Я сразу узнал эту комнату — это был уютный номер гостиницы «У заботливой Софии» в Лашеве, где произошла моя последняя встреча с сэром Робертом. Рыцарь сидел у камина, спиной ко мне, смотрел на пляшущее пламя. Он будто не догадывался о моем присутствии, но я знал, что это не так.

— Ты в порядке, сынок? — не оборачиваясь, спросил он, наконец.

— Да, — я шагнул к нему, но рыцарь жестом остановил меня.

— Я хочу, чтобы ты оценил свои действия, Эвальд, — сказал он. — Честно и прямо, как и подобает фламеньеру. Ты доволен собой?

— Доволен? Я…я не знаю. Думаю, нет.

— Похвально. Теперь ответь мне, где ты поступил неправильно.

— Я позволил Бодину призвать мертвецов. Надо было сразу его убить.

— О Бодине мы еще поговорим. А вот почему ты не взял с собой в монастырь Джарема? Оставил своего оруженосца в Кале, хотя он обязан сопровождать тебя повсюду, — сэр Роберт все же повернулся ко мне всем телом, заглянул мне в глаза. — Ты лишил свой отряд боевой единицы. Ну же, ответь!

— Сэр, я не могу сказать, почему я так решил.

— А я могу. Тебя мучает то, что случилось на Порсобадо, верно? Гибель Лелло. Ты считаешь, что мальчишка погиб из-за тебя. Боишься, как бы подобное еще раз не повторилось. Постой, не перебивай меня! Ты подумал, что поездка в Харем слишком опасна и велел Джарему остаться в Кале. Ты унизил его, Эвальд.

— Унизил? Сэр, я…

— Разве не долг сквайра сражаться рядом со своим господином и умереть за него в бою? Или ты забыл присягу, которую давал мне в Паи-Ларране? Джарем — воин. Его обязанность не только ухаживать за твоим конем и полировать твое оружие, но и сражаться. Ты превратил его в пажа, в слугу, а он будущий рыцарь.

— Я виноват, сэр Роберт. Я всего лишь хотел защитить его.

— От чего защитить? От следования путем, который ему предначертан? Твое великодушие и забота о товарище по оружию похвальны, но ты забываешь о главном — мы все фламеньеры. Ты, я и Джарем. И каждый из нас обязан исполнять свой долг даже ценой собственной жизни. Конечно, Джарем мог погибнуть в монастыре. Но это была бы достойная смерть. — Сэр Роберт сделал паузу. — Жизнь жестока, мальчик мой. Наши судьбы давно решены, и ты не властен что-то изменить. Если Джарему суждено умереть юным, так оно и будет, но его жизнь и смерть станут частью великого и непостижимого замысла Творца. Не стремись оспорить волю высших сил. Не уподобляйся глупцу, который, чтобы сохранить свое богатство, закапывает его в землю.

— Я понял, сэр.

— Дай мне слово, что Джарем отныне будет сопровождать тебя повсюду.

— Даю слово.

— Хорошо. Теперь о сражении. Понимаешь, в чем твоя ошибка? Ты шевалье. Ты привел своих людей на поле боя, не дав им четких указаний, кому и что делать в бою, какую задачу выполнять. Это первое. Когда же бой начался, ты стал сражаться как простой воин. И тем самым оставил отряд без командира. Это второе. Твое копье осталось без управления, сынок. Подобное легкомыслие недопустимо. Тебе повезло, что в монастыре оказался Суббота, что Элика, самая опытная из вас, сразу вывела из битвы некроманта, повелевавшего воинами праха, и что Домаш не струсил и дрался, как и подобает отважному рыцарю. Но так будет не всегда. И ты потерпишь поражение и погибнешь. Такова цена твоей ошибки, сынок.

— Ваши слова разрывают мне сердце, сэр.

— Много лет назад я был похож на тебя, — ответил рыцарь. — Я свято верил, что доблесть и воинское мастерство прославят меня на весь мир. Мне казалось, что один храбрец способен решить судьбу сражения и даже войны. Но однажды старый виариец рассказал мне притчу, которую я запомнил. Хочешь послушать?

— Конечно, сэр.

— Жил был один могущественный король, и был у него сын — доблестный, но своенравный юноша, который считал себя непобедимым и потому жаждал всегда и во всем быть впереди всех. Однажды король устроил большую охоту в своих владениях, и сын, как водится, сопровождал своего отца. Во время охоты они так увлеклись охотой, что далеко опередили на своих прекрасных конях остальных придворных и оказались в незнакомой местности. Чтобы найти путь обратно, король и его сын поднялись на невысокий холм, возвышавшийся над равниной, и тут услышали рычание и рев. В урочище рядом с холмом происходила схватка не на жизнь, а на смерть: голодная львица пыталась похитить теленка из небольшого стада буйволов. Однако буйволы встали в круг и своими рогами храбро отгоняли львицу от своих детенышей, укрывшихся за их спинами, пока, наконец, хищница не поняла, что добычи ей не видать и оставила стадо в покое. Когда львица убежала и буйволы побрели дальше по равнине, король повернулся к сыну и сказал: «Воистину, сам Творец послал нам это знамение!» «Какое знамение?» — не понял юноша. «Разве ты ничего не понял? Я долгие годы пытался объяснить тебе простые истины, но ты не хотел меня слушать, а сейчас тебе выпало все увидеть своими глазами. Скажи мне, кто сильнее в бою — буйвол или лев?» «Конечно, лев, — не задумываясь, ответил юноша. — Взрослый лев без труда одолеет самого могучего буйвола!» «Верно, сын мой, но тогда ответь мне, почему львица осталась без добычи?» «Отец, это же просто, — недоумевая, ответил молодой человек. — Буйволов было много, и они дружно защищали своих телят, потому львица вынуждена была уйти». «Вот видишь, ты все правильно понял. Сильный и своенравный человек, полагающийся только на себя, подобен этой львице. В своей гордыне он мнит, что одолеет любого врага, но даже те, кто слабее его, смогут победить, выступив против гордого одиночки единым строем. И если каждый в этом строю знает свое место и движим общей целью, никакому врагу их не одолеть!» Услышав эти слова, принц признал правоту отца и много позже, сменив его на престоле, часто рассказывал своим придворным эту историю.

— Я запомню ее, сэр.

— Я уже говорил тебе и повторю еще раз — твое счастье, что твоими спутниками оказались опытные и неустрашимые бойцы. Суббота обезвредил вампира, который в одиночку легко бы уничтожил всех вас. Бодин был опасен, но он не был опытным магом — так, подмастерье. И воины праха были не из Старшей нежити — верно, некогда они были не элитными бойцами, а мародерами-корсарами, из тех, что осаждали обитель. Но представь на миг, что в твоем копье были бы желторотые юнцы, вроде Джарема. Все они погибли бы. И ты бы погиб. Или, что хуже, стали бы нежитями. Такова цена ошибки персекьютора.

— Сэр, я хочу спросить у вас совета, — решился я. — То, что мы нашли в монастыре… Стоит ли нам самим отправляться на поиски таинственной реликвии? Или же мне следует прежде оповестить де Фанзака и принять его решение?

— Сейчас время работает на наших врагов, мальчик мой. Ты должен торопиться.

— Да, сэр. Я все понял.

— Жаль, что мне не встать рядом с тобой в этой битве! — Сэр Роберт вздохнул обреченно, покачал головой. — Ты должен понимать, что сейчас поставлено на карту. Враг давно готовился заполучить то, что скрывает Заповедь, это несомненно. Если бы я только мог знать, что замышляют чернокнижники Суль!

— Вам известно, что скрывает Заповедь?

— Увы, нет. Может быть, Элика права, считая, что там скрыт меч Зералина?

— Допустим, что так. Тогда скажите мне, сэр, если бы этот меч попал к вам в руки… ну, только представьте себе… кому бы вы отдали его, императору или виари?

— Я знаю, что у тебя на сердце, — сэр Роберт так же, как и в прошлый раз, протянул руку, чтобы коснуться моей щеки, и так же со вздохом опустил ее. — Слушай только себя. Я горжусь, что сегодня мой сын решает судьбы империи, а может быть, всего мира. Но я не властен делать выбор за тебя. Если меч окажется в твоих руках, решай мудро. Помни, что от твоего решения будут зависеть жизни миллионов.

— Когда я отдам меч императору, виари присягнут ему, как наследнику Зералина.

— Да, но своей земли обратно не получат. — Сэр Роберт помолчал. — И есть опасность, что дуайены, получив меч, могут выступить на стороне Суль, заручившись обещанием чернокнижников вернуть им прибрежные провинции.

— Что же мне делать?

— Думать. У тебя есть немного времени на размышление. Но прежде вы должны довести до конца мою битву. Ирван Шаи, освободивший Иштар, не просто так искал способ открыть эльфийские порталы. И Дуззар на Порсобадо неспроста охотился за Харрас Харсетта. Возможно, вам придется встретиться с врагом, мощь которого превосходит всякое воображение. Помни об этом, сынок. И прощай, наше время истекло…

Мы с Домашем покинули таверну после плотного завтрака и приехали в Каль на закате. В резиденции нас встретил обрадованный нашим возвращением Джарем, но я не стал объясняться с ним, решив сделать это позже. Епископ Кальский как раз проводил вечернюю службу в городском соборе. Так что принял он нас с Домашем лишь после окончания вечерни. Разговор проходил в его кабинете. По совету Элики я не стал сообщать епископу все подробности сражения в монастыре, умолчал о предательстве Бодина и ничего не сказал о найденном столе-карте. Перед аудиенцией я предупредил Домаша, что Ошеру не обязательно знать все детали, и байор меня поддержал. Ему, по большому счету, было параллельно. Так что я упомянул лишь о триптихе в Харемской церкви и связанных с ним выводах, а также об изображении на кресле настоятеля. Ошер выслушал меня с величайшим вниманием, и мне показалось, что мой рассказ впечатлил его.

— Вы избегли страшной опасности, сын мой, — сказал он, когда я закончил говорить. — Бедный отец Бодин, да примет Матерь его душу! Я сообщу о случившемся в Святейший Трибунал, будьте спокойны.

— Он погиб в бою, как истинный воин, — сказал я.

— Подумать только, в моем диоцезе действовал вампир, а я об этом не знал! Нужно сообщить в Рейвенор.

— Вампира больше нет, ваше преосвященство. Он убит.

— Да, но могут остаться его пособники. Или те, кто вступал в контакт с этой тварью. Вы же знаете, шевалье, чем это может обернуться.

— Конечно, монсеньер. Вы правы.

— Что вы намерены делать дальше?

— Я вернулся в Каль только для того, чтобы сообщить вам о смерти отца Бодина и дать отчет о событиях в монастыре. Теперь же я немедленно отправляюсь в Левхад. Необходимо рассказать ее величеству Вотане о наших находках.

— Думаю, королева будет впечатлена вашим рассказом.

— Монсиньор, — заговорил я, стараясь выглядеть максимально невозмутимым, — есть ли какая-то информация, которой вы можете дополнить наши открытия? Ведь вы лучше меня знаете историю обители, и о Мацее Хомрате тоже.

— Что вам сказать, сын мой? — Епископ сел в кресло, предложил мне занять другое, а Домашу указал на низкую скамью у стены. — Да, я виссинг и горжусь тем, что принадлежу к этому древнему, отважному и свободолюбивому народу. Однако почти тридцать лет моей жизни я провел в Рейвеноре и потому считаю себя еще и имперцем. Мне претит ненависть, которую испытывает часть моих соплеменников к империи. В своем служении я пытаюсь своим пастырским словом просветить умы людей, сказать им, что перед ликом Матери нет ни имперца, ни виссинга, ни виари, поскольку все мы — Ее дети, равно любимые Ею. Увы, я вижу, что ненависти не становится меньше, и это ранит мое сердце.

— Чем это может быть вызвано, монсиньор? Неужели люди в Виссении и впрямь верят, что времена королевы Зендры однажды вернутся?

— Да, шевалье. Мятеж Зендры давно стал историей, но национальная вражда никуда не исчезла. Моим соплеменникам удобно винить во всем империю. Они считают, что Ростиан отнял у них землю, историю, свободу, богатство — да все отнял по большому счету! Эта вражда копилась веками, во всех своих несчастьях виссинги винили Рейвенор и имперцев. Восстание людей в волчьих шкурах, как они себя называли, было подобно прорыву давно зревшего фурункула, но после его подавления болезнь не была исцелена, она лишь ушла вовнутрь и все эти годы мучила мою страну. Вам, ростианцу, не понять, что должен испытывать человек, который видит все это и понимает всю губительность этого безумия.

— Что вы считаете причиной этой вражды?

— Язычество. Поклонение древним богам, которое не смогла искоренить церковь. Сама земля, на которой живет мой народ, против Истинной Веры, она порождает ужас, искажающий образ Творца. — Епископ покачал головой. — Отцы-инквизиторы считают, что тайный культ Триады можно искоренить сыском, экзорцизмами и казнями, но я понимаю, что они неправы. Они подобны наивному лекарю, который лечит чуму примочками на бубоны.

— Воистину, нет зла пуще язычества! — с самым напыщенным видом воскликнул Домаш.

— Правда ваша, сын мой, — сказал епископ роздольцу.

— То есть, вы считаете, что это вера в Триаду порождает оборотней? — поинтересовался я.

— Их порождает сама эта земля, некогда отравленная ядом Нашествия, — ответил Ошер. — Мертвые не хотят упокоиться в своих могилах и заставляют живых действовать по их наущению. Злая сила, оставшаяся в землях Кланх-о-Дора, уродует людей, превращая их в звероподобную нежить. Когда-то Матерь спасла империю и окрестные земли от Зверя, но до этой земли Ее благодать дошла много позже. В древности предки моего народа изгнали из Кланх-о-Дора остатки виари, уцелевших во время Нашествия. Воспользовались их слабостью, тем, что война с нежитью истощила их силы. Поступили подло и жестоко. Это было первое зло, совершенное ими. Земля мстила нам за вероломство, наши посевы гибли, ядовитые туманы с болот несли с собой холод и мор. Потом сюда пришли имперцы и принесли с собой Золотые Стихи и веру в Матерь-Воительницу. Повторилась история с виари: теперь уже виссинги считали, что имперцы хотят отобрать у них землю — и вражда только нарастала. А потом было восстание Вендры и долгие века молчаливой ненависти, которая разделяла мой народ и жителей империи.

— Значит, вы считаете, что темная магия, уродующая эту землю, осталась от виари?

— Я порой беседую с виарийскими капитанами, которые бывают в Кале. Они считают, что виссинги сами виноваты в своих бедах. Культ зверобогов Осса, Приана и Неске — вот корень зла.

— А Зверь? Вы что-нибудь знаете о нем?

— Только то, что он был повержен Матерью, и после этого Нашествие прекратилось. Но Матерь, покидая наш мир, сказала Своим ученикам: «Будьте бдительны, чтобы не повторилось безумие». — Тут епископ как-то странно посмотрел на меня. — Предупреждала ли Она нас этими словами о грядущем пришествии нового Зверя?

— А Мацей Хомрат?

— Некоторые виссинги почитают его, как великого мудреца и провидца, но церковь не поощряет такого отношения. Я еще ребенком слышал много историй о Хомрате, и большей частью, это были сказки, которые так любит темный необразованный народ. Я был склонен считать рассказы о нем выдумкой. Теперь вижу, что ошибался — вы нашли доказательства, с которыми трудно поспорить.

— Вы просветили меня, святой отец, — сказал я, вставая. — Для меня было честью беседовать с вами.

— Встаньте на колени, шевалье, — вдруг предложил епископ. — Встаньте на колени, мессир Домаш. Примите мое благословение.

Мы подчинились. Ошер положил ладони мне и роздольцу на темя и произнес скороговоркой:

— Во имя Матери, Пресветлой нашей Воительницы и Хранительницы, властью, дарованной мне, благословляю вас, шевалье де Квинси и вас, байор Якун Домаш. И да будут сердца ваши пламенеющими верой, помыслы ваши чистыми, и путь ваш верным! Несите бремя ваше со смирением и радостью, ибо кто, как не вы, призваны Матерью исполнить Ее волю. Именем святой церкви отпускаю вам прегрешения ваши и радуюсь победам вашим, ибо они прославляют имя Матери и верных служителей Ее! Ступайте, и да приумножатся ваши победы и да будет прославлена вера мечами вашими до скончания времен!

В приемной нас дожидался Джарем. Вид у парня был очень взволнованный.

— Милорд, — Джарем протянул мне маленький свиток бумаги, — вам письмо от сэры Элики Сонин.

— Что? — Я взял письмо, сломал печать, развернул и прочитал следующее:

— Когда его доставили? — спросил я оруженосца, показывая письмо.

— Буквально только что, милорд. Я был во дворе, когда приехал имперский егерь с письмами и спросил, где вы. Я сказал, что я ваш сквайр, и егерь сказал, что привез вам письмо от сэры Элики.

— Что пишет наша шкодница-красавица? — осведомился роздолец.

— Что-то ты больно бледен, милорд байор, — сказал я. Домаш и впрямь выглядел испуганным.

— Бледен? — Домаш криво улыбнулся. — Ой, это верно все оттого, что побывал я пред очами лица духовного. Признаюсь тебе, добрый собрат рыцарь, что с детства трепещу перед пастырями любого сана. Чувствую себя, аки шлюха в храме, волнуюсь шибко и духовное смятение испытываю, особливо на исповеди.

— Тогда почему бы тебе не сходить в корчму и не выпить пару ковшей кумы?

— Хорошая мысль! — просиял байор. — А ты?

— Я, пожалуй, пойду, отдохну. Спина у меня разболелась. Да и над словами преподобного поразмыслить надобно.

— Тогда доброй тебе ночи, милостивый государь, и пусть пребудет на тебе милость Матери, — заявил Домаш, поклонился и вышел из приемной.

— Пойдем со мной, Джарем, — велел я.

Мы покинули резиденцию епископа и перешли в крыло замка, где располагались выделенные нам покои. Я вошел первым, велел Джарему сесть на стул.

— Послушай меня, дружище, — начал я и вдруг почувствовал, что волнуюсь, — я хотел бы извиниться перед тобой за то, что не взял тебя с собой в Харем. Прости меня, пожалуйста.

— Милорд, — у Джарема был совершенно огорошенный вид. — Простить…вас?

— Да, Джарем. Я… вобщем, я не подумал, что ты тоже воин и должен биться наравне со всеми. Я был неправ. Твое место рядом со мной. Отныне ты будешь сопровождать меня везде и всюду. И посему мы отправляемся в путь. Готовь лошадей.

— Сэр, — по лицу парня было видно, что мои слова буквально потрясли его. — Я не давал вам присяги на верность, поскольку присягал Ордену, но хочу сказать вам: я и раньше был готов умереть за вас, а сейчас почту такую смерть за великую честь!

— Не надо умирать. Ты мне живой нужен, — я решил отбросить условности и по-дружески похлопал Джарема по плечу. — Ужинать мы не будем. Едем немедленно. И помни, что мое общество может быть опасным.

— Я знаю, милорд. Позволите идти?

— Ступай. И не попадись байору на глаза. Он ничего не должен знать.

Когда он вышел, я поднес к лицу письмо Элики. Да, аромат духов магички сохранился — тот самый, запомнившийся еще по Порсобадо. С некоторым сожалением я бросил свиток в камин и смотрел, как бумага съеживается и чернеет в огне. Интересно, что Элика задумала. Наверняка, что-то важное, если буквально чрез несколько часов после моего отъезда послала мне вдогонку со случайным курьером это письмо. И почему я должен оставить Домаша в Кале? Странно все это, но я уже ничему не удивлялся. Впрочем, Домашу сейчас не до меня, а до утра, если ничего не случится, я успею обернуться туда и обратно — до таверны «Окорок и бутылка» миль двадцать пять от силы.

А может, Элика все же решила отбить меня у Домино?

— Ничего у тебя не выйдет, дорогая, — произнес я, глядя на витраж, изображавший святую Арсению, исцеляющую зачумленного. — Ничего не выйдет…

Была уже глухая ночь, когда мы с Джаремом осадили измотанных скачкой коней у таверны «Окорок и бутылка». Я соскочил с седла и вошел внутрь, велев Джарему позаботиться о лошадях, а после ждать меня в трапезной корчмы.

Таверна была пуста. Видимо, в такое позднее время посетителей здесь не бывало. Хозяин и его жена спали. Разбуженный нашим стуком мальчик-слуга, заспанный и испуганный, начал было кланяться, но я бросил ему монету и велел показать, в какой комнате ночует госпожа Элика. Мальчик ловко поймал монетку и с поклоном предложил идти за ним.

Дверь была открыта, и я, услышав приглашение войти, шагнул в комнату. Элика сидела за столом без дублета, в рубашке с закатанными рукавами, подперев голову руками. Комната была освещена ее магическим жезлом, закрепленным в дощатом полу, и парой дюжин свечей, расставленных повсюду — от каминной полки, до подоконника. На столе перед Эликой красовался странный натюрморт: глиняная чаша с куском сырого мяса в ней, нож, несколько кусков корпии, какие-то флаконы, клочки пергамента с начертанными на них знаками. Углы комнаты тонули во мраке, и еще — сильно пахло какими-то травами.

— Отлично, ты приехал, — сказала мне Элика. — Не будем терять времени и займемся делом.

— Надеюсь, это важное дело. Я вообще-то планировал выспаться.

— Не получится, никак. Теперь закрой дверь. Нет, на засов. Хорошо. Так, сними оружие, доспешную куртку и фламенант-медальон и садись на стул напротив меня. Надеюсь, этого роздольского быка ты с собой не привез?

— Домаш остался в Кале. Что тут, мать твою, происходит?

— Сейчас все скажу. Сначала освободись от оружия и доспехов.

Мне не понравился ее тон и выражение ее лица. У меня появилась мысль, что Элика немного не в себе. Будто под действием какого-то наркотика. Кажется сильно возбужденной, лицо очень бледное, будто обесцвеченное, глаза горят, как у кошки.

— Нам не нужны свидетели, Эвальд. Я собираюсь сделать то, за что мне грозит лишение всех прав и заточение в Ардессе, — сказала эльфка. — Но это необходимо, иначе… Словом, делай то, что сказано.

— Ладно, ладно, — сказал я, бросил доспешную куртку на кровать и сел на табурет напротив магички. — Все, я выполнил твой приказ. Что дальше?

— Я подумала об этом только после вашего отъезда. Он ведь наверняка знал, что к чему. Книга была у него, и он ее прочитал.

— Какая книга? О чем ты вообще?

— О Бодине. Он читал книгу о Звере. Мы вызовем его из Бездны.

— Спиритический сеанс? Чего? Да ты рехнулась!

— Времени прошло немного, так что это будет не так сложно, — Элика взяла со стола нож, закатала левый рукав рубашки. — Отделившись от тела, душа быстро забывает подробности земной жизни, но дух Бодина еще все помнит. Сейчас мы вызовем его и узнаем, что ему было известно. Были бы у меня охранительные артефакты для обряда, я бы обошлась без твоей помощи. Однако их нет, и потому я написала тебе и вызвала сюда.

— Стоит ли так рисковать? Может, Ганель что-то знает о Звере? И кстати, где он сам?

— Я дала ему денег и велела закупить для меня кое-какие ингредиенты в Кале. До завтрашнего утра он точно не вернется.

— Элика, ты чокнутая, ей-Богу!

— Мы попробуем вызвать призрака самым простым и самым опасным способом. — Она улыбнулась и полоснула себе руку ножом; струйка крови потекла на мясо в миске. После этого Элика стала вытирать кровь корпией и раскладывать окровавленные комочки вокруг миски. Закончив с корпией, она остановила кровь заклинанием и посмотрела на меня. — А сейчас возьми меня за руки.

Я подчинился. Ладони Элики были ледяными. Мне почему-то стало страшно.

— Элика, что…

— Что бы ни случилось, не отпускай меня и не смотри за спину, — велела Элика все тем же странным тоном. — Это не так опасно, просто нужно знать тонкости Вызова. Доверься мне. Говорить с духом я не смогу, ты поймешь почему. Тебе нужно будет задать ему всего три вопроса — знает ли он о Звере, кто такой Зверь, и как его можно будет победить. Ясно тебе?

— Ясно. И это все?

— Да. Только не отпускай меня и не смотри за плечо, иначе… Ты все понял?

— Элика!

— Можешь закрыть глаза, если боишься, — сказала она с презрительной улыбкой. — Давай начнем обряд. Главное — держи мои руки… — Элика сделала долгую паузу, а потом заговорила нараспев: — Kymaen araii no arynnan guir! Kymaen utherene parh cruach arentori orssa! Sarathe deinn arbe noh Vayr-Annon! Murrani am fetha skryffe Arryam! Jen pderjiit te murranne! Aelad troh, aelad uffayr, aelad broyth!

Первые несколько секунд ничего не происходило, но затем пламя свечей заколебалось, как если сквозняк прошел по комнате, а миг спустя я почувствовал, как по моей спине будто пробежало нечто быстрое и легкое на ледяных ножках. Глаза Элики горели в полумраке зелеными огнями, лицо изменилось так, что узнать ее было невозможно — напротив меня сидел настоящий монстр.

— Aelad troh, aelad uffayr, aelad broyth! — выкрикивала магичка изменившимся голосом, самые звуки которого вызывали у меня дрожь во всем теле. — Bodino vaer a ditey a mean anu ayth heath! Sarahthe atu llertyer a`nyrr!

Никогда не испытывал более кошмарных ощущений! Глядя в полыхающие огнем глаза эльфийки, словно завороженный, я вдруг понял, что за моей спиной стоит НЕЧТО. Волосы мои зашевелились, ужас сдавил грудь, закопошился в кишках. А потом Элика заговорила — и это был вкрадчивый и скрипучий голос Бодина.

— Кто ты, пес безумный? — выдохнула она; зеленые огоньки в ее глазах разгорелись еще ярче. — Что тебе нужно от меня?

— Я хочу вопрошать, — от волнения и страха во рту у меня стало сухо, и говорить было трудно. — Ответь на мои вопросы, Бодин. Ты знаешь о Звере?

— Да, я знаю о Звере.

— Что ты знаешь? Говори!

— Я знаю то, что начертано письменами в запретной книге. Грядущий Зверь уже среди вас.

— Кто он? Я хочу знать его имя.

— Его имя — вой толпы, стоны умирающих, звон мечей и треск горящей в пламени человеческой плоти. Он Зверь Третий, Возрожденный, тот, кто был повержен у ворот Мирны и который вернется в назначенный час. Скоро великая война пробудит его, и он возглавит Восставших в войне, которую нельзя избежать. Тысяча лет мира истекли, этого не изменить никому. Запах войны разбудит тьму в каждом сердце. Запах ужаса, дыма пожарищ и мертвечины. Волки в чащобах радостно завоют, учуяв его. Узы крови распадутся, брат захочет крови брата, сын возжелает смерти отца, мать проклянет детей своих. Боги отвернутся от людей, слишком велика будет мерзость, живущая в людских сердцах. Скоро багровые реки потекут по земле. Вот тогда Зверь выйдет из тени и покажет себя миру. Он получит престол предательством и обманом, но всем будет казаться, что корона предназначена ему по праву, и лишь немногие увидят правду. Ложь, изреченная им, будет радовать ваш слух. Его жажда мести и крови воодушевит вас. Вашими руками он будет приближать приход Последнего Царства. С его воцарением война охватит весь мир. Каждая отнятая огнем и мечом жизнь будет умножать его могущество. Никто не заметит, как живое станет мертвым, а мертвое живым.

— По каким признакам мы узнаем Зверя?

— Он будет лжив и коварен. Никто не распознает в нем обманщика. Он очарует тысячи, и они с радостью пойдут за ним на смерть, чтобы в назначенный час, когда перевоплощение Зверя будет завершено, занять место в его войске Восставших.

— Что будет дальше?

— Третье Нашествие. Великая Тьма. Граница между миром живых и Неназываемой Бездной исчезнет. Сила Зверя станет неодолима.

— Можно ли остановить Зверя?

— Остановить? — Элика наклонилась ко мне, и я невольно отпрянул назад. — Можно ли убить мертвого? Можно ли одолеть силу, которая внушает ужас даже богам? Придет время Зверя, и я вернусь следом за ним. Тогда ты проклянешь час своего рождения.

— Кто такой Зерам Ратберт?

— Он слуга волков. Дитя, вскормленное волчьим молоком. Но он не воплощение Триады. Он средство, а не цель.

— Что ты искал в Харемской обители?

— То же, что и вы — ключ. Но вы опоздали. Вам не перебороть магистров.

— Мы видели пророчество о Конце времен на картине. Зверь будет повержен, и ты, прислужник Тьмы, навсегда останешься в ней.

Я изгоняю тебя, дух! — внезапно крикнула Элика, очнувшись от транса. — Vell`arren te murranne ma Vayr-Annon! Vell`thar te scabah au rhytt!

Ответом был громкий утробный рев за дверью, а потом в запертую дверь посыпались удары. Свечи в комнате разом погасли. Элику сотрясали судороги, она откинулась назад, и я не смог ее удержать — волшебница упала навзничь, едва не повалив сияющий жезл. Я вскочил и схватил лежавший на кровати меч. В дверь еще раз ударили, а пару секунд спустя раздались громкие вопли внизу, в трапезной. Мне показалось, что я узнал голос Джарема.

— Элика! — Я бросился к магичке, попытался поднять ее, но эльфийка была в глубоком обмороке. — Ах ты, мать-перемать!

Оставив бесчувственную Элику, я выбежал из комнаты, пронесся по коридору и оказался на лестнице. Джарем метался среди столов, на него с двух сторон надвигались толстяк-хозяин и его жена — оба в ночных рубашках. В руке у трактирщика был топор. Мальчик, открывший нам дверь, спрятался за стойкой и вопил, пронзительно, на одной ноте — я видел только его голову и перекошенное ужасом лицо.

В три прыжка я пересек зал и оказался между Джаремом и толстяком. Трактирщик остановился, тараща на меня мертвый взгляд, потом зашипел и пошел вперед. Я ударом меча выбил у него топор. Однако захватившая несчастного старика злая сила явно жаждала моей крови и отступаться не хотела. Корчмарь попытался вцепиться мне в горло: я ударил его по вытянутым рукам и обрубил кисти — одна отлетела в сторону, вторая повисла на сухожилиях. Вместо крови из ран потекла мерзкая белесая слизь, как из раздавленного таракана. Мой следующий удар снес ему голову. Одновременно Джарем рассек фальчионом череп старухе.

— Ми... ми... лорд, я…я-а-а-а-а, — заикаясь, начал оруженосец, но я сделал ему знак помолчать и направился к мальчику. Тот сжался в комок, глядя на меня полными ужаса глазами.

— Все в порядке, — сказал я, убирая меч и протягивая ему руку. — Все хорошо. Джарем, посмотри за ним.

Элика все еще была без чувств. Я взял ее на руки, положил на кровать. Свечение жезла ослабло, и я начал зажигать свечи. Руки у меня тряслись, я пару раз едва не выронил кресало огнива. А потом я услышал глубокий вздох.

— Эвальд!

— Слава Богу, жива! — Я забыл про свечи, сел рядом с ней на кровать, взял ее руку. — Натворила ты дел, лапочка.

— Он был не один, — прошептала Элика. — Они следили за ним.

— Они?

— Я не… смогла. Прости меня.

— Все хорошо. Тебе принести воды или вина?

— Нет… побудь со мной. Боги, как холодно!

Я попробовал улыбнуться ей, но улыбка у меня наверняка получилась невеселая. Тут в дверях появился Джарем.

— Мальчик приходит в себя, милорд, — отчитался он.

— Принеси вина и разожги камин, — приказал я. — И побыстрее.

— Да, милорд, — сквайра как ветром сдуло. Я накрыл магичку одеялом, после поднес руки Элики ко рту, подышал на них, чтобы согреть. На губах эльфийки появилась слабая улыбка.

— Ей повезло, — прошептала она, — а мне… нет.

— Не говори глупостей. Сейчас ты согреешься, и все будет хорошо.

— Waer`me carna ohdwynne are Laenne a`salard.

— Что ты сказала?

— Неважно. — Она вздохнула и закрыла глаза. — Проклятье, как тело болит! Он будто вывернул меня изнутри.

— Ты идиотка, — начал я, — разве можно делать такие вещи? Ты едва не угробила себя и нас всех. Трактирщик и его жена стали одержимыми, и нам пришлось их убить.

— Не злись. Лучше скажи, что любишь меня… Нет, не как Домино. Скажи, что любишь меня… как сестру.

— Элика, ты ведь не этих слов от меня ждешь.

— Хотя бы таких.

— Я на самом деле люблю тебя. Если бы не Домино…

— Все, ничего больше не говори. Не заставляй меня злиться и страдать. — Тут она посмотрела на меня, и в ее глазах заискрился знакомый мне озорной блеск. — У тебя скорбная рожа, шевалье. С такой физиономией принято стоять у одра умирающего. Не бойся, я не умру. Я живучая тварь. И со мной ты попадешь еще не в такую переделку.

Суббота был в бешенстве.

— Итак, стоило мне оставить детишек без присмотра, и они едва не запороли все дело, — сказал он, сверля меня взглядом. — Я уже не говорю про двадцать гельдеров, которые пришлось заплатить коронеру, чтобы замять всю эту историю с убитыми обывателями. Это была моя премия за папашу.

— Я возмещу тебе эти убытки. Я…

— Болван ты! — крикнул дампир и хлопнул ладонями о столешницу. — Ты не должен был позволять этой эльфийской шалаве вызывать дух умершего. Хочешь знать, что вы натворили? На Бодине была мистическая метка де Сантрая, он был его прислужником. Возможно, сам был обращенным вампиром уровня малака. Его бессмертная душа принадлежит магистрам. Вызвав его дух из бездны, вы обратили на себя внимание магистров Суль, и теперь они будут знать о каждом нашем шаге.

— Каким образом?

— Сканирующая магия и ваш дурацкий обряд, идиот. Отныне им известен запах крови эльфки. Этого достаточно, чтобы знать, где она и даже читать ее мысли. Что теперь прикажешь делать? Я уже не говорю о том, что проклятая дура сама себе подписала приговор. Инквизиция сгноит ее в темнице.

— Инквизиция ничего не узнает, если ты ей не расскажешь.

— Не расскажу, — Суббота, казалось, немного успокоился. — Нам надо убираться отсюда. Чем быстрее, тем лучше. Это место проклято.

— Элика больна. Ей нужно восстановить силы.

— Вот почему я не хотел с тобой работать, — дампир наставил на меня указательный палец. — Ты слюнтяй. Жалость неуместна, когда речь идет о судьбе империи.

— Послушай, Лукас, а не пойти ли тебе в жопу? — не выдержал я. — Если ты такой умный, работай один. Надоело слушать твои оскорбления.

— До тебя все еще не дошло, зачем ты здесь? Ты выполняешь секретное задание императора. И я его выполняю. — Суббота налил вина из кувшина в кубки, один подал мне, второй взял сам. — При этом командую тут я. И отвечаю за успех дела тоже я. Ты и Элика без моего разрешения сделали то, чего не должны были делать. Вы подставили меня, детишки. На будущее запомни — я не потерплю никакой самодеятельности. Любой мой приказ должен выполняться буквально.

— Хорошо, я понял, — я сделал глоток вина и поставил кубок на стол. — Об одном прошу, не доносить на Элику.

— Ах-ах, само благородство! — Дампир криво улыбнулся и залпом выпил вино. — Плевать мне на нее. Мне нужны ее магические способности, и нет времени искать ей замену. Закончим дело, тогда и поговорим. Но сначала тебе следует встретиться с королевой и сообщить о наших находках. Кстати, зря ты не сказал епископу про стол-карту.

— Это еще почему? — Я был удивлен.

— Потому что наступает канун великих событий, парень. И в Рейвеноре хотят знать, кто сегодня сидит во дворце Вильзичь — преданные союзники империи, или хитрый и коварный враг, готовый ударить ножом в спину при первом удобном случае. То, что скрывает Заповедь, нужно всем.

— А что скрывает Заповедь?

— Знак. Символ. Регалию, — Суббота наполнил кубки. — Нечто, что может изменить карту империи.

— Элика полагает, что это меч Зералина, — помолчав, сказал я.

— Меч, корона, костыль, вставная челюсть бабушки Зералина — какая разница? Этот предмет подтверждает права на владение Железной Землей и определяет, с кем будут виари в последней войне — вот что главное. И расклад при этом такой: если это нечто достанется виари, исполнится их древнее пророчество, все кланы объединятся, и для ушастых придет время обрести свою землю. Если реликвия достанется виссингам, пророчество Эская никогда не сбудется, и виари останется только одно — служить Суль. Но это в том случае, если в Вильзиче решили изменить империи, снюхались с сулийцами или ведут свою игру.

— Ты знаешь о пророчестве Эская?

— Теперь давай подумаем, что будет, если реликвия окажется у магистров, — Суббота сделал вид, что не слышал моего вопроса. — Опять же виари присягнут Суль, у них не будет другого выбора. И наш враг на Западе, и без того могущественный, станет еще сильнее.

— Есть еще один вариант — меч окажется во дворце Рейвенора, — заметил я.

— В этом случае Алерий станет законным королем виари, мистическим наследником самого Зералина. Морской народ присягнет империи и поможет защитить наши западные границы в том случае, если начнется поход против Тервании.

— Суббота, почему эту самую реликвию, как ты говоришь, не искали раньше?

— Потому что руки не доходили. А теперь вот дошли.

— Кажется, я понял тебя, — с усмешкой сказал я. — Добавляем монетку из могильника в Баз-Харуме, которую ты носишь не шее, и то, что сказал нам дух Бодина и получаем ответ: мы накануне грандиозного шухера. Возрази мне, если я не прав, Суббота.

— Ты прав. И доказательство тому — то, что с тобой случилось. Высокий Собор готовит поход на востоке, ибо так хочет император. И этого ждут магистры Суль, чтобы нанести свой первый удар. И нанесен он будет здесь, в Кланх-о-Доре. Отсчет времени пошел на дни, сынок.

— Что мне нужно делать?

— Для начала отправишься к королеве Вотане. Расскажешь ей все, как есть, до мельчайших подробностей. Про святилище, про стол, про Заповедь. Королева должна тебе полностью доверять. Она прикажет тебе доставить ей предмет из Заповеди — ты согласишься. Закончив дела в Левхаде, возьми с собой Домаша и поезжайте в Виругу, вот сюда, — Суббота развернул на столе карту, показал на ней нужное место. — Там и встретимся. За Элику не беспокойся, мы с Ганелем за ней присмотрим. У тебя неделя, шевалье. Больше времени дать не могу. У нас его просто нет.

Аптекарь, сгорбленный старенький имперец с красными слезящимися глазами, долго читал рецепт, а потом посмотрел на меня со страхом.

— Да, милорд, у меня есть все необходимые ингредиенты, — прошамкал он. — И я могу изготовить для вас… это снадобье. Только осмелюсь спросить — вы уверены, что вам так необходим эликсир?

— Да, уверен. И заплачу вперед. Сколько вы хотите?

— Пять золотых, милорд. Составные части эликсира весьма дороги.

— Хорошо, — я отсчитал требуемую сумму и прибавил еще один гельдер. — А это вам за молчание.

— Нет, сударь, — старик покачал головой и придвинул монету мне. — Я не возьму с вас ни гроша лихвы. Мое молчание ничего не стоит, поверьте. Приходите завтра, к открытию моей аптеки.

С Аптекарской улицы мы с Джаремом отправились прямо в резиденцию епископа, чтобы забрать Домаша и вместе с ним ехать в Левхад. Здесь меня ждал сюрприз — оказывается, байор уже вторые сутки в замке не появлялся. Лошадь роздольца стояла в конюшне, и это вызывало беспокойство. Расспросы слуг и послушников тоже ничего не дали. Подавив раздражение, я сел на коня и поехал в город. Я примерно догадывался, где мог зависнуть мой роздольский друг.

В Кале, как мне сказали в замке, было два борделя и примерно дюжина кабаков. В первом веселом доме мне было сказано, что господин, похожий на Якуна Домаша, у них не появлялся. А вот во втором, на улице Кающихся Грешниц, меня ждал успех — пышнотелая, крашенная в жгучую брюнетку бордельмаман тут же сообщила мне, что произошло в ее заведении.

— Да, он был здесь, — заявила она, обмахиваясь веером. — Не человек, а помесь медведя и свиньи. У меня бывает почтенная публика, добрый сэр. Богатые и уважаемые люди, которые приходят ко мне весело провести вечер. Ваш знакомец явно к ним не относится.

— Обойдемся без лирики. Где сейчас байор Домаш?

— Там, где ему и положено быть — в темнице. Он тут все вверх дном перевернул. Заявился сюда пьяным, как грязная свинья, лез ко всем со своими объятиями и поцелуями, избил моего охранника. Пришлось вызывать стражу, чтобы его угомонить. Репутации моего заведения нанесен удар и кем — поганым имперским боровом! Кто мне заплатит за весь этот разгром? Может, вы?

— Я бы рад, сударыня, но у меня нет денег.

— Конечно, — «мамочка» с презрением посмотрела на меня. — От вас, имперцев, одни убытки. Тогда хватит болтовни. И не хотела бы я больше видеть вас в своем заведении.

Штаб-квартира городской стражи и тюрьма располагались через три улицы. Я приехал туда как раз к обеду, и мне пришлось ждать, пока их голожопая светлость главный тюремщик отобедают и соизволят меня принять.

— Здесь он, — заявил мне тюремщик. — Сидит в камере, как и положено.

— Я хочу, чтобы вы его выпустили.

— Никак не можно, — тюремщик посмотрел на меня ледяным взглядом. — Три статьи уложения нарушены: появление в присутственном месте в непотребном виде, избиение подданного его величества, сопротивление страже при аресте. Полгода заключения или штраф в десять гельдеров.

— Вы, кажется, не поняли, сударь. Мы прибыли сюда по поручению ее величества. Мне что, обратиться к епископу Ошеру?

— Да хоть к самому Оссу обратись! — хохотнул тюремщик. — Сказано же, посажен за дело. Закон есть закон, и если вы в своей империи срать на законы хотели, мы в нашей Виссении свято их блюдем. Или плати штраф или ступай, здесь не место для посторонних.

Пришлось заплатить. Тюремщик с удовольствием ссыпал деньги в свой кошель, провел пальцами по усам, еще жирным от съеденного за обедом жаркого и зычным криком вызвал надсмотрщика. Мне было предложено идти вместе с ним в подземелье.

Уже на входе я услышал пение, больше похожее на рев попавшего в капкан медведя — так раздирать себе глотку мог только Домаш. Судя по всему, песня была сложена на злобу дня отважным байором прямо здесь, в тюрьме, и исполнялась в знак протеста. Приводить слов песни не буду: самыми невинными словами в ней были «прошмандовкины дети» и «чтоб вам сдохнуть всем гуртом».

Домаш сидел в дальней камере — завидев меня, он тут же вскочил с деревянных нар и вцепился в решетку.

— Слава Матери! — рыкнул он. — Я знал, я знал! Скажи этим крысам, милорд шевалье, чтобы отпустили меня!

— Уже отпустили, — сухо ответил я и повернулся к надсмотрщику. — Отпирай давай.

— Ох и сволочной тут народ, дорогой мой собрат рыцарь, даже представить ты себе не можешь, какой сволочной! — причитал Домаш, когда мы шли к выходу. — Почти сутки меня в этом клоповнике продержали и даже еды не принесли, а воду дали грязную, как задницу в ней мыли, чтоб их разорвало! Я ведь с самыми добрыми намерениями в тот бордель пришел, истинно говорю. А там не веселое заведение, пристойное для доброго досуга оказалось, а улей осиный! Девки страшные и злые, как вампиры, вино разбавленное, а тут еще этот громила ко мне с кулаками полез. И что я должен был, по-твоему, делать, скажи на милость?

— Помолчи, байор, — ответил я. — Натворил дел, так имей смелость то признать.

— Ноги моей больше в этом засратом городишке не будет! — заявил роздолец. — Истинно Кал его потребно было назвать, а не Каль! Сам мимо него до конца жизни проезжать буду, и прочим расскажу.

Из-за Домаша я потерял полдня и вынужден был переночевать в замке. Спал я очень плохо, едва дождался рассвета, и еще до восхода солнца мы втроем были в седлах. По пути я заехал к аптекарю и забрал флакон с Последним Поцелуем, который тщательно завернул в корпию и спрятал на груди, под латной курткой. Всю дорогу до Левхада Домаш был мрачен и молчалив (может быть, потому что не выспался и уехал без завтрака), а мне, честно сказать, было не до него. Я думал об Элике, о Домино, и о том, что для нас всех начинаются настоящие испытания.

Тракт подсох под теплым весенним солнцем, кони шли легко, и к вечеру мы были уже в Левхаде. На этот раз мы остановились в корчме у ворот, где хозяином был имперец. Домаш завалился спать, а мы с Джаремом отправились во дворец Вильзичь.

Караулом командовал уже знакомый мне лейтенант Корада, и мне показалось, что он удивлен моим приходом. Выслушав меня, он проводил нас в караулку и велел ждать.

Прождали мы долго, наверное, не меньше часа, на улице походу совсем стемнело. Я уже начал нервничать, когда лейтенант вернулся и предложил следовать за ним. На этот раз меня привели не в зал для торжественных приемов, а в личные покои королевы на втором этаже дворца. Вотана была вместе с сыном — король Эдельфред сидел за столиком для игры в лото и раскладывал на столешнице карты в замысловатом пасьянсе. На мое приветствие он ответил небрежным кивком, королева же протянула мне руку для поцелуя.

— Рада видеть вас, шевалье, — сказала она. — Мы ждали вас и с нетерпением ждем новостей.

Я начал рассказывать. Королева слушала меня внимательно, и я замечал, как меняется ее мимика: в начале разговора ее лицо было строгим и серьезным, когда же я упомянул о статуях Триады и о столе с картой, на ее губах появилась едва заметная довольная улыбка, а в глазах огоньки. Видимо, я оправдал ее ожидания.

— Вы отлично поработали, шевалье, — сказала она, когда я закончил. — Наша благодарность безмерна. Вот, примите в знак того, что мы довольны, — Вотана сняла с пальца великолепный перстень с квадратным сапфиром в алмазной оправе и протянула мне. Я с поклоном взял кольцо. — Теперь, поскольку с одной тайной нашей истории мы разобрались, я бы хотела поговорить с вами о другой. Вы блестяще выполнили мое поручение, и я уверена, что следующую мою просьбу вы тоже выполните наилучшим образом.

— Я весь внимание, ваше величество.

— Вы нашли ключ, и честь открыть им сокровищницу по праву принадлежит вам. Что скажете?

— Думаю, ваше величество слишком добры ко мне. Не хотите ли вы сказать, что поиски скрытого в Заповеди клада вы поручаете мне?

— Именно так, — королева благосклонно посмотрела на меня. — Принесите мне то, что должны принести, и я пожалую вам титул графа и земли, которые сделают вас богатым. И, конечно же, ваше имя будет внесено в Списки Славы королевства.

— Пожалуй, я недостоин такой щедрой награды.

— Это что, отказ? — подал голос Эдельфред.

— Ни в коем случае, ваше величество, — ответил я. — Я сам предложил вам свои услуги и не собираюсь отступать. Однако я бы хотел спросить ваше величество — что именно я должен искать в Заповеди?

— Полагаете, мне это известно? — Королева рассмеялась. — Я знаю не больше вашего, шевалье. Но вспомните пророчество Хомрата: вероятно, вы найдете в Заповеди будущее этой земли.

— Искать будущее в настоящем — что может быть романтичнее? — пошутил я. — Слушаюсь, ваше величество, я немедленно отправляюсь в путь.

— Вы настоящий рыцарь, шевалье Эвальд, — сказала Вотана, вновь протянув мне руку, и я самым галантным образом коснулся ее губами. — Возвращайтесь с победой, будущий граф Луверский. Да пребудет с вами Матерь!

Аудиенция была окончена. Я покинул Вильзичь с твердым убеждением в том, что Вотана мне поверила, и все идет именно так, как задумал Суббота. Хорошо, теперь самое время перекусить и отдохнуть с дороги. И подготовиться к приключению, которое, возможно, станет для меня последним.