Святой Павел трудился в устроении Церкви в Ефесе и в других местах Асии, когда дошли до него вести о блужении одного из коринфских христиан столь необычайном, что его и между язычниками не встретишь (1 Кор. 5, 1). Этот неопределенный в начале слух получил определенность от домашних Хлои коринфянки, которые, находясь, вероятно, по торговым делам в Ефесе, рассказали Апостолу и об этом, и о том особенно, что в некоторой части коринфских христиан рвения суть (1Кор. 1, 11),– споры, состязания, конечно о предметах веры, основываемые, однако ж, не на началах веры, а не соображениях ума,– и что эти споры дошли до того, что одни из верующих пристают к одному, другие к другому, третьи к третьему из главных зачинщиков и коноводов спора: от сего начало в Коринфской Церкви обнаруживаться нечто такое, что похоже на образование партий. В чем именно состояло дело, возвещатели не объяснили. Апостол видел, что надобно действовать на прекращение зла, но не мог приступить к сему делу, не понимая хорошо, что именно происходит в Коринфе. С этою целию он отправил туда святого Тимофея, чтоб он разобрал, что такое там, и сколько мог прекратил беспорядки (1 Кор. 4, 17). Между тем и самому святому Павлу подходило уже время оставить Ефес и Асию, и он положил, устроив все нужное здесь, посетить македонские и ахайские Церкви, побыть в Иерусалиме, а потом направиться в Рим. Почему, посылая святого Тимофея, он велел ему держать путь чрез Македонию, намереваясь и сам вслед за ним идти, или двинуться в путь по получении от него известия о коринфских состязаниях. Распорядившись так, Апостол сам остался на время в Асии (Деян. 19, 22).

В эту пору пришли к нему посланные от Коринфской Церкви Стефан, Фортунат и Ахаик с посланием от нее и с словесными поручениями. Послание, может быть, все ограничивалось прошением разрешения некоторых недоумений, но на словах посланные подробно рассказали Апостолу все, что происходило в Коринфе. Много указали они нестроений, но как они касались частных лиц и частных случаев, тело же Церкви пребывало здраво и сияло совершенством и благодатию, то Апостол засвидетельствовал, что посланные успокоили дух его (1 Кор. 16, 18). Верно, он ожидал, что там незнать что такое делается; а когда те рассказали все, он увидел, что это все такие случайности, которые очень легко исправить; почему успокоился, хотя не равнодушно отнесся ко всему там деявшемуся, ибо после говорил, что писал к ним об этих неисправностях в туге сердца (2 Кор. 2, 4).

Посланные подтвердили сказанное домашними Хлои о состязаниях и блужении и сверх того передали многое другое вновь, как-то: о тяжбах в языческих судах, о беспорядках на вечерях любви, о покушении некоторых женщин не покрывать головы в Церкви и, может быть, о неверии некоторых в воскресение мертвых; в послании предлагались вопросы о брачном и безбрачном состоянии, о ядении идоложертвенного и об употреблении дара языков в Церкви; а может быть, в нем было писано предстоятелями и о всех неисправностях, посланные же только подтверждали то и точнее определяли, в чем дело.

Из одного перечисления этих неисправностей видно, что они не касались всего тела Церкви, а частных лиц и частных случаев. Но как они могли и всю Церковь попортить, если б их оставить без исправления, то святой Павел ничего не оставил без внимания, а все обсудил по началам Христовой веры, чтоб неисправное исправить, недоумения разрешить и сомнения рассеять. В этом побуждение и цель послания.

В чем состояла каждая неисправность, видно из самого послания и пояснится при толковании. Но считаем нужным наперед сделать замечание относительно того, что значат бывшие в Коринфе рвения. Новые западные толковники взглянули на это слишком глубокомысленно. По-ихнему между христианами коринфскими образовались целые общины, каждая с своим именем: то Павлова, то Аполлосова, то Кифина, то Христова; и не только с именем, но и с своим особым учением, которое они и стараются изображать, как кто сумеет. Но так смотреть не позволяет самое содержание тех глав, в которых говорит святой Павел о рвениях Коринфских. Правда, в самом начале он перечислил, что в Коринфе будто говорят: аз убо Павлов, аз же Аполлосов, аз же Кифин, аз же Христов (–1, 12); но далее во всей речи его, простирающейся на четыре главы, вы не найдете ни одного слова, которое прямо относилось бы то к Павлову, то к Аполлосову, то к Кифину учению. Идет только рассуждение о неблагонадежности мудрости человеческой и о слепоте ее в делах Божиих. Если самый простой человек, сделав подобное означенному разделение, не оставил бы его в стороне, чтоб рассуждать совсем о другом предмете, то тем паче нельзя ожидать сего от святого Павла. Из этого выводим, что предполагаемых общин с означенными именами между коринфскими христианами не было.

Предполагающие это увлекаются удобством приурочить к каждой общине несколько учений в отличие ее от других; удобство же это подает им только: аз убо Кифин. Кифин?! – Это непременно иудействующий. Как мнения иудействующих определились, то предполагатели наши без затруднения постраивают систему учения общины Кифиных. Это сходит с рук. Но, увлекшись этим успехом, они берутся строить и системы Павловых, Аполлосовых, Христовых; много слов набирают, но ничего определенного сказать не могут,– говорят на ветер. Это должно бы вразумить их, но не хочется отстать от такой радужной гипотезы.

Итак у предполагателей наших изображения учений Павловых, Аполлосовых, Христовых суть пусторечия. Что говорят они о Кифиных, дает определенную мысль, но спрашивается, откуда берут они указания для охарактеризования сей общины? Из этого ли послания, из тех ли слов, кои следуют вслед за указанием того разделения у святого Павла? – Нет; все берется из других посланий, особенно из послания к Галатам. Отчего же не из этого послания? Оттого, что здесь не говорится об этом ни слова. Рассуди же теперь всякий, возможно ли, чтобы святой Павел удержался и не сказал ни слова против иудействующих, если б он знал, что они есть в Коринфе, и их именно он означил под: аз Кифин? – Невозможно. Если б он даже предполагал только, что они издали как-нибудь подходят к Коринфу, и тогда он не преминул бы сказать об них уверовавшим коринфянам: а тут он умолчал бы, зная, что они уже в Коринфе и величаются Кифиными? – Думать этого нельзя. Отсюда прямо следует, что иудействующих в Коринфе не было, и что Апостол под говорящими: аз Кифин не их разумел. А если: аз Кифин не общину Кифиных означает, то и: «аз убо Павлов, аз же Аполлосов», тоже не означает общин. И все построение предполагателей не более как только греза.

Но если не это, то что же значат слова Апостола? Наши все толковники: святой Златоуст, блаженный Феодорит, святой Дамаскин, Экумений, Феофилакт и Амвросиаст говорят, что в Коринфе не под эти, а под другие лица ставили себя некоторые христиане; но Апостол, не желая их резко обличить, поставил свое и другие имена, чтобы тем выразить, что если не следует этими высокими именами величаться, отделяясь от прочих, то тем более какими-нибудь менее значительными из самих коринфян. Святой Златоуст говорит: «Коринфяне не говорили так ни о нем (святом Павле), ни о Петре, ни об Аполлосе; но он показывает, что если и таких лиц не следует ставить в такое к себе отношение (как главу и исключительного учителя), то тем более других. Ибо если не следует называться именами Павла, Аполлоса и Кифы, то тем более других. Таким образом он только применительно перечисляет эти имена, дабы скорее исцелить их болезнь. Притом делает речь свою менее неприятною, не упоминая по имени разделявших Церковь». Вот слова блаженного Феодорита: «Коринфяне именовали себя по именам других учителей; но Павел выставил свое и Аполлосово имя; приложил же и имя первоверховного Апостола, научая тем, что несправедливо даже и из сих имен делать такое употребление (то есть считать себя учениками какого-либо одного из них исключительно, с небрежением о других)». Так выражаются и другие.

Эти же, коих имена скрыл Апостол, кто суть? – Не еретики и не лжеучители какие-либо, а некоторые из славившихся мудростию мирскою, которые, приняв христианство, не вошли в дух его, не отказались от высокого мнения о сей мудрости и, опираясь на нее, брались судить о предметах веры. От этого естественно возникали споры и состязания. В спорах же один побеждает, другой побеждаем бывает. Победитель делается предметом удивления и привлекает к себе чтителей. Так один в одном, другой в другом, третий в третьем случае, или предмете, оставался победителем, привлекал чтителей и становился их коноводом. Вот и разделения, совершенно пустые, детские. Главную роль играли тут притязания на мудрость и искусство в слове. Это не могло занимать и увлекать всех христиан; но кого занимало и увлекало, тот приставал к какому-нибудь, задававшему в каком-либо отношении тон, лицу, величался им и хвастался пред другими, укоряя их: ваш что? Вот мой избранник – образец совершенства. Вы безвкусные и выбрать-то не умеете, кто того стоит. Что точно такого рода разделения были, Апостол хорошо определил это словами: сия преобразих на себе и Аполлоса... да не един по единому гордитеся на другаго,– ινα μη εις υπερ του ενος φυσιουσθε κατα του ετερου. Εις – кто-нибудь, υπερ του ενος из-за одного, то есть того, кого кто считает умнее и красноречивее, и готов во всем его слушать,– κατα του ετερου, пред другим, товарищем своим (1 Кор 4, 6). То есть вся у них размолвка происходила из-за того, что один говорил другому: мой умнее и красноречивее, ты с своим ничего не стоишь. Это детские речи и не стоило серьезно на них взирать; но кто знает греческое легкомыслие и увлеченность, тот не сочтет этого ничтожным. Было время, когда целый Константинополь разделялся на три части, стоявшие одна за святого Златоуста, другая за Василия Великого, третья за Григория Богослова. Весь спор вращался около – лучше... Для меня Златоуст лучше, слушать никого не хочу, поди прочь. Другой говорил то же о Василии Великом, третий – о Григории Богослове. Детский спор, а движение было большое и стоило труда пресечь его. Подобное сему, надо полагать, происходило и в Коринфе. Никаких лжеучений там не было. Все разногласие вращалось около: мой лучше. Но надо полагать, что и сами те, которые возбуждали удивление к себе кто мудростию, кто искусством слова, не только не противились такому движению, но еще чем-нибудь поддерживали его. Почему и стоили обличения и стоили пощадения. Святой Павел и прикрыл их. Желая же прекратить зло, не говорит ни против кого в частности, а заграждает самый источник зла, крайнее уважение к мудрости человеческой и к искусству слова. Об этом у него вся речь в первом отделении.

Святой Златоуст в своем предисловии к беседам о сем послании так говорит об них: «некоторые самопроизвольно сделали себя предстоятелями народа, который приставал то к одним, то к другим,– к одним, как к богатым, к другим, как к мудрым и способным научить чему-то большему; а эти, привлекши его к себе, хвастались, что они преподают учение лучше, чем другие. Все это происходило от безумия внешней философии; она была источником зол; оттого и разделились они, научившись этому также от философов, которые восставали друг против друга, постоянно противореча учению один другого и стараясь к прежнему прибавить что-нибудь новое. Они страдали таким недугом потому, что во всем полагались на свои умствования. Так как те, которые были причиною разделения Церкви, стыдясь показаться делающими это из честолюбия, прикрывали свою страсть тем, что будто они преподают учение совершеннейшее и мудрее других, то Павел прежде всего восстает против этого недуга, желая вырвать корень зла и прекратить происшедшее оттуда разделение, и восстает с великою силою. Таким образом, поелику все зло происходило от гордости и от того, что некоторые почитали себя знающими более других, то он низлагает ее прежде всего».