По выходным твоим прибежищем становится заведение Чиппера, бар «Звездные дорожки», где ты уже не директор Южного предела, а просто один из посетителей. Заведение находится у магистрали в отдалении от Бликерсвилля, всего в шаге от того места, где кончается шоссе и начинается грунтовик. Люди Джима Лаури из Центра могут знать это место, могут следить и подслушивать, но никого из Южного предела ты здесь не встречала ни разу. Даже Грейс Стивенсон, твоя заместительница, не знает о нем. Для маскировки ты надеваешь футболку с логотипом местной строительной компании или рекламой какой-нибудь благотворительной акции, к примеру, конкурса по приготовлению чили, старые потрепанные джинсы, сохранившиеся еще с тех времен, когда ты была толстой, и бейсболку с рекламой твоего любимого гриль-бара.

Ты захаживаешь туда поиграть в боулинг, как когда-то в детстве, с отцом, но сначала в одиночестве гоняешь клюшкой мячик на раздолбанном, но все еще пригодном поле для мини-гольфа «Приключения на сафари». Львы у девятой лунки дремлют, сбившись в кучу, пластик, из которого они сделаны, облез и обуглился дочерна по краям после какого-то давнего бедствия. У огромного гиппопотама, отмечающего конец поля, неестественно изящные лодыжки, краска на боках местами облезла, и сквозь нее просвечивает кроваво-красный фон, словно создатели этого чуда природы старались придать ему самый устрашающий вид.

Ну а после ты входишь в помещение и играешь несколько партий в боулинг, присоединяясь к какой-нибудь случайно собравшейся команде, где не хватает четвертого игрока, под нарисованной на потолке потускневшей Вселенной – вот Земля, а вот Юпитер, а дальше темно-пурпурная туманность с алым центром, и все это освещено нелепым лазер-шоу. Тебя хватает на четыре или пять партий, выигрыш редко составляет больше двух сотен. После этого ты присаживаешься в темном уютном баре, расположенном в самом дальнем уголке, подальше от запаха грязных носков, куда лишь приглушенно доносится рокот шаров, катящихся по дорожкам. Местечко это расположено слишком близко к Зоне Икс, но этого пока что никто не знает, и эти сведения отпугивают посетителей не быстрее, чем в последние три десятка лет.

Заведение Чиппера привлекает по большей части самых верных и стойких посетителей, потому что это настоящая дыра, с потолком, обитым темным фетром и украшенным чем-то, что должно было изображать звезды. На самом деле прибитые к нему металлические штуковины, больше походившие на шерифские звезды из старых вестернов, давным-давно проржавели, и теперь темная поверхность испещрена крошечными красновато-коричневыми морскими звездами. В углу светится знак, приглашающий заглянуть в комнату для отдыха. В этом помещении стоит с полдюжины круглых деревянных столов и стульев с обивкой из черной искусственной кожи, выглядящих так, точно их давным-давно украли из семейного ресторана.

Большинство из твоих товарищей в баре внимательно следят за спортом, сочащимся с экрана молчаливого телевизора, в нижней части которого бегут титры; старый зеленый ковер, прилегающий к стенам, впитывает и без того приглушенную болтовню. Посетители здесь по большей части люди безвредные, шумят редко, в том числе и Риелтор, девушка, возомнившая себя всезнайкой, но зато всегда готовая рассказать какую-нибудь хорошую историю. Хаживает сюда и невысокий старик лет семидесяти с седой бородой – всегда маячит в самом конце стойки и попивает светлое пиво. Он ветеран какой-то там войны, по большей части молчит, но порой проявляет дружелюбие.

Твоя личина психолога смотрелась бы здесь не к месту, и ты стараешься не использовать ее. Каждому, кто интересуется, ты говоришь, что работаешь дальнобойщиком и сейчас у тебя перерыв между поездками, а потом присасываешься к пивной бутылке, чтоб положить конец дальнейшим расспросам. Местные легко этому верят: возможно, этот род занятий кажется им вполне приемлемым для женщины такого роста и крепкого телосложения. Но довольно часто этими вечерами ты сама начинаешь верить в то, что работаешь дальнобойщиком и что собравшиеся здесь люди почти что твои приятели.

Риелтор утверждает, что старик с бородкой никакой не ветеран, просто «алкоголик, ищущий сочувствия», но видно, что сочувствия к нему она не лишена. «Как раз собирался выйти из игры» – любимая фраза ветерана. И еще одна: «Как бы не так, черт побери». Остальные завсегдатаи – медсестры из службы «Скорой», пара механиков, парикмахерша, несколько служащих гостиницы и офисных менеджеров. Отец называл их «людьми, которым не позволено заглядывать за занавес». Изучать их, равно как и постоянно меняющихся барменов, нет смысла, потому что от них ничего не зависит. У Чиппера никогда не говорят ничего крамольного, а сама ты никогда не пускаешься в откровения.

Но иногда вечерами, когда ты засиживаешься допоздна, а толпа у стойки изрядно редеет, ты записываешь на салфетке или подставке для бокала пару моментов, которые нельзя оставлять без внимания – бесконечные, ставящие в тупик вопросы, которыми засыпает тебя Уитби Аллен, эксперт по холистическому изучению биосфер, работающий под началом Майка Чейни, чрезмерно жизнерадостного главы научного подразделения. Ты никогда не напрашивалась на эти вопросы, но это не останавливает Уитби, у которого в голове словно пылает пожар, и погасить его можно, лишь засыпав вопросами, которые сам он время от времени подкидывает эксперту. «Что вне пределов границы, когда ты находишься внутри ее?», «Что вообще такое, эта граница, когда ты внутри?», «Что представляет собой граница, когда кто-то находится вне ее пределов?», «Почему человек, находящийся внутри, не видит человека, находящегося снаружи?».

«Мои утверждения не лучше моих вопросов, – как-то раз признавался Уитби, – но если хочешь пройти более простым путем, ступай и проверь, какие блюда подают в хижине дяди Чейни».

Идеи Уитби подкрепляет весьма впечатляющий документ, помещенный в блестящую папку из непрозрачного пластика. Она скреплена тремя новенькими черными кольцами, дырочки пробиты с невиданной аккуратностью, ни единой опечатки на всех двенадцати страницах, с безупречным титульным листом, словом, настоящий шедевр, озаглавленный: «Комбинированные теории: комплексный подход».

Сам этот отчет такой же блестящий, умный и стремительный, как и сам Уитби. Вопросы, которые он поднимает, рекомендации, которые дает, все это не слишком тонко намекает, что, по мнению Уитби, эффективность Южного предела оставляет желать лучшего и что сам Уитби справился бы куда лучше, если бы ему только дали шанс. Тут есть над чем подумать, особенно если учесть, что научный отдел отсиживается в засаде и время от времени отстреливается невразумительными записками в его адрес. «Предположения в поисках доказательств, тут следовало бы вернуться к истокам или внимательнее посмотреть по сторонам». А может, поискать в собственной заднице, вдруг они там?

Но сама ты воспринимаешь эти теории со всей серьезностью, в особенности список «условий, необходимых для существования Зоны Икс». Он гласил:

– Ну и что там у нас дальше? – спрашивает Чейни на одном из закрытых заседаний. – Тщательное изучение чудес, которые демонстрировали святые, необъяснимые явления глобального масштаба, двухголовые телята, предсказывающие апокалипсис? Что-то в этом роде?

Уитби к тому времени превратился в яростного спорщика, обожающего доводить разговор до точки кипения, бросающего реплики, которые, как он знал, не просто достанут этого козла Чейни, но позволят загнать его в угол, зарезать, а потом поджарить на шампуре. Он сказал:

– Функционирует она подобно живому организму. Как кожа, с миллионом жадных маленьких ртов вместо клеток или пор. И вопрос не в том, что она собой представляет, но в мотиве. Вдумайтесь. Зона Икс – это убийца, которого мы пытаемся поймать.

– О, грандиозно! Просто замечательно! Теперь у нас в штате есть еще и детектив, – бормочет Чейни, пока ты обмениваешься с ним крепким рукопожатием, а Грейс мучительно пытается выдавить улыбку. Потому что на самом деле именно ты посоветовала Уитби действовать подобно детективу в попытке «мыслить вне рамок, принятых в Южном пределе».

Какое-то время с помощью Уитби твои стрелы попадают прямо в цель. Что, впрочем, не означает, что ты не достигла определенных успехов в самом начале. Ведь именно под твоим присмотром осуществлялись настоящие прорывы в оборудовании экспедиции. Приобретались специальные микроскопы для полевых работ, а также виды оружия, не приводящие в действие защитные механизмы Зоны Икс. Все чаще посланные в экспедицию группы возвращались целыми и невредимыми. Этому способствовали трюки, которым ты научилась, постоянно живя в маске, – хитроумные методы превращения людей в функции.

Ты отмечаешь на карте прогресс рекультивации окружающей среды в Зоне Икс, начинаешь представлять себе ее параметры, даже готовить циклы экспедиций, состоящих из людей со сходными параметрами. Возможно, ты не всегда контролируешь эти критерии, но через некоторое время все сходятся на том, что ситуация стабилизировалась и новости эти вселяют оптимизм. Блестящее серебряное яйцо, которое ты представляешь, думая о Центре – эти цельные высокоинтеллектуальные твои размышления, столь превратно понимаемые твоим начальством, – гудит, и урчит, и пульсирует, купая тебя в лучах одобрения… Даже несмотря на подспудное презрение к Южному пределу, сотрудники которого своими жалкими мозгами из плоти и крови оскверняют блестящий, элегантный алгоритм, сокрытый в глубинах Центра.

Но годы идут, влияние Лаури становится все более разрушительным, а решения все не видать. Данные, добытые в Зоне Икс, лишь дублируют друг друга, скудеют или, по выражению Уитби, «не дают себя интерпретировать», теории множатся, но не подтверждаются доказательствами. «Нам не хватает аналогов», – жалуются лингвисты.

Грейс начинает дразнить их «блингвистами», поскольку они ошибаются, срывают сроки и, как говорилось в мрачной шутке, «валяются в канаве у дороги, которая, словно язык в пословице, завязалась узлом и прихватила их с собой». Зона Икс мутила воду. Им было не под силу понять ни эту муть, ни этот узел, ни эту канаву. Сама жалоба на то, что «им не хватает аналогов», была диагнозом выгорания, словно лингвисты возвращались из Зоны Икс, как из космоса, и сгорали в плотных слоях земной атмосферы. Это напоминает тебе обо всех мертвых и умирающих спутниках, брошенных в координаты над Зоной Икс, потому что так от них было проще всего избавиться, потому что в бесследном исчезновении космического мусора был, по крайней мере, какой-то извращенный смысл, даже несмотря на то что превращение Зоны Икс в своего рода свалку небесного хлама было знаком неуважения, который мог рассердить капризное божество. Впрочем, Зона Икс никогда и ни на что не отвечала, даже на такое оскорбление.

Основная проблема состоит не в лингвистах и даже не в Центре. Главная проблема – это Лаури, потому что он хранит твою тайну, а взамен ты должна давать ему все, что он пожелает, в разумных пределах, конечно. Лаури инвестировал кровь и пот других людей в идею экспедиций, основываясь на предположении, что граница – это непреодолимый барьер, а значит, сам он находится в безопасности, по ту сторону, где всё в порядке. В то время как Уитби старается разрушить стену традиционных представлений: «Говоря о границе, важно понимать, что это всего лишь условное ограничение Зоны Икс». Да какая разница?

Лично тебе кажется важным другое: правда, содержащаяся в слухах о жестокости Лаури, который, едва попав в Центр, принялся выстраивать нечто вроде звуконепроницаемой мастерской. Слухи доносятся до тебя год за годом, далекие, но вполне различимые, словно перезвон колокольцев, разносящийся по темному, густому лесу. Манящий звук, обещающий все блага цивилизации, но когда заблудший доходит до конца тропы, то видит лишь бойню, заваленную трупами. И доказательством служит факт, что Лаури так легко взял верх над Питманом, твоим номинальным боссом в Центре, и теперь давит на тебя, требуя результатов.

Неким непостижимым образом ты вдруг понимаешь, что подход Лаури заключается в том, чтобы держать Южный предел как можно дальше от ответов. Он похож на астронавта, улетающего в пустоту необъятного космоса и, размахивая руками, лишь приближающего момент, когда спасти его станет уже невозможно. Хуже того, вспоминая безо всякой ностальгии те полные стресса дни, когда ты работала психологом, возвращаясь к приобретенному в то время образу мысли, ты понимаешь, что Лаури обрек себя на поиск новых и новых способов вновь пережить свой кошмарный опыт в Зоне Икс, так чтобы никогда не обрести свободу, с каждой попыткой избавиться от прошлого, лишь крепче прижимаясь к нему.

Ко времени, когда начался одиннадцатый цикл экспедиций, ты чувствовала себя полностью вымотанной. Планы Центра начали меняться – прежний поток нового персонала, денег и оборудования превратился в жалкий ручеек. Словно в Южном пределе занимались мелкими болячками, в то время как основная доля финансирования шла на борьбу с местным терроризмом и сокрытие свидетельств надвигающейся экологической катастрофы.

И вот после долгих дней отсутствия ты возвращаешься в дом в Бликерсвилле, ненадежное убежище. Тебя преследуют призраки, сидят на диване, заглядывают в окна. В самые неподходящие моменты – во время общего собрания, когда ты сидишь за ленчем с Грейс в кафетерии или осматриваешь свой кабинет в поисках свежих жучков, поставленных службой безопасности Центра, – в голову лезут самые противные мысли. Что все твои труды и старания напрасны, что ни к чему они не приведут. Каждая экспедиция словно давит на тебя своим весом.

– Я мог бы стать директором, – похвастался однажды Лаури, – но я вовремя услышал звоночек и понял намек.

Ты знаешь, что это за звоночек – страх, навечно поселившийся в его голове, но сам Лаури никогда в этом не признается. В тоне, которым он тебя подбадривает, звучит темная ирония, словно Лаури знает, что снова и снова требует невозможного.

Ты все время беспокоишься, вечно пребываешь в каком-то лихорадочном состоянии, боишься, что кто-то в Южном пределе или Центре узнает твою тайну, – ведь Лаури не может вечно утаивать информацию, зато может проболтаться, если решит, что пора от тебя избавиться. Соображения безопасности. Лгунья. Слишком эмоционально вовлечена в работу. И однако, наибольшее недоверие вызывает твоя способность к состраданию, которую ты стараешься скрыть в общении со всеми, кроме, пожалуй, Грейс. Ты всегда холодна, отстранена, даже груба, думаешь, что тогда тебя будут считать ясно мыслящим и объективным ученым. Пусть даже играя эту роль, ты действительно становишься холодна, отстранена и груба.

В Южном пределе ты известна под именем Синтия, но тридцать лет назад тебя звали Глория и жила ты на Забытом берегу, изучала скалы возле маяка, беседовала с мужчиной по имени Саул Эванс.

Прибежищем тебе служит крыша здания Южного предела, защищенная от любопытных взглядов ненадежными на вид перилами и переходными мостиками, полукружьями крыш. Ты владеешь этим местом безраздельно, сокращенно Б/Р, зимой это превращается в «Б-р-р», или «Р-р-р», так рычат медведи, а потому и зимой, и летом можно называть его «Бер-р-лога». Ну или еще «Бар», когда после работы ты ускользаешь сюда, прихватив выпивку.

Ты делишь это священное местечко лишь с одним человеком. С Грейс. Ты обсуждаешь с ней мысли, которые приходят тебе в «Звездных дорожках», и просто всякую хрень, пользуясь тем, что ключи есть только у тебя, Грейс и сторожа. Много раз тебя пытались выследить, но ты испарялась, а затем незаметно для них возникла снова, на крыше, в своем Б/Р.

Именно здесь, глядя сверху вниз на доисторические болота, мили темного соснового бара, вы с Грейс придумали все эти названия и прозвища. Границу вы называли «рвом», проход через нее – «парадной дверью», хотя обе надеялись отыскать «черный ход», или «потайную дверцу». Туннель, или топографическая аномалия в Зоне Икс, называлась у вас «Эль Тупо» – в честь психоделического фильма, который Грейс как-то раз смотрела со своей девушкой.

Все это довольно глупо, но в те моменты кажется смешным, особенно когда ты захватываешь с собой бутылку бренди, или Грейс приносит сигареты с ароматом вишни и вы сидите в шезлонгах, устраивая мозговые штурмы или обсуждая планы на ближайшие выходные. Грейс знает о твоих визитах к Чипперу, а ты знаешь о ее походах на каноэ с друзьями – «помешана на гребле». Тебе не приходится предупреждать ее, чтобы та не появлялась у Чиппера, и ты не напрашиваешься в ее походы. Дружба ваша ограничена длиной и шириной крыши Южного предела.

Именно там, на крыше, ты впервые делишься с Грейс идеей проникнуть через границу в Зону Икс. Со временем это стало чем-то большим, нежели просто идеей, – мысль укреплялась в сознании, ширилась, пускала метастазы, даже получила кодовое название: «прогулка с Уитби». Тем более что десятый и одиннадцатый циклы экспедиций стабилизировались: больше никаких несчастных случаев, как, впрочем, и ответов на вопросы.

Взять с собой Грейс ты не можешь, хотя и нуждаешься в ее советах. Если что-то пойдет не так, покатятся обе ваши головы, а ты никогда не считала, что у Грейс хватит на это силы духа – уж слишком много у нее связей с обычным миром. Дети. Сестры. Бывший муж. Девушка. Именно Грейс ты шутливо называешь «Своим внешним нравственным компасом»: она лучше тебя знает, где проходят границы. «Слишком нормальная», – как-то раз записала ты на салфетке.

– Почему ты позволяешь Лаури помыкать тобой? – однажды днем спрашивает тебя на крыше Грейс, когда ты заводишь о нем речь. Ты уклоняешься от ответа. Лаури не является твоим непосредственным начальником, он будто слог в неточной рифме: не на своем месте, но все равно сохраняет контроль. Грейс любопытно знать, как Лаури зацепился в Центре, какими крючками он цепляет тебя, но это тебе удается от нее скрыть.

Ты напоминаешь Грейс, что есть часть королевства, которое контролируешь ты, область, на которую влияние Лаури не распространяется: результаты экспедиций в Зону Икс. Все они обрабатываются в Южном пределе, так что когда последняя экспедиция одиннадцатого цикла вернулась с пустыми руками, если не считать каких-то расплывчатых фотографий, оставленных у базового лагеря людьми из предшествующей экспедиции, или, возможно, даже раньше, ты забрала их и рассматривала часами. Какое-то скопление теней на черном фоне. Что это, стена? Почему эти снимки напомнили тебе о другой фотографии из другой экспедиции? И ты достала все фотографии, сделанные в «Эль Тупо». Все тринадцать, и да, эти новые тоже могли быть сделаны внутри тоннеля. Эта тень, это расплывчатое очертание лица… почему оно кажется таким знакомым? Будет ли ошибкой счесть, что они что-то означают?

Рассказывая Грейс о своем простом плане, показывая ей часть свидетельств, ты ставишь на то, что Грейс тебя не выдаст, ничего не сообщит в Центр, но ты понимаешь, что она может это сделать просто из уважения к правилам. Потому что за всеми твоими резонами, всеми твоими данными стоит, возможно, одна-единственная вещь: усталость от мерзкого чувства где-то в глубине желудка, возникающего всякий раз, когда экспедиция не возвращается, или назад приходит только половина, или приходят все, но с пустыми руками. Эту парадигму нужно как-то менять.

– Я только пробегусь до «Эль Тупо» и сразу обратно. Никто никогда не узнает. – Впрочем, Лаури может. Что он сделает, если узнает, что ты посмела пересечь границу без его разрешения? Будешь ли ты единственной мишенью его гнева?

После паузы Грейс спрашивает:

– Чем я могу помочь? – Она понимает, насколько это важно и что ты все равно сделаешь это, с ее помощью или без.

Ее следующий вопрос:

– Думаешь, ты сможешь убедить Уитби?

– Думаю, да, – отвечаешь ты, и во взгляде Грейс отражается скепсис.

Но Уитби не проблема. Уитби сгорает от нетерпения, как терьер, рвущийся на прогулку. Уитби страшно хочется хоть на время покинуть стены научного отдела. Уитби поддерживает твое намерение, цитируя данные о выживаемости среди участников последних экспедиций. Уитби просто пылает энтузиазмом и в таком восторге от перспективы, что ты почти забываешь о том, насколько опасна эта затея.

И это облегчение, поскольку в прошлые выходные, болтая с Риелтором, ты вдруг поняла, как боишься идти одна. Поняла, следя за футбольным матчем, который показывали по телевизору в баре, на экране под темным небом с ржавыми звездами, что, если бы Уитби не согласился, ты отменила бы эту авантюру.

Проходя через дверь на пути к Зоне Икс, ты ощущаешь страшное давление, словно некая сила сгибает тебя пополам; видишь черный горизонт с целой россыпью падающих звезд, и их сверкающие хвосты так ярко расцвечивают ненастоящее небо, что ты щуришься, боишься ослепнуть, взирая на этот искрящийся небесный факел. Тебя шатает, возникает отвратительное чувство головокружения, но всякий раз, когда тебя бросает то в одну сторону, то в другую, некая неведомая сила заставляет вернуться к центру, словно края этой дороги ближе, чем кажутся, и находятся под более острым углом. И мысль то работает с бешеной скоростью, то замедляется, точно что-то вклинивается, прошивает мозг насквозь, а вот что именно – определить никак не удается. Инстинкт подсказывает остановиться, просто встать здесь, в коридоре между реальным миром и Зоной Икс, и не сдвигаться с места целую вечность.

Загипнотизированный Уитби плетется рядом, глаза закрыты, лицо искажено, мышцы дергаются, как в тике, – такое впечатление, будто ему снится страшный сон. Что бы ни творилось сейчас у него в голове, ты приняла меры, чтобы он не отстал, не потерялся где-то по пути. Он привязан к тебе за запястья нейлоновым шнуром и, спотыкаясь, бредет за тобой по пятам.

Потом приходит то, о чем тебя предупреждали – тягучее, словно патока, ощущение, будто ты идешь по колено в воде, сопротивление, означающее, что ты близка к цели, впереди маячит призрак спирали, двери в свет, и очень вовремя: сколь бы стоически ты ни терпела все это, лунатическая походка Уитби уже начала тебя доставать, вызывая чувство, что неодушевленные предметы вокруг следят за тобой. Ты теряешь ощущение связи со всем, даже с собственным телом… Действительно ли ты идешь, или стоишь неподвижно, и это лишь твой мозг думает, что ноги у тебя поднимаются, потом опускаются и поднимаются снова?

Но затем сопротивление уходит и ты испытываешь облегчение, словно долго задерживала дыхание, а потом выдохнула. И оба вы проходите через дверь и оказываетесь в Зоне Икс. Уитби стоит на четвереньках, ощупывает землю под собой, его сотрясает дрожь, и тогда ты тянешь на себя его нейлоновый поводок, чтобы он случайно не убрел не в ту сторону и не исчез навеки. Он жадно, как и ты, втягивает ртом свежий воздух, пытаясь к нему привыкнуть.

Какое же синее и безоблачное здесь небо! Тропинка вроде бы знакома, но ты видела ее в последний раз тридцать лет назад, когда бродила по Забытому берегу. Нужно какое-то время, чтобы понять: ты снова дома. Ты узнаешь тропинку, скорее по фотографиям и отчетам членов экспедиции, хотя знаешь, что она была здесь еще до первого вторжения, что ходили по ней твои давние предки. Теперь она сохранилась, выжила и стала частью Зоны Икс.

– Идти можешь? – спрашиваешь ты Уитби, приведя его наконец в чувство.

– Конечно, могу, – с показушной бодростью отвечает он, но голос все равно звучит с надрывом, что-то внутри у него уже сломалось.

Ты не спрашиваешь, что ему грезилось, что именно он видел. Ты не хочешь этого знать, пока вы здесь.

Ты просматривала эти жуткие видеоматериалы из Зоны Икс, снятые еще первой, обреченной экспедицией, но не для того, чтобы найти ответы, а с неким чувством вины, желая уловить связь с просторами, знакомыми тебе еще с детства. Оживить свои воспоминания, вспомнить то, что успела забыть, стараясь не обращать внимания на крики, дезориентацию, смятение, рыдания Лаури и темноту.

Ты видишь цепочку скал у маяка, берег уже немного изменился, словно терруар Уитби можно разглядеть в линиях, оставленных приливом. Словно где-то внизу, среди крабьих норок и крохотных моллюсков, закапывающихся в песок всякий раз, когда их обнажает волна, прятался некий образчик, способный дать все ответы.

Да и тропинки тоже: темная неподвижность соснового леса, густой подлесок испещрен пятнышками приглушенного света. Воспоминания о том, как ты в шесть лет сбилась с пути, заблудилась в этом лесу в грозу, а потом все же вышла из него, не понимая, где находишься, – они нахлынули, стоило услышать, как начальник экспедиции заметил низко нависающие тучи, словно те знаменовали нечто, от чего не укроешься, как от дождя.

После грозы, выбежав на открытое пространство, к солнечному свету, ты вдруг столкнулась с огромным аллигатором, лежавшим, словно бревно, поперек узкий тропинки и не дававшим пройти: по обе стороны была вода. И тогда ты разбежалась и перепрыгнула через него. И ни слова не сказала маме об этом приключении, о том, как в прыжке осмелилась глянуть вниз и увидела желтый глаз с черным вертикальным зрачком, который смотрел на тебя одобрительно и жадно, будто всю вбирал в себя – так поступила Зона Икс с первой экспедицией. Оставив его позади, ты помчалась дальше со всех ног, подстегиваемая радостью и чистым адреналином, словно победила весь мир.

Люди на экране не бежали к чему-то, а убегали, и крики их знаменовали не триумф, а отчаяние – усталые крики людей, обессиленных сражением с чем-то не желающим показать себя. В моменты цинизма ты называла их про себя криками безразличия: организм знает, что бороться нет смысла, тело капитулирует заранее, мозг этому не противится. Они ведь не заблудились, как ты тогда; у них не было коттеджа у моря, куда можно было вернуться, не было матери, нервно расхаживающей по крыльцу и сходившей с ума от беспокойства, обрадовавшейся, когда ты появилась, грязная и промокшая насквозь.

Очевидно, нечто в твоем выражении лица подсказало ей, что ты одержала победу, потому что она не стала наказывать тебя, а просто переодела в сухую одежду и накормила, не задавая никаких вопросов.

Пройдя мимо дорожки к базовому лагерю, ты направляешься к топографической аномалии – тебя гонит туда с неумолимостью секундной стрелки, бегающей по кругу. Ты не делишься с Уитби знанием о том, что чем дольше вы здесь задержитесь, чем больше будете медлить, тем выше вероятность несчастья. Глаз аллигатора смотрит на тебя пронзительно и неотступно, точно это животное знало все наперед. На второй день первой экспедиции человек, не попавший в камеру, сказал: «Хочу домой». И тогда Лаури, болтавшийся поблизости и такой самоуверенный, спросил: «Это ты о чем? Наш дом теперь здесь. У нас тут есть всё. Абсолютно всё, что необходимо. Разве нет?»

Стремление поскорее добраться до места особенно обостряется, когда вы проходите через заболоченный лес, лежащий в миле или двух от границы, где стволы деревьев тонут в канавах с черной водой. То самое место, где ты часто видела следы обитания медведей, слышала какие-то подозрительные шорохи в темноте лесного покрова.

Уитби по большей части молчит, но когда открывает рот, его вопросы и тревожные замечания лишь усугубляют давление темноты, ощущение какого-то особого вечного и неизбывного злого умысла, которое властвует на этой полоске земли, позже названной Зоной Икс. Стоячие недвижимые воды, давящая темнота неба над верхушками деревьев, где лишь изредка просвечивают синие прогалины и тут же затемняются снова, и кажется, что идти тебе и идти еще тысячи миль. Не на этой ли поляне погибли трое людей из пятой экспедиции? Не в том ли озерце покоятся тела мужчин и женщин, не вернувшихся из первой восьмого цикла? Погруженную в эти мысли, тебя до жути пугает еле слышный шепот Уитби, почти не отличимый от отзвуков эха тех давних дней.

Но в конце концов вам все же удается выйти на более открытое и приветливое пространство, к которому вполне можно адаптироваться, обозреть и как-то примирить прошлое с настоящим. Здесь широкая дорога отделяет заболоченный лес от поля, позволяя видеть горизонт и несколько высоких сосен, поднимающихся из буйной травы, рядом с низенькими круглыми пальмами. Наклон этого леса приводит к тому, что тень падает под углом, затеняя лишь половину тропинки.

Внутри Зоны Икс существуют другие границы, другие препятствия, и вам пришлось преодолеть одно из них, чтобы добраться до топографической аномалии.

Оказавшись там, ты сразу понимаешь, что башня сделана вовсе не из камня. И Уитби тоже это понимает. Выражение его лица прочесть невозможно – сожалеет ли он, что ты не подготовила его как следует, что он не прошел через весь цикл тренировок, который могли предоставить в Центре, а вместо этого купился на твои полумеры, на твой низкопробный гипнотизм?

Башня дышит. Нет, это не преувеличение. Плоть круглой вершины этого аномального сооружения ритмично поднимается и опускается, как грудная клетка у спящего человека. Никто не упоминал об этом аспекте в отчетах, и ты не готова к этому, но воспринимаешь его легко, даже охотно, уже представляешь, как будешь спускаться с нее, пусть даже часть тебя словно взмывает в воздух, свысока глядя на твое решение и осознавая всю его глупость.

А может, она проснется, как только ты окажешься внутри?

Отверстие, ведущее в темноту, напоминает скорее не проход, а глотку. Окаймляющий его кустарник смят, уложен грубым кольцом, словно здесь когда-то лежала, охраняя вход, исполинская змея. Ступени походят на оскал пасти с кривыми зубами, из тьмы пахнет прокисшим медом.

– Я туда не пойду, – заявляет Уитби так решительно, точно считает, что, спустившись, он перестанет быть самим собой. И морщинки, и впадины на его лице, заметные даже в этом неверном свете позднего лета, говорят о том, что его уже преследуют страшные воспоминания, которых у него пока нет и быть не может.

– Тогда пойду я, – говоришь ты с замиранием сердца. Другие ведь ходили, пусть и редко, и возвращались, так что же, ты хуже других? Только надень для безопасности респиратор.

В каждом твоем движении сквозит с трудом скрываемый страх, пронизывает плоть до кости, он станет явным, вырвется наружу позже. И много месяцев спустя ты будешь просыпаться с ощущением боли и ломоты во всем теле, словно оно не сможет забыть того, что произошло, и это единственный для него способ выразить эту травму.

Внутри все совсем не так, как описывалось в разрозненных отчетах, доставленных другими экспедициями. Со стены витками свисает живая плоть, почти неподвижная, еле заметно шевелятся усики, образуя слова так медленно, что на секунду тебе даже кажется, что это отмершая ткань. И слова эти были не ярко-зеленые, как описывалось в отчетах, но синеватые, цвета пламени горелки на газовой плите. На ум тотчас приходит слово «дремлющее», а вместе с ним и надежда: все, что находится под тобой, инертно, вполне нормально, хотя само слово, если вдуматься хорошенько, означает, что объект вполне жив.

Ты стараешься держаться посередине, не прикасаться к стенам, пытаешься не обращать внимания на неровное дыхание башни. Ты не читаешь эти слова, потому что давно знакома с такого рода ловушками, это способ тебя отвлечь… И все же не проходит ощущение, что под тобой находится нечто дезориентирующее и дестабилизирующее, решает, показаться или остаться невидимым – где-то там, за углом, или за горизонтом, но с каждым шагом обнаруживается лишь новая пустота, каждый изгиб ступеней освещен синеватым пламенем мертвых слов, и ведут они в неизведанное, и ты робеешь, напрягаешься еще больше, хотя смотреть здесь не на что. Черт бы побрал эту пустоту, это отсутствие чего бы то ни было. Ты начинаешь перебирать в памяти каждую секунду жизни в Южном пределе и корить себя, что спустилась сюда напрасно, без толку, чтобы не найти ровным счетом ничего. Ни ответов, ни решений, никакого конца в поле зрения, слова на стене начинают меркнуть, кажется, что подмигивают тебе по мере того, как ты спускаешься все ниже… И вот наконец ты замечаешь внизу, вдали, отблеск света. Страшно далеко, так далеко, что он походит на светящийся цветок где-то в черной дыре, на самом дне моря, испускает дрожащее еле заметное мерцание, а затем, словно по мановению волшебной палочки, возникает прямо перед твоим лицом, создавая иллюзию, что ты можешь дотронуться до него, если только у тебя хватит храбрости протянуть руку.

Но не от этого у тебя вдруг подгибаются ноги и кровь приливает к лицу.

Слева у стены сидит сгорбленная фигура, смотрит вниз, на ступеньки.

Фигура с опущенной головой, отвернувшаяся от тебя.

Голову под респиратором начинает покалывать, точно в кожу осторожно, без боли входит миллион холодных и тонких игл, легких, невидимых, и ты притворяешься, что тебе просто стало жарко, и тепло это распространяется по коже, стягивает ее по краям носа, вокруг глаз, а иголки продолжают мягко и безболезненно входить в кожу, как в подушечку для булавок, словно там им самое место.

Ты твердишь себе, что это не более и не менее реально, чем игра в боулинг у Чиппера, чем гиппопотам с красной проплешиной под кожей, чем жизнь в Бликерсвилле, чем работа в Южном пределе. Что этот момент ничем не отличается от других моментов, что на атомы все это никак не влияет, как и на воздух, как и на создание, стены которого дышат вокруг тебя. Решив войти в Зону Икс, ты не оставила за собой права назвать хоть что-либо невероятным.

Ты подходишь поближе, тебя так и влечет к этому невероятному существу, присаживаешься на ступеньку рядом с ним.

Глаза его закрыты. Лицо освещено тускло-голубым сиянием, исходящим откуда-то изнутри тела, словно кожу с него содрали, и потому он весь такой пористый, как вулканическая порода. Он вплавлен в стену или просто выступает из нее, как некое естественное продолжение, выпуклость, которая в любой момент может втянуться внутрь и исчезнуть.

– Ты настоящий? – спрашиваешь ты, но он не отвечает.

Тогда ты протягиваешь к нему дрожащую руку, заранее ужасаясь тому, что почувствуешь, и тем не менее тебе страшно хочется узнать, какова его кожа на ощупь. А что, если дотронешься и он рассыплется в пыль? Ты проводишь пальцами по его лбу, он шероховатый и влажный, как наждачная бумага под слоем воды.

– Ты меня помнишь?

– Тебе здесь нельзя, – еле слышно произносит Саул Эванс. Глаза по-прежнему закрыты; видеть он тебя не может, и, однако, ты знаешь – он видит. – Ты должна сойти со скал. Скоро прилив.

Ты не знаешь, что сказать. Да и откуда знать? Ведь ты отвечала ему так давно, много лет назад.

Теперь становится слышен всепоглощающий шум какого-то механизма внизу, мелькают и вращаются странные орбиты, и еще этот свет, этот невозможный светящийся цветок, он начинает колебаться, меняться, превращаться во что-то другое.

Его глаза распахиваются, они кажутся белыми в темноте. Он совсем не изменился за эти тридцать лет, ничуть не состарился, и тебе снова девять, и свет снизу поднимается прямо к тебе, быстро летит по ступенькам, и откуда-то сверху, из башни, доносится отдаленное и раскатистое эхо крика Уитби, словно он кричит за вас обоих.