Отцы и дети – ремейк
Новые фрагменты старого романа

Роман Тургенева «Отцы и дети» вошел в историю не только потому, что предъявил российскому читателю принципиально новый для него тип нигилиста, но потому, что зафиксировал саму матрицу, типично российскую схему детско-отеческих отношений. Главная проблема в том, что за двадцать – двадцать пять лет, разделяющих отцов с детьми, русский круг успевает провернуться примерно на четверть, и возникает классическая лермонтовская коллизия: «Насмешка горькая обманутого сына над промотавшимся отцом». Вместо того чтобы продолжать отцово дело, преумножать отцовский капитал и принимать бразды, сын принимается ниспровергать, выяснять отношения, клясться, что у него все будет по-другому, и если в случае с биологическим отцом, что особенно точно зафиксировал Тургенев, есть еще шанс на какое-то кровное родство и вызванную им снисходительность, то с чужим дядькой или с родным дядей все оказывается не в пример жестче.

Конфликт отцов и детей в собственном смысле у Тургенева почти не представлен: Василий Базаров не ссорится с Евгением, Аркадий ладит с Николаем Петровичем. Главная дискуссия разгорается между холеным денди, лишним человеком, истинным сыном своего века Павлом Петровичем и его случайным гостем, студентом из разночинцев, лекарским сыном и крестьянским внуком. Этот конфликт в русской литературе повторяется на каждом историческом переломе и воспроизводится в одних и тех же сущностных чертах с легкой переменой декораций. К сожалению, в настоящей, не пародийной, литературе проблема отцов и детей толком не исследовалась, потому что авторы были крайне пристрастны: в конце пятидесятых – начале шестидесятых сплошь и рядом были правы дети, а с 1965-го по 1985-й – родители. В 1985 году все смеша лось в доме, и вновь конфликт оформился только сегодня, приобретя удивительные новые оттенки.

…В это мгновение в гостиную вошел человек среднего роста, одетый в строгий полувоенный френч. Это был Павел Петрович Кирсанов, бывший заместитель наркома тяжелой промышленности, любимый выдвиженец Кагановича. Теперь, когда кумир и бывший шеф оказался в опале, Кирсанов жил на подмосковной даче, но следил за собой и не опускался. Он все так же чисто брился, опрыскивался «Шипром» и работал по ночам. Собственно, вся работа заключалась в писании мемуаров и разносах, учиняемых садовнику. Садовник посмеивался над сановником и терпел его чудачества. Свет у Кирсанова горел до шести утра. В шесть его смаривал короткий сон, но в девять он, неизменно подтянутый, уже входил на просвеченную солнцем веранду.

Базаров, широко расставив длинные ноги в зауженных брюках, уплетал простоквашу и шумно прихлебывал чай.

– Экий у тебя дядя, – шепнул он Аркадию. – Точно статуя.

– Старой закалки человек, – с улыбкой произнес белобрысый Аркадий, неуловимо похожий на Олега Табакова. – Ты его, брат, не задирай. Он мастодонт.

– Мне-то что, – презрительно пожал плечом Базаров.

– Так-так-так, молодые люди, – прокашлявшись, сухо сказал Кирсанов. – Вы, значит, чей же сынок будете?

– Мой отец – врач, – сдержанно, но с достоинством отвечал Базаров.

– Так-так. Врач. Хорошо. Скажите, а фамилия его как будет?

– Как и моя, Базаров, – сказал Базаров, но голос его предательски дрогнул.

– Да вы не подумайте, я без предрассудков, – успокоил его Кирсанов. – По мне, хоть бы и Вовси. Разобрались, ну и ладно. А он в какой области практикует?

– Во всякой области, – сердясь на этот непредвиденный допрос, буркнул Базаров. – Он сельский врач, там не до специализации.

– Отлично, отлично. А позвольте узнать, сами чем вы занимаетесь?

– Евгений учится со мной на биофаке, – поспешно вставил Аркадий.

– А ты не торопись, с тобой отдельный разговор будет… Ну-с, и как же вы насчет генетики? А? Вейсман-Морган, дрозофила-хромосома… ну?

– У дрозофилы есть хромосомы, – с вызовом сказал Базаров. Ему было стыдно, что он так распространился перед этим сталинистом.

– Так-так. И человек рождается с уже предопределенным характером… так?

– Павел Петрович! – твердо сказал Базаров, со стуком ставя перед собою на стол пустую чашку. – Ну какая вам дрозофила, когда вы еще аза в глаза не видали? Из-за таких, как вы, развитие советской науки задержалось на сто лет. Вы с вашим Лысенко отбросили нас в средневековье. Вам бюхнерово «Стофф унд крафт» читать надо, немцы в этом наши учители. А вы тут про хромосомы расспрашиваете.

– Но позвольте, – изо всех сил сдерживаясь, продолжал Кирсанов. – Как можно отрицать тот главный коммунистический принцип, что рождаются не люди, а организмы? Что человека делает не природа, а коллектив, среда? Труд, наконец? Как же можно игнорировать происхождение семьи, частной собственности и государства?!

– Да ваша семья, частная собственность и государство – это все инструменты угнетения той самой природы, в которую вы не верите, – с вызовом произнес Базаров. – Вы вот тут сидите сложа руки и думаете, что воспитываете подрастающее поколение. А подрастающее поколение в генах своих несет десятилетия страха, и от нас зависит сделать все, чтобы это из хромосом выбить. Понятно вам? Хватит уже тут регулировать науку административно-командным методом и спрашивать всех о национальности! Не прежние времена! – И Базаров, резко отставив стул, встал во весь рост.

– Отлично, – ледяным голосом продолжал Кирсанов. – И с такими убеждениями… в советском вузе… я, разумеется, доведу. Я немедленно доведу и не оставлю. Я сейчас же позвоню.

– Да звоните вы куда хотите, – мгновенным усилием воли вернув себе самообладание, протянул Базаров и, нарочно громко стуча ботинками на толстой подошве, ушел с веранды.

– Аркадий, – строго спросил Кирсанов, апоплексически краснея. – А почему у него такие брюки? Он что… стиляга? Он хиляет по Броду?!

– Не возникай, чувак, – ласково сказал Аркадий, потрепав дядю по френчу, и последовал за другом в сад.

– Я нахожу, что Аркадий стал развязнее, – выдавил Павел Петрович. – Я рад его возвращению. Пойду позвоню проректору.

…В это мгновение в гостиную вошел человек среднего роста, классический дачник в потрепанных брюках и свитере со стоячим воротником. Он держал за гриф поцарапанную во многих местах гитару и почесывал седеющую бороду.

Базаров в безупречном костюме, на котором странно смотрелся комсомольский значок, попивал вечерний чай. Он прихлебывал его осторожно, несколько по-молчалински, но в остальном манеры его были удивительно хозяйскими. Он оглядывал убогую кирсановскую дачку, как будто все это уже было его.

– Это Базаров, дядя, – представил его Аркадий. – Комсорг курса, заместитель командира нашего биофаковского оперотряда. Знаешь, у нас один пьяный дурак выкинул с третьего этажа в общаге стенд с отличниками и с цитатами из документов XXIV съезда, так Евгений его догнал, обличил и исключил!

– Да-да, – рассеянно сказал Павел Петрович, присаживаясь к столу.

– Однако, дядя у тебя, – шепнул Базаров.

– Ой, и не говори. Хемингуэя на стенку повесил, Аксенова читает. – Аркадий кивнул на стопку старых «Юностей» в шкафу. – В походы ходит с такими же старперами…

– Так-так, – рассеянно повторял Павел Петрович. – А вы, значит, по комсомольской линии?

– По комсомольской, – снисходительно пояснил Базаров.

– Очень интересно. А оперотряд зачем же? Ведь своих же сдавать приходится…

– Не сдавать, – солидно сказал Базаров, – а стаскивать с ложного пути. Сами потом спасибо скажут. И ведь, знаете, не век в комсомоле сидеть. Надо и о партии думать. Социальное происхождение у меня подходящее.

– Какое же у вас происхождение? – живо заинтересовался Кирсанов.

– Мой отец – врач, – пояснил Базаров. – На севере долго работал.

– А! – оживился Кирсанов, – «Коллеги»… Помню, помню! Добровольцем, значит, поехал?

– Распределили, – сурово признался Базаров. – Ну ничего. У нас так не будет. У нас нормально распределяют, если есть общественные нагрузки. А у меня есть общественные нагрузки. – Он сказал это с таким значением, словно предупреждал, что в кармане у него кольт.

– Скажите, – робко начал Кирсанов, – ну а вот совесть – она как? Ведь вы же не можете не видеть, как много сейчас всего… не по совести. Вы ведь, наверное, в магазины ходите. Книжки читаете. Понимаете, что все это жестяное громыхание – оно от бессилия. Зачем же вы пошли в комсорги? Времена ведь не прежние. На веревке никто не тянул.

– Чудак вы, – хохотнул Базаров. – Это же все не всерьез.

– Не всерьез? – вскинул птичью головенку Кирсанов.

– Конечно. Кто же в это верит? Говорим одно, думаем другое, а делаем третье. И всем удобно. А что вы со своей правдой лезете? Правда, если хотите знать, у каждого своя. Моя правда в том, что батя будет на старости лет в нормальной больнице лежать и паек в праздники кушать.

– Но как же принципы? – опешил Кирсанов. – Вы ведь молодой человек. Молодости так свойственно бороться… искать правды…

– Правда, папаша, – смачно сказал Базаров, хлопая его по колену, – в том, чтобы каждый обеспечил сам себя. И не лез в чужие дела. Это вам понятно? А от вашей правды одни неприятности, у нас один такой был, правдивый. В психушке сейчас, аминазином лечится. Больше, говорит, не буду.

– А как же бумажный солдат? – пролепетал Кирсанов. – А как же последний троллейбус? Надежды маленький оркестрик?

– Знаете, – доверительно сообщил Базаров, – мне ближе Кобзон.

И хорошо поставленным сочным басом пропел:

– Нет, – скорбно сказал Кирсанов. – Не наша. Но Базаров его не слышал. Как все комсорги, он любил попеть и ни на что не обращал внимания, пока не дошел до последнего куплета.

…В это мгновение в гостиную вошел полный человек среднего роста, в безупречном черном костюме. Все в нем выдавало огромную привычку к власти: мягкость, конформизм, уступчивость, за которой, однако, ощущалась внутренняя сталь. Крадучись, он подошел к столу, за которым Аркадий и Базаров пили самогон, в изобилии изготавливаемый Николаем Петровичем Кирсановым из кислых дачных яблок. Горбачевская эпоха располагала к экзотическим напиткам.

– Так-так-так, – ласково сказал Павел Петрович. – А батюшка ваш кто будет?

– Василий Базаров, – неохотно признался Базаров. – А вам что?

– Да ничего, так. Знал я вашего батюшку.

– Это откуда же?

– Да я всех знаю, – усмехнулся Павел Петрович. – Служба такая. Ну-с, а вы, значит, из «Мемориала»?

– Из «Мемориала», – с вызовом ответил Базаров. – Мы расследуем преступления сталинского режима.

– И очень хорошо, – одобрительно кивнул Павел Петрович. – Были перегибы, были… Только вы вот что у чтите, молодой человек: государственная безопасность – это ведь не так, чтобы раз, и все. Этого не отменишь. Враги не спят.

– Эта ваша безопасность, – задохнулся от гнева Базаров. – Эта ваша государственная… Она шестьдесят миллионов лучших людей…

– Ну-ну-ну, – успокоительно промурлыкал Кирсанов. – Это завышено, завышено. Много клеветали, знаете. Отдельные ошибки, конечно, были… и волюнтаризм… Но помните, что единственное подразделение, в котором не брали взяток, – это мы. Помните, как говорится: а за ними кагебе – ни другим и ни себе… Юрий Владимирович почти навел порядок, да не случилось. Вы знаете, кстати, что это он Михаила Сергеевича выдвинул?

– Оно и видно, – презрительно скривился Базаров. – Ваш Михаил Сергеевич – шаг вперед, два шага назад. Ельцина задвинул. Зазнался. Михаил Сергеевич годился для начала, а теперь надо место расчистить.

– Да-да-да, – закивал Павел Петрович. – Это вы очень правильно. Почистить придется многое.

– Почистим, – покраснев, сказал Базаров. – Но без вас и не вашими методами. Хватит.

– А вы не торопитесь, не торопитесь, молодой человек, – все так же ласково погрозил пальцем Кирсанов. – Все равно к нам придете, у нас поучитесь. Тут, кроме нас, никто никогда ничего не умел.

– Поэтому тут и не делали ничего, только пытали, – рявкнул Базаров, резко вставая из-за стола. Ему показалось, что у самогона кровавый привкус, – на самом деле он лишь резко прикусил губу.

– Пытали, пытали, – с удовольствием подтвердил Кирсанов. – Потому и приняли страну с крестьянской лошадкой, а оставили с космическими кораблями…

Базаров выскочил в сад, хлопнув дверью. Аркадий ринулся успокаивать пылкого мемориальца.

– Что-то ты, дядя, того, – бросил он Кирсанову на бегу. – Стал развязнее.

– Ничего, ничего, – бормотал Кирсанов. – Все к нам придете, все… А мы примем, примем. Мы люди негордые…

На роскошную веранду бойко вбежал моложавый мужчина лет пятидесяти, среднего роста, в теннисной форме. Он был покрыт ровным загаром, ослепительно улыбался кипенными зубами, и в черных его кудрях еще почти не было седины. Это был бывший младореформатор, а ныне консультант крупного банка Кирсанов, горячий сторонник Союза правых сил.

На веранде пил чай с медом невысокий аккуратный Базаров. При появлении младореформатора он вежливо кивнул, однако посмотрел на него неодобрительно.

– Чайком балуемся? – приветливо спросил Кирсанов. – Аркаш, кого привез?

– Это из «Молодой гвардии», дядя, – робко сказал Аркадий. – Комиссар, Базаров.

– Что-то слышал, – сказал младореформатор. – Фамилия знакомая.

– Вряд ли она вам знакома, – с тихой язвительностью заметил Базаров. – Мой отец – простой врач, из тех, кому вы недоплачивали зарплату.

– Вот те на, – удивился Кирсанов. – Как это я ему недоплачивал? Если хотите, Борис Николаевич как раз мне и поручил нормализовать положение с зарплатами. Именно при мне, когда я работал в правительстве, начались регулярные выплаты шахтерам и пенсионерам…

– Этих выплат было достаточно на один кусок колбасы в месяц, – противным тоненьким голосом, каким хорошо кричать «Пли!», отчеканил Базаров. – Девяностые годы были позором для страны, а вы были символом этого позора. Страна удержалась на краю пропасти.

– А сейчас сделала огромный шаг вперед, – сострил Кирсанов и оглушительно захохотал.

– Смейтесь, смейтесь, – блекло сказал Базаров. – Злопыхательствуйте. Шендеровичи доморощенные. Это такие, как вы, хотят сейчас вернуться во власть и разграбить страну. Это вы вынашиваете планы расчленить Россию и раздать ее поровну Америке и Китаю. Но сейчас, слава богу, другое время.

– Слушайте, – опешил младореформатор. Он ощутил предательский холод, поднимавшийся по ногам. – Откуда вы такие взялись?

– Ну конечно, – гнусно хихикнул Базаров. – Пока вы жрали фуагру по куршевелям и распродавали страну, здесь успело вырасти непонятное вам поколение. Здесь никогда больше не будет вашей свободы. Здесь теперь наша свобода. И кто не согласен – тот враг. Если у вас так называемые стилистические разногласия, то вы идиот, а если теоретические – негодяй. Выбирайте.

– А другого выбора у меня не осталось?

– Другого – не осталось, – веско сказал Базаров.

Он встал и решительно вышел в сад.

– Я нахожу, что Базаров стал развязнее, – ошалело произнес Кирсанов.

– Сам виноват, – прошипел Аркадий, выходя вслед за другом.

Со второго этажа дачи раздался выстрел. Это старый охотник Иван Сергеевич свел счеты с жизнью, поняв наконец, кто тут лишний человек.