На третий день в Зоне Икс Кукушка, сопровождаемая мрачным Контролем, нашла в камышах скелет. Сейчас в Зоне Икс стояла зима, а потому был отчетливо виден след, тянущийся от моря, через которое они сюда попали. Холодный ветер бил в лица, проникал под куртки, небо обрело странный голубовато-серый оттенок, точно скрывало некую важную тайну. Аллигаторы, выдры и ондатры старались спрятаться, зарыться поглубже в грязь, и очертания их казались призрачными на сером фоне, где глухо разбивались о берег волны.

Высоко над головой, там, где прорезался темно-голубой просвет в небе, она заметила намек на некую светоотражающую поверхность. И поняла, что это летящая клином стая аистов – под лучами солнца серебрились их бело-серые перья, они летели высоко в небе и двигались так целеустремленно, направляясь… куда? А может, оценивали и измеряли границы своей тюрьмы, старались различить впереди невидимую границу до того, как ее пересечь? Или же они, подобно любому другому существу, оказавшемуся здесь в ловушке, просто подчинялись полузабытому инстинкту?

Она остановилась, Контроль – тоже, рядом с ней. Мужчина с высокими скулами, большими глазами, расплющенным, как у боксера, носом и светло-коричневой кожей. На нем были джинсы и красная фланелевая рубашка, сверху накинута черная куртка, на ногах сапоги, которые лично она никогда бы не надела, чтоб расхаживать в этой глуши. Директор Южного предела. Человек, который был ее дознавателем. Атлетически сложенный, но за время нахождения в Зоне Икс заметно сдал, начал сутулиться, невнятно бормотать что-то себе под нос, рассматривая постоянно забрызганные каплями воды и измятые странички доклада, никому не нужные и неизвестно зачем им хранимые. Одним словом – осколок старого мира.

Он так и не понял, почему она остановилась.

– В чем дело?

– Птицы, – ответила она.

– Птицы? – Он произнес это слово так, словно оно было иностранное или же вовсе бессмысленное. Или же, напротив, слишком значимое. Но кто знал, что имеет здесь значение?

– Да, птицы. – Дальше объяснять нет смысла, все равно не поймет.

Она поднесла к глазам бинокль и проследила за тем, как аисты изменили направление, потом еще раз и еще, не меняя при этом строя: так и продолжали плавно скользить в подхватившем их потоке воздуха. Этот треугольник напомнил ей кружащую стайку летучих рыб – то, как, словно испугавшись, дружно выныривали они на поверхность, двигаясь все в одном направлении, двигаясь параллельно друг другу, появлялись порой в Зоне Икс со дна океана там, где их не ждали.

Интересно, глядя на нее сверху вниз, понимают ли аисты, что они видят? И не докладывают ли потом кому-то или чему-то? На протяжении двух ночей она чувствовала, как животные собираются неподалеку от их костра, словно тупые, бездумные органы чувств Зоны Икс. Контроль торопился, словно цель их путешествия что-то значила, ей же хотелось собрать как можно больше данных.

С того момента, когда они вышли на пляж, между ними возникло недопонимание – безмолвный спор шел о том, кто здесь главный, – и в итоге он вернулся к старому имени, попросив вновь называть его Контролем, а не Джоном. Она отнеслась к его просьбе с уважением. Раковины некоторых животных имеют первостепенное значение для их выживания. Без них этим животным долго не протянуть.

Его дезориентация усугублялась лихорадкой и тем, что она про себя называла «ясность» – чувством, что Зона ассимилирует тебя, что вскоре ты перестанешь быть собой. Так что, наверное, она понимала, почему он по уши зарывался в свои «терруарные» записи, почему лгал, что хочет найти ответы, в то время как ей было совершенно ясно – он просто цепляется за нечто знакомое, чтобы хоть как-то продержаться.

В самый первый день она спросила его: «Кем я буду для тебя, когда мы вернемся в обычный мир? Где ты займешься своей прежней работой, а я своей?» Он не ответил, но она догадалась и без слов: там она останется для него подозреваемой, врагом истины. Но кем они доводятся друг другу здесь?

Ей хотелось улучить подходящий момент, обратиться к нему и завести разговор по душам, возможно даже спровоцировать конфликт. Может, прямо сейчас? Но тут она посмотрела влево и увидела за зарослями камыша оранжевую вспышку.

Должно быть, она просто окаменела или же как-то иначе выдала себя, потому что Контроль тотчас спросил:

– Что не так? Что-то случилось?

– Да нет, вроде бы ничего особенного, – ответила она.

И через секунду снова увидела что-то оранжевое – какую-то полоску, ленточку, привязанную к стеблю камыша, который раскачивался от ветра футах в трехстах посреди камышового океана, колышущегося над коварной трясиной. Видимо, там находилось какое-то углубление, но густые камышовые заросли не давали возможности разглядеть его отсюда.

Она протянула ему бинокль.

– Вон, видишь?

– Да. Это… отметка топографа, – невозмутимо произнес он.

– Ну да, конечно, – заметила она и тут же пожалела о своих словах.

– Ладно. Пусть будет «похоже» на отметку топографа. – Он отдал ей бинокль. – Чтобы добраться до острова, надо держаться этой тропы.

Наконец-то он произнес это слово, «остров», с искренней неприязнью к невысказанной идее, что им стоит исследовать этот жалкий клочок земли.

– Ты можешь остаться здесь, – заметила она, понимая, что он ни за что не останется. Понимая, как ей самой хотелось бы отстать и побыть с Зоной Икс наедине.

А впрочем, действительно ли они здесь одни?

Еще долго после того, как Кукушка проснулась на пустой стоянке, после того, как ее отправили в Южный предел для допросов, ей казалось, что она мертва, что находится в чистилище, хотя в загробную жизнь она никогда не верила. Это ощущение не покидало ее даже после того, как она поняла, что неведомо каким путем вернулась через границу в нормальный мир… и что она не настоящий биолог из двенадцатой экспедиции, а всего лишь ее копия.

Во время допросов она признавалась Контролю: «там было тихо и так пусто… так что я ждала там, боясь уйти, боясь, что должна находиться там по какой-то причине».

Что, впрочем, не охватывало всего спектра ее мыслей и ощущений. Вопрос состоял не в том, жива ли она на самом деле, а в том, кто она такая. Ей было трудно думать об этом, сидя под замком в Южном пределе. Позже возникло ощущение, что ее воспоминания принадлежат не ей, что она получила их от кого-то другого, но не могла понять, был ли это результат каких-то экспериментов в Южном пределе или последствия визита в Зону Икс. Даже во время трудного побега из Центра ее не покидало ощущение, что это всего лишь проекция, что это происходит с кем-то другим, что она лишь промежуточное состояние чего-то иного. Наверное, именно это ощущение отстраненности и помогло ей избегать поимки, добавив рассудительности и абсолютного спокойствия всем ее действиям. Добравшись до бухты Рок, которую так хорошо знала биолог, существовавшая до нее, она немного успокоилась, позволив окружающему миру дать ей новое определение, разделить на мельчайшие частицы и собрать заново.

И только когда они прорвались в Зону Икс, ей удалось победить свое волнение и ощущение полной никчемности. Нет, на секунду-другую она запаниковала, когда волны накатили на нее, завертели, когда показалось, что сейчас она пойдет ко дну. Но затем что-то включилось или вернулось, и, взбунтовавшись против собственной смерти, она отдалась торжеству стихии, в яростном исступлении пробиваясь сквозь толщу воды – истерически-радостный комок биомассы, – словно доказывая, что она никакой не биолог, а новое существо, которое хочет и может выжить, отбросив страх, твердивший, что сейчас она утонет, точно он принадлежал не ей, а кому-то другому.

А позже, делая искусственное дыхание Контролю прямо на песке, вдруг поняла: вот неоспоримое доказательство ее независимости. Равно как и стремление направиться к острову, а не к маяку. «Туда, куда отправилась бы биолог, пойду и я». Ощущение собственной правоты, истинности давало надежду, несмотря на ощущение, что все ее воспоминания подсмотрены сквозь окно в жизнь другого человека. Не пережиты. По крайней мере пока. «Ты хочешь прожить собственную жизнь, потому что сейчас у тебя ее нет», – сказал ей Контроль, но это было слишком грубо.

С тех пор нового опыта удалось приобрести немного. На протяжении целых трех дней пешего пути из-за горизонта не показывалось ничего ужасного или необычного. Нельзя сказать, чтоб и окрестности выглядели как-то неестественно, если не считать поразительной гиперреалистичности пейзажа, невидимых глазу процессов, скрытых под его поверхностью. Иногда в сумерках ей являлся образ морской звезды из воспоминаний биолога – она подплывала, испуская слабое свечение, и влекла за собой, точно компас в голове, – в такие моменты она вновь и вновь убеждалась, что Контроль не чувствует в Зоне Икс того, что чувствует она. Ясность покинула Кукушку, но на смену ей пришло нечто иное.

– Контрастная расцветка, – сказала она Контролю, когда тот вслух удивился тому, насколько обычной выглядит Зона Икс, и пояснила: – Ты смотришь на предмет или существо и не видишь его. Взять, к примеру, оперение поганки. Глядя сверху, непременно ее заметишь. А если смотреть снизу, особенно когда она плывет по воде, поганка практически невидима.

– Поганка?

– Птица такая. – Снова птица.

– Значит, все это маскировка? – Он произнес эти слова недоверчиво, словно вокруг творилось недостаточно странностей. Кукушке даже стало его жалко, ведь он не был виноват в своей непонятливости.

– Ты ведь никогда не видел экосистему, которая не была бы больна или дисфункциональна, верно? Может быть, тебе казалось, что это так, но ты ошибался. Так что тебе неоткуда знать, что естественно, а что нет.

Впрочем, этот ареал и сам был совершенно неестественным.

Она цеплялась за свое превосходство – ей не хотелось снова спорить о том, куда надо идти. Настояв, что надо направиться к острову, она тем самым защищала не только свою жизнь, но и его тоже, по крайней мере так ей казалось. Кукушке не хотелось доходить до крайности, очертя голову штурмовать позиции противника, а что-то в поведении Контроля подсказывало, что он мог подумывать именно об этом. Она же была поглощена одной задачей – познать себя и Зону Икс.

От света в этом месте деваться было просто некуда, он был так ярок и в то же время отдален, что казался нереальным. И грязь, и вода, и бесчисленные каналы, и отраженные в них камышовые заросли вырисовывались с особой отчетливостью. От этого света Кукушке казалось, что она не идет, а скользит, потому что она не могла разглядеть свои следы. Этот свет восстанавливал в ней запасы спокойствия. Он проникал всюду, высвечивая такие стороны предметов, о которых Контроль едва ли догадывался, а потом отступал, позволяя вещам существовать отдельно от него.

Этот же свет мешал им идти. Они медленно продвигались по болоту, палками ощупывая коварную грязь перед собой, продираясь сквозь камышовые заросли, которые поднимались им навстречу, казалось, непроницаемой стеной. Однажды арама, пятнисто-коричневая и почти невидимая на фоне камышей, так тихо и резко взметнулась вдруг из зарослей прямо рядом с ними, что Кукушка испугалась едва ли не больше, чем Контроль.

Но вот наконец они добрались до ленточки, привязанной к стеблю, и увидели под ним желтоватый холмик черепа, наполовину утонувший в грязи.

– Что это, черт побери? – спросил Контроль.

– Мертвец, – ответила она. – Его можно не бояться.

Она давно заметила, что этот мужчина как-то слишком нервно реагирует на самые обычные, на ее взгляд, вещи. Слишком пуглив или же имел в прошлом травмировавший его опыт.

И еще она прекрасно знала, что это такое. Из грязи выступали останки уродливого черепа, а также отбеленная временем и ветрами лицевая маска, смотревшая на них пустыми незрячими глазницами, в которых кишели личинки и черви.

– Стонущее создание, – сказала она. – Мы постоянно слышали его стоны в сумерках.

То самое существо, что гналось за биологом в зарослях.

Плоть давно отслоилась, сползла с костей, смешалась с почвой. Остался лишь скелет, похожий на жуткий гибрид гигантской свиньи или слизня с человеком, – из-под крупных ребер торчали более мелкие, отчего останки грудной клетки напоминали люстру из кошмарного сна. Большие берцовые кости заканчивались странной формы шишковатыми хрящами, над которыми потрудились птицы, койоты и крысы.

– Давненько здесь лежит, – заметил Контроль.

– Да уж.

Слишком давно. По коже пробежали мурашки, она стала настороженно всматриваться в даль, озираться по сторонам: возможно, скелет – это ловушка. Всего восемнадцать месяцев назад это существо было живо, и вот теперь разложилось до почти полной неузнаваемости, сохранились лишь часть черепа и лицо, по которым можно было бы провести опознание. Даже если это создание, в которое трансформировался психолог из, по словам Контроля, «последней из одиннадцатых экспедиций», погибло сразу после того, как было обнаружено биологом… все равно скорость разложения была неестественно быстрой.

Контроль не поддержал разговор, и она не стала делиться с ним этими своими соображениями. Он просто расхаживал вокруг скелета, не сводя с него глаз.

– А ведь был когда-то живым человеком, – заметил он. Кукушка не ответила, и он повторил.

– Возможно. А может быть, неудачный двойник.

Саму себя, в отличие от этого создания, она была не склонна считать неудавшимся двойником. У нее были цель, решимость и воля.

К тому же копия вполне может превзойти оригинал, избежать старых ошибок, создать новую реальность.

– Все твое прошлое у меня в голове, – сказал он, как только они ушли с пляжа, предлагая обменяться информацией. – Я могу вернуть его тебе.

Это стало уже неизменным рефреном, не стоящим того, чтобы его обсуждать.

– Оно мне больше не нужно, – ответила она с некоторым отвращением от того, что это пришлось говорить вслух. – Что мне нужно, так это знать, что Южный предел утаивал от биолога до начала экспедиции.

«Что мне нужно, так это знать, считать ли тебя своим врагом».

Итак, Контроль двинулся по тропе первым, и хотя Кукушка подозревала, что он все же чего-то недоговаривает, настойчивость, даже страстность, прозвучавшие в голосе, позволяли надеяться, что говорил он искренне. Правда, порой в словах его слышался некий жалостливый подтекст – она прекрасно понимала, откуда он взялся, но предпочла его игнорировать. Она помнила эти интонации еще с тех дней, когда он навещал ее в тесной клетушке в Южном пределе.

Когда он сказал ей, что психолог из двенадцатой экспедиции была предыдущим директором Южного предела и возлагала особые надежды на биолога как на некий свой специальный проект, Кукушка расхохоталась. И где-то в глубине души вдруг ощутила сочувствие, даже симпатию к психологу, вспоминая перепалки, то и дело вспыхивавшие между ними во время первых ознакомительных собеседований. Эта коварная и изворотливая психолог/директриса пыталась завоевать столь обширное и неведомое пространство, как Зона Икс, с помощью столь тупого и примитивного инструмента, как биолог. Как сама она. Похоже, что крапивник, вдруг резко выпорхнувший из зарослей, разделял ее мнение.

– Возможно, директриса и заблуждалась насчет биолога, но, быть может, ответ – только ты. – В его голосе была доля сарказма, но лишь доля.

– Я не ответ, – тут же парировала она. – Я вопрос.

А еще, возможно, некое олицетворенное послание, сигнал во плоти, пусть даже пока что она еще не представляет, какую историю должна поведать.

– Мне жаль, что в Южном пределе тебе лгали, – сказал он, не в силах выдавить из себя «прости, что я тебе лгал». Она не могла его в этом винить. Ей больше не было дела до этой лжи, и даже до судьбы первой экспедиции. Ее заботило лишь одно: как эти новые фрагменты головоломки могут вписаться в ее представление о Зоне Икс, помочь ей понять, что же это такое.

Когда наступил ее черед, она призналась, что теперь вспомнила все, вплоть до того момента, когда Слизень, живший в туннеле/башне, начал ее сканировать, расщеплять на атомы или репродуцировать. Она рассказала о моменте своего сотворения – который, возможно, был одновременно моментом смерти биолога. Но когда она принялась описывать Слизня и то, как сквозь многослойные мифы этой конструкции начало просвечивать лицо смотрителя маяка, то увидела недоверие Контроля легко, словно он был прозрачным, как глубоководная рыба. Хотя после всех невозможных вещей, свидетелем которых он уже стал, чего стоила еще парочка?

Он задавал примерно те же вопросы, которые в той или иной форме задавали биолог, топограф, антрополог и психолог во время двенадцатой экспедиции.

Это вызывало тревожное чувство раздвоения, заставлявшее ее снова и снова спорить саму с собой. Временами она не соглашалась с собственными решениями – решениями биолога. Например: почему ее другое «я» так беспечно обошлось со словами на стене? Почему она не потребовала у психолога объяснений, как только узнала о гипнозе? Зачем она полезла на поиски Слизня? Некоторые из этих вещей Кукушка могла простить биологу или задним числом оценить ее правоту, но другие не давали покоя, терзали, словно упущенные возможности, и от этого она приходила в ярость – еще и потому, что была не уверена в собственной правоте. Ей хотелось бы занять немного скепсиса у топографа – женщины, к которой она питала куда больше уважения, чем к биологу.

Мужа биолога она отвергла сразу, без сомнения: он ассоциировался у нее только с одиночеством, которое испытывают жители больших городов. Биолог была замужем, но не Кукушка. Она была свободна от обязательств и искренне не понимала, зачем ее двойнику понадобилось связывать себя брачными узами. Это было одним из недопониманий между ней и Контролем: ей пришлось ясно дать ему понять, что ее стремление получить собственный, лично пережитый опыт не распространялось на их отношения, что бы он о ней ни думал. Она не могла просто взять и заняться с ним чем-то физическим, механическим, чтобы заменить ложные воспоминания реальными. У нее из головы не выходил образ мужа, вернувшегося домой без памяти. Любой компромисс в этой области лишь причинил бы им обоим боль. Это даже не подлежало обсуждению.

Стоя перед скелетом стонущего существа, Контроль сказал:

– Выходит, и я могу закончить так же? Или какая-то моя версия?

– Всех нас ждет один и тот же конец, Контроль. Рано или поздно.

Впрочем, не совсем, потому что в глазницах, утопленных в гниющей кости, все еще читался слабый намек на ясность, некое подобие жизни – безмолвный вопрос, обращенный к ней, который она отвергла, а Контроль просто не ощутил. Зона Икс взирала на нее сквозь эти пустые глазницы, словно анализировала, рассматривала со всех сторон. И от этого она почувствовала себя слабым контуром, существующим лишь благодаря направленному на нее вниманию, движущимся лишь потому, что ее заставляла двигаться та сила, что удерживала вместе атомы ее тела. И вместе с тем направленный на нее невидимый взгляд отчего-то казался знакомым.

И еще она размышляла о том, что видела во время путешествия в Зону Икс, о том, как ей вдруг показалось, что по обе стороны от них нет ничего, кроме ужасных почерневших руин огромных городов и больших кораблей, выброшенных на берег, освещенных ревущим красно-оранжевым пламенем, отбрасывающим тени, скрывающие жалобно скулящих существ вдали, ползающих и скачущих среди пепла. О том, как она пыталась не слушать сбивчивые исповеди Контроля, шокирующие фразы, которые он выпаливал почти неосознанно, наверное, с целью убедить, что у него нет тайн, которых она бы не знала. Бери пушку… Расскажи мне шутку… Это я убил ее, моя вина… Он нашептывал эти гипнотические заклинания прямо ей в ухо, стараясь заглушить не только свой голос, но и скрыть весь этот ужас вокруг.

Лежавший перед ними скелет был обглодан дочиста. Бесцветные кости гнили, кончики ребер уже стали мягкими от влаги, большинство были сломаны, и фрагменты их утонули в грязи.

А в небе над головой продолжали плыть и кружить в сложном синхронном танце аисты – и зрелище это было прекрасней всего, что могла создать человеческая мысль.