен стоять Путин перед вдовами, матерями, детьми и родными, перед всем Военно-морским флотом. Не дождутся этого ни семьи, ни народ России.

«Уголовное дело по „Курску“ прекратить, адмиралов уволить с трудоустройством в органы государственной власти, адвоката Кузнецова за разглашение государственной тайны отправить в „Лефортово“, заявление Колесникова из Европейского суда отозвать». Не знаю, говорил ли эти слова Путин, но именно так все и произошло. Вот только с «Лефортово» вышла накладочка.

Владимир Путин виноват перед семьями погибших подводников.

Назад: Глава 18. «Прокурор дал течь»

Дальше: Глава 20. Перекрестный допрос