Враг наступает, а в стране и особенно в столице вакуум власти. Законодательное собрание, которое формально остается верховной властью, в стадии роспуска: через несколько дней оно уступит место новоизбранному Конвенту. А верховодит всем Парижская коммуна, где правят бал радикалы: Марат, Тальен (да-да, тот самый Тальен, который сыграет такую драматичную роль в свержении Робеспьера и станет – правда, ненадолго – одним из вождей термидорианцев), Бийо-Варенн, Эбер и другие им подобные. Коммуна составила и развесила по городу списки «подозрительных». «Мы должны внушить страх роялистам!» – заявлял Дантон. А когда 1 сентября пришло известие о том, что пал Верден и пруссаки идут на Париж – начался массовый самосуд.

Несколько парижских секций (на нашем языке – райсоветов, Париж был разделен на 48 секций) решили, что прежде чем добровольцы отправятся в армию, следует перебить («уничтожить») всех священников и «подозрительных», находящихся в тюрьмах, – не то они все повыскочат из тюрем и перебьют патриотов.

И вот 1 сентября по дороге в тюрьму Аббатства все священники, которых вели туда, были убиты. Спасли только одного из них, аббата Сикара, основателя приюта для глухонемых; в толпе его узнали и заступились за него.

Убийства начались, а в таких случаях лиха беда начало. Главные репрессии развернулись 2–3 сентября.

Одной из жертв этих дней была принцесса Ламбаль, подруга королевы.

Существуют разнообразные рассказы об эпизодах «судов». Так, очень популярен рассказ о том, как дочь одного из «подсудимых» умоляла о жизни отца, ей дали кружку с кровью. «Пей! – сказали ей, – пей кровь врагов народа!» (чтобы доказать свою преданность отечеству). Она выпила и тем спасла отца. Впрочем, скорее всего это только легенда, точнее – слух, который в те дни ходил по Парижу.

Вообще убийцы старались показать себя строгими, но справедливыми судьями, и зафиксировано некоторое количество «оправдательных приговоров». В подобных случаях заключенного не просто миловали – его выносили из тюрьмы на руках, с восторгом, а потом… потом вызывали следующего на суд и казнь.

Отдельно надо сказать о швейцарцах, защищавших короля. Их народ считал главными своими врагами – ведь они стреляли в народ, и потому самые абсурдные обвинения принимались «на ура»: к примеру, тогда говорили, что они стреляли не просто пулями – нет, они нарочно стреляли обломками стекла, пуговицами или еще чем-то, что должно было причинить более скверные раны. Всех 150 человек, уцелевших в бою 10 августа и заключенных в тюрьму Аббатства, перебили.

Народ относился к происходящему спокойно или даже с чувством удовлетворения. Историк Матьез (кстати сказать, робеспьерист) приводит такое письмо жены одного из депутатов мужу: «Народ восстал, ужасный в своем бешенстве, и мстит за преступления трехлетних гнусных измен…»

Остановимся здесь на минуту. А были ли измены? Да, некоторое количество измен было, как им не быть в революции. Но народное воображение стократно преувеличивало их число. Оно и понятно. Все были убеждены, что революция – это путь к прогрессу, к светлому будущему, что нам всем, французам, удалось покончить со скверным старым режимом и теперь все пойдет на лад, а в действительности день ото дня все идет хуже и хуже. Не может же быть, чтобы в этом была виновата революция? Ясно: тут поработали изменники…

Продолжим письмо:

«Воинственный пыл, охвативший всех парижан, производит впечатление какого-то чуда. Отцы семейств, буржуа, войска, санкюлоты – все отправляются на фронт. Народ сказал: мы оставляем дома жен и детей среди врагов – очистим землю свободы [т. е. перебьем всех „врагов“. – А. Т.] Если бы австрийцы и пруссаки были у ворот Парижа, я не отступила бы ни на один шаг. Я бы продолжала восклицать со спокойной уверенностью: победа за нами!»

Патриотическое возбуждение и близость врага усыпляли совесть.

В общем считается, что за 2–3 сентябрьских дня было убито от тысячи до полутора тысяч человек – несколько меньше, чем погибло в Варфоломеевскую ночь (там было убито порядка двух тысяч гугенотов). Для сравнения можно также сказать, что после разгрома Парижской коммуны в 1871 году было собрано 17 тысяч трупов (это только те, кого сосчитали), причем в основном это были не погибшие в бою, а расстрелянные пленники-коммунары. Так что, по меркам французской истории, число жертв было не очень велико, но уж очень мерзкие были убийства.

Но к чести французов надо сказать, что через несколько дней они все-таки опомнились от ужасов этих дней, опомнились и возмутились. И когда был созван Конвент, почти сразу начались требования – наказать сентябрьских убийц.

Но тут мы переходим к теме Конвента, а значит – к борьбе жирондистов с монтаньярами. А чтобы закончить с этой темой, скажем только, что в 1796 году – когда прошло четыре года, в тогдашних условиях можно сказать – целый век! – 39 человек судили за участие в сентябрьских убийствах, но осудили только троих: прочих оправдали за недостатком улик. (Почти все обвиняемые были моложе 30 лет, мелкие ремесленники, бывшие солдаты и т. п.)