Однажды весенним днем в Южном пределе ты сделала перерыв в работе, вышла прогуляться по двору, выстланному плиткой, целиком погруженная в свои мысли, и вдруг увидела нечто странное на берегу заболоченного озера. У самой кромки черной воды виднеется человек. Он сидит на корточках, сгорбившись, невидимые для тебя руки заняты каким-то загадочным делом. Твоя первая мысль – вызвать охрану, но потом ты узнаешь хрупкую фигуру, хохолок черных волос. Это Уитби, в коричневом блейзере, темно-синих слаксах и легких туфлях.

Уитби играет в грязи. Промывает что-то? Душит кого-то? Он настолько сконцентрирован на своем занятии, что даже издали заметно – челок занят делом, требующим ювелирной точности и внимания.

Инстинкт подсказывает тебе: тише, подходи как можно медленнее, не наступи на ветку или опавшие листья. Уитби достаточно настрадался в прошлом, был напуган самим этим прошлым, и ты можешь его спугнуть, если подойдешь быстро и сразу. Ты уже на полпути, когда он оборачивается, давая понять, что заметил тебя, и вновь возвращается к своему занятию, а ты быстро подходишь к нему.

Деревья, как всегда, выглядят печально, согнулись над водой, точно сгорбленные священники с длинными бородами из мха. Или, как менее уважительно говорит Грейс, «выстроились в ряд, точно старые потрепанные наркоманы». Вода гладкая, как зеркало, слегка подернута рябью только в том месте, где возится Уитби, и когда ты подходишь и наклоняешься у него над плечом, видишь свое отражение, искаженное этими кругами и водянисто-серыми отблесками света.

Уитби промывает в воде маленькую коричневую мышь.

Он держит животное осторожно, но крепко, сжимает между большим и указательным пальцами левой руки, вверху торчат головка и передние лапки мыши, чуть ниже, вдоль его ладони, видны бледное брюшко, задние лапки и хвост. Мышь то ли загипнотизирована, то ли по какой-то другой причине ведет себя на удивление спокойно, пока Уитби зачерпывает воду правой рукой и осторожно выливает на мышь, потом протирает влажным мизинцем шерсть на брюшке, бока, щечки с усиками и верхнюю часть головы.

Через левое плечо у Уитби перекинуто маленькое белое полотенце; на нем монограмма в виде большой прописной буквы «У», вышитая золотыми нитками. Принес из дома? Вот он снимает его и, используя один уголок, бережно протирает голову мыши, ее крохотные черные глазки смотрят куда-то вдаль. Уитби проявляет просто удивительную осторожность, даже нежность, продолжает протирать лапку с розовыми коготками, сначала одну, затем – другую, после этого переходит к задним лапкам и тонкому хвосту. Руки у Уитби такие маленькие и бледные, что в голову приходит совершенно абсурдная, но трогательная мысль: уж не родственники ли они?

Прошло три месяца с тех пор, как скончался от рака последний член последней, одиннадцатой экспедиции, шесть недель с тех пор, как его тело эксгумировали. Прошло уже больше двух лет с тех пор, как ты перешла границу вместе с Уитби. За последние семь-восемь месяцев тебе начало казаться, что Уитби постепенно поправляется, приходит в себя – реже просит о переводе, активнее участвует в совещаниях, у него снова пробудился интерес к работе о «комбинированных теориях», которую он теперь называет «Тезисы о терруаре» и которая подразумевает подход к «постижению экосистем», основанный на последних достижениях виноделия. Он усердно исполняет свои обязанности на работе, его поведение не выходит за рамки обычной эксцентричности. Даже Чейни, пусть и ворчливо, но признает это, и тебя не слишком волнует тот факт, что он все чаще пытается использовать Уитби против тебя же. Ты также не слишком задумываешься о причинах, заставивших Уитби вновь приблизиться к центру событий.

– Что это у тебя тут, а, Уитби? – внезапно и резко нарушаешь ты молчание. Что бы ты сейчас ни сказала, это будет похоже на взрослого, отчитывающего ребенка, но Уитби сам поставил тебя в такое положение.

Уитби перестает мыть и вытирать мышь, перебрасывает полотенце через левое плечо, смотрит на зверька, рассматривает внимательно, проверяя, не осталось ли где пятнышка грязи.

– Мышь, – отвечает он таким тоном, словно ты и сама должна все понимать.

– И где же ты ее нашел?

– Не ее, а его. Нашел его на чердаке. – С упреком в голосе и одновременно с вызовом отвечает он.

– О… В доме? – Значит, он принес физическое воплощение безопасности дома на работу, во враждебную среду. Ты пытаешься подавить в себе психолога, не слишком углубляться в анализ, но сделать это трудно.

– На чердаке.

– А зачем принес сюда?

– Чтобы отмыть.

Тебе не хочется, чтобы этот разговор превратился в допрос, но, похоже, это уже произошло. Хорошо это или плохо для выздоровления Уитби? Нет никаких прямых указаний на тему того, можно ли держать в доме мышь или мыть ее, и о том, делает ли это человека непригодным для выполнения рабочих обязанностей.

– А в доме нельзя было помыть?

Уитби отводит взгляд, избегает смотреть тебе прямо в глаза. Ты все еще склоняешься над ним. Он по-прежнему сидит на корточках.

– Там вода зараженная.

– Зараженная? – Вот уж интересное определение. – Но ведь ты ей пользуешься, разве нет?

– Да, пользуюсь… – Он немного смягчился, успокоился, видно, понял: теперь ты не боишься, что он случайно задушит мышь. – Просто подумал, что ему будет приятно выйти на свежий воздух. Денек выдался славный.

Перевод: Уитби нуждается в перерыве. Вот ты же вышла на перерыв, прогуляться во дворе по плиткам.

– А как его зовут?

– У него нет имени.

– Нет имени?

– Нет.

Это беспокоит тебя куда больше, чем омовение мышонка, но тебе становится неловко, и ты не в силах подобрать нужные слова.

– А что, очень даже симпатичная мышка. – Звучит глупо, ты это понимаешь, но больше на ум ничего не идет.

– Не говори со мной, как со слабоумным, – бурчит он. – Я отдаю себе отчет, что это выглядит странно. Но вспомни, что ты сама проделывала, чтобы избавиться от стресса.

Ты переходила границу с этим человеком. Ты пожертвовала его психическим здоровьем, принесла его на алтарь своему ненасытному воображению, любопытству, своим амбициям. Он не заслуживает еще и столь высокомерно снисходительного отношения.

– Извини. – Ты осторожно присаживаешься рядом с ним на кучу листвы и высохшей грязи. Сказать по правде, тебе совсем не хочется возвращаться в помещение, да и Уитби, похоже, тоже. – Единственное, чем могу оправдаться, так это долгим и трудным днем. Хотя он только начался.

– Да ладно, все нормально, – произносит Уитби после паузы и снова принимается мыть и чистить мышь. А потом добавляет: – Он у меня вот уже недель пять. До этого в детстве были кошка и собака, но с тех пор никаких домашних питомцев.

Ты пытаешься представить, как выглядит дом Уитби, но подводит воображение. Единственное, что представляешь, – это бесконечное белое пространство, белую модерновую мебель и в дальнем углу единственное темное пятно, экран компьютера. А это, по всей видимости, означает, что на самом деле дом у Уитби роскошный, насыщенный яркими красками, по-декадентски совмещающий все эпохи и стили.

– Растение зацвело, – вдруг говорит Уитби, прерывая ход твоих мыслей.

Сначала эти слова кажутся бессмыслицей. Но потом до тебя доходит их значение и ты выпрямляешься.

Уитби косится на тебя.

– Спешить больше некуда. Всё уже кончено.

Ты с трудом подавляешь желание вскочить, схватить Уитби за руку и потащить его в здание – пусть покажет, что значит «спешить больше некуда».

– Объясни, – говоришь ты с нажимом и в то же время осторожно, словно держишь в ладони яйцо, готовое лопнуть. – Все по порядку.

– Это случилось среди ночи. Прошлой ночью, – говорит он. – Все остальные уже ушли. А сам я иногда засиживаюсь за работой допоздна, ну и мне нравится проводить время в хранилище. – Он отворачивается, словно ты приготовилась задать ему вопрос, затем продолжает: – Мне просто нравится там, и все. Действует успокаивающе.

– И?

– И вот прошлой ночью я вошел, просто решил проверить, как там растение, – небрежным тоном продолжает он, словно проверял растение постоянно, – смотрю, а там цветок. Растение расцвело. Но теперь все исчезло. Все произошло как-то очень быстро.

Самое главное теперь – это сохранять спокойствие. И еще – заставить Уитби говорить. Сделать так, чтобы он был спокоен и отвечал на все твои вопросы.

– Насколько быстро?

– Где-то за час. Если бы знал, что цветок начнет разлагаться, позвал бы кого-нибудь.

– А как он выглядел, этот цветок?

– Обычный цветок, семь или восемь лепестков. Таких полупрозрачных, почти белых.

– Ты хоть сфотографировал? Или снял на видео?

– Нет, – отвечает он. – Я думал, он простоит еще какое-то время. И никому не сказал, потому что его все равно больше нет. – Или потому, что, раз нет никаких свидетельств, это послужит свидетельством против него, станет лишним доказательством, что он не в своем уме, не пригоден для работы – и это как раз в тот момент, когда репутация его начала восстанавливаться.

– Что ты делал дальше?

Он пожал плечами. Мышь нервно задергала хвостиком, когда он переложил ее в правую руку.

– Я назначил очистку и обеззараживание помещения. Просто на всякий случай. Ну а потом ушел.

– Ты все это время был в костюме химзащиты?

– Да. Конечно. Само собой.

– И приборы не зафиксировали ничего необычного?

– Нет, ничего необычного. Я проверял.

– Ничего больше ты мне сказать не хочешь? – К примеру, о возможной связи между теми фактами, что цветок расцвел и на следующий же день Уитби вышел купать свою мышь.

– Ничего, кроме того, что ты уже знаешь.

И снова намек на некую дерзость – то, как он поднял глаза, и взгляд его сказал тебе, что он снова думает о путешествии в Зону Икс, о том, чем ни с кем не может поделиться, и это делает его неблагонадежным в глазах остальных сотрудников. Как оценивать галлюцинации, если они могут оказаться реальностью? Что делать, если для паранойи есть хорошие основания? И ты вспоминаешь, как сразу после того, как вы вернулись, Уитби задумчиво бормотал себе под нос с потерянным видом: «Сперва они нас не замечали. А потом постепенно начали к нам присматриваться… все потому, что мы просто не могли остановиться».

Ты поднимаешься на ноги, смотришь на Уитби сверху вниз и говоришь:

– Составь мне подробнейший отчет о растении, только для меня. И еще, Уитби, не советую таскать эту мышь в здание. Служба безопасности рано или поздно заметит. Держи ее дома.

Теперь и Уитби, и мышь смотрят на тебя снизу вверх, и понять, о чем думает человек, куда сложнее, чем прочесть намерения животного, которому хочется просто высвободиться из пальцев Уитби и убежать по своим делам.

– Я держу его на чердаке, – снова говорит Уитби.

– Вот это правильно.

Вернувшись в здание, ты идешь в хранилище, надев защитный костюм, чтобы не заразить окружающую среду и не заразиться от нее. Находишь растение, на котором красуется поддельная бирка, относящая его к трофеям первой восьмой экспедиции. Ты осматриваешь растение и все вокруг него, даже пол, ищешь хоть какие-то следы, оставшиеся от засохшего цветка. И не находишь ничего, кроме крохотного темного комочка, который впоследствии, после проведенных анализов, оказывается сосновой смолой от какого-то другого образца, прежде стоявшего на этом месте.

Ты изучаешь результаты этих анализов у себя в кабинете и начинаешь сомневаться. Может, растение расцвело лишь в воображении Уитби, а если так, то что это означает? Ты долго ломаешь над этим голову, потом делаешь зарубку в памяти – мешают совещания и встречи, бесконечные телефонные звонки и миллион каких-то других мелких, но срочных дел. Еще ты подумываешь, стоит ли спрашивать Уитби, не приносил ли он в хранилище мышь. И главное: ты помещаешь бессмертное растение под круглосуточное наблюдение, что вызывает недоумение у Чейни и Грейс.

Уитби просто нужна компания. Кто-то, кто не станет судить или допрашивать его, некое существо, которое от него зависит. И пока Уитби держит это существо у себя дома, на чердаке, ты никому не станешь говорить об этом нарушении, признавая, Уитби привязан к тебе так же, как ты сама к Лаури.

Неделю спустя ты играешь с Риелтором и ветераном в пул во время очередного похода в бар «Звездные дорожки» и слушаешь рассказ Риелтора о парочке сквоттеров, самовольно вселившихся в образцовый дом и отказывающихся сообщать свои имена. Это заставляет тебя снова задуматься, почему Уитби не дал имени своей мышке. Словно соблюдал протокол, разработанный Южным пределом для экспедиций.

– Они решили, что если я не буду знать их имен, то не смогу вызвать полицию. Выглядывали на улицу через занавески, точно какие-то привидения. Они были невероятно жалкими, мне даже не хотелось их выпроваживать, но я должна продавать дома, у меня же не благотворительность. Нет, я делаю взносы в благотворительные организации, это само собой, но это совсем другая история. И вообще, для кого существуют приюты? А если бы я позволила им остаться там, другие бездомные могли последовать их примеру. Потом приехала полиция, и выяснилось, что на них уже заведено одно дело, так что решение я приняла правильное.

Вернувшись в свой кабинет в Южном пределе, ты обнаруживаешь на своем письменном столе файлы кандидатов на двенадцатую экспедицию. И на самом верху – папка с материалами на самого многообещающего, на твой взгляд, из них: биолога-социопата, чей муж побывал в последней, одиннадцатой экспедиции.