Глава 8
Праведник или грешник?

Все началось, как обычно – с телефонного звонка.

– Здравствуйте, Нина Сергеевна! – послышался в трубке знакомый голос отца Александра. – А у меня к Вам дело…

По правде сказать, Нине Сергеевне совершенно не хотелось разговаривать с отцом Александром. В самом деле, что за бестактность – вспоминать о человеке лишь тогда, когда в нем возникла надобность? Ведь пошел уже третий месяц с тех пор, как новый Владыка Михайловский и Наволоцкий, епископ Михаил перевел отца Александра с его отдаленного прихода в Н-ском лесопункте в Успенскую церковь, стоявшую на окраине города Михайловска, посреди старого кладбища. Причем не просто перевел, а назначил тамошним настоятелем, вместо отца Богдана Л-цкого, подавшегося в одну из южных епархий к своему земляку, тамошнему Владыке Игнатию. Да, с тех пор пошел уже третий месяц. И тем не менее, за все это время новоиспеченный настоятель Успенского храма ни разу не удосужился пригласить бывшую коллегу к себе… или заглянуть к ней в гости… или просто позвонить ей. А ведь прежде, когда отец Александр служил в своей тьмутаракани, он звонил Нине Сергеевне всякий раз, когда приезжал в Михайловск, а нередко и наведывался к ней в гости. Что ж, не зря говорится: хочешь испытать человека – надели его властью. Как видно, и отец Александр не устоял перед этим искушением… Но с какой стати он вздумал звонить ей сейчас? Причем не только не ко времени, но еще и некстати: ведь она так устала после очередного рабочего дня, устала зверски, устала как собака… вдобавок, еще и злится на бывшего коллегу, как собака, так что, того и гляди, и вовсе рассобачится с ним. Невесело усмехнувшись собственному каламбуру, Нина Сергеевна подчеркнуто вежливо ответила в трубку:

– Да, я Вас слушаю, батюшка. Что Вам нужно?

– Нина Сергеевна, а можно, я к Вам сейчас приеду? – раздалось в ответ. Именно так, робко и жалобно, просил когда-то Нину Сергеевну в очередной раз подменить его на ночном дежурстве молодой врач Александр Н., будущий отец Александр. А Нина Сергеевна, подобно многим женщинам, была особой жалостливой. Вот и сейчас в ней вдруг проснулась жалость к бывшему коллеге…

– Хорошо, батюшка. Приезжайте. Я Вас жду, – ответила Нина Сергеевна. Тем более что ее потихоньку начинало разбирать любопытство: с чего бы вдруг настоятелю Успенской церкви срочно захотелось увидеть ее? Что случилось? Наверняка нечто важное. Но что именно?

Отец Александр был явно взволнован. Настолько, что, едва пригубив чаю и даже не соблазнившись своими любимыми сушеными финиками, сразу же приступил к рассказу:

– Прежде всего, Нина Сергеевна, простите, что я так долго не объявлялся. Но у меня было столько дел, столько дел! Этот храм… похоже, его лет десять не то что не ремонтировали, но просто-напросто не убирали! Иконостас покосился, иконы короедами источены, книги такие ветхие, что просто в руках рассыпаются! Пока ремонт делали, пока новые книги и утварь покупали… так незаметно два месяца и пролетело. Сейчас вот колокольню ремонтировать собираемся – на ней все балки прогнили, она только чудом до сих пор не рухнула. Дел невпроворот…

Нина Сергеевна раздраженно слушала сбивчивую речь священника. И за этим он к ней приехал? Но какое отношение она имеет к прогнившим балкам на колокольне? Здесь нужны совсем другие специалисты, но уж никак не врач-невролог, каковым является Нина Сергеевна. Чем она здесь поможет отцу Александру?

Словно отвечая ей, священник произнес:

– Но и это еще не все, Нина Сергеевна. Оказывается, в Успенском храме есть свой… святой!

– Как так: свой святой? – встрепенулась Нина Сергеевна.

– Ну, не совсем святой, – уточнил отец Александр. – Но там, справа от входа на кладбище, в дальнем углу, есть одна могила. В ней похоронен священник, который, как рассказывают, когда-то был настоятелем этого храма. Некий протоиерей Николай Попов. Очень странная могила.

– Чем же она странная? – полюбопытствовала Нина Сергеевна.

– Ну, хотя бы тем, что кое-кто из тамошних старых прихожанок регулярно ходит на эту могилу. И других туда водят. С чего бы это вдруг? Согласитесь, все это очень странно.

– Да что ж в этом такого? – усомнилась Нина. – Возможно, эти женщины были духовными дочерьми отца Николая. А теперь ходят на его могилу и молятся о нем. Ну, и другим о нем рассказывают, чтобы знали и помнили. Как говорится, «в память вечную будет праведник». Что ж в этом странного?

– Не скажите, Нина Сергеевна, – покачал головой священник, – странного там очень много. Сами поймете, когда увидите эту могилу и побеседуете с кем-нибудь из почитательниц отца Николая… Конечно, я бы и сам разобрался во всем этом, будь у меня время. Но его-то как раз и нет. А вокруг этой могилы творится что-то весьма загадочное. Вот я и хотел попросить Вас помочь мне разобраться со всеми этими местными тайнами. Лучше Вас с этим никто не справится. Ну как, Вы согласны?

– Хорошо, батюшка, – ответила Нина Сергеевна, – благословите.

Разумеется, она сказала так лишь потому, что ей не хотелось разочаровывать отца Александра. Ведь он так надеется на ее помощь! Хотя зря он так обеспокоен тем, что некие старые прихожанки молятся на могиле некоего давно почившего батюшки. Может быть, отец Александр просто ревнует их к отцу Николаю. Ведь не секрет: иные священники бывают весьма недовольны, когда прихожане предпочитают им другого батюшку. Однако чтобы живой настоятель ревновал к давно умершему настоятелю…

И тут Нине Сергеевне вспомнилась фраза, которую ненароком обронил отец Александр. После чего и ей стало казаться: в этой истории с могилой и впрямь что-то неладно.

Отец Николай был настоятелем Успенской церкви. Значит, его должны были похоронить поблизости от храма. Однако почему-то его могила находится в дальнем углу кладбища.

Пожалуй, за этим и впрямь скрывалась какая-то тайна…

Проведя около часа в раздумьях и предположениях на сей счет, но так и не придумав ничего мало-мальски разумного, Нина решила последовать совету отца Александра. А именно: в ближайший выходной съездить к Успенскому храму и своими глазами увидеть загадочную могилу протоиерея Николая. Как говорится: куй железо, пока горячо, и лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать…

Однако в ближайший выходной планы Нины Сергеевны едва не пошли прахом: она проспала. И потому едва не отказалась от своей поездки. В самом деле, стоит ли пускаться в дальний путь на другой конец города, если к тому времени, когда она доберется до Успенской церкви, Литургия давно уже кончится и прихожане разбредутся по домам? Что ей тогда останется? В одиночестве созерцать могилу отца Николая? Может, отложить поездку на следующее воскресенье?

Тем не менее, поразмыслив, Нина все-таки решила съездить к Успенскому храму. Конечно, жаль, что ей не доведется встретиться и поговорить с почитательницами покойного протоиерея. И все-таки нет худа без добра. По крайней мере, тогда никто не помешает ей внимательно рассмотреть загадочное захоронение. Впрочем, в нем наверняка нет ничего загадочного. А пресловутые «тайны», связанные с этой могилой, существуют всего лишь в воображении отца Александра, который ревнует прихожанок Успенского храма к их покойному настоятелю. Удивительно, насколько же зависть и ревность омрачают ум человека!

Однако едва Нина Сергеевна вошла в распахнутые настежь кладбищенские ворота, как сразу же столкнулась с загадкой. Точнее, с худощавой старухой в темной одежде, которая выходила с кладбища. Старуха смерила Нину взглядом, в котором скрытое любопытство мешалось с нескрываемой неприязнью, и прошествовала мимо нее прямиком к калитке, находившейся слева от ворот. Еще немного, и они бы разминулись…

Но тут врачебное чутье подсказало Нине Сергеевне, что старуха явно идет с могилы отца Николая. Наверняка это одна из его почитательниц. Значит, надо попытаться побеседовать с ней: иногда одно слово, невзначай брошенное человеком, может неожиданно пролить свет на самую темную и запутанную историю. Вот только сумеет ли она разговорить эту старуху?

– Простите, а Вы не знаете, где тут могила отца Николая? – спросила Нина.

– Не отца Николая, а старца Николая, – наставительно произнесла старуха, – отцов-то сейчас много развелось… а он был не просто отец, а старец, да еще и гонимый. Не то что нынешние, которые широкими вратами в ад идут… Этих сразу видно. Ты вот сама какими вратами вошла?

Сбитая с толку Нина растерянно смотрела на нее. В самом деле, что городит эта старуха? О каких вратах говорит? В уме ли она?

– Э-э, видно тебе об этом никто не рассказывал, – смягчилась старуха. – Тогда слушай. Господь нам каким путем велел идти? Узким. Поэтому, когда в храм идешь, воротами не входи, а иди через калиточку. Пойдешь воротами – грех на себя возьмешь! Открытые ворота прямиком в ад вводят! Зато калиточка – в рай!

Нине Сергеевне вспомнилось, что она уже где-то слышала подобное. Точно! В первый год своего прихода в церковь, еще в 1985 году, она посещала Спасо-Преображенский храм. И тамошний настоятель, покойный отец Евстафий Молнар, любил упоминать в своих проповедях некую калиточку в райской ограде, через которую Божия Матерь вводит во обители блаженных тех грешников, что Ее почитают. Разумеется, Нина понимала: это всего лишь благочестивое предание, но престарелый отец Евстафий так трогательно рассказывал о пресловутой калиточке, ключик от которой находится у Царицы Небесной, что не одна прихожанка (включая саму Нину), слушая его с сердечным трепетом, украдкой утирала набежавшую слезу… Но что за бред: верить, будто калитка в церковной ограде является узким путем в Царство Небесное? Да еще и учить этому других… Неудивительно, что Нина решила сменить тему разговора:

– А правду говорят, будто старец Николай – святой? – с притворной наивностью поинтересовалась она.

– Еще какой святой! – подтвердила старуха. – Да такого святого поискать! Мы вот все хотим новому Владыке письмо написать, чтобы его прославили. Прежнему Владыке тоже писали, да он нас не послушал. Вот оттого-то и умер рано: наказал его Господь за непочтение к старцу. Ну, да авось нынешний Владыка поумнее окажется – сделает так, чтобы старца Николая прославили. Грех такой светильник под спудом держать. Ведь сколько его гнали! Одно слово – гонимый…

– А кто его гнал? – спросила Нина, старательно изображая из себя ничего не понимающую простушку.

– Как кто? Все, – резюмировала ее собеседница. – Когда он еще маленький был, уже тогда его гнали. Отец-то у него купцом был, вот и сынка сызмальства к торговле приучал. А там ведь как: не обманешь – не продашь. Вот батюшка-то Николай своего отца и обличал, мол, грех это, батя, людей обманывать да обсчитывать, за то придется тебе ответ перед Богом держать, а потом в аду вечно мучиться. За такие речи отец его бил смертным боем, а старец терпел да молился, чтобы Господь ему это в грех не вменил. Пока однажды ему… то есть отцу старца Николая, один непростой человек не сказал: не чини своему сыну никакого зла, он сосуд избранный, он за весь ваш род до седьмого колена Бога умолит. А будешь его гнать: смотри, двойной грех на себя возьмешь! Поначалу отец старца Николая этому не поверил. Да как-то раз хотел он сына ударить – глядь, а рука у него и повисла плетью. Испугался он, давай у батюшки прощения просить. И после того рука у него снова ожила. Тогда взял он старца Николая и отвез его в Михайловск, в семинарию, на священника учиться…

Нина слушала рассказ старухи с нескрываемым изумлением. Еще бы! Ведь подобное ей доводилось только читать в житиях святых и в книгах «Старец Н.», «Светлый батюшка», «Добрый батюшка», «Пламенный батюшка», «Старец последних времен»… Названия припоминались смутно, поскольку она прочла не один десяток таких книг. Там тоже фигурировали «непростые люди», избранничество едва ли не от младенческих пелен, гонения, чудеса… Но одно дело читать обо всем этом в книгах. И совсем другое – слышать подобные рассказы от человека, который, судя по всему, хорошо знал старца Николая, был его духовным чадом. А она-то, маловерная, иной раз сомневалась в правдивости подобных рассказов… Прости, Господи!

… – И, как пришла новая власть, и стала храмы рушить да православных убивать, – донесся до Нины голос старухи, – старец ее обличал и говорил, что Господь их всех накажет за то, что против Бога восстали. Арестовали его за это и отправили в Караганду, в лагерь. Надзиратель там один был, злющий-презлющий, и уж так его гнал и мучил, что просто страсть!

– Я, – говорил, – тебя заставлю крест снять! А не снимешь – так убью!

Раз зимой запер он батюшку в карцер, насквозь ледяной, там человек за несколько часов замерзал насмерть. А сам над ним глумился:

– Вот я посмотрю, как твой Бог тебя спасет! Одумайся, поп! Не то не бывать тебе живым!

Через два дня открывает надзиратель карцер, а батюшка живехонек! Стоит на коленях и молитву творит, а лед вокруг него весь растаял! Испугался надзиратель, и в ноги ему – бух!

– Прости меня, что я тебя гнал по недомыслию! Говорили мне, что Бога нет, а я, дурак, тому верил! Зато теперь я вижу, что Бог есть! Прости меня, Бога ради!

Вот отсидел старец Николай срок, вернулся в свое село, а церковь-то, где он служил, уже закрыли и сделали в ней клуб. Пошел было он к председателю колхоза, просить, чтобы храм открыли, да прогнали его оттуда взашей. Тогда батюшка им говорит:

– За то, что вы храм Божий осквернили, не будет у вас больше храма!

И в ту же самую ночь разразилась гроза, да такая сильная, с громом и молнией. Одна молния возьми да и ударь в крышу клуба, аккурат в то место, где купол был! А потом пламя на колхозное правление перекинулось, и сгорело оно дотла. Вот так наказал Господь безбожников по молитвам батюшки!

Хотел председатель арестовать отца Николая, да только тот накануне вечером забрал матушку и сына и уехал в Михайловск. И там устроился работать дворником. Предлагали ему хорошее место, если от Бога отречется. Да только он отказался, так и терпел ради Христа, пока покойный Владыка Леонид его сюда настоятелем не назначил…

А здесь его сколько гнали! Когда он стиральную машину себе купил, на него за это карикатуру нарисовали и на площади у универмага вывесили. Мол, куплена эта машина на церковные деньги… Вот как безбожники его за веру гнали! Да кто его только не гнал! А сколько на него клеветали – сказать страшно! Только он все терпел да за гонителей молился. Одно слово – гонимый старец! Зато благодатный. Ему Сама Божия Матерь являлась! Явилась и велела сделать киот на Свою икону, что в нашем храме у левого клироса висит. Отец Николай все это выполнил: почтил Царицу Небесную… А еще, слышь, после смерти своей он одной рабе Божией явился и сказал: «кто будет ко мне на могилочку ходить, за того я Бога умолю, чтобы Он тому человеку все его грехи простил». Вот мы к нему и ходим, и молимся, и молитву поем… одна раба Божия сочинила: «старче Божий Николай, от грехов ты нас спасай». И такая благодать от его могилки, такая благодать! Не то что у нынешних… куда им до старца Николая! Узким путем шел, не вратами отверстыми! Вот и ты ходи на его могилку, и спасешься…

У Нины кружилась голова. Так вот кем был покойный отец Николай! Исповедником, сызмальства терпевшим гонения за Христа! Человеком, сподобившимся явления Богоматери! Праведником, стяжавшим дерзновение пред Богом! Эта женщина права: такой светильник не должно держать под спудом. Об исповедническом подвиге и праведном житии отца Николая должен узнать весь город, вся Михайловская епархия! И Нина Сергеевна позаботится об этом. Она напишет о старце Николае статью для «Епархиального Вестника». Может, тогда он походатайствует перед Богом и за нее…

…Могилу отца Николая Нина нашла без труда. Она и впрямь находилась в самом дальнем углу кладбища, среди заброшенных и полузаброшенных захоронений с покосившимися крестами и металлическими памятниками-пирамидками, на которых сквозь облезшую краску проглядывала бурая ржавчина. Однако могила отца Николая имела совсем другой вид.

Высокая металлическая оградка, выкрашенная в черный цвет. Черное гранитное надгробие с металлическим крестиком наверху и черно-белой фотографией на металлическом овале. С фотографии на Нину Сергеевну смотрел благообразный седовласый священник с высоким лбом и ясным, проницательным взором. Под фотографией была надпись: «Протоиерей Николай Иоаннович Попов. 1883–1963 гг. Господи, у Тебя суд и милость. Суди меня не по грехам моим, а по милосердию Твоему».

Нина несколько раз перечитала эту надпись. Почему-то ей показалось, что эту надпись составил сам покойный отец Николай. И она скрывает некую тайну, известную лишь ему одному. Тайну, которая не давала ему покоя даже на пороге смерти.

Впрочем, так ли это на самом деле? А может, все гораздо проще? Ведь сколько великих святых давнего и недавнего прошлого искренне считали себя грешниками, смеющими надеяться только на Божие милосердие. Как видно, так думал о себе и старец Николай. Отсюда и соответствующая надпись на его надгробии. А она-то привыкла во всем искать тайны… вот уж и впрямь – кто о чем, а грязный – о бане!

Пристыженная Нина уже хотела идти обратно. Однако в это самое время ее внимание привлек побуревший от ржавчины памятник весьма любопытного вида. Он представлял собой подобие пятиконечной звезды, сверху украшенной вырезанным из жести изображением пионерского галстука. Чтобы добраться до него, нужно было обогнуть могилу отца Николая. Протискиваясь между ветхими оградками и ежеминутно рискуя зацепиться за них и порвать платье, Нина добралась до «красногалстучной» могилы, прочла надпись: «Лохов Сеня. 14 января 1952 г. – 20 сентября 1964 г. Спи, наш юный орленок», и повернула было назад… как вдруг увидела надпись на обратной стороне памятника о. Николаю: «От детей».

Выходит, у старца Николая есть дети! Наверняка они могли бы многое рассказать о своем отце-подвижнике. Безусловно, у них сохранились его фотографии, вещи, иконы… Этих людей непременно нужно отыскать! Ведь на основании их рассказов Нина сможет написать о старце Николае даже не статью, а целую книгу. И станет знаменитой церковной писательницей… как Олеся Николаева, Юлия Вознесенская или Надежда Смирнова. А это куда оригинальнее и почетнее, чем быть просто врачом-неврологом. Писательница Нина Н… – как говорится, звучит гордо.

Вернувшись домой, Нина Сергеевна позвонила отцу Александру:

– Батюшка, я сегодня была на могиле отца Николая. Даже поговорила с одной из его духовных дочерей. И она мне многое про него рассказала: и как он за веру в лагере сидел, и как его потом преследовали. Оказывается, его почитают как старца…

– Вот оно что… – задумчиво произнес священник, – а я-то было думал… Господи, прости мое маловерие! Выходит, он был подвижник… Видите, сколько Вы за один день успели выяснить, уважаемая Нина Сергеевна! Кстати, не могли бы Вы написать об этом отце Николае статью для «Епархиального Вестника»? Сами посудите, разве можно такой светильник веры под спудом держать? Опять же, сейчас по всей России собирают сведения о новомучениках и исповедниках. Книги о них пишут. Со временем можно будет и про нашего отца Николая книгу издать. Ведь не каждый храм может похвалиться тем, что рядом с ним старец похоронен. Как бы получше назвать эту книгу? Ну, например, «Северный старец». Вот видите, полдела уже сделано: название для книги есть… Возьмете меня в соавторы?

– Батюшка, а Вы знаете, что у отца Николая есть дети? – перебила Нина явно размечтавшегося о писательских лаврах отца Александра.

– Что? – похоже, священник был удивлен услышанным. – У него есть дети?

– Да-да, у него есть дети, – подтвердила Нина. – Они и поставили ему памятник. Там сзади есть надпись: «От детей».

– Вот как! Значит, у него есть дети… – эхом откликнулся священник. – Странно. Почему же тогда они…

– Что, батюшка? – полюбопытствовала Нина.

– Странно, что я никогда не видел их в Успенском храме. А ведь Вы говорите, будто могила отца Николая содержится в порядке. Значит, его дети регулярно ее посещают. Почему же тогда они не заходят в храм? Вот ведь загадка…

– Возможно, они просто живут на другом конце города и не успевают приехать на службу, – предположила Нина. Хотя гораздо более вероятной ей казалась другая версия: детей отца Николая уже нет в живых, а его внуки, подобно многим современным людям, далеки от веры. За дедовой могилой следят, но в храм не ходят. Просто и понятно. Это отцу Александру везде мерещатся тайны и загадки. А на самом деле все вполне объяснимо. Как говорится, «элементарно, Ватсон!».

– Батюшка, а Вы не могли бы разыскать родственников отца Николая? – попросила она. – У Вас же везде столько знакомых!

– Постараюсь, – ответил отец Александр, – И, как найду, сразу позвоню Вам. Но все-таки это очень странно…

Сразу после этого разговора Нина Сергеевна села писать статью об отце Николае. Название она придумала сразу: «Несгибаемый исповедник». Первые два абзаца тоже дались ей без труда:

«На старом городском кладбище, в дальнем его углу, среди заброшенных могил похоронен бывший настоятель здешнего Успенского храма, протоиерей Николай Попов. Судьба этого человека – яркое свидетельство непоколебимого стояния за Православную веру.

Я стою перед его могилой. Читаю надпись на надгробии: «… Суди меня не по грехам моим, а по милосердию Твоему». И беседую со старой прихожанкой Успенского храма, которая рассказывает мне о старце Николае…»

Нина перечитала написанное. Казалось бы, все вполне красиво и благочестиво. Но все-таки – почему отец Николай похоронен не возле одной из церковных стен, а где-то на краю кладбища? А ведь перед тем, как отправиться домой, Нина обошла вокруг Успенского храма и за его алтарем увидела несколько священнических надгробий. В том числе – могилу некоего диакона Исидора Марецкого, умершего в том же самом году, что и отец Николай. Почему дьякону нашлось место возле Успенского храма, а вот его настоятелю – нет? Почему?

Похоже, единственными, кто мог бы пролить свет на эту тайну, были лишь родственники покойного протоиерея. Дай Бог, чтобы отец Александр поскорее разыскал их!

Однако время шло, а отец Александр словно в воду канул. Прождав без толку две недели, Нина сама позвонила ему:

– Здравствуйте, отец Александр! Это я, Нина Сергеевна. Благословите!

– Бог благословит! – послышалось из телефонной трубки. – Ну, что у Вас нового? Написали статью?

Нина опешила. Он что, шутит? Это он должен рассказать ей, что у него нового! Точнее, чем кончились его поиски родственников отца Николая Попова? Хотя, возможно, отец Александр за делами просто-напросто забыл о своем обещании. Что ж, в таком случае стоит напомнить ему об этом. Ведь ей вряд ли удастся написать хорошую статью о старце Николае без воспоминаний его родных.

– Батюшка, а Вам удалось что-нибудь выяснить насчет родственников отца Николая? – вопросом на вопрос ответила Нина Сергеевна.

– А-а, вот Вы о чем… – эхом откликнулся священник. – Да, я их нашел. Только, боюсь, от этого не выйдет толку…

– Почему?

– Видите ли, Нина Сергеевна, из детей отца Николая в живых остались двое: сын Владимир и дочь Анна. Мне нашли их адреса и телефоны. Между прочим, Владимир Николаевич – врач, бывший военный. Он заведовал неврологическим отделением в здешней поликлинике, но лет пять тому назад вышел на пенсию. Анна, старшая дочь отца Николая, по мужу Чупрова, была портнихой в одном из городских ателье. Вроде бы ее покойный муж даже работал когда-то в Успенской церкви. И вот надумал я с ними сам побеседовать. Думал: не все же Вам поручать, надо и самому что-то сделать. Хотел как лучше, а вышло хуже некуда. Сначала я позвонил Владимиру Николаевичу. Но оказалось, что он уехал куда-то в область и вернется только через пару недель. Тогда я позвонил дочери отца Николая. Только разговор наш получился очень странным. Разумеется, я ей представился. Вот, мол, я – настоятель храма, возле которого Ваш отец похоронен. Сейчас мы собираем о нем сведения. И потому не могли бы Вы, уважаемая Анна Николаевна… А она мне в ответ с такой, знаете ли, ледяной вежливостью, под которой лавой ярость клокочет: «Вот, значит, как! Докапываетесь… Только ничего я вам не расскажу. Оставьте хоть мертвых в покое». И бросила трубку. Ну и как Вам это, Нина Сергеевна? После столь суровой отповеди я просто не решился снова позвонить сыну отца Николая. Может, лучше Вы это сделаете? Вы ведь так хорошо умеете находить общий язык с людьми… Вот, запишите-ка его телефон. Записали? Да-да, все правильно. А после того, как поговорите с ним, позвоните мне. Ну, Бог в помощь!

Поистине, вся эта история со старцем Николаем прямо-таки на глазах обрастала тайнами и загадками. И вот теперь прибавилась еще одна: почему дочь покойного протоиерея наотрез отказалась рассказать о нем? И что скрывается за ее словами «докапываетесь»? Некое внутреннее чутье подсказывало Нине: именно в этой, сгоряча брошенной фразе скрыт ключ от всех загадок, связанных с личностью старца Николая.

И все-таки Нине не под силу воспользоваться этим ключом… если только ей не поможет сын отца Николая. Но согласится ли он это сделать?

Не сразу Нина решилась позвонить Владимиру Попову. Однако присущее ей любопытство все-таки взяло верх. Вдобавок, ожидание «у моря погоды» было совершенно бессмысленным: все зависит не от того, когда она позвонит сыну отца Николая, а от того, согласится ли он говорить с ней. Придя к такому выводу, Нина уселась у телефона, набрала номер и стала с волнением вслушиваться в доносившиеся из трубки длинные гудки.

– Здравствуйте, – сказала она, когда на противоположном конце провода кто-по поднял трубку, – Меня зовут Нина Сергеевна. Я хотела бы поговорить с Владимиром Николаевичем Поповым.

– Здравствуйте, – послышался в ответ мягкий голос пожилого мужчины. И Нина поняла – сейчас с ней говорит как раз тот человек, который ей нужен. – А по какому поводу Вы мне звоните?

Что же ему ответить? Сказать, что она звонит по поручению настоятеля Успенского храма? И, возможно, получить от него в ответ столь же резкую отповедь, как та, которую получил от его старшей сестры отец Александр? Нет, надо попробовать другой подход. А что, если обратиться к нему как к коллеге? Иначе говоря, как врач к врачу. Может, тогда он согласится поговорить с ней?

– Видите ли, уважаемый Владимир Николаевич, я – врач-невролог… – Нина старалась унять предательскую дрожь в голосе. – Не могли бы Вы помочь мне в одном деле?

– Но чем я могу Вам помочь, коллега? – удивленно спросил старый врач. – Ведь я уже шестой год не работаю. Впрочем, скажите, что Вам нужно? Чем смогу, помогу.

– Вы… не могли бы рассказать мне о Вашем отце, старце Николае Попове! – со смелостью отчаяния выпалила Нина Сергеевна.

Ответом ей было молчание. Нина в растерянности вертела в руках телефонную трубку, из которой не доносилось ни звука. Что случилось? Оборвалась связь? Нет. Тогда почему же этот человек молчит? Что за загадки скрыты в прошлом старца Николая, если его дети упорно отказываются рассказать о нем? Может, они чего-то боятся? Но ведь гонения на веру давным-давно миновали… И сейчас уже незачем опасаться или стыдиться родства со священником. Скорее, им стоило бы гордиться, что их отец был старцем, пострадавшим за Христа. Почему же они молчат?

В этот миг из телефонной трубки раздался спокойный голос Владимира Николаевича:

– Хорошо. Я расскажу Вам о своем отце. Когда Вы сможете ко мне приехать? Чем раньше, тем лучше? А если завтра вечером, в пять часов? Что ж, тогда записывайте адрес: улица Логинова, 74, восьмая квартира. Я жду Вас. До свидания, коллега.

Владимир Николаевич Попов жил в самом центре Михайловска, в том районе, который во оны времена назывался «военным городком» или просто «городком». Сейчас это название как нельзя лучше подходило к кучке покосившихся деревянных «двухэтажек», со всех сторон окруженных высотными домами, словно людской городок, осажденный могучими великанами, готовыми вот-вот стереть его с лица земли. Впрочем, в квартире Михаила Попова было настолько спокойно и мирно, словно старый деревянный дом, где он жил, был незыблемой твердыней. Шкаф, битком набитый книгами, в углу – образ Божией Матери Казанской, на стенах – несколько писанных маслом картин с сельскими пейзажами, а также – часы в резном деревянном футляре, показывавшие не только время, но в придачу день, месяц и год. Никогда прежде Нине не доводилось видеть подобных, явно очень старых, часов. Еще был сервант с фарфором, среди которого Нине бросилась в глаза статуэтка крестьянского мальчика в тулупе и валенках, с книгами под мышкой. На подоконнике – горшки с цветами, один из которых поднимался вверх по самодельной деревянной лесенке. Нина припомнила его название: «дружная семейка» и улыбнулась: точно такой же цветок когда-то был у ее бабушки…

– Вот так и живем, уважаемая коллега, – промолвил хозяин, высокий старик с военной выправкой и интеллигентным лицом, усаживая Нину за обеденный стол в большой комнате и наливая ей чаю в чашку из тонкого до полупрозрачности фарфора с нарисованными внутри гроздьями сирени. – Значит, Вы интересуетесь моим отцом? Что ж, я Вам о нем расскажу. Только прежде позвольте полюбопытствовать: зачем Вы хотите о нем узнать?

Нина растерялась. Что же ему сказать? Признаться в том, что она намерена написать о старце Николае статью или даже целую книгу? Но еще вопрос, как отнесется к этому его сын. Может, он воспротивится этому и не расскажет Нине о своем отце? Тогда с мечтами о писательской славе придется расстаться… А что, если сказать Владимиру Николаевичу только часть правды? В конце концов, подобное объяснение вряд ли окажется ложью – ведь отец Александр и впрямь интересуется судьбой старца Николая…

– Видите ли, – сказала Нина Сергеевна, – у меня есть знакомый священник. Между прочим, бывший врач. Недавно его назначили настоятелем Успенской церкви. Вот он и интересуется ее историей, судьбами тех, кто в ней служил. А так как сейчас он занят ремонтом церкви, то поручил мне собрать сведения о Вашем отце, старце Николае Попове.

– И что Вы уже успели о нем узнать? – поинтересовался Владимир Николаевич.

– Немного, – честно призналась Нина. – Мне о нем одна старая прихожанка рассказала: как он в лагере сидел, как его за правду гнали, каким он был подвижником…

И Нина Сергеевна с увлечением принялась пересказывать Владимиру Николаевичу все, что услышала от встреченной на кладбище старухи. Увы, увлеченная рассказом, она не замечала, как на лице старого врача приветливая улыбка сменялась настороженным выражением. И как он помрачнел, услышав историю о покупке отцом Николаем стиральной машины и ее последствиях. Увы, слишком часто люди, слушая самих себя, не замечают того, что творится вокруг. А окажись они немного наблюдательнее… Впрочем, кто из нас может похвалиться этим?

– Это все, что Вам известно о моем отце? – спросил Владимир Николаевич, когда Нина смолкла.

– Да.

– Что ж, теперь я Вам о нем расскажу, – сказал старый врач. – Потому что я хочу, чтобы Вы знали о нем правду.

– С чего бы начать? – с этими словами Владимир Николаевич огляделся по сторонам. – А вот – видите эту картину? Да-да, где зимняя деревня нарисована. Это у нас, в Л-ском районе, деревня Суземье. Вот там и родился мой отец. Отец его, Иван Попов, мой дед, был крестьянин, скажем так, зажиточный: имел в селе лавочку, сам в нее товар из города привозил, сам им и торговал, причем, по воспоминаниям старожилов, торговал честно. А сыновей своих: старшего – Алексея и младшего, Николая, себе в помощники готовил. Поэтому отдал их учиться в местную церковную школу: ведь неграмотный торговец – никудышный торговец. В той школе Закон Божий преподавал местный священник. Приметил он, что Коля, младший сынишка лавочника, паренек смышленый, знания на лету схватывает, и посоветовал его отцу:

– А что б Вам, Иван Демьянович, своего Колю в гимназию не определить? С такими способностями он далеко пойти может. Учителем станет или врачом. А, сам знаешь, что учитель или врач на селе – первые люди. Опять же, и тебе почет будет, что такого сына воспитал!

Подумал-подумал Иван Попов, прикинул выгоду – и отвез младшего сына в Михайловск, в гимназию. А закончив ее, поступил Николай в учительскую семинарию и был там одним из первых учеников. Советовали ему дальше учиться, да он отказался: мол, хочу ближним послужить, нести им, так сказать, свет знаний. Тогда послали его учителем в деревню Щелье (это там же, в Л-ском районе). А в тамошней школе была молодая учительница рукоделия, из бывших епархиалок, дочь местного священника. Звали ее Анной. Это была моя мама.

Владимир Николаевич поднялся и ушел в соседнюю комнату. Он вернулся оттуда, держа в руках альбом в темно-зеленом коленкоровом переплете. Перевернув несколько страниц, положил альбом перед Ниной:

– Вот мои родители вскоре после свадьбы. Взгляните.

Со старинной фотографии на Нину смотрели молодой светловолосый мужчина в костюме и юная девушка в светлой кофте с пышными рукавами и небольшой брошью на вороте. Казалось, они с радостью и надеждой вглядывались в расстилавшийся перед ними жизненный путь, еще не ведая, сколько горя он им сулит…

– Вот так мои родители и встретились, и полюбили друг друга, и поженились, – продолжал старый врач. А в 1915 году в Троицком соборе города Михайловска моего отца рукоположили в священный сан и направили служить в село Щелье, где он раньше учителем работал. Церковь там была в честь Преображения Господня, старинная, деревянная, конца XVIII века, с пятью куполами и колокольней. Там он и прослужил до 1934 года. Правда, советская власть несколько раз пыталась закрыть церковь. Но отец всякий раз ее спасал: надо на голодающих Поволжья пожертвовать – все серебро, что в доме водилось, отдал, даже серебряные часы, отцовский подарок. Дом свой отдал под сельсовет, да сельчане ему вскоре новый купили. Любили они его. Я тогда совсем маленький был, а все равно помню: идет отец по улице, а, кто встретится, приветствует его и кланяется. И с председателем сельсовета, и с колхозным начальством у него были хорошие отношения. Да и как иначе? Ведь почти все они мальчишками у него грамоте учились… Но в 1934 году, по осени, ночью приехали из губернского города энкавэдэшники и арестовали отца, якобы за контрреволюционную агитацию. Хотя он никогда никого против власти не агитировал, только учил народ, чтобы Бога не забывали и жили по Его заповедям. Вот это ему в вину и вменили…

Мы в ту ночь до утра проплакали. А поутру приходит к нам Марфа… была в селе такая старуха: сына у нее в Гражданскую войну убили, муж в море утонул, а больше у нее никого не было. Приходит и говорит маме: «Ты, матушка, не плачь. Бог милостив, не оставит. Он видит, кого зазря обидят. А пока на-ка, поешь, маленько легче будет». И дает ей полкаравая хлеба… пока жив я, вкус того хлеба не забуду, соленым он был от наших слез…

Старик смолк, потянулся к чайной чашке, отпил – и лишь тогда продолжил рассказ:

– Вскоре после ареста отца выселили нас из дома. Все забрали: и скотину, и вещи… вот эти часы отец потом у одного тамошнего мужика выкупил. Потому что очень этими часами дорожил: они до того его отцу принадлежали… Поначалу мы очень бедствовали: жили в сарае, а на дворе поздняя осень была. Только Бог нас и впрямь не оставил, послал добрых людей: кто нам молока крынку принесет, кто хлеба, кто яиц. А Марфа нас в свой дом жить пустила – без нее вряд ли мы пережили бы ту зиму… Потом полегче нам стало: мама была хорошей швеей, шила на заказ. Старший брат, Андрей, который потом на войне погиб, на лесозаготовки ходил, а ему тогда всего четырнадцать было… Да и мы с сестрой, чем могли, по дому помогали. Вот так и дожили до тех пор, пока отец из лагеря не вернулся – три года он там отсидел. Что там с ним было, о том он нам никогда не рассказывал: видно, больно ему было о пережитом вспоминать.

Только больше отцу в Щелье служить не довелось: вскоре после его ареста Преображенскую церковь закрыли… так она до сих пор там и стоит пустая, ветшает. И тогда надумал отец уехать в Михайловск, где в ту пору жила его сестра Ирина. Но и там ему места священника не нашлось: на весь Михайловск в ту пору всего два храма осталось: Ильинский да Успенский, да и то в Успенском обновленцы служили. Тогда устроился отец работать в дорожную контору возчиком: то камень возил, которым дороги мостили, то дрова, а то и бочку с нечистотами. Я слышал, будто предлагали ему другую работу, получше да полегче, если от Бога отречется. Только он отказался. Так почти девять лет и проработал возчиком. Рабочие его уважали. Мол, «дядя Коля у нас такой возчик, что не ругается. Одно слово – правильный человек». Слышал я, что они во всем старались с него пример брать: «Если дядя Коля подпишется на военный заем, то мы тоже подпишемся». А отец на этот заем первым подписывался, хотя на него каждый месяц надо было деньги отдавать, и немалые. Между прочим, его даже к награде представили: к медали «За доблестный труд в Великой Отечественной войне». Хотя все знали, что он – священник, да отец и не думал это скрывать. Вот только не надеялся, что когда-нибудь снова служить станет: он ведь уже весь седой был…

Тем временем настал 1945 год. В ту пору епископом у нас был Владыка Леонид, из вдовых священников, тоже в свое время в лагерях за веру отсидевший. При нем в области вроде как «оттепель» началась в отношении православных. Верите ли, одно время на праздник Крещения Господня народ во главе с Владыкой на реку ходил – там устраивали прорубь, иордань она называлась, и воду освящали. Правда, вскоре те крестные ходы запретили… Тогда же в области закрытые храмы снова открывать стали, а Владыка Леонид туда священников ставил. А в самом Михайловске Преображенский храм верующим вернули – прежде там склад был. Вдобавок настоятель Успенской церкви, бывший обновленец, принес покаяние Владыке Леониду… так что, можно сказать, на два храма в Михайловске стало больше. Тогда-то епископ Леонид и назначил отца священником в Успенскую церковь. Как же он этому радовался! Помню, заплакал даже, а прежде никогда мы не видели, чтобы он плакал… Жаль, мама не дожила до тех счастливых времен: она за пять лет до того от туберкулеза умерла. Ведь сколько ей, бедной, вынести пришлось! И когда она отца из лагеря ждала, и когда нас троих в одиночку поднимала. И в Михайловске, где мы в холодном бараке жили, и там, кроме нас, еще два десятка семей ютилось… а ведь она ни разу не пожаловалась, не посетовала: доколе, мол, терпеть? Только как брата Андрея на войне убили, угасать стала и вскоре умерла.

…В Успенском храме отец пятнадцать лет прослужил. Из них тринадцать лет был настоятелем. Вот, видите (он пролистал несколько страниц альбома и показал Нине фотографию отца Николая в рясе, с блестящим крестом на груди), каким он был тогда. А вот здесь (видите!) он на Пасхальной службе вместе с Владыкой Леонидом. Он отца очень уважал, и всегда другим священникам в пример ставил. При нем отец получил все церковные награды. И прихожане отца любили, и всегда верили, что он честен. Еще бы им его не любить! Он ведь с каждым человеком мог общий язык найти. С простыми людьми пошутить любил, вспоминал всякие забавные случаи из деревенской жизни – рассказчик он был отменный. С образованными да учеными тоже мог на любую тему поговорить – дивились они его знаниям. Кстати, видите эти книги? Большинство из них – отцовские. И Диккенс, и Куприн, и Пушкин, и даже медицинская энциклопедия. А сколько журналов он выписывал! От «Огонька» до «Знание – сила». Неудивительно, что кругозор у него был необычайно широким. И это удивляло людей, привыкших думать, что все священники – невежды и мракобесы. Один врач, знавший отца, мне о нем так рассказывал:

– Не думал я, что Ваш отец так много знает. А как поговорил с ним, понял: куда мне до него! Это мне впору у него учиться.

Так же и мой командир о нем говорил. А поначалу, когда я еще только-только в армию пришел, он требовал, чтобы я от отца отрекся. Пока сам с ним не встретился. Встретились врагами, а расстались друзьями: командир потом к моему отцу не раз приезжал: поговорить о рыбалке, об охоте, о книгах и просто «за жизнь». Правда, приезжал тайно: в те времена за подобные визиты да знакомства по головке не гладили – наказать могли. Ведь статья антисоветчика, за которую мой отец в лагерь попал, на нем всю жизнь висела. Лишь в 1989 году его наконец-то реабилитировали. Только отца моего к тому времени уже почти четверть века как не было на свете…

– А правда ли, что ему Божия Матерь являлась? – задала Нина Сергеевна давно вертевшийся у нее на языке вопрос.

– Не знаю, коллега, – ответил Владимир Николаевич. – Но киот на икону Божией Матери он и впрямь заказал. Это я хорошо помню. Потому что как раз в ту пору в отец устроил в Успенском храме ремонт. Точнее, тогда он заказал несколько киотов одному местному мастеру. Зайдете в Успенский храм – сами увидите. А вот почему он это сделал – врать не буду, он нам этого никогда не рассказывал. Но одно могу сказать точно – молился мой отец много и подолгу. Придет, бывало, из церкви (мы тогда жили на улице Больничной), выпьет стакан горячего чаю – и к себе в комнату. Мы тогда старались вести себя тихо, потому что знали – он молится. Где-то через час он выходил, и тогда мы всей семьей садились обедать. Это я хорошо помню. И нас он учил молиться как можно чаще, и на все праздники в храм ходить. А ведь тогда на Рождество и на Пасху возле храмов «комсомольские патрули» дежурили, с красными повязками на рукаве. Увидят, что парень или девушка в церковь идут, остановят и давай спрашивать: «Как фамилия, где работаешь?» Да и в будние дни в церкви такие люди стояли – правда, без повязок, а тоже смотрели-примечали, кто туда вошел. Так что не всякий человек в ту пору осмеливался в храм зайти. И все равно на праздники в церквях было полно народу. Особенно на Пасху. За два часа до Богослужения храм уже был полон. Со всех концов города приезжали, и с окрестных деревень, и с соседних островов… Так же и на Рождество было. Между прочим, чтобы тем прихожанам, которые жили за городом, легче было в храм добраться и потом домой вернуться, мой отец попросил у Владыки Леонида благословения делить Рождественскую службу на две части, и одну из них совершать вечером, а Литургию служить как обычно, в девять утра. Как они стали служить после того, как отца за штат отправили – не знаю. Мы ни на кого зла не держим…

Старик смолк и снова прихлебнул уже остывшего чаю. После чего заговорил снова:

– Отец умер перед Благовещением. В ту пору он уже четвертый год был за штатом. Утром поехал в собор, служил там вместе с епископом Нифонтом, который был у нас после Владыки Леонида. Исповедался, причастился и поехал домой на автобусе. По дороге почувствовал себя плохо, вышел и сел на лавочку у остановки. Одна прихожанка увидела его и побежала за нами. Мы его еще в сознании застали. Увидел он нас и говорит мне: «Володя, я сегодня причащался». И потерял сознание. Вызвали мы «Скорую», отвезли его в больницу, и той же ночью он умер. Судя по всему, от инсульта. А где он похоронен – Вы уже знаете. Памятник ему мы с сестрой поставили. Ну, а надпись – это он незадолго до смерти мне сказал, чтобы мы такую надпись на его надгробии сделали. Возможно, он предвидел, что скоро умрет.

Владимир Николаевич отставил в сторону пустую чашку и добродушно улыбнулся Нине:

– Ну вот, уважаемая коллега, я Вам и рассказал про своего отца. А в заключение скажу о нем словами шекспировского принца Гамлета: «Он человек был, человек во всем. Ему подобных мне уже не встретить». Думаю, теперь Вы узнали все, что хотели узнать, и удовольствуетесь этим. Не так ли?

…Лишь позднее, уже вернувшись домой, Нина Сергеевна поняла, что после разговора с Владимиром Поповым у нее не убавилось вопросов. Скорее даже их стало больше. Потому что сын старца Николая рассказывал о своем отце совершенно иначе, нежели старуха-прихожанка. Вдобавок, в его рассказе напрочь отсутствовали упоминания о каких-либо знамениях и чудесах, связанных с личностью покойного священника. Никаких «непростых людей», покаявшихся надзирателей и сгоревших храмов. Разумеется, свидетельству ближайшего родственника отца Николая следовало доверять больше, чем россказням постороннего человека. И все-таки как обидно, что в жизни отца Николая не было ни одного, хотя бы самого малюсенького, чуда!

Сожалея об этом, Нина не сразу поняла, что Владимир Попов не ответил на самый главный из интересовавших ее вопросов: почему отец Николай похоронен не возле Успенского храма, а на отшибе? И что за странную фразу он обронил ненароком: «мы ни кого зла не держим»? Что это – случайная оговорка? Или за этими словами скрывается новая тайна?

Нина снова и снова до мельчайших подробностей вспоминала свой разговор с сыном старца Николая. И вдруг в ее уме промелькнула догадка, которая одновременно была и загадкой – уж не оттого ли Владимир Николаевич так охотно согласился рассказать ей об отце, чтобы за кажущейся правдивостью и подробностью рассказа скрыть от нее некую тайну, связанную с именем протоиерея Николая? Не случайно же он завершил свое повествование словами: «Думаю, Вы узнали все, что хотели, и удовольствуетесь этим». Он явно не хочет, чтобы Нина Сергеевна продолжала выяснять подробности биографии его отца. Но почему? И не стоит ли Нине последовать его совету?

Впрочем, сможет ли тогда она написать книгу о старце Николае? Вряд ли. Вдобавок, и отец Александр наверняка захочет, чтобы Нина Сергеевна продолжала поиски: он явно заинтересован в том, чтобы все узнали: возле его храма похоронен старец, исповедник, подвижник. Нет, отступать уже поздно, придется идти до конца.

Однако кто, кроме родственников и прихожан, мог знать старца Николая? Разумеется, те, кто работал в Успенском храме в годы его настоятельства. И если при церкви существует какой-нибудь архив, там наверняка можно найти имена этих людей. Возможно, кто-то из них еще жив и согласится побеседовать с Ниной. Тогда есть надежда, что она наконец-то узнает правду о старце Николае.

– Ну, Нина Сергеевна, хоть Вы человек и проницательный, но на сей раз ошиблись, – покачал головой отец Александр, когда в ближайший выходной Нина приехала к нему в Успенский храм, чтобы просмотреть пресловутый «церковный архив». – Никакого архива тут нет. Личные дела священников – в епархии. Кстати, я попытаюсь взять у Владыки благословение, чтобы Вам дали посмотреть дело отца Николая… но я поеду по делам в епархию только на следующей неделе. А здесь единственное, что у меня есть, – это журналы храма.

Он открыл шкаф, извлек оттуда пачку пухлых, запыленных папок и положил их на стол перед закашлявшейся Ниной:

– Вот, посмотрите. Хотя вряд ли там найдется что-нибудь подходящее.

Нина Сергеевна, то и дело чихая и сморкаясь в платок, принялась просматривать содержимое папок. Чего в них только не было! И чертежи храма, и свидетельство об его регистрации, и договоры с пожарными, и переписка с местными уполномоченными по делам религий за разные годы… Ага, а вот и списки церковной двадцатки. Вспомнив, что отец Николай начал служить в Успенской церкви с 1945 года, Нина отыскала соответствующую папку и принялась просматривать списки, пока не добралась до 1960 года, в котором старца Николая Попова отправили за штат и новым настоятелем Успенского храма стал протоиерей Алексий Бондарь. При нем список двадцатки полностью поменялся. И первым был сменен староста, Петр Чупров… выходит, покойный муж дочери отца Николая был церковным старостой! Что ж, как говорится, новая метла по-новому метет. Вот и вымела всю прежнюю двадцатку…

Впрочем, не всю. Даже после смены настоятеля в списке церковной двадцатки продолжала фигурировать некая Степанида Григорьевна Анненкова. Несмотря на свою «дворянско-декабристскую» фамилию, женщина эта была прачкой. Судя по последующим спискам, Степанида Анненкова состояла в двадцатке до 1986 года, когда ей уже давно перевалило за 60. Вот бы с ней побеседовать – наверняка этой женщине есть о чем вспомнить и рассказать. Благо найти ее не составит труда: в списке членов двадцатки указаны их адреса. Степанида Анненкова живет на улице Пермской, 9. Если, конечно, за это время она не переехала куда-нибудь, или… дай-то Бог, если она до сих пор живет по указанному адресу!

Выйдя из Успенского храма, Нина Сергеевна повернула направо и по мостику, перекинутому не то через узкую речонку, не то через широкую канаву, где безмятежно плескались дикие утки, вышла на Пермскую улицу. Улица эта представляла собой вереницу одноэтажных домов и домиков за деревянными заборами, из-за которых изредка слышался приветственный собачий лай. Вероятно, во оны годы именно таким был весь Михайловск… жаль, что сейчас он превращается в город безликих каменных многоэтажек. Но всему свое время, и, возможно, былое именно потому так отрадно нам, что ему уже никогда не суждено воскреснуть.

Погруженная в ностальгические мечты, Нина Сергеевна не заметила, как дошла до дома номер 9, немного покосившегося, но еще вполне добротного на вид. Судя по цветам на окнах и белой телевизионной «тарелке» под самой крышей, он был обитаем. Подойдя к калитке, Нина постучала. Через некоторое время щеколда скрипнула, и на пороге показалась круглолицая полненькая девушка лет восемнадцати, в джинсах и белой футболке, немного не доходившей ей до пояса, и с любопытством уставилась на Нину Сергеевну, одетую, ради похода в церковь, в длинную юбку, кофту с рукавами до запястий и с платком на голове.

– Здравствуйте. Вы к кому? – спросила она Нину.

– Простите, я ищу Степаниду Григорьевну Анненкову… – начала было Нина Сергеевна.

– А-а, Вы к бабушке! – оживилась девушка. – Баб, это к тебе пришли! Только говорите с ней погромче, она плохо слышит. Ба-аб, ты слышишь, к тебе гости!

Едва войдя во двор, Нина заметила маленькую старушку, которая, сидя на скамеечке у крыльца, перебирала красную смородину. Причем весьма ловко и проворно, даже без очков. Ее проворные руки работали без устали, так что казалось – красные ягоды сами падают в приготовленную для них эмалированную миску.

– Бабушка, к тебе гости! – повторила девушка, касаясь плеча старушки.

– А? – встрепенулась она, уставившись на Нину Сергеевну. – Это кто ко мне пришел? Вроде-ка я Вас не знаю…

На миг Нина призадумалась. Что же ей сказать? Назваться врачом? Но чем она это докажет? У нее нет с собой ни неврологического молотка, ни врачебной печати. Вдобавок, визит незваного врача может показаться хозяйке подозрительным. Что ж, опять придется прибегать к полуправде. Впрочем, Нина сделает это ради благой цели: должна же она наконец-то написать статью и книгу о старце Николае. Как там говорится: «Ложь – конь во спасение».

– Я из Успенской церкви… – произнесла она.

– Вот оно как! – заулыбалась Степанида Григорьевна. – Вот ведь радость-то какая: вспомнили старуху. Вот спасибо-то! Вот слава-то Богу!

Она радовалась, как ребенок. Зато Нине было стыдно. Не только за сказанную полуправду, но и за то, что эта женщина, проработавшая в церкви почти полжизни, на склоне лет оказалась забытой своими единоверцами. Конечно, «дело забывчиво», но разве это оправдание? Ведь, по большому счету, старухе надо совсем-совсем немного: чуть-чуть людского внимания, чтобы она не чувствовала себя одинокой. Пожалуй, надо попросить отца Александра посетить Степаниду Анненкову: ей будет радостно увидеть батюшку, а ему наверняка будет интересно послушать ее рассказы о прошлом Успенского храма.

– Да что же это я болтаю-то? – спохватилась старушка, – Пойдемте-ка в дом. Чайком угощу со смородиновым вареньем – сама сейгод варила. Вкусное вышло варенье: смородина нынче хорошая уродилась, не то что в прошлом году. Вы такого варенья, поди, и не едали…

Нина Сергеевна последовала за гостеприимной хозяйкой, предвкушая и угощение и беседу. Теперь она не сомневалась в том, что Степанида Григорьевна расскажет ей об отце Николае – радость развязывает язык любому человеку. А эта женщина сейчас так рада приходу гостьи, что выложит ей все без утайки. Впрочем, она, кажется, из тех людей, которые просто не способны хитрить и лукавить. Увы, сейчас таких людей становится все меньше…

Тем временем на столе в гостиной (впрочем, Степанида Григорьевна называла гостиную по-старинному «залом») появились не только чашки и обещанное вареньице, но еще и картофельные шаньги («сама пекла»), и даже графинчик с настойкой.

– Клюквенная настоечка-то, сама настаивала, правда, за клюквой уже второй год как не хожу, силы не те стали, – доверительно пояснила хозяйка, наливая по стопочке – себе и Нине.

Настоечка оказалась отменной, хотя довольно крепкой. Так что вскоре Нина и Степанида Григорьевна, словно две старые подруги, раскрасневшись и повеселев, повели между собой задушевный разговор:

– Я ведь не здешняя, – доверительно рассказывала Степанида Григорьевна. – Нас сюда в двадцать седьмом году из Пензенской губернии выслали. У отца лошадь да корова были, вот и раскулачили его, и всех нас сюда выслали. Отец в тот же год умер, и младший братик Вася… есть-то было нечего. Одна я осталась. И пошла работать в раковую больницу прачкой. Да еще и санитаркой подрабатывала: зарплата-то маленькая была, а жить как-то надо. Всего-то я там навидалась, видала и как смерть за человеком приходит. Приходит она и протягивает ему смертную чашу, чтобы он ее выпил. А кто ее пить хочет? Ведь чаша-то эта ой какая горькая! Вот человек от нее голову и отворачивает… причем всегда налево… сколько раз примечала. Тогда смерть ему силой рот открывает и вливает в рот из чаши. Морщится человек, а потом губы оближет… глядь, а он уже дух испустил. Вот оно как бывает-то… а еще говорят, будто Бога нет…

– А с отцом Николаем Вы где познакомились? – спросила Нина, потрясенная не столько рассказом старушки, сколько теми спокойствием и простотой, с которыми она повествовала о самом страшном для человека – о расставании с жизнью.

– Да там же и познакомилась – в раковой больнице, – ничтоже сумняшеся, ответила Степанида Григорьевна. – У него жировик на плече был большой. Вот он и лег в больницу, чтобы тот жировик убрали. Там-то мы с ним и познакомились, и разговорились. Как он узнал, что я из высланных, говорит мне:

– А чего бы тебе, Степанидушка, не пойти в церковь работать?

– Что Вы, батюшка, – отвечаю. – Я ж не шибко боговерующая, ваших церковных порядков не знаю.

Только он мне в ответ:

– А тебе их и знать нечего. Ты только свое дело знай. Будешь прачкой работать: церковное стирать. И мое заодно постираешь, а я тебе за это приплачу. Ну как, согласна?

Подумала я – и согласилась. Деньги-то не лишние. Опять же, и батюшку обидеть жалко. Добрый он был. Вот и пожалел меня. После отца и матери никто меня не жалел, кроме него…

На глазах старушки показались слезы. Утерев их, она попыталась улыбнуться Нине:

– Да что ж это я? Лучше я Вам про батюшку расскажу, как он со мной однажды шутковал. Как выписали его из раковой больницы, главный врач тамошний, профессор Филатов, велел ему потом на прием явиться. А отец Николай то ли забыл, то ли некогда ему было, вот он все не идет да не идет. Тогда Филатов меня к нему и послал: мол, сходи да напомни ему, чтобы пришел. Очень он батюшку уважал – да как же его было не уважать! Редкой души был человек… Вот прихожу я к нему на Кемскую, 8 (там церковный дом стоял, где батюшка с семьей жил), а он, как увидел меня, обрадовался:

– А, здравствуй, здравствуй, Степанидушка! Проходи, гостьей будешь! Аннушка (это он дочери), принеси-ка графинчик!

Принесла она графинчик, а в нем что-то плещется, вроде как коньяк. И наливает мне батюшка полную стопку:

– На-ка, Степанидушка, выпей!

Я стою ни жива ни мертва, боюсь стопку взять. Мне ведь надо еще на работу вернуться – а ну как там почуют, что от меня коньяком несет. Ведь сразу выгонят… А батюшка смотрит на меня, улыбается да приговаривает:

– Выпей, Степанидушка, выпей!

Эх, думаю, пропадай, моя головушка! Одним духом стопку осушила… а в ней компот. А батюшка смеется:

– Вот, Степанидушка, пристыдил меня ваше величество профессор (это так он профессора Филатова в шутку называл, а тот не обижался… да кто на такого батюшку мог обидеться… он же без зла так говорил, в шутку). Прежде-то я перед обедом любил стопочку пропустить. А он мне сказал: мол, нельзя Вам пить, сердце у Вас больное, может не выдержать. Вот теперь только такое и пью…

Неожиданно Степанида Григорьевна смолкла и ее улыбающееся лицо сделалось печальным:

– Да, добрый он был батюшка. Зря с ним так поступили…

– А что с ним случилось? – спросила Нина Сергеевна, предчувствуя, что сейчас услышит именно ту, самую главную тайну отца Николая, которую так тщательно скрывали от посторонних его дети.

– Да как сказать? – вздохнула Степанида Григорьевна. – Не все ж люди шутки понимают, а на дурной роток не накинешь платок. На Рождество было дело, после утренней службы. Я как раз в ту пору в церкви была. Меня иногда туда звали – помочь храм убрать перед праздником или перед тем, как Владыка служить приезжал. А потом батюшка меня на обед звал. Он в праздники всегда садился обедать вместе с нами: с уборщицами, со свечницами, с певчими… со всеми, кто в церкви работал. И ел то же самое, что и мы. Это отец Алексий после него сделал так, что сам после службы со священниками в ресторан обедать ехал, а мы на церковной кухне ели… Долго мы тогда засиделись: батюшка, я да сторожиха Наталья. Потом отец Николай домой собираться стал. А, надо сказать, тогда он выпил он малость… ну, так ведь то же ради праздника – как тут не выпить? Хотели мы его до дома проводить, да он отказался: сам, мол, дойду. Только я на всякий случай за ним пошла: мало ли что. Гляжу, подходит он к воротам, а там нищая сидит, Кланька… все знали, что она не на хлеб, на водку просит… да все равно ей давали. Вреднющая была баба, злая, и первая сплетница в округе. Подходит к ней батюшка, руку протянул, коснулся ее груди, легонько так, только тронул. Тут она из-за пазухи булку вынула и ему показывает, чуть не в нос ему тычет. Ну, он махнул рукой и пошел себе дальше. А потом эта Кланька на него в епархию накатала, будто он ее за грудь щупал. И начали его таскать и к епископу (а как раз в ту пору Владыка Леонид умер, и нам другого прислали), и к уполномоченному. До того затаскали, что у него на нервной почве даже инфаркт случился: сердце-то больное было, вот и не выдержало. Да пока он в больнице лежал, новый Владыка поставил нам нового настоятеля, не местного. Выписался батюшка из больницы, пришел на службу… да что-то они с тем новым настоятелем не договорились. Так что вскоре отца Николая отправили… не то на пенсию, не то на покой, как это там у них пишется. С тех пор он в Успенский храм больше ни ногой, а ходил в другие церкви. А новый настоятель новые порядки установил… из прежних только я и осталась. Я ведь что? Я, как мне батюшка говорил, только свое дело знала – выстирать да отдать. А в их дела носа не совала: мое дело – корыто…

– А что там за история со стиральной машиной была? – полюбопытствовала Нина Сергеевна. – Вроде бы отца Николая обвиняли в том, что он ее на церковные деньги купил? Даже карикатуру на него нарисовали.

– Так ведь он эту машину зачем купил? – встрепенулась бывшая церковная прачка. – Он же ее затем купил, чтобы мне стирать легче было. Почто, говорит, Степанидушка, тебе над корытом горбатиться? Мало тебе работы? Ты еще молодая – успеешь наработаться. Пусть лучше машина за тебя потрудится, она-то железная, не устанет. А вот на какие деньги он ее купил – этого я не знаю, не мое то и дело. Одно скажу – я за него до смерти молиться буду. Добрый был батюшка. Жаль его.

– А Вы знаете, что сейчас его старые прихожанки Успенской церкви за святого почитают? – спросила Нина. – Говорят, будто он старцем был и чудеса творил. На могилу к нему ходят. Говорят, будто он явился одной женщине и пообещал: кто к нему на могилу ходить станет, тому Бог грехи простит.

– Мало ли что говорят? – вздохнула Степанида Григорьевна. – Язык-то без костей, вот и мелет, а ветер носит. Да и какие они старые прихожанки? Они в церкву-то ходить стали, когда советская власть кончилась. А прежде где они были? Разве они батюшку знали? Кабы знали, так не возводили бы на человека напраслину да сказки бы про него не сказывали. Только где им! А те, кто батюшку знал, наверное, уже перемерли все… одна я осталась.

Тем временем за окном стало смеркаться. Вдобавок, и Степанида Григорьевна явно притомилась от избытка впечатлений и воспоминаний. Заметив это, Нина Сергеевна стала прощаться, пообещав старушке, что будет наведываться к ней. По правде сказать, Нина не была уверена, что сдержит слово. Сейчас ей хотелось только одного – поскорее вернуться домой, чтобы в одиночку поразмыслить об услышанном от Степаниды Григорьевны. В самом деле, как связать воедино три рассказа об отце Николае Попове? Что в них правда, а что ложь? И кем на самом деле был этот человек? Старцем и чудотворцем? Безупречным человеком, интеллектуалом, удивлявшим своими знаниями высокообразованных атеистов? Или просто «добрым батюшкой», любителем беззлобных шуток и розыгрышей, который, тем не менее, умел уважать и жалеть простых людей. Но… неужели такого человека могли отправить за штат только из-за нелепого доноса, поданного на него нищенкой Кланькой? Или на то имелась некая другая, более важная причина?

Теряясь в догадках, Нина Сергеевна позвонила отцу Александру.

– Вот оно как… – задумчиво произнес священник, выслушав ее рассказ, – Выходит, на него еще и доносы писали… А эта женщина, Степанида, уверена в том, что нищенка была настоящей? Вполне возможно, ее просто подослали, чтобы оклеветать старца Николая. Я читал о подобных случаях. Ну и загадали Вы мне загадку, Нина Сергеевна! И зачем Вы только надумали разыскивать родню отца Николая, а потом еще эту старуху-прачку! Ведь как все вначале было просто: служил в Успенской церкви старец Николай, пострадавший за веру, подвижник, прозорливец. Неужели Вам было этого мало? А теперь придется распутывать всю эту историю до конца, просить Владыку, чтобы допустил Вас к епархиальному архиву. Конечно, мне бы лучше самому это сделать. Но дела не позволяют. Ладно. Как только я поговорю с Владыкой, сразу Вам позвоню.

Нина Сергеевна хотела было напомнить отцу Александру, что именно он поручил ей выяснить, кем был старец Николай. Она же всего-навсего захотела выяснить достоверные детали и подробности его биографии и ради этого найти тех, кто не понаслышке, а лично знал покойного протоиерея. Почему же теперь отец Александр ставит ей это в вину? Однако он прав: теперь дорога назад отрезана. И им обоим придется даже против воли до конца разобраться во всей этой запутанной истории. Причем похоже, что разгадка ее находится среди бумаг епархиального архива.

Спустя три дня отец Николай позвонил Нине:

– Значит, так, Нина Сергеевна. Я сегодня говорил с Владыкой. Он тоже заинтересовался личностью старца Николая. И благословил допустить Вас к работе с документами епархиального архива. Когда Вы сможете туда съездить? Хоть завтра? Что ж, думаю, чем раньше Вы это сделаете, тем будет лучше. А как вернетесь домой, позвоните мне. Я буду ждать.

Назавтра, после работы, Нина Сергеевна отправилась в епархиальное управление. Оно размещалось в укромном уголке Михайловска, которое неким чудесным образом избежало судьбы большей части города, где старые деревянные дома сменились кирпичными высотками. Но на этой улице старый Михайловск сохранился во всей своей былой красе: здесь царили деревянные дома, домики и домишки. Вот и епархиальное управление тоже было деревянным зданием, полускрытым высоким зеленым забором с полуоткрытой покосившейся калиткой. Впрочем, судя по тому, что возле собора спешно достраивалось новое двухэтажное здание епархиального управления, старая «епархия» доживала последние месяцы.

Пройдя по мосткам мимо двух сибирских котов, с важным видом сидевших на приступке, Нина поднялась на крыльцо и вошла в довольно большую комнату, на стенах которой висело несколько потемневших от времени портретов седовласых архиереев (в одном из них Нина узнала знакомого ей по старым фотографиям покойного Владыку Леонида) и дореволюционный плакат в деревянной рамке с видами Святой Земли. Как раз под ним стоял стол. А за ним, вместо знакомой Нине пожилой начальницы канцелярии Ольги Ардалионовны почему-то сидел совершенно незнакомый ей молодой человек в подряснике.

– Вы к Владыке? – спросил он, увидев Нину. – А он сегодня не принимает. В Москву уехал…

– Я пришла, чтобы поработать с епархиальным архивом, – ответила Нина. – Мне Владыка благословил это сделать.

Справившись об имени и фамилии Нины, молодой человек провел ее в соседнюю комнату, по четырем стенам которой находились стеллажи. А на них стояли папки… бесчисленное множество папок с номерами на корешках. Как же Нине отыскать среди них именно ту папку, которая ей необходима? Ведь, если перебирать все их по одной, вряд ли хватит одного дня…

– Тут описи есть, – подсказал ей послушник, снимая с полки одну из папок, на корешке которой значилось: «опись архива». – А что там, я, честно говоря, не знаю. Я тут еще недавно работаю, вместо прежней начальницы…

Нина Сергеевна хотела спросить разговорившегося юношу, куда девалась Ольга Ардалионовна. Однако в этот самый момент заметила запись: «личное дело протоиерея Успенского храма Николая Попова». По номеру, указанному в описи, она без особого труда нашла драгоценную папку и, усевшись за стол, раскрыла ее.

Первое, что она увидела, была фотография отца Николая. Но совсем не та, что была на его надгробии. И не та, которую показывал ей сын покойного священника. Ту вполне можно было бы назвать «парадной». А с этой на Нину смотрел седовласый старик с такой неизбывной скорбью во взоре, что ей показалось – давно умерший протоиерей умоляет ее не любопытствовать о тайных подробностях его жизни… Но Нине уже не хотелось отступать. Должна же она написать книгу об отце Николае. Ради этого ей просто необходимо изучить его личное дело. А там будь что будет.

Увы, Нина совсем забыла – иногда поиски приводят человека к совершенно неожиданным находкам…

Личное дело протоиерея Николая Попова начиналось со своеобразной анкеты, где были указаны дата и место его рождения, социальное происхождение («русский, сын крестьянина»), название учебного заведения, которое он закончил (то действительно была учительская семинария). Затем следовали дата его рукоположения во диакона и во иерея, а также титул архиерея, совершившего хиротонию. Ниже сообщалось о полученных им наградах: наперсном кресте и сане протоиерея. Все эти награды отец Николай получил во второй половине сороковых годов. Нина Сергеевна вспомнила, что в ту пору епископом Михайловским и Наволоцким был Владыка Леонид, который, по словам Владимира Попова, очень уважал его отца. Это подтверждали и награды, полученные в это время отцом Николаем.

А вот и сведения о судимости. Правда, Нина не поняла, почему северный священник был осужден Московской тройкой. Зато номер статьи ей был известен: то была печально знаменитая 58-я «антисоветская» статья. В итоге отец Николай провел три года в Карагандинских лагерях. Об этом в свое время рассказал Нине его сын. Как и о том, что значилось дальше в анкете: отец Николай Попов стал служить в Успенском храме с 1945 года, а два года спустя был назначен его настоятелем. Значит, не зря Владимир Попов утверждал, что рассказывает Нине правду о своем отце. Его слова полностью подтверждаются документами из личного дела протоиерея Николая.

В конце анкеты имелся краткий послужной список, в котором было указано, в каких храмах и по назначению какого архиерея служил отец Николай. Ниже стояла его подпись, выведенная черными чернилами. Теперь Нина поняла, что пресловутую анкету заполнял сам священник, и этот крупный, несколько нечеткий почерк принадлежал ему. Впрочем, неудивительно, что рука бывшего сельского учителя не совсем повиновалась ему: в 1949 году ему уже исполнилось 66 лет. «Он тогда уже совсем седой был…» – вспомнились Нине горестные слова Владимира Попова.

Далее в деле находилась характеристика, о. Николая, подписанная благочинным церквей 1-го округа Михайловской епархии, протоиереем Ильей Кругловым:

«Протоиерей Попов Николай Иоаннович служит при Успенской кладбищенской церкви с 1 января 1945 г., сначала вторым священником, а с 1947 г. настоятелем. Пользуется уважением и почитанием среди прихожан. Всегда исправный, исполнительный по службе и добросовестный наблюдатель и хозяйственник по храму».

Эта характеристика была датирована 15 мая 1950 года. Кто бы тогда мог подумать, что спустя несколько месяцев над головой отца Николая разразится самая настоящая гроза?

Перевернув страницу в личном деле отца Николая, Нина Сергеевна сначала не поверила своим глазам. Там была подшита телеграмма, посланная на имя епископа Леонида из Московской Патриархии: «…на члена епархиального совета протоиерея Николая Попова поступила серьезная жалоба. Сообщите срочно, в чем дело».

За телеграммой следовала жалоба певчей Ольги Русаковой на певчую Ирину Лобанову, которая-де и в хор-то пришла совсем недавно из хора Михайловского судоремонтного завода, а ей по протекции настоятеля и регента уже дают сольные партии, в то время как она поет в церкви десять лет, а все ходит в «подголосках»… не иначе, как этой выскочке такая честь за то, что она… За этой жалобой следовали объяснительные записки Ирины Лобановой, а также отца Николая. Увы, как невесело шутила одна из товарок Нины по клиросу, церковные птички частенько клюются между собой не на жизнь, а на смерть. Вот и эта ссора между двумя певчими превратилась в самое настоящее разбирательство. А поскольку Ирину Лобанову принял в церковный хор отец Николай, то Ольга Русакова в своей жалобе, носившей характер самого настоящего доноса, постаралась как можно гуще очернить настоятеля. Мол, он и пьянствует, и окружает себя своими родственниками в лице старосты Петра Чупрова, который приходится ему зятем и присваивает себе церковные деньги, и носит пыжиковую шапку, подаренную одной из трех его любовниц, и пьянствует, да так, что пропускает службы. В итоге престарелому священнику пришлось писать объяснительную записку Владыке Леониду, опровергая каждое из этих обвинений.

Нина не могла без волнения читать последний абзац этой записки: «… я с христианским терпением и смирением переношу посланное мне испытание, прощаю своих обидчиков и молюсь за них. Протоиерей Николай Попов».

Расследование по поводу доноса Ольги Русаковой занимало пятнадцать страниц – почти половину личного дела отца Николая Попова. Да, оно завершилось полным оправданием священника. Ни одно из обвинений не подтвердилось. Даже злополучная пыжиковая шапка оказалась всего лишь подарком одного из знакомых отца Николая, работавшего врачом в Ненецком округе. Мало того – из документов явствовало, что когда благочинный, отец Илия Круглов, приехал в Успенский храм, чтобы побеседовать с прихожанами, люди возмущались выходкой доносчицы, в один голос хвалили отца Николая, а многие женщины плакали и умоляли оставить им батюшку, потому что «никогда прежде у них таких хороших батюшек не бывало». И все же…

И все же спустя десять лет на отца Николая последовал новый донос. Его сделала та самая нищая Кланька, о которой Нине Сергеевне рассказывала Степанида Анненкова. Он был написан на листке бумаги, вырванном из школьной тетрадки в клеточку. На нем карандашом были коряво выведены несколько строчек:

«…Проходя по кладбищу, настоятель Успенской церкви Николай Попов заложил мне свою руку за пазуху и спросил, что там у меня. А я ему говорю: там булки да сахар, а он засмеялся и говорит: а я думал, что это у тебя грудь такая…»

Расследование по поводу этого вроде бы совсем пустячного дела составляло всю остальную часть личного дела отца Николая. Ему опять пришлось давать благочинному объяснения в том, что он вовсе не совал нищей руку за пазуху, а только лишь «беспристрастно-легкомысленно коснулся тех вещей, что были у нее за пазухой», вдобавок, дал Клавдии серебряную монету, а она «подала жалобу в искаженном виде». В итоге он был почислен за штат… «за самоуправство в расходовании церковных сумм вместе со старостой П. Чупровым». Ниже прилагались результаты ревизии, проведенной временно исполняющим обязанности настоятеля Успенского храма протоиереем Алексием Бондарем. Увы, цифры говорили сами за себя – отца Николая отправили за штат отнюдь не без причины… причем первой в списке приобретений, сделанных им на деньги, самовольно взятые из церковной кассы, фигурировала злополучная стиральная машина «Волга».

…Бывает, что человек, поднимаясь на горную вершину, случайно оступается. И под его ногой срывается вниз крохотный камешек, песчинка по сравнению с горой, на которую восходит путник. Но еще миг – и родившаяся от падения этого камешка лавина несется вниз, сметая все на своем пути и увлекая за собой в бездну того, кто имел неосторожность вызвать смертоносный обвал. Однако не менее гибельной оказывается и неосторожность человека, восходящего на духовные высоты. Увы, именно так произошло с отцом Николаем. Его не сломил лагерь, его не заставили отречься от Бога лишения, пережитые в Михайловске. Но, выдержав эти искушения, он не выдержал куда более опасного испытания. Искушения властью и благополучием.

Он и сам не заметил, как сделал первый шаг на роковом пути. Ведь тогда он всего лишь пожалел молоденькую девушку-сироту Степаниду, дочь раскулаченного крестьянина, с утра до ночи работавшую прачкой и санитаркой в онкодиспансере, но все равно едва сводившую концы с концами. Желая помочь этой девушке, он дал ей работу при церкви. А чтобы облегчить труд Степаниды, купил ей стиральную машину «Волга» на деньги, взятые из церковной кассы. Разве он поступил плохо, пожалев эту девушку? Напротив, этим он соблюл заповедь Спасителя о любви к ближнему – и совесть его чиста. Что до церковного ящика – он берет оттуда в первый и в последний раз.

Однако вскоре отцу Николаю снова понадобились деньги – на сей раз на ремонт храма. Успенская церковь не ремонтировалась с дореволюционных времен. И ему было больно смотреть на протекающий церковный потолок и заплесневелые стены с облупившимися росписями, на иней, которым в холодную зимнюю пору покрывался иконостас в летнем, неотапливаемом приделе, на прогнившее крыльцо. Увы, стройматериалы, краску и кровельную жесть было не так-то легко купить. К счастью, староста Успенского храма Петр Чупров, приходившийся отцу Николаю зятем, отыскал на базе «Промторга» ушлого кладовщика, который продал для церкви все необходимое… разумеется, за двойную цену. И эти деньги отец Николай снова взял из церковной кассы. Впрочем, разве он присвоил из них хоть копейку? Нет, все они пошли на ремонт храма. Иначе говоря – на благое, богоугодное дело.

Ремонт Успенской церкви подходил к концу, когда неожиданно случилась новая напасть: пьяный водитель грузовика врезался в церковную ограду и сломал ее, да так основательно, что требовалось срочно поставить новую. Ничтоже сумняся, отец Николай снова почерпнул деньги из церковной кассы – увы, теперь он уже считал себя вправе сделать это, как настоятель Успенского храма. Разве не был он хозяином в собственной церкви?

За ремонтом ограды последовало строительство церковного дома. Потом зять отца Николая убедил его приобрести для нужд прихода автомобиль (благоразумно умолчав о том, что будет пользоваться им сам). Чтобы получить согласие на это, пришлось задобрить уполномоченного, причем не только традиционными коньяком и закуской, но и пресловутым «барашком в бумажке», добытым все из того же церковного ящика. Затем любимая внучка отца Николая, Лизочка Чупрова, собралась замуж, а ее родителям хотелось справить свадьбу дочки «не хуже, чем у людей». Увы, к тому времени настоятель Успенского храма уже перестал отличать церковный ящик от собственного кармана… мог ли он знать, что неосторожная шутка, отпущенная им в адрес нищенки Кланьки, в одночасье превратит его в заштатного, оставшегося не у дел священника?

К несчастью для отца Николая, незадолго до этого отошел ко Господу его давний покровитель Владыка Леонид. И в Михайловск приехал новый епископ… разумеется, со своими людьми, включая нескольких священнослужителей, которых требовалось определить на приходы… разумеется, не в селе, а в самом епархиальном центре. В итоге отец Николай, находившийся к тому времени в больнице с инфарктом, был почислен за штат, а на его место назначен один из священников, прибывших в Михайловск вместе с новым Владыкой.

Горько было отцу Николаю оказаться в положении заштатного священника. Вдобавок, новый настоятель повел себя с ним довольно высокомерно. С тех пор отец Николай никогда не переступал порога Успенского храма. Что он передумал за это время – неизвестно. Кроме одного – предчувствуя смерть, престарелый священник завещал сделать на своем надгробии надпись, звучавшую, как его покаяние перед Богом: «…суди меня не по грехам моим, а по милосердию Твоему».

В тот же день, поздно вечером, Нина Сергеевна сидела на кухне, приходя в себя после разговора с отцом Александром. Как она и предполагала, разговор этот вышел довольно неприятным. Точнее сказать, отец Александр был весьма расстроен, даже раздражен, услышав рассказ Нины об ее архивных находках. Так что принялся ее упрекать:

– Я же сразу знал, что с этим отцом Николаем что-то не так. А Вы еще мне не верили! Вот теперь сами убедились – я был прав! И зачем Вы только затеяли все эти поиски?

Поначалу Нина Сергеевна рассердилась на отца Александра. И решила, что больше ни за что не станет ему помогать. Однако, выпив пару чашек чаю и немного поостыв, она поняла: это будет не только невежливо по отношению к бывшему коллеге, но, самое главное, не по-христиански. Ведь заповедано же Апостолом Павлом: «… солнце да не зайдет во гневе вашем». Отца Александра можно понять: ведь он уже начинал гордиться тем, что возле его храма погребен прозорливый старец, исповедник, праведник… едва ли не святой. Каково ему смириться с собственной ошибкой? Впрочем, ведь и ей теперь не написать книги об отце Николае. Кому будет интересно читать не о старце без порока и упрека, а об обыкновенном священнике, который «человек был, человек во всем». И потому мог ошибаться и грешить, как ошибаемся и грешим и мы с вами. Но и иметь мужество каяться в этом.

Хотя, возможно, об отце Николае все-таки стоит написать книгу. Чтобы люди увидели, какая сила Господня подчас совершается в немощи человеческой… и были чуть-чуть снисходительнее к чужим и собственным немощам.

И еще. Пожалуй, в ближайший праздник нужно будет навестить Степаниду Анненкову. То-то она обрадуется!