В Америке Талейран мало чего добился. Но тем временем во Франции задули другие ветры. Якобинская диктатура пала, Робеспьера сменили термидорианцы, которые, в сущности, были намного более жестокими людьми, чем Робеспьер и его друзья, но которым в тот момент выгодно было отказаться от политики Террора. Это означало, что можно, по крайней мере, попытаться вернуться на родину.

Но для этого необходимо было добиться того, чтобы его имя было вычеркнуто из списка эмигрантов. Как? Решили обратиться к известному драматургу и депутату Мари-Жозефу Шенье, брату великого поэта, гильотинированного во время Террора.

Талейран, как обычно, действовал через женщин. Его подруга Жермена де Сталь обратилась к любовнице Шенье, та нажала на своего друга, и в сентябре 1795 года Мари-Жозеф в пламенной речи в Конвенте требовал реабилитации (вычеркивания из списка) Шарля-Мориса Талейрана, «во имя Республики, которой он может еще служить своими талантами и своим трудом; требую во имя вашей ненависти к эмигрантам, жертвой которого он, как и вы, могли бы стать, если бы эти подлецы смогли победить».

Красноречие Шенье подействовало, Талейрана вычеркнули из списка, и уже через несколько месяцев его проталкивают в кресло министра иностранных дел. Один из директоров (то есть правителей Республики), Баррас, в своих мемуарах писал, что решающую роль в его назначении сыграла Жермена де Сталь, в прошлом любовница Талейрана, в будущем – его враг, а в 1797 году – уже не любовница, но друг. Она, если верить рассказу Барраса, умоляла его о назначении, рыдала, даже грозила самоубийством. Но это – если верить рассказу Барраса, вполне вероятно, несколько преувеличенному (хотя мадам де Сталь действительно могла разыграть подобную драматическую роль в его кабинете). Думается все же, что главную роль в назначении сыграли не женские слезы, а репутация Талейрана, в выдающихся способностях которого никто не сомневался.

Правда, в его моральном облике – тоже (только в другую сторону). Другой директор Карно, коллега Барраса, говорил о нем: «Талейран потому именно так презирает людей, что он много изучал самого себя». Третий директор, Ребель, утверждал, что «никогда не было на свете более извращенного, более опасного существа». И все же Директория тремя голосами против двух утвердила Талейрана в должности. Он отплатил тем, кто его утвердил, приняв несколько месяцев спустя активное участие в перевороте 18 фруктидора: именно он вел переписку с генералом Бонапартом, приславшим из Италии для организации переворота одного из своих подчиненных, генерала Ожеро.

Уже тогда новоиспеченный министр иностранных дел стал приглядываться к совсем молодому, но уже прославившему себя полководцу. А Бонапарт, не находивший общего языка с Директорией, тоже был крайне заинтересован иметь в Париже человека, готового с ним активно сотрудничать. Пропуская ряд событий следующих лет, скажем только, что два года спустя Талейран еще раз принимает самое деятельное участие в новом перевороте, на этот раз перевороте 18–19 брюмера, сделавшего Бонапарта, под именем Первого консула Республики, единоличным правителем Франции, а Талейрана – его министром иностранных дел.