Ольга Шафранова
Павел Петрович Яковлев
Очень чувствую великость вашего расположения ко мне и благодарю милосердого Бога, даровавшего мне оное.
Дмитрий Александрович Брянчанинов (святитель Игнатий)
Павел Петрович Яковлев, назвавший Михаила Васильевича Чихачева замечательнейшей личностью, сам тоже вполне заслужил такого определения. Скромнейший делопроизводитель Сергиевой пустыни, никогда не выступавший за пределы своей должности, он на всю жизнь сохранил и огромное доверие и дружбу святителя Игнатия Брянчанинова.
Он происходил из младшей ветви известного дворянского рода, родился в 1810 г. в имении своих родителей в Костромской губернии, рано потерял отца, после чего его матушка София поселилась в Горицком монастыре, недалеко от Кирилло-Белозерского монастыря, а сам он поступил послушником в Новоезерский монастырь. Архимандрит Пимен (Угрешский), побывавший в молодости в этом монастыре и познакомившийся там с П. П. Яковлевым, вспоминал о нем: «В 1832 году ему было лет за двадцать. Не очень высокого роста, приятной наружности и характера самого уживчивого, мягкого. Он был письмоводителем о. Игумена и имел почерк весьма четкий и красивый и, кроме того, пономарил ранние обедни у Преподобного Кирилла».
О своем знакомстве с Дмитрием Александровичем Брянчаниновым (святителем Игнатием) П. П. Яковлев пишет так: «1830 года в первых числах февраля, в начале Великого Поста, прибыл из Вологды в Новоезерский монастырь Дмитрий Александрович Брянчанинов с Михаилом Васильевичем Чихачевым. При них находился отпущенный из села Покровского человек Феодосий, весьма умелый и расторопный мальчик.
Лихорадочное состояние Дмитрия Александровича уложило его в постель.
Михайло Васильевич пел на правом клиросе прекрасною звучною октавою не безызвестное ему Столповое пение обители.
К концу Великого Поста здоровье Дмитрия Александровича поправилось настолько, что в день Святыя Пасхи мог быть в церкви у Литургии.
Чрез несколько дней опять слег в постель и к концу мая или в первых числах июня отправился обратно в Вологду в экипаже, присланном родителями с человеком их Доримедонтом, к которому в помощь был помянутый человек Феодосий.
С 16 июня того же 1830 года началась моя искренняя дружеская переписка с Дмитрием Александровичем».
Из ответов Дмитрия Александровича на первые письма Павла Петровича видно, что отношения их сразу же определились раз и навсегда: «Любезнейший о Господе Павел Петрович! — пишет он 27 июня 1830 г. — Приятнейшие Ваши строки я получил и стараюсь сколько возможно не медлить с ответом, тем более, что моею обязанностию было заслужить ваш ответ.
Не буду уверять вас в том, что особенное ваше благорасположение, истинно-христианское и истинно-иноческое оставило глубокое впечатление в моем сердце, и изобразило в оном память о вас чертами, кажется, неизгладимыми. Примите с любовию слова сии, — как изображение моей благодарности, — не как уплату долга: от долга приятного я не намерен освобождаться».
И в следующем письме от 31 августа того же года: «Очень чувствую великость вашего расположения ко мне и благодарю милосердого Бога, даровавшего мне оное (ибо приобретший любовь ближнего, приобрел сокровище)».
Из этих же писем можно заключить, что Павел Петрович не стремился стать монахом: «Относительно разговора нашего, — писал ему Дмитрий Александрович, — о вступлении вашем в службу — постарайтесь привести поскорее в действо: ибо что-то поговаривает сам Царь о уменьшении дворян. Это я слышал наверно. Царю не нравится, что много в России бедных и бесчиновных дворян; и так все таковые находятся в опасности потерять дворянство и быть приписанными к однодворцам».
«В начале сентября, — продолжает П. П. Яковлев свой рассказ, — Господь привел мне побывать в городе Вологде — и во время пребывания мы вдвоем с ним [Дмитрием Александровичем неоднократно бывали у Преосвященного Стефана и Владимира Алексеевича Волоцкого, с которым один раз отправились в коляске в Прилуцкий монастырь на могилу недавно скончавшейся его супруги, где им была выстроена часовня».
Оправившись от болезни, Дмитрий Александрович испросил позволения преосвященного Стефана поместиться в Семигородной пустыни. «В 1830 году, — продолжает П. П. Яковлев, — дважды привел Господь быть в Семигородной Пустыни. В первый раз увез меня с собою из Вологды на тройке гнедых весьма примечательных монастырских лошадей Дмитрий Александрович, у которого пробыл в келлиях о. Строителя Мелхиседека 27-е, 28-е и 29-е числа сентября. Во время этого пребывания написана для меня 28-го числа Азбука».
Павел Петрович просил Дмитрия Александровича написать также для него какое-нибудь сочинение: «Отказать не хочу, не смею, не должен! — отвечает ему тот. — …Только потерпите немного, пока руки мои несколько поукрепятся: от слабости они еще дрожат». А через три-четыре месяца: «по отъезде вашем Сочинение у меня полилось, и если б знал я, что вы в Вологде, то оно уже было бы у вас в руках». Возможно, что речь шла о «Плаче инока», написанном как раз в это время.
«Во второй раз, — продолжает рассказ П. П. Яковлев, — отправились мы из Вологды с добрым товарищем, Николаем Ивановичем Моталындиным, в первых числах декабря по зимнему первопутку, пробыли у Дмитрия Александровича два дня. Федосей готовил нам обеды по оба раза моих посещений. <…> В 1831 году он пострижен и произведен в Иеродиакона, 20 июля — в Иеромонаха. <…> В конце декабря месяца в проезд мой в Ярославль через Вологду получил в первый раз его благословение. Затем от Синода произведен в Наместника Лопотова монастыря, и мы с ним продолжали дружескую переписку в течение двух лет постоянно до времени прибытия моего в Сергиеву пустыню в начале мая 1834 года». То есть архимандрит Игнатий вызвал к себе Павла Петровича практически сразу же после назначения своего настоятелем Сергиевой пустыни.
М. В. Чихачев писал, что П. П. Яковлев был деятельным помощником архимандрита Игнатия и преданным ему человеком. Образованный, необычайно трудолюбивый, добросовестный и аккуратный, он был точным исполнителем всех распоряжений Архимандрита, «любил его, понимал дух его распоряжений, предусматривал трения в делах и во всем, шаг за шагом, следовал за своим патроном». Он был из тех людей, кто много мог, и на которых, поэтому, возлагалась наибольшая нагрузка. На нем лежала вся письменная и канцелярская часть не только Сергиевой пустыни, но и по благочинию. Также Архимандрит ему доверял и личные поручения, которых было множество, по множеству обращавшихся к нему разных просителей. Кроме того, когда начались капитальные работы по восстановлению главного собора во имя Живоначальной Троицы, Павлу Петровичу была поручена вся отчетность, связанная с расходованием больших сумм денег, наймом рабочих и расчетами с ними, заготовкой материалов и т. д. Архимандрит Игнатий в своем представлении по этому делу писал, что П. П. Яковлев «независимо от возложенных на него обязанностей письмоводителя Сергиевой пустыни, содействовал ему во всех важных случаях при исправлении соборного храма составлением журналов и производством всех письменных дел Комиссии, подлежащими расчетами поставщиков и подрядчиков, ведением в течение всего времени денежной отчетности… по подрядам и, наконец, составлением отчетов, которые по обревизовании, где следует, найдены совершенно правильными и удовлетворительными во всех отношениях». За участие его в этих трудах ему была объявлена благодарность Епархиального начальства особым свидетельством от 30 марта 1847 г., в котором было отмечено, что «дворянин Павел Петрович Яковлев был секретарем Временного Комитета, безвозмездно исполняя эту должность с усердием и успехом».
Сам Павел Петрович о той массе дел, которые были на него возложены, пишет в своем обращении к архимандриту Игнатию от 17 августа 1846 г. следующее:
«Многолюбезнейший Батюшко, Отец Архимандрит
Всюду Господь по милости Своей сохраняет нас на пути жизни! Конечно, Вы припомните разговор наш, бывший как по получении Указа с инструкцией Консистории о построении наших часовен, так и в то время, когда Валаамский О. Казначей просил Вас об освобождении их от Журнальных постановлений при производстве постройки Скитской церкви.
Зная предстоящий труд и участвуя, или разделяя его всем сердцем, Вы решались на представление в то и другое время; но мне до чрезвычайности было трудно приводить сию мысль в исполнение, почему и осталось это предположение до некоторого времени без огласки. Между тем, ныне Валаамский Настоятель с Казначеем сделали со стороны своей Представление об освобождении их от Журналов.
Получив его, Владыко сильно огорчился и сдал резолюцию, как сказывали мне, такого содержания, что Представление их нелепо, противузаконно и т. д. и что О. Благочинный должен вразумить их и проч.
Итак, Валаамцев можно поздравить с Журнальными постановлениями, а нас по постройке часовен: с отдельными Входящими и Исходящими журналами, Докладными по консисторской форме, Реестрами и с существующими в виде Протоколов подробными Журналами! Заранее благодарю за милости по обеим постройкам исключительно до меня касающимся; но только дело вот в чем:
Небезызвестно Вам, что в течение восьмилетнего управления Благочинием при обыкновенном течении дел наших не было еще ни одной серьезной бумаги, ни по одной из восьми Обителей, которая бы миновала грешных рук моих и которая бы не была мною составлена; а также не было еще ни одного важного дела, по которому бы не следил я всюду и везде, где можно, с начала до конца его.
Натурально, все это требовало времени, следовательно, время для меня всегда было дорого, в особенности, если угодно Вам будет принять во внимание то, что Строительная отчетность по исправлению нашего Собора (92674 р<ублей> асс<игнациями>) сдана была на ревизию Синодального Контроля и Казенныя Палаты в количестве четырех тысяч листов беловых бумаг за подписью всей Комиссии. И что все те бумаги по милости Божией не сделали не только никаких дурных последствий, но, напротив, найдены правильными, законными, даже образцовыми, о чем не раз случалось слышать Вам и мне от многих лиц, сведущих по этой части, начиная от Г. Г. Синодального Обер-Контролера и Председателя Палаты до последнего Помощника Контролера. Главным же и неоспоримым доказательством сей истины служит то, что правильностию отчетов спасены для пользы Обители 12700 р<ублей> асс<игнациями>, пригодившиеся на нынешнее построение часовен.
Не желая и ныне исполнять мою обязанность как-нибудь, дабы сохранить тем драгоценное для меня здоровье и спокойствие Ваше, я решаюсь покорнейше просить Вас, при наступлении нынешнего многотрудного времени облегчить меня хотя отчасти. Говорю облегчить потому, что избавиться от труда не желаю за грехи мои до гроба — лишь бы Господь даровал здоровье.
Вы одни в состоянии облегчить бремя трудов моих тем, что ежели поручите Отцу Сергию вполне строительную часть, т. е. найм рабочих людей, закупку материалов и правильное ведение Реестров материалам и рабочим людям, форменное составление тому и другому ведомостей и Расчетных тетрадей так, как и все узаконенное соображение цен Сметных, Справочных и утвержденных Начальством, со всеми приходо-расходными книгами и месячными ведомостями о суммах Строительной и Переходящей. Эта Контрольная работа, столь необходимая при нынешних строгих взысканиях, требует особенного навыка, который О. Сергий при исправлении Собора стяжал, уже и от того он один в целой Обители нашей может быть достойным сотрудником сего дела. Все прочие могут только приложить мне ко бремени бремя, выключая О. Иосифа, который так завален работою, что более обременять его и грешно, и совестно.
А потому сделайте одолжение, по получении письма сего потрудитесь пригласить О. Сергия и поручить ему предстоящий труд наш разделить вместе с нами, уволив его совершенно от всех прочих послушаний, иначе предстоит дело худое!
Да будет Вам известно, что более двадцати дел самых серьезнейших лежат у нас без исполнения за недостатком рук моих. В числе тех дел многие таковы, по которым требуются Его Преосвященством мнения и мнения довольно важные и не терпящие отлагательства времени.
А что, если прибавить к сему и ту постоянную заботу, или лучше сказать: болезнь моего сердца, о предстоящей ответственности за неисправность описи имущества многих обителей, в особенности нашей?
Столь обильный поток дел наших, судя по нынешним обстоятельствам, без сумнения будет продолжаться впредь еще с большею силою; следовательно, заняться мне исключительно всею вообще операциею постройки часовен нет никакой возможности. Довольно и того, что, составив общий план действий, буду наблюдать за его исполнением, займусь Докладными, Журналами, Отчетами и прочими важными по постройке Исходящими бумагами.
Нельзя же оставить в забвении и то, что по милости текущих дел, ежедневно нас наводняющих, прошло более месяца самого лучшего времени, в которое бы можно было продолжать нашу постройку, но она не начата еще!
Вам преданнейший П. Яковлев.
17-го августа 1846 года
С<анкт>П<етер>6ург».
Архимандрит Игнатий вполне отдавал должное трудам своего «вселюбезнейшего Павла Петровича». «Вас надо мне благодарить, — писал он ему в январе 1848 г., — за Ваши труды о приведении описей Сергиевой Пустыни в порядок, так как и всей ее письменной части, равно и письменной части всех монастырей С. Петербургской Епархии. Не видит этого высшее начальство, не может видеть, не хочет видеть — что до того! Видит Бог. И Ваши труды пред Ним не забыты! Хотя предмет их — вещество; но Вы, занявшись веществом, дали другим время и возможность заняться предметами духовными, чего бы они не могли сделать, если б Вы не заменили их собою в трудах вещественных. И занятия о временном прекрасны, когда они совершаются с целию служения ближним, ради Бога, ради святой Любви о Господе».
Павел Петрович тоже был слабого здоровья и несколько раз брал отпуск для лечения. Архимандрит Игнатий в этих случаях писал ему письма, заполненные разными полезными советами и рецептами лекарств, которые испробовал сам. Но все-таки, торопил с возвращением: «Прочее все по-старому. Только в том перемена, что я начинаю Вас поджидать обратно, да и дела, Вами оставленные, требуют непременно возвращения Вашего к октябрю» и т. п. Из архивных материалов видно, что архимандрит Игнатий предпочитал, чтобы и в его отсутствие Павел Петрович оставался в Пустыни. Так, отправляясь для обозрения монастырей своего благочиния и поручая исправление должности настоятеля своему наместнику, он всегда оставлял в монастыре Яковлева «для охранения законности и порядка по канцелярии». Епархиальное начальство тоже ценило знание Яковлевым монастырской жизни. Например, когда в 1852 г. архимандрит Игнатий обратился с просьбой временно из-за болезни освободить его от обязанностей благочинного монастырей, то Высокопреосвященный Митрополит Никанор назначил исполнять эту должность с 7 мая 1852 г. по 7 мая 1853 г. Зеленецкому архимандриту Иннокентию, но с тем, чтоб для повременного обозрения монастырей он «брал с собою из Сергиевой Пустыни П. П. Яковлева». Однако и в этом случае архимандрит Игнатий не считал возможным в свое отсутствие отпускать Павла Петровича из монастыря. «Нужным считаю, — писал он 17 июня 1852 г. временно исполняющему благочинному, — предварить Вас, что по случаю назначения моего Депутатом при производстве следствия по делам Устюжского помещика Страхова, я отправляюсь ныне же в город Устюжну, и нахожу нужным, чтоб во время моего отсутствия Г<-н> Яковлев находился в Сергиевой Пустыни до 1-го числа будущего августа месяца».
Особо следует отметить, что П. П. Яковлев, может быть, первым понял вневременную значимость святителя Игнатия и историческую ценность всех документов, касающихся его деятельности и его личности. Очень рано он начал собирать и приводить в порядок архив Сергиевой пустыни. Сам святитель Игнатий вовсе не стремился к сохранению своих личных документов, в том числе переписки. Он писал, что большинство писем, по прочтении их, он сжигал. И только благодаря П. П. Яковлеву до наших дней дошло довольно значительное число писем Святителя и его корреспондентов, раскрывающих весьма важные свойства его характера и его взаимоотношения с самыми разными людьми.
Л. А. Соколов, многое почерпнувший из архива Павла Петровича при работе над своей монографией «Епископ Игнатий Брянчанинов. Его жизнь, личность и морально-аскетические воззрения» (Киев, 1915), писал: «Для любителя канцелярской исправности и порядка Архив и делопроизводство Сергиевой пустыни за время исполнения обязанностей по этой части П. П. Яковлевым представляют интересное явление. Порядок в делах, исправные описи, пояснительные пометки и таблички, показывают, что П. П. Яковлев был не только исправный и аккуратный чиновник, работавший не за страх, но за совесть, но и большой любитель своего дела. Канцелярская часть, делопроизводство Сергиевой пустыни и благочиния монастырей С.-Петербургской епархии, экономическая отчетность и все, к ней относящееся, за время настоятельства архимандрита Игнатия были в безупречном порядке. Брянчанинов умел выбирать и ценить людей, а П. П. Яковлев в своей части был достойным птенцом гнезда Игнатиева».
Несмотря на свою огромную загруженность, Павел Петрович взял на себя еще обязанность летописца Обители. Начиная со времени основания Пустыни, он привлек многие архивные материалы, чтобы объяснить причины ее упадка к моменту назначения туда архимандрита Игнатия. В числе главных причин он называет управление Пустынью людьми, для которых она была только источником их материальных интересов. Вначале это были ректоры С.-Петербургской семинарии и ученые архимандриты, а с 1819 г. — преосвященные викарии вновь открытого при С.-Петербургской митрополии викариата. В этих условиях «постепенный упадок и разрушение Пустыни были естественны, также и у братий отбирало всякую охоту трудиться на ее пользу».
«В таком состоянии застал ее в 1834 году новый Настоятель» — этими словами П. П. Яковлев предваряет свою Летопись Троице-Сергиевой пустыни и продолжает: «1834 год останется навсегда памятным в летописях Сергиевой Пустыни! То был год ее полного и всестороннего возрождения. Виновником его был Отец Архимандрит Игнатий (Брянчанинов). Его имя будет помнить и ублажать обитель до последних дней своего существования. Если О. Варлаам был ее основателем (1734 год), то О. Архимандрита Игнатия достойно и праведно можно назвать ее воссоздателем».
Каких, однако, трудов стоило это воссоздание! Немедленно по прибытии Архимандрита в Пустынь, нужно было приступить к возобновлению обветшавших зданий, иначе «негде было голову приклонить». «Первым из таких зданий оказался каменный двухэтажный флигель, в котором помешались настоятельские келлии, которые были в таком разрушении, что невозможно было в них жить. <…> Одновременно приступлено было к возобновлению и церкви Преподобного Сергия, в которой затруднительно было служить из-за разрушений. Возобновив эти здания, О. Архимандрит соединил их каменною в два этажа галереею и в верхнем этаже устроил братскую трапезу, а в нижнем полуподвальном — кухню, келарню и некоторые келлии». После этих работ необходимо было заняться капитальным возобновлением главного собора во имя Живоначальной Троицы, построенного еще в 1760 г. по проекту Растрелли. Средства на возобновление собора Государь Император Николай Павлович повелел выделить из казны.
Павел Петрович по архивным материалам подробно описывает историю создания этого собора: «Главная церковь или собор во имя Святой Троицы находится в средине монастыря. Построение его начал производить на средства Троицкой Сергиевой Лавры Архимандрит ея Афанасий Волховский в 1756 году; кончено оно в 1760 году. Главный олтарь освящен 10-го августа 1763 года Членом Святейшего Синода Лаврским же Архимандритом Лаврентием Хоцятовским, в присутствии Государыни Императрицы Екатерины И. <…>
По окончании Богослужения Государыня изволила за обеденным столом у Архимандрита кушать со всеми находившимися в Свите Ея Величества фрейлинами и другими придворными особами.
Приделы этого Собора, правый в честь святых апостолов Петра и Павла и левый — во имя святых Захария и Елисаветы, освящены раньше главного олтаря Членом Святейшего Синода Архимандритом Лавры, знаменитым Придворным проповедником Гедеоном Криновским; первый 18-го, второй 19-го августа
1761 года. <…>
Второй — при капитальном возобновлении всего храма, освящен во имя Усекновения Главы святого Иоанна Предтечи настоятелем архимандритом Игнатием Брянчаниновым 1840 года августа 16. Главнейшую святыню Собора составляет икона Преподобного Сергия Радонежского, привезенная по преданию основателем пустыни Архимандритом Варлаамом из Сергиевой Лавры. При ней находится сребропозлащенный малый Крест с частицею святых мощей Преподобного Сергия Радонежского, принесенный 22-го августа 1861 года в дар Сергиевой Пустыне известным путешественником по святым местам камергером Андреем Николаевичем Муравьевым, получившим эту святыню в 1850 году от Высокопреосвященного Митрополита Московского Филарета. Здесь на горнем месте главного престола помещается в большом изящном киоте, устроенном по рисунку архитектора А. П. Мельникова, примечательнейший по художеству образ Святыя Троицы, писанный знаменитым профессором Карлом Павловичем Брюлловым в 1840 году».
В архивном фонде П. П. Яковлева сохранились документы, относящиеся к восстановлению Собора. Прежде всего, это описание причин, приведших к разрушениям, и смета. Архимандрит Игнатий, вспомнив свою специальность военного инженера, сам обследовал собор и написал «Покорнейшее прошение Святейшего Правительствующего Синода Первенствующему Члену Серафиму, Митрополиту Санкт-Петербургскому и Новгородскому», в котором описал состояние собора и изложил причины, приведшие его в ветхое состояние:
1. Грунт земли состоит из глины с большим количеством воды, близко от поверхности, из-за чего фундамент отсырел и из него ключом бьет вода,
2. на поларшина ниже земли фундамент переходит в кирпич, который от сырости пришел в состояние трухлости, которая все выше проникает в стену,
3. сырость, поднимаясь выше, уничтожала штукатурку и лепные работы,
4. сгнили балки деревянного пола,
5. иконостас обветшал — на его позолоту нужна такая же сумма, как на новый иконостас,
6. железная крыша совершенно попортилась.
По составленной смете из казны было выделено 96808 рублей 19 коп., а для проведения работ был приглашен известный придворный архитектор, академик и профессор Абрам Петрович Мельников. Над иконостасом много потрудился Игнатий Малышев, бывший тогда послушником. А главный престольный образ Святыя Троицы написан был, как и писал П. П. Яковлев, выдающимся художником К. П. Брюлловым и помещен в изящный киот, устроенный по рисунку Мельникова. В 1838 г. работы были закончены, и собор оставался одним из главных украшений обители еще более 120 лет и был взорван в 1962 г.
Архимандрит Игнатий, вообще, чрезвычайно строго относился к внешнему виду возводимых строений и, соответственно, к выбору архитекторов. Вот что он писал по этому поводу оптинскому монаху Ювеналию (Половцеву): «…к сожалению, случалось видеть особенно по обязанности моей — благочинного: многие настоятели объяты ненасытным желанием строиться, имеют возможность доставать деньги, не терпят участия архитектора, непременно хотят выполнить свои мечты, возводят многоценные здания, лишенные удобств, прочности, красоты, то есть всех качеств, доставляемых правильностию. Напротив чего, правильно построенные здания превосходны во всех отношениях. Таковы выстроенные в недавнее время по проекту профессора Горностаева двухэтажный храм в Валаамском Скиту и Гостиница при Валаамском монастыре. По прочности они как литые из металла, не имеют никаких украшений, но строгий характер и правильность дают им необыкновенную, весьма серьезную красоту».
Алексея Максимовича Горностаева, профессора архитектуры, и пригласил архимандрит Игнатий для дальнейших работ в Сергиевой пустыни. Биограф А. М. Горностаева пишет: «…настоящая творческая деятельность Горностаева начинается с тех пор, как ему поручили постройки для Валаамского монастыря и Троице-Сергиевой пустыни. <…> В конце 40-х годов встретились обстоятельства, совершенно изменившие его художественное направление, — произошел перелом. <…> он познакомился с настоятелем Сергиевой пустыни архимандритом Игнатием и с игуменом Валаамского монастыря, от которых стал получать заказы. Работая для монастырей, Алексей Максимович начал изучать с особенным вниманием памятники русской архитектуры, и талант его через это принял совершенно иное направление. … единственно по собственной внутренней потребности взялся он за настоящий русский стиль, но был много обязан обоим архимандритам в том отношении, что они не только не помешали, но помогли ему осуществить самые задушевные стремления. А поддержка очень нужна была. В 40-х годах вся Россия обязана была строить по-тоновски. Никакой архитектор не смел предаваться вольному полету своей фантазии. …Чтобы избавиться от Тоновского хомута… надо было проявить много уменья и ловкости, надо было обладать могучими и надежными связями. Все это было в руках у архимандрита Игнатия Брянчанинова и всем этим он сумел воспользоваться с истинным мастерством».
В Троице-Сергиевой пустыни А. М. Горностаев построил в 1844–1845 гг. две часовни, в 1851–1852 гг. — склеп для погребения членов семейства князей Гагариных.
В последующие годы А. М. Горностаев был занят созданием самых крупных и значительных своих произведений. В Троице-Сергиевой пустыни это была церковь во имя Преподобного Сергия Радонежского. П. П. Яковлев писал о ней: «Церковь Преподобного Сергия с приделами Христа Спасителя (праздник 1 августа) и мученицы Зинаиды. Она находится на Северной стороне Монастыря, на продолжении братской трапезы и Настоятельских келлий, длиною 19-ти, шириною — 9-ти сажен. Церковь пятиглавая, каменная, без колокольни, крытая железом. Она строена по плану и фасаду Профессора архитектуры Алексея Максимовича Горностаева. Внутри она имеет разноцветный мраморный иконостас, уставлена в два ряда гранитными полированными колоннами и по своим украшениям принадлежит к зданиям древлевизантийским, в особенности храму во имя Преображения Господня, построенному на Синайской горе, в Синайском монастыре, в начале VI века Византийским Императором Иустинианом Великим. Первоначально каменная церковь во имя Преподобного Сергия устроена была на этом месте в 1758 году, вместо обветшавшей деревянной, на средства Сергиевой Лавры, а в 1854–1859 годах перестроена с основания в более пространных размерах на счет разных благотворителей и особенно княгини Зинаиды Ивановны Юсуповой, ныне Де-Шево».
О перестройке этой церкви архимандрит Игнатий писал своему духовному другу, игумену Варфоломею, 5 октября 1854 г.: «…у нас теплая церковь Преподобного Сергия, в которой Вы были, сломана, и строится на том же самом месте новая, имеющая быть втрое больше прежней и уже приводящаяся к окончанию. Прежняя была очень тесна. Гранит найден поблизости монастыря; из него вышли прекрасные колонны; также цоколь гранитовый и дверь высечена из гранита. По милости Божией нашлись добрые люди, которые помогают в постройках». Во время перестройки теплой церкви Богослужение зимой проводилось в Соборе, который обогревался устроенными в подвале двумя пневматическими печами.
К весне 1855 г. теплая церковь вчерне была закончена, но ее отделкою начали заниматься только через год, дав ей возможность хорошо высохнуть и вымерзнуть. Отделочные работы завершались уже после отъезда епископа Игнатия в Ставрополь.
Освящена церковь Преподобного Сергия, писал П. П. Яковлев, «Преосвященным Митрополитом Новгородским и С.-Петербургским Григорием 20-го сентября 1859 года в присутствии Их Императорских Высочеств: Великого Князя Константина Николаевича и Великия Княгини Александры Иосифовны, Великого Князя Николая Константиновича, Великих Княжен Ольги и Веры Константиновн. Приделы во имя Всемилостивого Спаса и святой мученицы Зинаиды находятся в нижнем этаже. Они устроены на счет Княгини Юсуповой и Графини Елисаветы Ивановны Чернышевой (рожденной 1 августа 1808 года Графини Зотовой), супруги бывшего Господина Военного Министра. Освящены: первый 4-го июля 1857 года, второй 28-го апреля 1861 года, оба нынешним Настоятелем Архимандритом Игнатием Малышевым, под личным наблюдением которого производилось все построение храма, при руководстве бывшего Настоятеля Архимандрита Игнатия Брянчанинова. В церкви Преподобного Сергия находятся: а) на солее пред иконостасом на мраморном пьедестале сребропозлащенный, украшенный каменьями ковчег с девятью частицами разных святых мощей, принесенный 30-го апреля 1864 года в дар Сергиевой Пустыне путешественником ко святым местам А. Н. Муравьевым, получившим их от Патриарха Александрийского Иерофея и Епископа Фиваиды Никанора, и б) за правым клиросом, на пьедестале мраморная 13 1/2 вершков высоты колонна, привезенная в 1862 году, по благословению Кирилла, Патриарха Иерусалимского, известным путешественником по Святой Земле Г-м членом Государственного Совета, действительным тайным советником Авраамом Сергеевичем Норовым, из дома святых праведных Богоотцов Иоакима и Анны. На колонне находится образ Рождества Пресвятыя Богородицы. Под плитным полом обеих церквей нижнего этажа, как и всей паперти погребены многие усопшие лица».
Таким образом, благодаря удачному выбору архитектора архимандритом Игнатием, в Троице-Сергиевой пустыне появился еще один шедевр русской архитектуры. Биограф архитектора пишет о нем: «В свой базилике Горностаев явился с такими смелостями, каких никогда еще не предпринимал у нас ни один архитектор. Так, например, ряды колонн внутри базилики состоят из колонн, из которых каждая — совершенно иная, с иною капителью… Изящно и талантливо в высшей степени… Но еще выше и своеобразнее другое создание Горностаева, это Святые Ворота, служащие для въезда в монастырь… Это лучшее и талантливейшее произведение Горностаева».
К счастью, эти два творения А. М. Горностаева — церковь Преподобного Сергия и Святые Ворота — уцелели от погромов, которым подвергался монастырь на протяжении многих лет.
Алексей Максимович до конца дней своих (умер в 1862 г.) работал в Сергиевой пустыни, а со святителем Игнатием поддерживал дружеские и деловые отношения и после его возведения в сан Епископа Кавказского и Черноморского. Ему заказал епископ Игнатий проект церкви в Моздоке.
Похоронен Алексей Максимович Горностаев в Троице-Сергиевой пустыни. «Над прахом его сооружен изящный памятник весь из одного мраморного куска, в северном стиле, по проекту талантливого племянника и друга, Ивана Ивановича Горностаева».
Далее в Летописи П. П. Яковлева приводятся описания других строений монастыря, возведенных уже при настоятельстве архимандрита Игнатия Малышева. А затем перечисляются звездные имена тех, кто был погребен на монастырском кладбище, имена эти — слава России.
Одновременно с возобновлением и строительством храмов, говорит П. П. Яковлев в своей Летописи, «архимандрит Игнатий старался привести и богослужение в соответствующий им вид. Особое внимание уделял он церковному пению».
Церковное пение архимандрит Игнатий признавал важнейшим элементом богослужения, и в его письмах рассуждения на эту тему встречаются неоднократно: «Несколько времени, — как стала мне приходить мысль: великопостная служба столько заключает в песнопениях своих глубокой поэзии, которою говорит душа, проникнутая святым покаянием, что могла бы быть составлена особенная книга великопостных вдохновений в поэтическом порядке, с поэтическим построением. Предметы этих песнопений именно те, которые душа твоя в настоящем ее устроении способна правильно, полно ощутить, — потому удовлетворительно выразить».
Следует заметить, что архимандрит Игнатий обладал развитым слухом — в молодости он играл на скрипке. Но его музыкальные вкусы не совпадали с модным тогда церковным пением. Любимое им столповое пение не воспринималось уже «испорченным ухом» не только мирян, но и многими из братий монастырей. «Весьма справедливо, — писал он, — Святые Отцы называют наши духовные ощущения «радосто-печалием»: это чувство вполне выражается знаменным напевом, который еще сохранился в некоторых монастырях и который употребляется в единоверческих церквах. Знаменный напев подобен старинной иконе. От внимания ему овладевает сердцем то же чувство, какое и от зрения на старинную икону, написанную каким-либо святым мужем. Чувство глубокого благочестия, которым проникнут напев, приводит душу к благоговению и умилению. Недостаток искусства — очевиден, но он исчезает пред духовным достоинством. Христианин, проводящий жизнь в страданиях, борющийся непрестанно с различными трудностями жизни, услыша знаменный напев, тотчас находит в нем гармонию со своим душевным состоянием. Этой гармонии он уже не находит в нынешнем пении православной Церкви».
Отсюда такое своеобразное впечатление от пения в других монастырях: «Не можешь себе представить, как показалось мне отвратительным московское пение с его фигурами и вариациями. Нам нужна величественная, благоговейная простота и глубокое набожное чувство: этими двумя качествами наше пение становится выше пения Московских монастырей». Также и в Лавре: «певчие с такими вариациями, что хоть вон беги из церкви».
В заботах о церковном пении архимандрит Игнатий прилагал немало усилий, подбирая способных к пению монахов и послушников. Он считал, что «…существенное достоинство инока, конечно, не составляют его голос и знание ноты! Они хороши для Богослужения церковного, когда душа не разногласит с устами». Поэтому далеко не всякий мог удовлетворить его требованиям: «Я наведывался здесь о людях, именно с крылосными способностями, но до сих пор еще ни один не пришелся мне по глазам и по сердцу. Ты не можешь себе представить, какая повсюду скудость в людях!» П. П. Яковлев пишет, что при этом все немаловажные издержки по подбору и переезду способных к пению монашествующих и послушников «большею частию падали на собственные суммы настоятеля».
Большую помощь в формировании хора оказывал Архимандриту Михаил Васильевич Чихачев, отлично знавший церковное пение и музыку и сам обладавший великолепным голосом — басом октавой. Тем не менее оба они понимали, что без сведущего учителя пения обойтись нельзя. Сам Промысл Божий, продолжает П. П. Яковлев в Летописи, «послал обители такого наставника пения, какого только пожелать можно. Это был отец протоиерей Петр Иванович Турчанинов. Проживая с 1835 по 1841 год в соседней Стрельне, наш знаменитый церковный композитор взял на себя, по просьбе О. Игнатия, труд обучения церковному пению сформированный О. настоятелем церковный хор и с этой целию написал для него, между прочим, несколько лучших своих музыкальных произведений. Таковы, например: Слава и ныне, Херувимская, два нумера Милость мира, Достойно есть, Отче наш, Хвалите Господа с небес, Да исправится молитва моя, Благословлю Господа, Воскресни Боже и Ангел вопияше, помещенные в 1 книге полного собрания духовно-музыкальных его произведений.
Совокупными трудами знаменитого композитора и Отца архимандрита монастырский хор вскоре возведен был на степень первого в России монастырского хора».
Отец архимандрит проявлял большую заботу о выполнявших клиросное послушание, которое он считал одним из самых трудных, приводящим иногда к потере голоса и болезням. Он ввел особый порядок участия певцов в богослужениях: «Когда некоторые из них провожали меня при отъезде моем из Святой обители вашей, зашел разговор, между прочим, о том, какому изнеможению подвергаются крылосные от своего послушания. Я, в свою очередь, поведал, что по причине этого изнеможения установлена в нашей обители чреда для утрени и вечерни. Половина крылосных становится на этих службах на крылосе, а другая не становится. На следующий день поют отдыхавшие накануне, а певшие накануне отдыхают. У этих же служб приучаются к пению те из вновь вступивших, которые имеют голос и способность к пению. К Божественной Литургии и Всенощным приходят все. Понравилось братиям вашим распоряжение, сделанное в Сергиевой Пустыне!»
И в заботах о монастырском хоре не обошли архимандрита Игнатия скорби. Вот что ему пришлось писать в 1847 г. Инспектору Придворной Капеллы П. Е. Беликову:
«Милостивый Государь, Петр Егорович,
Очень я рад, что Вы полюбили моего доброго Платона; я люблю его, как сына, заботился о нем в течение пяти лет, как о родном сыне, и надеялся пожать плоды трудов моих, то есть, чтоб Платон был со временем, когда он созреет по летам и нравственному образованию, регентом хора Монашествующих в Сергиевой Пустыне. Посему предложение Ваше, утеша меня Вашим добрым мнением о Платоне, вместе с сим крайне огорчает тем, что я должен лишиться человека, над которым я столько трудился и для которого уделял из своего скудного содержания: потому что Платон, в течение всего сего времени имел от Монастыря одну пищу, а прочие предметы содержания своего получал из моей собственности. Меня обвиняют за то, что я прошусь из Сергиевой Пустыни! Невозможно оставаться: едва воспитаю человека, издержусь на него, едва он делается годен к делу, как берут его — и я остаюсь с потерянным трудом, потерянными понапрасну издержками.
И для Платона, по моему мнению, гораздо полезнее пожить со мной по привычке его ко мне (ибо точно он привык и сделался ко мне необыкновенно искренен) и потому, что по простоте и мягкости сердца он способен к увлечению, а по сему свойству крайне нуждается в человеке, который бы исправлял по отношению к нему должность Ангела Хранителя.
Таково мое мнение и желание; таковы мои чувства! Я их сказал Вам со всей откровенностию! Мое положение в Сергиевой Пустыне подобно садовнику, который садит и сеет, а другие приходят, вырывают и топчут посаженные и посеянные им растения! Призывая на Вас благословение Божие, с истинным почтением и преданностию имею честь быть Ваш покорнейший слуга и богомолец
Май 2-го дня 1847
Арх<имандрит> Игнатий».
К сожалению, Платона, обладавшего прекрасным голосом — баритоном, все-таки забрали из Сергиевой пустыни, и предвидение Отца архимандрита относительно его судьбы оправдалось: «Проживши несколько лет в другом обществе, — писал О. Игнатий (Малышев), — вернулся Платон, да не он: с новыми навыками и немощами. Архимандрит подумал: что делать? Взят он ребенком от отца-священника, теперь круглый сирота, и, по свойственному ему милосердию, оставил Платона у себя… Отеческим обращением О. архимандрита сохранен от явной гибели человек».
В последующие годы архимандриту Игнатию больше не приходилось обижаться на руководителей Придворной певческой капеллы. Напротив, он близко сошелся с ее директором, Алексеем Федоровичем Львовым (1798–1870), знаменитым скрипачом, завоевавшим европейское признание, и композитором, автором гимна «Боже, Царя храни!». После назначения директором Капеллы 30 декабря 1836 г., Львов предпринял огромный труд по собиранию, изучению, разработке и гармонизации древних русских напевов. «Сохраняя в строжайшей точности эти древние несравненные напевы», он стремился к «единству их пения при богослужении», то есть не допуская «искажения, которое тогда дерзали делать разные плохие композиторы, прибавляя к этим напевам свою собственную фантазию». С этой целью он издал полный круг церковного пения на 4 голоса, и, в конце концов, преодолевая сопротивление «доморощенных знатоков и композиторов-самоучек», исходатайствовал запрещение петь в церквах сочинения, не одобренные директорами Придворной капеллы. Также Львов учредил «Регентский класс при Придворной капелле», в котором вместе с учениками Капеллы, «спавшими с голоса», регентскому искусству обучались молодые люди из всех епархий.
Как видно из приведенных выше выдержек из писем, взгляды святителя Игнатия и Львова на церковное пение совпадали. Алексей Федорович много содействовал повышению исполнительского мастерства певчих Пустыни и обучению ее регентов. Тем более, что монастырский хор в особо торжественных случаях принимал участие в выступлениях Придворной Капеллы.
Свидетельством сложившихся отношений может служить следующее письмо архимандрита Игнатия:
«Милостивый Государь! Алексей Федорович!
Примите мою сердечную признательность за доставленные Ваши книги переложений Ваших: опыт в присутствии Вашем и дальнейшие опыты доказали, что изучение их вполне удобно, как дающее правильный ход каждому голосу по напеву уже известному. Братия мои вполне поняли это, и с усердием принимаются за труд, очевидная цель которого — дать всему вообще Богослужению должную правильность и гармонию, и тем умножить благолепие оного.
Всегда был ощутителен недостаток, который Вы ныне так удовлетворительно восполнили! По церковным обиходам всем голосам предлежала одна и та же нота: делать необходимые для гармонии отступления предоставлялось на произвол каждого поющего, и каждый делал сообразно способности и познаниям своим — иной хорош, иной худ. Последнее, по недостатку знаний и вкуса, случалось гораздо чаще первого. Теперь для каждого голоса указан верный путь! Это услуга, всю цену которой, всю важность могут понять особливо в монастырях, где Богослужение отправляется с преимущественным тщанием. Не мудрено ли, что я и все мое братство преисполнены признательности за труд, совершенный Вашим Превосходительством.
Призывая на Вас благословение Неба, с чувствами совершенного почтения и преданности имею честь быть
Вашего Превосходительства покорнейшим слугою
Архимандрит Игнатий.
1849, ноября 35 дня» [.
На просьбу архимандрита Игнатия оказать содействие в подготовке регента для монастырского хора А. Ф. Львов 11 января 1851 г. отвечал ему:
«Ваше Высокопреподобие Милостивейший отец!
Разделяя вполне Ваше мнение, что без образованного регента никакой хор певчих не может делать успехи и исполнять правильное пение с желаемым совершенством, — с тем вместе, соображая всеблагую цель, … я не нахожу, не токмо препятствия к принятию в число учеников назначаемого Вами для образования послушника, но уверен, что сие послужит к положительному добру для хора Вашего, и к полезнейшему примеру для других монастырей, где при всем усердии братии, они лишены всех средств образовать себя, — достичь в пении желаемого совершенства, и, наконец, быть правильными судьями в нотах, сочиняемых для богослужения в храмах Божиих.
За сим я буду ожидать уведомления Вашего, Высокопреподобнейший отец мой, когда Вам угодно будет, чтоб я вошел с формальным представлением по сему предмету.
Благоволите принять уверение в совершенном почтении и преданности, с коими честь имею быть
Вашего Высокопреподобия покорнейший слуга
А. Львов».
Получив этот ответ, архимандрит Игнатий обратился 23 января 1851 г. с форменным представлением к Митрополиту Новгородскому и Санкт-Петербургскому Никанору: «В вверенной управлению моему Сергиевой Пустыни с давнего времени введено придворное пение, заключающееся прежде в Литургии и некоторых сочинениях Бортнянского. Впоследствии это пение обогащено многими переложениями с церковной простой ноты, каковые переложения, сообразно вкусу посещающей Сергиеву Пустыню публики, по возможности разучивались и употреблялись хором иночествующих. При таковом развитии пения нужда в регенте, основательно знающем свое дело, сделалась крайне ощутительною. Его Превосходительство, директор Придворной Певческой Капеллы Алексей Федорович Львов, по усердию своему к Святой Обители, много способствующий мне в устроении благолепного пения, вполне разделяет сие мое мнение, убедившись в справедливости его при личном присутствии своем на спевке крылосных Сергиевой Пустыни. Из числа послушников Сергиевой Пустыни имеет особенные музыкальные способности, что усмотрено и Генералом Львовым, послушник Стефан Артамонов, окончивший курс в Курской Семинарии. По совещании с Генералом, получив словесно согласие его на обучение оного послушника в Придворной Певческой Капелле, по примеру Епархиальных регентов, я ныне получил оное и письменно. Почему я осмеливаюсь испрашивать Вашего Архипастырского разрешения и благословения на дозволение Артамонову обучаться в Придворной Певческой Капелле. При сем не лишним считаю присовокупить, что Артамонов, получа должное образование, по музыкальным способностям, соединенным с душевным настроением к монашеской внимательной жизни, может быть полезен не только специально для Сергиевой пустыни, но и вообще для Епархиального ведомства, равно как и для самого искусства, о чем и генерал Львов упоминает в конце письма своего, которое имею честь приложить здесь в подлиннике на Архипастырское благорассмотрение».
Прекрасное пение певчих привлекало в Сергиеву пустынь многих любителей хорового пения, в числе которых были и известные музыканты, как, например, наш выдающийся композитор М. И. Глинка (1804–1857).
Михаил Иванович Глинка, живя в Санкт-Петербурге, конечно, бывал в Сергиевой пустыни, но его сближение с архимандритом Игнатием и те длительные беседы, о которых рассказывается в Жизнеописании Святителя, едва ли могли происходить ранее начала 1850-х гг. До этого времени, в 1830-х гг., он был слишком занят созданием своих гениальных опер: после премьеры в 1836 г. оперы «Жизнь за Царя» он на протяжении шести лет упорно трудился над созданием «Руслана и Людмилы» — премьера состоялась в 1842 г. А 1844–1848 гг. он провел за границей. Ко времени его возвращения в Санкт-Петербург в Сергиевой пустыни появился молодой послушник, Иван Григорьевич Татаринов, обладавший, по словам современников, удивительно красивым голосом — тенором, и Михаил Иванович, по просьбе архимандрита Игнатия, начал обучать его правильному пению, регентскому искусству и композиции.
Примерно в это же время Михаил Иванович серьезно увлекся старинной полифонией и начал изучать наследие Палестрины, Генделя и Баха. Он ставил перед собой задачу создания оригинальной системы русского контрапункта, что побудило его к углубленному изучению также древнерусских мелодий знаменного роспева, в которых он видел основу русской полифонии. Несомненно, что именно интерес к знаменному роспеву и явился поводом для длительных бесед его с архимандритом Игнатием. Л. И. Шестакова (1816–1906), сестра Михаила Ивановича, в своих воспоминаниях рассказывает: «В этом 1855 году, Великим постом брат хотел слышать сочиненную им перед этим церковную музыку: ектинии на обедни в три голоса и «Да исправится». Через князя Волконского устроилось так, что архимандрит Сергиевой пустыни был сам у нас и пригласил брата и меня приехать в назначенный им день в пустынь; брат был не очень здоров и ехать не мог, но отправил меня одну. С этого времени брат начал подумывать серьезно о церковной музыке и начал заниматься церковными нотами». Людмила Ивановна за давностью времени не очень точна: упоминаемые ею духовные сочинения были созданы композитором не в 1855-м, а в 1856-м г. Вероятно, Михаил Иванович хотел услышать в исполнении певчих Сергиевой пустыни какие-нибудь другие сочинения в этом роде. Может быть, именно об этом же он пишет в своем письме архимандриту Игнатию от 27 августа 1855 г.: «Я был очень нездоров, и в минуты тяжких страданий жаждал более всего удостоиться принятия Святых Таин из рук Вашего Высокопреподобия… Желания видеть Вас, получить благословение Ваше и отраду в беседе Вашей были так сильны, что я не мог устоять против этого глубокого влечения сердца.
Сверх того, я желал сообщить Вам некоторые мои соображения насчет церковной отечественной музыки, но теперь оставляю это до приезда Ивана Григорьевича Татаринова, которого прошу по возвращении навещать меня, и тогда, сообразя еще более все, относящееся к этому предмету, буду иметь честь представить Вашему Высокопреподобию плод посильных трудов моих».
В Жизнеописании Святителя рассказывается: «В продолжительных собеседованиях о духе и характере православно-церковного русского пения архимандрит Игнатий передал М. И. Глинке свои духовно-опытные воззрения по этому предмету. Глинка, сознавая истинность наблюдений и замечаний Архимандрита, просил его изложить эти мысли на бумаге, что Архимандрит и исполнил, написав статью, озаглавленную им «Христианский пастырь и христианин-художник» (см. Настоящее издание, т. 4, с. 503), в котором изложил все, что предварительно передал устно Глинке».
Поиски Михаила Ивановича в этом направлении выразились в написанных им в 1856 г. «Ектинии» — для 4-хголосного смешанного хора и «Да исправится молитва моя» — для 2-х теноров и баса. Смерть (3 февраля 1857 г.) не позволила ему осуществить все свои замыслы, но они нашли воплощение в произведениях композиторов следующих поколений, например, у С. И. Танеева — «По прочтении псалма», у С. В. Рахманинова — гениальная «Всенощная» и др.
Дополнением к Летописи, в которой П. П. Яковлев говорит о наиболее важных действиях по возрождению монастыря, могут служить сведения из писем, касающиеся повседневной деятельности, также и некоторых примечательных событий. Например, в письме от 1 июля 1836 г. Павел Петрович рассказывает об утверждении Государем Императором предложения Святейшего Синода о возведении Сергиевой пустыни из второго в первый класс, а также о делах, связанных с размежеванием земли; в письме от 25 декабря 1847 г. — об установке монумента над могилой похороненного в Сергиевой пустыни митрополита Иосафата. В записке от 30 июля 1836 г. он пишет: «Самым лучшим средством было бы просить о настоянии Сухаревой Вице-Губернатору, от которого ныне зависит и ускорение, и медленность дела [о размежевании земли». Интересно, что это та самая Агафоклея Марковна Сухарева, которая когда-то чинила препятствия уходу Дмитрия Александровича в монастырь, — теперь она помогала архимандриту Игнатию в его монастырских делах. Примечательна другая записка П. П. Яковлева: «Елисавета Михайловна Хитрово убедительно просит Вас вынуть часть [из ее вклада за упокой новопреставившегося Александра Пушкина, которого тело вчера отпевали в Конюшенной церкви, а для погребения повезли в Псковской которой-то Монастырь, близ коего их Пушкиных имение».
Заканчивает Павел Петрович описание периода настоятельства архимандрита Игнатия в Сергиевой пустыни следующими словами: «Таким образом, в течение почти 24-летнего управления пустынею О. Архимандритом Игнатием Брянчаниновым, благодаря его неусыпным трудам, обитель была приведена в такое состояние, что сделалась предметом религиозного утешения для православных русских и удивления для иностранцев, которые во множестве стали приезжать, чтобы посмотреть на нее. <…> В 1857 году, отправляясь к месту своего нового служения, епископ Игнатий мог иметь совершенно справедливое сознание, что он честно сделал возложенное на него дело, оправдал доверие Августейшего монарха и Высшего Духовного начальства, оставив своему преемнику воссозданную им обитель, благоустроенную и цветущую. Искренними слезами, теплыми молитвами и сердечными благопожеланиями провожала его братия. Горечь разлуки услаждалась лишь мыслию, что Обитель переходит в опытные руки и что таким образом дальнейшее ее процветание вполне обеспечено».
Еще Павел Петрович вел Журнал посещений Пустыни членами Императорской фамилии. Начинает он журнал с 1834 г.:
«23 июня имели счастие видеть Его Императорское Высочество Наследника, приехавшего сюда с генерал-Адъютантом А. А. Кавелиным во время поздней обедни, несколько времени слушавшего оную, а потом удостоившего быть в Настоятельских келлиях… Настоятель поднес образ Преподобного Сергия и просфору. Его Высочество изволил пожаловать Монастырю 25 и для раздачи нищим 25 руб.
В конце июня месяца 1834 года Государь Наследник изволил прислать инкогнито к Настоятелю О. Архимандриту Игнатию с известием, что третьего числа июля в Александрийской, что близ Петергофа, Церкви будет освящение, на которое он, Настоятель, приглашен будет, что и исполнилось.
18-го числа минувшего месяца августа в 6 часов вечера Государь Император с Государынею Императрицею и Наследником Цесаревичем, отправляясь в Петербург с соседственного нам Петергофа, удостоили здешнюю Пустыню своим посещением. Вышедши из коляски, Государь Император изволил спросить встретившегося у Святых ворот здешнего казначея: «Дома ли О. Игнатий?» — и потом: «Скажи ему, что приехал его прежний товарищ и желает его видеть»; вслед затем изволил пройти прямо в Соборную церковь, где когда Государь увидел пришедшего О. Архимандрита, то в присутствии всех нас несколько раз целовал его, потом спросил Чихачева, товарища О. Архимандрита, по прибытии коего Государь на него смотрит, узнав, обнимает и целует.
Из Церкви шествовали в Настоятельские келлии, кои ныне вновь были переделаны, так как и теплая старая церковь, между которою с Настоятельскими келлиями вновь сделана Братская трапеза. По осмотрении всего Государь изъявил свое удовольствие касательно оной постройки.
В бытность Их Величеств и Его Высочества в Настоятельских келлиях, я имел счастие быть от О. Архимандрита представленным; Государь Император удостоил несколькими о мне вопросами, заключающими совершенно отеческое попечение о каждом из его верноподданных.
По возвращении из келлии вторично в Церковь сказана была Ектения и многолетие, при пении коих Государь Император изволил сам несколько петь вместе с крылосными.
Наконец отправились в сопровождении О. Архимандрита, братии и многих петербургских Богомольцев, в то время здесь бывших, Драгоценные посетители обратно к своим экипажам. Здесь столь же искреннее последовало прощание, как и первоначальная встреча, т. е. тем кончилось, что Государь не прежде изволил сесть в коляску, как расцеловавши О. Архимандрита и Чихачева, ныне находящегося в рясофоре…»
1835 год.
«15 числа сего месяца июня Его Высочество Государь Наследник Цесаревич вместе с Кадетскими Корпусами изволил проходить к Петергофу в лагерь. Едва завидев кресты Монастыря, тотчас приказал музыкантам играть молитву «Коль славен наш Господь в Сионе»; увидев стоящего у Святых ворот вместе с нами О. Архимандрита, подбежал к нему и с большим участием расспрашивал о его здоровье и занятиях, сказав при этом, что «для Вас играют молитву».
Для Корпусов была дневка, почему они и расположились в соседней нам слободе, а Училище Артиллерийское с своими орудиями на полуциркульном лугу, что против монастыря (если припомнить). Командиры, офицеры, юнкера и кадеты, как знакомые с протекшего года, ознакомились ныне еще более с нами.
12-го числа сего июля месяца удостоили своим посещением Государыня Императрица с Наследником Цесаревичем, Великими Княжнами Мариею, Ольгою и Александрою Николаевнами и с сестрою Ее Величества Луизою, Принцессою Нидерландскою. Изволили быть во всех здешних Церквах, настоятельских келлиях и в братской трапезе.
В течение нынешнего лета таким посещением (без Государя Наследника) удостоили троекратно.
Августейший Император прошедшим летом осчастливил посещением с Государынею Императрицею и Наследником Цесаревичем.
31-го числа сего декабря месяца угодно было Его Величеству принять О. Архимандрита вместе с братиею в Зимний Дворец. При поздравлении, как О. Архимандрит, так и вся братия имели счастие Государя Императора и Великого Князя Михаила Павловича целовать в щеку. Государыне Императрице и Великой Княгине Елене Павловне подходить к руке. В сие счастливое время Добродетельнейший Царь изволил изъявить свою волю, дабы на поправку здешней Соборной Церкви было выдано из Казначейства и Комиссии духовных училищ 100 тыс. руб., на каковую сумму в будущее лето должна работа производиться…»
«1836 года февраля 15 дня доставлен ковер, шитый по канве, в длину 1 1/2, в ширину 1/2 аршина собственных трудов Ее Императорского Высочества Великой Княжны Марии Николаевны.
Февраля 23 дня 1836 в 12 часов утра Настоятель О. Архимандрит Игнатий имел счастие представляться Ее Императорскому Высочеству Марии Николаевне. Она выразила желание, чтобы ковер был постлан на подножие иконы Преподобного Сергия, на что Отец Игнатий возразил, что Обитель хотела бы иметь его на длительное время, а так он быстро сотрется. Тогда Мария Николаевна пожелала, чтобы ковер постилался пред иконою в праздничные особенные дни.
По выходе Отец Игнатий встречен был Его Императорским Высочеством Наследником, который, расцеловав, изволил расспрашивать о здоровье и о перестройке Собора.
19 августа 1830 года удостоила посетить Обитель Государыня Императрица Александра Федоровна… У Настоятеля выкушала чашку чая.
21 августа 1836 года удостоили своим посещением Государыня Императрица Александра Федоровна с Великой Княжной Марией Николаевной и баронессою Фридерикс.
24 сентября 1836 года Обитель посетила Ее Императорское Высочество Великая Княгиня Елена Павловна с дочерьми Марией, Елисаветой и Екатериной Михайловнами.
27 сентября 1836 года Отец Игнатий представлялся в Царском Селе Государыне Императрице и преподнес до 30 яблоков из монастырского сада, а Государь Император через Императрицу изволил объявить, что осенью будет в Сергиевой Пустыне.
31 декабря 1836 года О. Настоятель Сергиевой Пустыни вместе с Чихачевым, Митрополитом Серафимом и Лаврскою братнею были приняты Государем Императором».
Такие же приемы продолжались и в последующие годы.
Об одном из приемов архимандрит Игнатий рассказывает сам в письме сестре от 1 июля 1848 г.: «13 июня представлялся я в большой Петергофской придворной церкви по окончании Литургии Их Императорским Величествам Государю Императору и Государыне Императрице. Они были чрезвычайно ко мне милостивы. По окончании представления, при котором Государь Император осыпал меня многими выражениями милости своей и внимания, — Государыня Императрица необыкновенно кротким и величественным голосом своим говорит мне: «Чрез час будьте у меня в Александрии». В этом чудном чертоге своем Государыня Императрица изволила принять меня в своей гостиной; при ней была одна Александра Иосифовна, нареченная невеста Великого Князя Константина Николаевича, которая через четверть часа ушла. Могу только сказать, что Россия должна благодарить Бога за всех членов Царской Фамилии: они исполнены Ангельской доброты. Дай Бог, чтоб продлилось благоденствие России, пред которым теперь благоговеет и которому завидует вся Европа. — В Петербурге холера сильна; были небольшие волнения в народе: но Государь Император явил при этом случае всегда живущее в Нем величие души, пред которым умолк и преклонил колена народ».
Государыня Императрица Александра Федоровна каждый год регулярно посещала Пустынь, в период с июня по сентябрь.
«18 июля 1855 года Государыня Императрица Александра Федоровна по прибытии из Петергофа в 7 1/2 вечера; по желанию Ее отправлена была Настоятелем соборне панихида о почившем в Бозе Государе Николае Павловиче. По окончании ее Ее Величество изволила отправиться в Стрельнинский дворец».
Ежегодно, иногда и несколько раз в году посещала Сергиеву пустыню Государыня Цесаревна Мария Николаевна, особенно почитавшая Преподобного Сергия Радонежского. Иногда она приезжала с сестрой Ольгой Николаевной. Однажды они даже пожаловали пешком из Александрии «слушать монахов-виртуозов». 23 марта 1842 г. Мария Николаевна впервые посетила Пустынь с супругом, Его Императорским Высочеством Герцогом Максимиллианом Лейхтенбергским; 8 мая 1848 года она пожаловала с детьми, Их Императорскими Высочествами Князем Николаем Максимильяновичем и Княжной Марией Максимильяновной. 15 июня 1848 г. она «удостоила Архимандрита Игнатия приглашения служить молебствие в Ново-Сергиевском загородном дворце ее по случаю получения Ее Высочеством части мощей Преподобного Сергия». В последний раз она виделась с Преосвященным Игнатием 2 ноября 1857 г., когда приехала в Сергиеву пустыню, «чтобы проститься с епископом Игнатием», как она выразилась».
В свободное от службы время посещали Пустыню Государь Наследник и его братья, Их Императорские Высочества Великие Князья Николай, Михаил и Константин Николаевичи. 28 августа 1849 г. Великий Князь Константин Николаевич привез в Сергиеву пустыню свою супругу Александру Иосифовну из соседнего Стрельнинского дворца. В последующие годы они вместе или Александра Иосифовна одна, или с вдовствующей Императрицей Александрой Федоровной, неоднократно приезжали в Пустыню. 28 июня 1853 г. Александра Федоровна и Александра Иосифовна приезжали с наследным Великим Герцогом Фридрихом Голштейн Ольденбургским. 28 мая 1854 г. Александра Иосифовна привезла в Пустыню своего сына Николая Константиновича. В последний раз при архимандрите Игнатии Брянчанинове Их Императорские Высочества, Константин Николаевич и Александра Иосифовна, были в Сергиевой пустыне 7 сентября 1857 г.
«4 ноября [1857 года, по назначению вдовствующей Императрицы Александры Федоровны, епископ Игнатий ездил в Царское Село для представления Ее Величеству. Государыня изволила принимать его в своем кабинете, причем пожаловала панагию, украшенную бриллиантами и рубинами, сказав: «С соизволения Государя даю вам эту панагию в память обо мне и о покойном Государе».
Вдовствующей Императрице Александре Федоровне тяжело было расставаться с Преосвященным Игнатием, которого она знала на протяжении почти всей своей жизни в России. Впервые она узнала его в 1822 г., когда ее супруг, тогда еще Великий Князь Николай Павлович представил ей юношу, первым сдавшего вступительный экзамен в Главное Инженерное училище, и она зачислила его своим пансионером. Затем, в конце 1833 г., Государь Император привел к ней молодого игумена Игнатия, ставшего через несколько дней архимандритом и настоятелем Сергиевой пустыни. Ежегодно, иногда по нескольку раз Государыня Императрица Александра Федоровна посещала Сергиеву пустынь, слушала службу, после которой имела душеспасительную беседу с Настоятелем. В 1842 г. она пожертвовала сюда значительную сумму на устройство богатых клиросов в обновленном Троицком соборном храме. 18 февраля 1855 г. скончался Император Николай Павлович. Святитель Игнатий искренне любил его. Он писал тогда Н. Н. Муравьеву-Карскому: «Рыдания, огласившие и столицу и всю Россию, делают честь и почившему Царю, и его верному народу. Особенно поучительна скорбь нынешнего Императора и та почесть любви и благоговения, которую он воздает почившему Родителю своему и которою он утешает достойнейшую Родительницу». Александра Федоровна знала об искренних чувствах архимандрита Игнатия к ее супругу. Именно в Сергиеву пустынь она приехала 18 июля, после всех официальных церемоний, отслушать по нему панихиду, которую соборне отправлял архимандрит Игнатий. И теперь, прощаясь с епископом Игнатием, с которым связано было столько дорогих воспоминаний, «она очень плакала».
«9 ноября, — продолжает Яковлев, — Епископ откланивался у Великого Князя Константина Николаевича и Великой Княгини Александры Иосифовны в Мраморном дворце, причем имел продолжительную беседу о духовных предметах с Ее Высочеством, а 10-го в Царском Селе имел счастие откланиваться сначала у Государя, потом у Государыни особо, на их половинах».
Государь Император Александр II, который, будучи еще Наследником, оказывал архимандриту Игнатию столько дружеского расположения, пожаловал ему по случаю возведения в сан епископа полное архиерейское облачение и тоже прослезился при прощании. Никогда они уже больше не увидятся, но свое расположение Государь сможет доказать еще раз, когда лучшим образом решится вопрос об увольнении епископа Игнатия на покой с передачей ему в управление Николо-Бабаевского монастыря. А в 1867 г. на докладе графа Д. А. Толстого о кончине Святителя он собственноручно написал: «Искренне о нем сожалею, как о старом моем знакомом».
В дальнейшем из всей Царской Фамилии святитель Игнатий увидится только с сыновьями Александра II, когда 29 июня 1863 г. Великий Князь Николай Александрович и 14 августа 1866 г. Великие Князья Александр и Владимир Александровичи навестят его в Николо-Бабаевском монастыре.
О хиротонии святителя Игнатия в его Жизнеописании рассказано, что Митрополит Григорий намеревался возвести его во Епископа в Новгороде, «и он уже готовился к этому, но вышло иначе». А через год после этого он был возведен во епископа Кавказского и Черноморского. Но в архиве П. П. Яковлева сохранилась анонимная записка об еще одном предположении или предложении: «При возведении в сан Епископа Сергиевского Настоятеля можно присвоить ему наименование Петергофского или Царскосельского, с оставлением в звании Настоятеля Сергиевой Пустыни и местопребывания в той же Обители, которую учредить Ставропигиальною, то есть вместо С.-Петербургского Митрополичьего ведомства, подчинить ее ведомству Святейшего Синода».
Нелегко было, наверное, и Павлу Петровичу расставаться со своим «многолюбезнейшим Батюшкой, Отцом Архимандритом», также и святителю Игнатию — со своим преданным другом и сотрудником. Павел Петрович был единственным мирянином на прощальном обеде, данном епископом Игнатием для присутствующих при хиротонии архимандритов. А затем, «ноября 24-го, — пишет он, — в Церкви святой мученицы Екатерины училища Правоведения — литургия новым хиротонисованным Преосвященным Епископом Кавказским и Черноморским Игнатием Брянчаниновым, по предложению Его Императорского Высочества Принца Петра Георгиевича Ольденбургского.
Ноября 25-го отъезд наш с Преосвященным Игнатием из С.-Петербурга в Москву по Николаевской железной дороге.
Отдельные купе, приготовленные усердием Николая Андреевича Харичкова, сопровождавшего нас до станции Балагово, где обед и возвращение его в Петербург, а наше путешествие в Москву.
Здесь у Красных ворот квартира, приготовленная нам тем же благотворителем, Николаем Андреевичем Харичковым. Это его комнаты, занимаемые по временам в непродолжительные его пребывания там, а в отсутствие его занимаемые родным его братом.
Болезнь Владыки [епископа Игнатия. Доклад мой Его Высокопреосвященству [Митрополиту Московскому Филарету.
Прибытие Его к болящему Владыке и предложение своего доктора.
Ноябрь 30-го отъезд наш в Троице-Сергиеву Лавру, перемена лошадей в Берлюковской пустыни, пребывание там.
Прибытие в Лавру очень поздно ночью. Ночлег наш с О. Игуменом Пименом [Угрешским в Лаврской гостинице, а Владыки — у Вифанского О. Ректора архимандрита Игнатия.
Декабря 1-го в 9 часов в Лавре Литургия служилась О. Наместником Архимандритом соборне. Прибытие из Вифании преосвященного Игнатия во время чтения Апостола. По окончании Литургии обед в братской трапезе, после чего посетил Владыка Духовную Академию.
Смеркалось; отправились обратно из Лавры при сильном ветре и вьюге снега. Владыка с Иваном Григорьевичем в карете, а мы с О. Игуменом Пименом в повозке. В Берлюкове переменили лошадей и возвратились в Москву рано утром 2-го числа. Вьюга снега не переставала во всю ночь, от чего путь наш был очень затруднителен; но по милости Божией без болезненных последствий».
Из сохранившейся переписки можно сделать вывод, что это было их последнее свидание. Но в архиве П. П. Яковлева сохранился документ, озаглавленный «Краткий очерк современного состояния Монастырей Санкт-Петербургской Епархии» и приписано: «Неизданное произведение. Дорогое для меня последнее благословение лично полученное от Архипастыря-Автора, Отца и Благодетеля при посещении моем Его Преосвященства в Николаевском Бабаевском Монастыре 22-го июня 1865 г.».
На следующий день Павел Петрович отправился обратно в Сергиеву пустынь, а 5 декабря продолжил свой путь к новому месту службы епископ Игнатий.
Связь между ними, однако, не прерывалась. Переписка свидетельствует, что Павел Петрович продолжал выполнять отдельные поручения Преосвященного Владыки. Переписывался он и с бывшими насельниками Сергиевой пустыни, отцом Иустином (Иваном Григорьевичем Татариновым) и отцом Каллистом, заместившим его в должности письмоводителя при епископе Игнатии. Так, при назначении отца Иустина настоятелем Николо-Бабаевского монастыря, П. П. Яковлев писал ему: «Исполнение святого послушания всегда было, любезнейший Отец игумен, одним из главных Ваших правил. И ныне надеюсь, что это же чувство руководило Вас для принятия весьма нелегкого бремени настоятельства обители. Поздравляю Вас от всей души и молю Господа о помощи в трудах Ваших. Уверен, что не мечтательное утешение, а забота о благе обители занимает сердце Ваше. Дай Бог, сохранить Вам эту заботу до конца жизни; святая Обитель никогда не останется и у Вас в долгу. — Архипастырские молитвы Благодетеля и Руководителя Вашего, да помогут Вам на всем пути жизни Вашей; с ними и многотруднейшее поприще не страшно!
— Прошу взаимно молитв Ваших и благословения
Преданнейший Вам П. Яковлев
29 ноября 1861 года
Любезнейшему Алексею Петровичу прошу Вас изъявить мое усерднейшее почтение. Отца Каллиста весьма благодарю за присланные строчки; все формы бумаг описей собравши, препроводил я чрез почту; вероятно получите вскоре».
После кончины святителя Игнатия Павел Петрович собрал сведения о последних часах его жизни (эти сведения вошли в Жизнеописание Владыки), а также о похоронах. По его словам, из Бабаек телеграммой на похороны приглашались о. Архимандрит Игнатий (Малышев), Чихачев, Яковлев и о. Гедеон. Архимандрит Игнатий подал прошение митрополиту Исидору об увольнении на погребение «Духовного Отца и Благодетеля, Преосвященного епископа Игнатия». Никто, однако, не смог приехать, вероятно, потому, что преосвященный Ианафан, который руководил погребением, перенес похороны с седьмого, как было намечено, на пятое число мая.
Далее П. П. Яковлев сообщает, что «в Сергиевой Пустыни в Воскресенье расслабленного 7 мая архимандрит Игнатий (Малышев) служил соборне Литургию и панихиду.
Присутствовали: племянники родные, кавалергарды Александр и Николай Семеновичи Брянчаниновы, артиллерист Петр Дмитриевич Паренсов, Алексей Петрович Брянчанинов; Бибиковы: Елена (Свечина), Прасковья и Варвара Ильинишны; Чичерины: Александра Александровна (урожденная Шнурина), Саша Константинович, Ольга Павловна (урожденная княжна Голицына); Аскоченский Виктор Ипатьевич.
О. Гедеон не в состоянии был кончить «во блаженном успении вечный покой», точно так, как во время первой панихиды 30-го апреля 1867 г.
Последние письма Владыки:
24 апр. Князю Михаилу Дмитриевичу Волконскому
25 апр. Ивану Ильичу Глазунову
25 апр. Варваре Петровне Бибиковой
25 апр. Павлу Петровичу и в его письме: А. П. Плещеевой и С. И. Снессаревой.
9 мая во вторник С. И. Снессарева, возвратившись из Бабаевского монастыря, сообщила, встретившись в Воскресенском девичьем монастыре, что 1-е) Владыку похоронили в Сергиевской церкви за левым клиросом (за правым Преосвященный Самуил); 2-е) При погребении было простого народа до 5000 человек; 3-е) Погребение совершил Преосвященный Викарий Ианафан — в пятницу 5-го числа; 4-е) При кончине, в открытом каноннике оказалась 3-я утренняя молитва; 5-е) Капитала осталось после усопшего 7 копеек и долгу 70 рублей, которые поручил заплатить из имеющего получить за два месяца пенсиона».
В архиве П. П. Яковлева сохранились два письма, написанные в связи с кончиной святителя Игнатия, содержание которых говорит само за себя. Первое адресовано архимандриту Игнатию (Малышеву):
«Ваше Высокопреподобие, Высокопреподобнейший Отец Архимандрит, возлюбленнейший о Господе Брат!
Очень бы желалось лично обнять Вас, Ваше Высокопреподобие, и братски похристосоваться с Вами; но, как видно, не всем нашим желаниям суждено придти в исполнение. И вот, вместо личного свидания, христосуюсь с Вами на письме.
Поводом к ускорению письменного Христосования послужила горестная весть об утрате драгоценного и незабвенного Отца Архипастыря, Преосвященного Епископа Игнатия. Этой вестью, Ваше Высокопреподобие, я глубоко поражен, и с первого раза не поверил, доколе за Литургиею 6 мая в Митрополичьей Крестовой церкви не услышал провозглашения и самого имени усопшего на заупокойной Ектении. Тут-то горько поплакал, и до сего дня поминаючи много любимого Владыку, с коим столько разделял в жизни приятного, грущу.
Прошу, Ваше Высокопреподобие, успокоить и утешить меня хотя несколькими строчками о времени кончины Преосвященного и прочих ее обстоятельствах. Последнее своеручное письмо Его Преосвященства, ко мне посланное от 10 апреля, я удостоился получить в день отправки моего письма к нему — 15 апреля.
Испрашивая молитв и благословений Ваших, имею честь быть Вашего Высокопреподобия покорнейшим слугою
Архимандрит Иннокентий.
7 мая 1867 СПб.
Александровское Дух. Училище
P. S. Любезному Павлу Петровичу мое Христос Воскресе».
Выписка из второго письма — «настоятеля Череменецкого монастыря Отца Игумена Антония к бывшему Настоятелю Нило-Сорской пустыни, а ныне казначею Сергиевой Пустыни иеромонаху О. Нектарию от 9 мая 1867 года:
1 мая уведомили меня по телеграфу о кончине Преосвященнейшего Игнатия. А накануне я благодарил его письмом за присланные последние томы его сочинений: письмо мое застало Его во гробе. Служил по новопреставленному две обедни сам и две панихиды соборне, но память о нем останется в душе моей навсегда После Вашего Преподобного Нила Сорского Преосвященный Игнатий был вторым и, может быть, последним монашеским учителем и писателем, а по силе слова, по ясному изложению своего Аскетического учения — первым и единственным. Никто из современников не мог равняться с ним в знании Отеческих писаний. Это была живая библиотека Отцов.
Учитель плача, новый Иеремия, скончался к этому пророческому дню и последователь Преподобного Нила погребен в день его памяти. Вся седмица Мироносиц, по Евангелию Иоанна, как бы посвящена усопшим и вся Вселенская Церковь воздала эту честь новопреставленному невольно. Учение о хлебе жизни, которое так убедительно объяснял Преосвященный, читалось в тексте над Его непогребенными мощами. Верую я, что все это совершилось по небесному чину.
Сергиева пустынь, конечно, воздаст Ему свое благодарение: еще живы в ней ученики и дела усопшего».
П. П. Яковлев оставался в Сергиевой пустыне до конца своих дней. Он по-прежнему выполнял обязанности письмоводителя при архимандрите Игнатии (Малышеве), занимался делопроизводством по Пустыни и благочинию, которое тоже перешло к новому Настоятелю. Но от составления журналов и отчетности по строительству новых храмов, которым интенсивно занимался Настоятель, был по старости и болезненности освобожден.
Его знали и уважали в Епархии. Для монастырского делопроизводства его авторитет был непререкаемым.
Знавшие его ближе высоко ценили его человеческие качества. Особенно трогательная дружба связывала его с игуменией Санкт-Петербургского Воскресенского монастыря Феофанией (Готовцевой), которая знала его еще 12-летним мальчиком в бытность свою в Горицком монастыре. Уже на смертном одре она призвала его и он почти безотлучно пребывал при ней до самого конца: она «передавала ему любвеобильные распоряжения по внешним делам монастыря, так как издавна привыкла пользоваться его опытными советами».
Так же Павел Петрович до самой своей кончины поддерживал отношения с родственниками своего «незабвенного батюшки».
В 1875 г. к нему обратился Петр Александрович Брянчанинов: «Имею намерение предложить Вам и просить Вас, не признаете ли возможным посодействовать составлению жизнеописания покойного святителя Игнатия очертанием его служебной деятельности Настоятеля Сергиевой Пустыни и благочинного монастырей СП-бургской Епархии. Описание общее начал я составлять и дошел до поступления в Александро-Свирский монастырь.
Завтра или в среду думаю уехать в Сергиеву Пустыню, где пробуду до 23-го.
Пришлите 23-го по городской почте записочку, в которое время утра 24-го могу я застать Вас дома. Очень бы желал повидаться: Моховая ул. № 34, кв<артал> № 4-й».
Павел Петрович немедленно включился в эту работу. Поскольку П. А. Брянчанинов свое описание довел до поступления Дмитрия Александровича (святителя Игнатия) в Александро-Свирский монастырь, он посчитал необходимым собрать наиболее полные сведения о его деятельности в Вологодский период и обратился за помощью к настоятелю Спасо-Каменного монастыря архимандриту Нафанаилу. 28 июля 1877 г. в Сергиеву пустыню пришел объемистый пакет: «Материалы из Архива Вологодской духовной консистории: по желанию П. П. Яковлева в копиях прислал Архимандриту Игнатию Малышеву — Вологодского Спасо-Каменного Духова Монастыря Настоятель Архимандрит Нафанаил». Павел Петрович пометил на первом листе: «Все без изъятия отношение написано собственноручно Отцом Архимандритом Нафанаилом». Среди «Материалов» была и переписка между Митрополитом Московским Филаретом и преосвященным Стефаном, Епископом Вологодским и Устюжским, в связи с переводом отца Игнатия в Санкт-Петербург. Причем, Епископ Стефан в своем письме отметил «похвальные качества и образованность в науках» молодого Игумена. Следует отметить, что «Материалы» почти полностью вошли в «Жизнеописание святителя Игнатия», но все же их можно дополнить выпиской из «Послужного списка», характеризующей как раз его «образованность»: «Обучался в Главном Инженерном училище: Закону Божию, Российскому, Французскому, Немецкому, Итальянскому и Греческому языкам, Риторике, Поэзии, Логике, Чистой математике, Начертательной Геометрии, Фортификации, Артиллерии, Тактике, Истории, Географии, Черчению, Архитектуре, Военно-Строительному искусству, Механике, Физике, Химии и Ситуации».
Одновременно с подготовкой материалов для составления Жизнеописания святителя Игнатия, П. П. Яковлев занимался написанием «Исторического очерка Троице-Сергиевой пустыни», который был опубликован в 1884 г. и получил положительную оценку в компетентных кругах. Петр Александрович Брянчанинов, получив «Очерк», отправил автору прочувствованное письмо:
«Многоуважаемый Павел Петрович!
Искренне благодарю Вас за добрую память Вашу, выраженную присылкою мне Вашего образцово составленного «Очерка». Читал и восхищался, как изящно накидали Вы контур той Истории Троице-Сергиевой Пустыни, которая осязательно уже вся собрана не только в подлинных документах, но и в уме систематично-мудро расположившем в самом себе, как характер, так и все изложение истории. Читаешь очерк и чувствуешь полноту самой истории, из которой, в самых живых, в самых выдающихся очертаниях тебе показываются последовательно те отметные случайности, чрез которые проходила жизнь Пустыни. Выставлены и деятели и выставлены также отметно, как и все то, чего Вы коснулись в очертаниях Ваших. В этом очерке столько достоинств, что вперед можно Вас поздравить с несомненным успехом Вашей истории, контур которой ручается за окончательное соответственное исполнение подробностей.
Еще и еще благодарю Вас за подарок, который познакомил меня с Вами очень близко и очень тепло и почтительно по всем отношениям. Эти чувства сохранит навсегда Ваш покорнейший слуга
Петр Брянчанинов.
21 февраля 1885 г.»
Павел Петрович прожил почти 90 лет. До конца своих дней он поддерживал отношения с многими еще живущими друзьями святителя Игнатия и пользовался их любовью и уважением. В этом смысле весьма интересный его словесный портрет оставил граф Сергей Дмитриевич Шереметев: «После обедни в церковные и семейные праздники многие прихожане и разнообразное общество приглашались к большому завтраку в белой зале. <…>
Монахи Сергиевой пустыни, приезжавшие на Рождество и на Пасху славить Христа, всегда охотно принимались отцом моим, любившим их стройное и действительно выдающееся пение. Отдельно появлялся иногда Павел Петрович Яковлев, один из друзей покойного Архиепископа (sic) Игнатия Брянчанинова, дворянин, поступивший в монастырь Макария на Уже, долго живший потом в обители Кирилла Новоезерского и соединившийся в Сергиевой пустыни с Брянчаниновым и Чихачевым. Он был дружен со всем моим семейством. Первая жена дяди С. С. Шереметева, Варвара Петровна, урожденная княжна Горчакова писала масляными красками и сделала его портрет. Яковлев не был монахом, но носил рясу и занимался внешними делами монастыря. Бывал он и у Татьяны Васильевны, и у него были связи с тогдашним обществом. Он подарил мне однажды книгу «Правила св. Геннадия». Говорил он несколько изысканно и томно, закрывая глаза и часто вздыхая. Он представлялся мне всегда несколько таинственным, и с именем его связано немало воспоминаний о лицах, давно отшедших; его очень любил А. С. Норов. Он пошел в монастырь по убеждению и занял там исключительное своеобразное положение».
Последние документы, написанные Павлом Петровичем, свидетельствуют, что он трудился, пока силы совсем не оставили его: до такой степени изменился его когда-то красивый, даже можно сказать, художественный почерк. Он скончался 12 декабря 1899 г. и, как пишет Л. А. Соколов, значительная часть его архива — «документы, записки и бумаги самого Яковлева, по распоряжению К. П. Победоносцева, лично знавшего и ценившего Яковлева, была забрана в Канцелярию Обер-прокурора Святейшего Синода». Большая часть этих документов и бумаг поныне хранится в архиве Святейшего Синода. Что касается документов более личного характера (писем и др.), которые оставались в Сергиевой пустыни, то значительная часть их утеряна навсегда, а сохранившаяся — составляет драгоценное собрание фонда самого П. П. Яковлева в Отделе рукописей Российской Государственной библиотеки.
Переписка
святителя Игнатия
с Павлом Петровичем Яковлевым
№ 1
Любезнейший о Господе Павел Петрович!
Приятнейшие Ваши строки я получил и стараюсь сколько возможно не медлить ответом, тем более, что моею обязанностию было заслужить ваш ответ.
Не буду уверять вас в том, что особенное ваше благорасположение, истинно-христианское и истинно-иноческое оставило глубокое впечатление в моем сердце, и изобразило в оном память о вас чертами, кажется, неизгладимыми. Примите с любовию слова сии, — как изображение моей благодарности, как отголосок взаимной к вам привязанности, — не как уплату долга: от долга приятного я не намерен освобождаться.
Удовлетворяя ваше одолжительное участие, хочу сказать что-нибудь о своем здоровье. Оно милосердием Божиим при помощи ближних весьма поправилось; осталась еще некоторая слабость: пройду утром какие-нибудь две верстки, а отдыхаю целый день. За пощение во время лихорадки теперь имею очень сильный аппетит. Волосы наполовину вылезли; от этого вид мой стал гораздо смиреннее и более, нежели прежде, схож на вид пустынника. Пока — живу в деревне. Мысль колеблется: не знаю, в который монастырь сунуться, дабы жительство мое в оном было попостояннее и для бедной душеньки моей пополезнее. Помышлял было о Корнильеве, а снится Семигородная; что в яве будет? Бог весть.
Впрочем, там или сям, а то твердо помню, что Павел Петрович обещал в случае своего путешествия в Вологду посетить и многогрешного Димитрия.
Желаете, чтоб написал я что-либо росписью? Отказать не хочу, не смею, не должен! — Притом и своего бы сочинения? — И на сие дерзну ради дружбы с помощью Божиею. Только потерпите немного, пока руки мои несколько поукрепяться: от слабости они еще дрожат и не могут давать чертам правильного характера; да и грудь неспособна к перенесению напряжений продолжительных.
Знаете ли вы? Самсону возвращен паспорт, и он опять на свободе.
Сердце сердцу весть подает. Во время болезни приезжал ко мне дядя, Иван Афанасьевич Брянчанинов, бывший прошлого года в Новоезерском и вам понравившийся; зашел разговор о вашем монастыре. Старик очень вас помнит, и как он вам, так и вы ему весьма пришлись по сердцу.
Что ж наконец? Приходится отлучить мысль мою от заочного разговора с вами, дражайший о Христе Павел Петрович. Простите! С искреннею преданностию, остаюсь навсегда вашим покорнейшим слугою
Димитрий Брянчанинов.
27 Июня 1830.
P. S. Батюшка мой! Поставь своею милостию — уведомь, если случится что особенное с Μих. Васильевичем, напр., его отъезд, и проч. С днем Ангела! Даруй Боже имяниннику всего доброго.
Относительно разговора нашего о вступлении вашем в службу — постарайтесь привести поскорее в действо: ибо что-то поговаривает сам Царь о уменьшении дворян. Это я слышал наверно. Царю не нравится, что много в России бедных и бесчиновных дворян, и так все таковые находятся в опасности потерять дворянство и быть приписанными к однодворцам.
№ 2
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Благодарю Вас за то, что вы меня не забываете. Очень чувствую великость вашего расположения ко мне и благодарю милосердого Бога, даровавшего мне оное (ибо приобретший любовь ближнего, приобрел сокровище); тем более веселюсь и утешаюсь вашею любовию ко мне, что примечаю в ней постоянство и что она беспрестанно возрастает. Можете ли поверить, что мне от безумия моего кажется, будто духовным чувством ясно вижу ваше сердце и ощущения оного, и не нуждаюсь, чтоб кто-либо извещал мне о вас то или другое. О! потерпите мне: скажу еще нечто. Мне представляется, будто нет никого на свете, к кому бы вы чувствовали таковое расположение и такового разбора, каковое чувствуете ко мне. Не представляется ли еще чего-либо? Представляется! Но помолчу до времени.
Ныне часто имею случай беседовать с вами заочно: ибо, пользуясь уединением и свободою, составляю небольшое (однако и немалое) сочинение, — хочу исполнить свое обещание и удовлетворить по силам вашему желанию.
Не удалось вам ныне побывать в Вологде? Скажите: отчего бы сатане было противиться вашему намерению? Не предчувствует ли он чего-либо? Не произойдет ли какой-либо для вас пользы от сего путешествия? Бесполезному не воспротивился бы сатана! Наконец, скажите мне: от чего торжествует душа моя и чувства мои, скачущие от веселья, не попущают мне даже писать складно, между тем сродно было бы мне печалиться о том, что лишился свидания с вами? Не вижу ли я в будущности, как в некоей дали, чего-либо меня толико радующего и восхищающего?
Помните: Исаак хотел благословить Исава, благословил Иакова; Павел ехал в Дамаск, чтоб истребить веру в Христа, а, приехав, стал проповедовать Христа; верховному Петру сказано: егда был еси юн, поясался еси сам, и проч.
За сим простите! Дай Господи вам всего доброго; молитесь о многогрешном Димитрии.
31 Авг. 1830
№ 3
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Поздравляю Вас с праздником наступившим и наступающим Новым Годом. Бумагу почтовую, палочку сургучу, связку калачей получил и приношу за оные благодарность. Сочинение, Богу помогающу и наставляющу, постараюсь начать, когда буря маленько поутихнет и волны поулягутся. Дело дошло было до того, что я совсем собрался отсюда ехать; но сие испугало Строителя, и он стал ко мне гораздо полегче. Если Вам угодно, то, кажется, ничто не препятствует переписать сочинение для Наумова. Присылаю при сем денег, из коих покорнейше прошу купить для меня 5 фунтов сахару да бумаги писчей; ибо в сих двух вещах нуждаюсь. Подожду, потерплю, не помянет ли меня Господь, почти забытого людьми. Чувствую себя на гостинице гораздо покойнее, нежели в строительских келлиях; только теперь приезжающих не было, а если приезжающие будут, то и поневоле придется просить другой келлии.
Простите! Остаюсь навсегда Ваш преданнейший слуга
Многогрешный Димитрий.
Да семги пришлите.
1830
№ 4
Дражайший о Господе Павел Петрович!
Покорнейше благодарю Вас за доставление писем моих, которые и получил во всей исправности из рук Константина. Не знал я, что вы еще в Вологде. Представьте себе, что по отъезде вашем Сочинение у меня полилось, и если б знал я, что вы в Вологде, то оно уже было бы у вас в руках. Вышло количеством листков с главы Феогноста. Получа оное, не судите о нем по наружности, но по чувству, которое должно явиться у вас по прочтении оного: ибо наружность его несколько сурова, а содержание исполнено милосердия. Прочитав его, вы увидите, что не без промысла Божия рука моя была останавливаема столь долгое время. Слава Богу, я чувствую себя гораздо здоровее прежнего. Вместо Феодосья живет у меня виденный вами на рыбной ловле Павел, чрезвычайно ко мне приверженный. Когда захотел я его взять, то все братия (и Костя) стали меня отговаривать, называя его и плутом, и вором, и распутным; однако сердце мое говорило не то. А теперь все дивятся, что в столь короткое время он так переменился, не понимая того, что я человек заразительный. И Закхей, старей мытарем, от грешников грешник — в одну минуту переменился. Се Господи, сказал он Сердцеведцу, пол имения моего раздам нищим, и аще обидел какую-либо добродетель, то возвращу четверичным покаянием. Так и с моим чадом новым случилось и я теперь весьма им утешаюсь и ощущаю в себе над ним несравненно больше власти, нежели над Федосьем, а потому и думаю от сего последнего отказаться, тем более, что он и сам не желает у меня жить. Сделайте милость доставьте на почту письмо к Чихачеву; что недостанет в деньгах, дополните вашими, ибо присылаю свои последние, и записку сию домашним моим. Кланяйтесь усерднейше Царю Соломону. Вам кланяется Чихачев, — хочет ко мне ехать или меня перетащить к себе. Ивану Наумовичу и Анне Тимофеевне со всем их семейством усерднейший мой поклон. За сим остаюсь ваш искреннейший брат
Многогрешный Димитрий.
30 октября 1830
Строитель вам и Наумовым кланяется.
№ 5
Молитвами Святых Отцев наших
Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович! Усерднейше желаю Вам здравствовать и радоваться о Господе. Ваше приятнейшее письмо и при оном письмо от Михаила Васильевича с 5-ю рублями я получил от Ивана Наумовича, а после от него же и чемодан с шубою и прочими вещами. Должен я благодарить вас за особенное внимание и заботливость о нуждах моих, что весьма трогает мое сердце и наполняет оное приятнейшими ощущениями. Извещаю вас, как принимающего во мне большое участие, что я решился постричься, что идет уже о мне представление в Синоде к мантии, и Архиерей дает Семигородную пустыню, из которой принужден был я выехать по причине притеснений Строителя. Весьма радуюсь сему событию, которое может доставить мне кусок хлеба, без отягощения моих родителей и прочих ближних, а для некоторых любящих меня о Господе — спокойный приют. Знаю, что и вы сему порадуетесь, от обильной вашей ко мне любви. Впрочем, предвидится сначала и некоторый труд, по причине малого количества благонамеренных из числа братии. Слава Богу, что ваше здоровье находится в лучшем состоянии, желаю и впредь вам здравствовать душевно и телесно. С приезда в Вологду я чувствую себя хуже, и по всему замечаю, что климат Семигородной особенно здоров.
Дядюшке Дмитрию Ивановичу сказывал от вас поклон так, как и Владимиру Алексеевичу, который на днях женился. Писем образцовых написалось три. Дополнение к сочинению не начинал, зане от различных превратных обстоятельств смятесе мысленное око мое и сердечная тишина подернулась волнами, как поверхность воды от дунувшего ветерка. Книгу «Основания Российской словесности», сочинение Никольского, не могу вам доставить, потому что в ней нуждаются домашние, в коих я менее уверен, нежели в Вас, и потому лучше желаю огорчить Вас, нежели их.
Зачем вы трудились, дражайший мой, присылать ко мне чемодан, подушки, ложки, мешок; все это, вы сами видели, для меня было не нужно, а нужна точно одна шуба, которую надеюсь опять к вам переслать, когда Бог приведет сделаться Настоятелем; прочие же вещи по оказии к Вам перешлю ныне, кроме белья, которое, кажется, уже никуда не годится.
Наконец, остается мне, возлюбленнейший Павел Петрович, пожелать вам всех благ от Милосердого Господа и поздравить с наступающею четыредесятницею. Прощайте и многогрешного Димитрия в молитвах поминайте.
Остаюсь ваш навсегда искренно преданным и молюсь, чтоб любовь наша о Господе возрастала для общей пользы.
16 февраля 1831
№ 6
Молитвами Святых Отцев наших
Господи Иисусе Христе боже наш, помилуй нас
Возлюбленнейший о Господе
Павел Петрович!
Не знаю, с чего начать письмо сие? Ибо чувствую себя весьма виноватым перед Вами. Точно, я виноват, столь долго замедлив ответом на ваши приятнейшие строки, обнаруживающие ваше искреннее и обильное ко мне благорасположение. Не буду оправдываться перед вами; любовь оправдывает любимого, хотя бы он был и виноват.
Свершилось! Я пострижен и посвящен в иеромонаха. Когда меня постригли, казалось мне, что я умер, когда посвятили, казалось, воскрес. Живу какою-то новою жизнию; весьма спокоен; не тревожит меня никакое желание; во время каждой обедни ощущаю, что достиг конца желаний, ощущаю, что получил более, нежели сколько бы мог пожелать.
Не хочу описывать Вам наружных обстоятельств, сопровождавших мое пострижение и посвящение; предполагаю, — другие расскажут. Сказываю вам о себе то, чего другие о мне знать и сказать не могут: я щастлив!
Преосвященный не открывает ясно своих намерений относительно меня. Но я спокоен: полагаюсь на волю и милосердие Создателя моего и Бога.
Очень рад, если Господь сподобит меня видеть Вас осенью — время, в которое предполагаете быть в Вологде.
Видел отца Нифонта, иеродиакона вашего. С чего бы сделаться ему ко мне столь хладным; по крайней мере, мне так представилось.
Получили ль Вы письмо от Михаила Васильевича, который к Вам крайне расположен.
Пишите ко мне от времени до времени и не забывайте в святых молитвах.
Остаюсь как и был Ваш преданнейший слуга, недостойный богомолец
Иеромонах Игнатий.
11 августа 1831
И от 7 августа письмо ваше получил. Павла Стефанова я не видел: ибо в то время, как он проходил Вологду, я отлучался из оной; сказывают, он прошел в Ярославскую Епархию. Прощайте, дражайший мой! Что делается с вашим Александром Федоровичем? И с вами что? Дай Бог вам всего доброго.
25 ав<густа>
Чтоб я в Питер не махнул! Доставьте мне хоть парочку четочек черненьких шерстяных Горицких, только без стеклышек.
№ 7
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Усерднейше желаю Вам здравствовать о Господе. При сем письме намерен я препроводить к Вам чемодан, но не тот, который Вы ко мне прислали, а другой, ибо сей последний и прочнее и исправнее. Также беседу мною сочиненную: сия беседа, так как и прошедшее письмо, к вам написанное, имеют правильное расположение; особенно в письме случилось употребить слог и обороты довольно удачные и для писем приличные. Благодарю покорно за четочки!
Между тем живу в Вологде; прошусь в Питербург; отпускают. Доходят до меня верные слухи, что сильно действует против меня Прилуцкий Архимандрит Евтихиан, несмотря на то, что подводил меня к пострижению и к ужасу моему и горести вижу, что всех сих несовместностей причина есть корыстолюбие. Своими же обстоятельствами я весьма доволен, и вы нашли бы меня столь же радостным, как видели в Новоезерске во время оной болезни. Верую, что вся тварь повинуется непостижимым намерениям Творца, и оные исполняет, хотя и кажется, что по-видимому оным противятся. Хорошо б, если б мог я сказать о Боге то, что сказал некто: «Любит же меня и Он, и утешения Его возвеселяют сердце мое!»
Получил от Михаила Васильевича письмо на трех листах: и меня ждет к себе, и сам сбирается ко мне, — смотря по тому, как устроятся обстоятельства. О. Нифонт между прочими своими замечаниями, заметил, что не тесно ли будет мне вместе с М. В. Я промолчал, так как и на прочие замечания ответствовал молчанием. Он, когда был у меня в первый раз, то был уже начинен. Но кто б его начинил? — Я хожу здесь только в шесть домов, из коих ни один ему не знаком. Разве Наумовы, с коими познакомился единственно ради Вас. Как Вы думаете? — Впрочем, если и поеду в Питер, то намерен дождаться зимнего пути. Может быть, Бог приведет еще Вас увидеть, а между тем остаюсь искренне любящий вас и желающий Вам всех возможных благ
Иеромонах Игнатий.
27 сент. <1831>
№ 8
Христос Воскресе!
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Усерднейше поздравляю Вас с светлым праздником Воскресения Христова. Приятнейшее письмо Ваше получил, по желанию и благорасположению Вашему, уведомляю Вас о теперешнем моем житье-бытье. Приехав в монастырь, нашел все в большом расстройстве; похоронил покойного Строителя, моего предшественника, приложив для сей церемонии несколько из своего кошелька: ибо в монастыре наличной суммы было 1 рубль 33 коп. Начал помаленьку сбираться с силами и строить келлии и трапезу: ибо сии постройки состояли почти из одних развалин. Теперь живу в маленьком флигильчике, мною выстроенном; когда перешел в оный, то почувствовал ощутительное облегчение в здоровье. Пособралось несколько и братии, — в числе коих и Михайло Васильевич прилетел. Живет он в одном со мною флигеле, — ибо в оном имеется седмь келлий. Есть слухи, будто меня хотят переводить куда-то.
За сим усерднейше вам кланяюсь, также и Александру Федоровичу и остаюсь, как и был, Ваш покорнейший слуга
И<еромонах> Игнатий
При сем и я, от души благодаря, поздравляю вас с прошедшим светлым праздником и имею честь быть навсегда искренно преданный вам
Михаил Чихачев.
1832-го года 23-го апреля
Лопотов монастырь
№ 9
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
За долгое молчание не сердитесь, простите! Уверен я, что вы скорее припишите оное моей лености и рассеянности, нежели чему-либо другому худшему. Хлопочу около своего монастырька, и помаленьку стараюсь приводить оный в хорошее состояние; мог бы надеяться с осени жить поспокойнее, ибо к сему времени должны быть отделаны Строительские келлии. А теперь весьма теснюсь, и то к щастию, что удалось выстроить флигелек о семи келлиях, из которых в одной живу, хотя не просторно, но с теплом. Очень часто бываю болен. Говорят, будто ожидает меня перемещение в Корнильев монастырь — игуменский. Братия у меня, Божиею милостию, крайне смирны; а я стараюсь к ним быть как можно милосерднее, и помнить оное евангельское слово: «Сын Человеческий не прииде да послужат Ему, но послужити». Бывый Семигородский Строитель Мелхиседек живет ныне у меня.
Μихайло Васильевич уехал в Псков. Вы не вздумаете ли побывать в Вологде? За сим честь имею пребыть Ваш
нижайший богомолец
Иеромонах Игнатий.
Авг. 1832
Приложенное при сем письмецо прошу доставить О. Игнатию, иеродиакону. Александру Федоровичу скажите мое усерднейшее поклонение и благодарность за присланные им четки и параманы.
Вашему о. Игумену прошу засвидетельствовать мое почтение и за просфору благодарность, также благодетелю моему о. Сергию и прочим старцам.
№ 10
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
По последнему письмецу Вашему препровождаются к Вам тетрадки Ваши, о коих извольте услышать следующее:
1) Житие Отца Феодора Ушакова и дополнение мною пересмотрено и токмо грамматические ошибки некоторые исправлены.
Потому некоторые, что все оное сочинение не по правилам писано, с смешением наречий Словенского и Российского. Но оно имеет ясность рассказа достаточную и некоторую оригинальность занимательную; только надо надписать в заглавии, что составлено и написано самим Отцем Феофаном. Тогда для всякого очень любопытно читать сочинение старца, и простый его рассказ гораздо приятнее покажется, нежели красноречие кого-либо другого.
2) К Беседам отца Феофана можно применить также сии последние слова. И потому в них постарался я только переправить грамматические ошибки.
3) Буди Вам известно, что житие о. Феофана мною довольно тщательно переправлено, и, как Вам угодно, но поостерегитесь хорошее заменить посредственным. Знайте, что его нравоучение, в Житии помещенное, прибавкою, мною сделанною, такой получило вид, что для людей, имеющих вкус и знание, кажется весьма связным, простым и сильным отрывком. Сие нравоучение вместе с описанием его нравственности и кончины составляет всю красоту сего жизнеописания. Ограда же, ризница, аудиенции и проч. суть предметы, наименее занимательные в жизни человека, прославившегося возвышенною нравственностию, смирением и презрением всего суетного!
Как пишете Вы, что намерены быть в Костроме, то вероятно поедете через Вологду, а может, и нас, нищих, посетить вздумаете. Михайло Васильевич отправился на свою родину, погостить.
Житие Преподобного Ферапонта препровождаю к Александру Федоровичу, возлюбленнейшему по духу собрату; а Житие Феофана Соловецкого оставляю у себя с намерением заняться оным повнимательнее. Весьма недавно начал я приниматься за всякое дело; а так было ослаб, что вовсе и хозяйством монастырским перестал заниматься. Здесь имею я довольно странную судьбу. Семигородная братия ждут меня в Семигородную; Тотемская — в Тотьму, Корнильевская — в Корнильев и проч. Кажется, из бесед извлекать более нечего для помещения в Жизнеописание: в них почти повторяется все одно и то же, простенько и смиренненько. Феодора Ушакова слова гораздо резче, но и по моему грешному суждению, далече отстоят от Василисковых. Затем простите.
Ваш сердечно любящий и покорный слуга
И<еромонах> И<гнатий>.
Житие Василиска есть евангельское, мудрование его Евангельское, очищенное и просвещенное!
Септ. 1832
№ 11
Молитвами Святых Отцев наших Господи Иисусе
Христе Боже наш, помилуй нас.
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Усерднейше желаю Вам здравствовать о Господе. Приятнейшее письмо Ваше получил; а не писал давно к Вам, особенной нужды крайне не имея и за различными Монастырскими хлопотами, коих довольно. Тем более, что я в Вашем расположении уверен, надеюсь, что и Вы в моем также. Прощайте. О многом писать, может быть, еще и для Вас, и для меня не время. Молитв Ваших прошу и остаюсь
нижайший богомолец
И<еромонах> Игнатий.
Приписка другим почерком:
Наш монастырь каким-то скитком представляется, на манер Южных пустынь. Тихо! Безмолвно! Бесхитростно! Любовно! Радостно! Мытарево слово! Не чаем и не отчаиваемся! Блажен, кто может сказать: течем да постигнем. С нами Бог! Разумейте, покоряйтеся, языцы! Стоим ли? Пред Богом стоим! Лежим ли? С нами Бог! Силен нас поднять! Успокоюсь, почию: яко Ты, Господи, на уповании покаяния, вселил мя еси! Хотя и должен я сказать: смятеся сердце мое, когда помыслю о множестве прегрешений моих. И не вниди в суд с рабом Твоим: ибо не только умерщвленный грехами, но и живый по причине живущей в нем благодати, не оправдится пред Тобою, и правды наши судить имущем.
О! Простите моему безумию, впрочем. С нами Бог!
Приписка М. В. Чихачева:
Молитвами Святых Отцев наших Господи Иисусе Христе Боже наш, помилуй нас!
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Желаю Вам душевно радоваться о Господе. При сем удобном случае и я не мог преминуть дабы не изъявить моего вам усердного желания всякого блага от подателя оного Господа Бога. Молю вас изъявить от меня то же и Отцу Александру. Я же пребыть имею навсегда с искренно-сердечным моим расположением Ваш
многогрешный послушник Михаил
1833-го года Генваря 22-го дня.
№ 12
Возлюбленнейший о Господе Павел Петрович!
Приятнейшее письмецо Ваше получил; не знаю, найдет ли Вас сей мой ответ в преславном Новоезерске: ибо самое письмо Ваше получено мною весьма много спустя по отправлении оного Вами.
Весьма желаю Вас видеть; но не знаю, попадете ли Вы в сей далекий край. Затем простите и по-прежнему любите
Ваш усерднейший богомолец
Архимандрит Игнатий,
янв. 1834.
Приписка Павла Петровича:
Послушник Александр Федорович Комаровский просится из Кирилло-Новоезерского м-ря в Сергиеву пустыню.
№ 13
Высокопреподобнейший Батюшко!
Отец Архимандрит!
Слава Богу! Дело о первоклассии кончено. Вчерашнего дня Государь Император Высочайше соизволил утвердить доклад Синода. Получа оный, Граф Протасов от курьера, так был обрадован, что немедленно отправился к Высокопреосвященному Митрополиту Серафиму, который сей вестию чрезвычайно также был доволен. Личных объяснений их был свидетелем Андрей Николаевич, со слов коего докладываю Вам о сем предмете и усерднейше поздравляю!
По объяснении моем с Губернским землемером о ходе дела относительно земли, а также по содержанию Вашего письма к Князю Голицыну, он, Г<-н> Зайцев просит Вас дополнить оное письмо, для того, чтоб отвратить непременно имеющие возникнуть споры при межевании, от слов: половина и линия, назначенная карандашом, — ибо натурально, что мы будем принимать за основание свою линию, назначенную карандашом, да Депутаты крестьян будут говорить только о половине; а по сему и осмеливаюсь препроводить Вам письмо, назначенное к Князю, с тем, что неугодно ли Вам будет его дополнить, согласно содержанию записки г. Зайцева, при сем прилагаемой. Сие удобнее сделать, что подобные дополнения в Комитет Министров нередко бывают.
Вчерашнего дня явился ко мне Василий Егоров с сокрушенным сердцем, горькими слезами и отчаянным видом, во утешение свое и престарелых его родителей просит к довершению многих Ваших милостей еще одной и последней таковой же: а именно Аттестата, коим он надеется примирить себя с родителями. Иначе боится и показаться к ним, дабы не поразить их, и без сего уже расстроенных по всем внешним обстоятельствам. Если не будет огорчительна для Вас изъясненная наша просьба, то сделайте милость, не отриньте!
Я с своей стороны не излишним считаю присовокупить, что подобный Аттестат некоторым образом нужен ему и потому, что в паспорте падучая болезнь его не упоминается. Во время же пути подобное слово отдалит сомнение от каждого, во время несчастных минут страждущего встретившего.
С истинным высокопочитанием, честь имею быть Ваш преданный сын и покорнейший слуга
П. Яковлев.
1-го июня 1836 года
Г<-н> Муравьев ходатайствовать о секретаре не только не берется, но говорит, что весьма будет много, если он не будет против него, и что пользу одной обители он не может предпочесть всем: ибо будто бы тот дерет с живого и мертвого. Не знаю, что мне остается делать? Вразумите!
