От псарни, примыкающей к Кауфу, несло собачьим пометом и затхлым мехом. Даже шарф, натянутый на лицо, не спасал от вони. Я ею буквально давился.

Похрустывая снегом, я прокрался вдоль южной стены здания, вызвав оглушительный собачий лай. Однако когда я заглянул в проход, то увидел, что пятикурсник, охраняющий псарню, крепко спит рядом с печкой. Собственно, так же было и все три минувших утра.

Я осторожно отворил дверь и приник к стене, скрываясь в предрассветных тенях. После трех дней ожидания и наблюдения у меня созрел план. Если все пойдет хорошо, уже завтра к этому же времени я вызволю Дарина из Кауфа.

Их хозяин посещает свои владения раз в день, во время второго колокола. В течение дня сменяются три пятикурсника, и на посту находится только один. Каждые несколько часов из тюрьмы появляется один из наемников, чтобы убрать грязь, накормить и позаниматься с животными, проверить сани и упряжь.

Я остановился рядом с загоном в самом темном углу. Три собаки лаяли на меня так, будто я сам Князь Тьмы. Я легко оторвал брючину своей униформы и заднюю часть плаща, так они были изношены. Задержав дыхание, я взял палку и заляпал навозом другую штанину. Затем посильнее натянул капюшон плаща.

– Эй! – рявкнул я, надеясь, что в густой тени моя одежда сойдет за униформу Кауфа. Пятикурсник вздрогнул, проснулся и стал вертеть головой по сторонам, таращась диким взглядом. Потом он заметил меня и, опустив глаза из уважения и страха, забормотал что-то в оправдание. Я оборвал его.

– Ты спишь на чертовой работе, – прорычал я. К наемникам, в особенности к плебеям, все остальные в Кауфе относятся свысока. Потому большинство из них проявляют чрезвычайную жестокость к пятикурсникам и заключенным – только ими они и могут командовать. – Я должен буду доложить о тебе хозяину псарни.

– Сэр, пожалуйста…

– Прекрати скулить. Мне и собак хватает. Одна из сук набросилась на меня, когда я пытался ее вывести. Всю одежду мне разорвала. Принеси мне другую униформу. Плащ и сапоги тоже принеси – мои все в собачьем дерьме. Я в два раза тебя крупнее, так что убедись, что форма будет мне впору. И ничего не говори хозяину псарни. Меньше всего хочу, чтобы этот ублюдок урезал мой паек.

– Да, сэр, прямо сейчас, сэр!

Он выбежал из псарни, перепугавшись, что я сдам его за сон на посту, и даже не посмотрел на меня как следует. Пока он ходил, я накормил собак и вычистил загон. Наемник, который пришел раньше обычного, выглядит немного странно, однако это обстоятельство не заслуживает особого внимания, учитывая то, какой бардак творится у хозяина псарни. А вот наемник, который прийти пришел, но при этом не выполнил своих обязанностей, вызовет тревогу.

Когда вернулся пятикурсник, я разделся, приказав ему оставить форму и ждать снаружи. Старую одежду и обувь я бросил в огонь, крикнул бедному мальчишке, что тот угадал с размером, и отправился в Кауф.

Половина тюрьмы таилась во чреве возвышавшейся за Кауфом горы. Другая половина торчала из склона, как нарост. Широкая дорога, выходя из огромных главных ворот, извивалась по склону потоком черной крови, бегущим вниз вдоль Реки Забвения. Стены тюрьмы, богато украшенные фризами, колоннами и горгульями, высеченными в светло-серой скале, были в два раза выше, чем в Блэклифе. Наемные лучники беспрестанно патрулировали бастионы с зубчатыми парапетами. В каждой сторожевой башне дежурило по четыре легионера. С такой охраной проникнуть в тюрьму крайне сложно, а выбраться из нее – просто невозможно.

Если только ты не маска, который готовился к этому неделями.

Холодное небо было расцвечено зелеными и багровыми волнистыми полосами света. Согласно преданиям меченосцев, это души мертвых, сражающихся за вечность, или, как их еще называют, Северные Танцоры.

Интересно, что Шэва сказала бы по этому поводу? Может быть, ты сам ее об этом спросишь через две недели, когда умрешь. Я нащупал флакончики теллиса в кармане – двухнедельный запас. Как раз хватит до Разаны.

Помимо теллиса, отмычки и метательных ножей, висящих на груди, все свои вещи, в том числе и телуманские мечи, я оставил в пещере, где собирался прятать Дарина. Пещера, уже изрядно разрушенная оползнями, оказалась меньше, чем мне помнилось. Зато ни один хищник ее не облюбовал, да и чтобы устроиться на ночлег, места вполне хватало. Мы с Дарином сможем залечь здесь, пока не приедет Лайя.

Я прищурился, сосредоточенно следя за воротами Кауфа, решетки которых сейчас были подняты. Вверх по дороге, ведущей в тюрьму, ползли повозки с провизией, доставляя на зиму запасы еды, пока горные перевалы не завалены снегом. В этот час, когда солнце еще не встало и близилась смена караула, повозки подъезжали без всякого порядка, и сержант, стоящий на страже, не обращал внимания на тех, кто входил и выходил из псарни.

Я подошел к каравану со стороны главной дороги и осторожно примкнул к остальным стражникам, осматривающим повозки в поисках контрабанды. Я заглянул в ящик с тыквами и тотчас получил по руке дубинкой.

– Эту уже проверили, болван, – раздался за спиной голос. Я повернулся к угрюмому бородатому легионеру.

– Извините, сэр, – гаркнул я, быстро отскочив к другой повозке. Не ходи за мной. Не спрашивай моего имени. Не спрашивай номер моего отряда.

– Как твое имя, солдат? Я не видел тебя раньше…

БУМ-бум-БУМ-БУМ-бум.

На этот раз я занервничал, услышав барабаны, оповещавшие о смене караула. Легионер отвернулся, отвлекшись на миг, и я прибился к толпе наемников, идущих в тюрьму. Я оглянулся и увидел, что легионер повернулся к следующей повозке.

Я держался чуть позади отряда наемников, низко надвинув капюшон и плотно повязав шарф. Если солдаты заметят, что среди них лишний, я – труп.

Силой воли я заставил себя расслабиться и идти спокойной и усталой походкой. Ты один из них, Элиас. Ты вымотан после ночной смены, думаешь только о кружке грога и кровати.

Я прошел через припорошенный снегом тюремный двор, что был в два раза больше, чем тренировочное поле Блэклифа. Синий огонь смоляных факелов освещал каждый дюйм двора. Насколько я знал, внутри тюрьма освещалась так же ярко. Надзиратель держал двести наемников, единственной обязанностью которых было следить, чтобы факелы никогда не гасли. Ни одному заключенному Кауфа не стоило даже надеяться на то, чтобы укрыться в тени.

Хоть я и рисковал, что меня окликнут идущие рядом солдаты, но продолжал свой путь, вклинившись в самую середину группы. Мы подошли к главному входу тюрьмы. По сторонам стояли двое масок, они осматривали всех входящих.

Моя рука невольно потянулась к оружию. Я заставил себя прислушаться к тихому разговору наемников: «…Двойная смена, потому что половина тюремного взвода отравилась едой…» – «…Вчера прибыли новые заключенные, шестеро из них…» – «…Не понимаю, почему мы с ними возимся. Капитан сказал, сюда едет Комендант. Новый Император приказал ей убить книжников, всех до единого…»

При этих словах я застыл, пытаясь обуздать гнев, клокотавший в каждой клеточке моего тела. Я знал, что Комендант прочесывает сельскую местность, убивая книжников, но не осознавал, что она намерена истребить их полностью.

В этой тюрьме свыше тысячи книжников, и все они погибнут по ее приказу. Дьявол. Как бы я хотел освободить их всех. Штурмовать тюрьму, убить стражников, поднять бунт.

Мечты, мечты… Но сейчас лучшее, что я мог сделать для книжников, это вызволить отсюда Дарина. Его знания, по крайней мере, дадут им шанс сражаться. Если, конечно, Надзиратель не изувечил его тело и не уничтожил разум. Дарин – молодой, сильный и, очевидно, умный: такой тип заключенных больше всего привлекает Надзирателя как материал для опытов.

Я прошел в тюрьму, не вызвав подозрения у масок, и направился с другими охранниками в главный коридор. Тюрьма Кауф построена в виде огромного колеса с шестью длинными коридорами-спицами. Меченосцы, кочевники, маринцы и всякие чужестранцы занимали два блока в восточной части тюрьмы. Книжники занимали два западных блока. Последние два отводились под казармы, столовую, кухню и склад.

В самом центре этого колеса располагались две лестницы. Одна вела наверх, где находились комнаты масок и кабинет Надзирателя. Другая спускалась глубоко-глубоко вниз, в камеры для допросов. Я содрогнулся, отгоняя мысли об этом маленьком аде.

Шагавшие рядом наемники сняли капюшоны и шарфы, поэтому мне пришлось отстать. Нечесаная борода, которую я отрастил за последние несколько недель, служила прекрасной маскировкой, но только издали. Если же эти люди увидят меня вблизи, то поймут, что я не дежурил с ними на воротах.

Брат Лайи – особо ценный пленник. До Надзирателя наверняка дошли слухи, что распустил Спиро Телуман про мальчишку. Наверняка его держат отдельно от остального населения Кауфа. Поэтому, скорее всего, Дарина нет в той части тюрьмы, где сидят книжники, или в других основных блоках. В камерах для допросов заключенные не остаются больше суток – иначе их просто выносят в гробах. Так что оставались лишь одиночные камеры.

Я быстро шел мимо других охранников, расходившихся по постам. Когда я миновал вход в блок, где сидели книжники, меня окатило жаром и вонью. В Кауфе по большей части царил такой холод, что дыхание вырывалось изо рта облаком пара. Но в блоке книжников всегда стояла адская жара, которую Надзиратель поддерживал при помощи огромных печей. В этих камерах одежда распадалась через несколько недель, царапины гноились, раны гнили. Слабые пленники, попав сюда, умирали в течение нескольких дней.

Однажды я спросил одного охранника-маску, почему Надзиратель не даст пленникам умереть от холода. «Потому что от жары они страдают сильнее», – ответил тот.

Я слышал это страдание в воплях, наполнявших тюрьму, словно дьявольский хор. Старался отгородиться от жутких звуков, но они ввинчивались прямо в мозг.

Я подошел к главной ротонде Кауфа и заметил всеобщее оживление. Худощавая фигура в черном спускалась по лестнице. Лицо поблескивало серебром.

Черт возьми. Надзиратель. Единственный человек в Кауфе, кто наверняка может опознать меня по виду. Он гордился тем, что запоминал всё и вся до мельчайших подробностей. Я тихо выругался. После шестого колокола прошла четверть часа, а он всегда в это время посещал камеры для допросов. Я должен был помнить.

Старик проходил всего в нескольких ярдах от меня, разговаривая с сопровождавшим его маской. Длинные тонкие пальцы держали сумку – инструменты для опытов. Я подавил подкатившее к горлу отвращение и пошел дальше. Я проскочил мимо него по лестнице, совсем рядом.

За спиной раздался душераздирающий крик. Два легионера вели заключенного-книжника в грязной набедренной повязке.

Все тело бедняги было покрыто язвами. Когда он увидел стальную дверь, ведущую в блок для допросов, то испустил совершенно безумный вопль. Мне показалось, что он собирается сломать себе руку, лишь бы не попасть туда. Я снова ощутил себя пятикурсником, который слушает мученические крики заключенных и ничего не может сделать, лишь исходить беспомощным гневом.

Один из легионеров, устав от криков мужчины, занес над ним кулак, чтобы вырубить его.

– Нет, – остановил легионера Надзиратель своим жутким пронзительным голосом. – Крик – это чистейшая песня души, – процитировал он. – Плач варваров по покойнику соединяет нас с низшими животными, с невыразимым насилием земли. – Он сделал паузу. – Это из Тиберия Антониуса, философа времен Таиуса десятого. Пусть заключенный поет, – добавил Надзиратель, – так, чтобы слышали его собратья.

Легионеры втащили человека за стальную дверь. Надзиратель последовал за ними, но вдруг приостановился. Я уже почти пересек ротонду и дошел до коридора, ведущего в одиночные камеры. Надзиратель повернулся, осмотрел коридоры, что расходились в пяти направлениях, и затем его взгляд остановился на шестом коридоре, куда собирался войти я. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди.

Ждать, пока старик отведет взгляд, было как ждать мгновения, когда палач опустит топор. Эти несколько секунд тянулись бесконечно, но наконец он отвернулся. За ним захлопнулась дверь камеры для допросов, и я перевел дух.

Я вошел в коридор, где, в отличие от ротонды, было довольно безлюдно. Каменная же лестница, ведущая в одиночные камеры, оказалась еще более пустынной. У одной из трех дверей, той, что выходила в блок с тюремными камерами, стоял на страже одинокий легионер. Я поприветствовал его, в ответ он что-то пробурчал, не отрывая взгляда от ножа, который точил.

– Сэр, – окликнул его я. – Я здесь, чтобы узнать о заключенном, пере…

Он поднял голову как раз вовремя. Дико округлил глаза, но в этот самый миг я ударил его кулаком в висок. Не дав ему упасть, я снял с него мундир, забрал ключи и положил на пол. Затем, связанного и с кляпом во рту, запихнул в ближайший шкаф, надеясь, что никто его не откроет.

График дежурств висел на стене рядом с дверью, и я быстро его изучил. Потом отпер первую дверь, вторую и, наконец, третью и оказался в длинном сыром коридоре, который освещало голубоватое пламя единственного факела. Легионер, что сидел со скучающим видом за конторкой у входа, удивленно поднял глаза.

– А где капрал Либран? – спросил он.

– Съел что-то, и теперь его выворачивает, – ответил я. – Я – новенький. Прибыл вчера с фрегатом. – Я бросил украдкой взгляд на его бирку. Капрал Гултар. Значит, плебей. Я протянул руку. – Капрал Скрибор.

Услышав плебейское имя, Гултар расслабился.

– Тебе надо вернуться на свой пост, – изрек он. В ответ на мое замешательство он понимающе улыбнулся. – Я не знаю, как было у тебя на старом месте, но здесь Надзиратель не позволяет трогать заключенных в одиночках. Если захочешь поразвлечься, придется подождать, когда тебя припишут к боксам.

Я подавил приступ отвращения.

– Надзиратель приказал мне привести к нему заключенного к седьмому колоколу, – сказал я. – Но его нет в списке. Ты знаешь об этом что-нибудь? Парень-книжник. Молодой. Волосы светлые, глаза голубые… – Я заставил себя остановиться. Постепенно, Элиас.

Гултар взял свой список.

– Здесь ничего нет.

Я добавил в голос нотку раздражения.

– Ты уверен? Надзиратель настаивал. Мальчишка-то ценный. Все вокруг о нем болтают. Говорят, что он умеет делать серранскую сталь.

– А-а, этот.

Я напустил на лицо выражение скуки. Тысяча чертей. Гултар знает Дарина. Это означает, что парень в одиночке.

– Зачем бы, черт возьми, Надзирателю его к себе требовать? – Гултар почесал голову. – Парень мертв. Уже несколько недель как.

От радости не осталось и следа.

– Мертв?

Гултар посмотрел на меня вопросительно, и я добавил голосу равнодушия:

– И как он умер?

– Отвели в камеру для допросов, и больше он оттуда не выходил. Хорошенько его отработали, этого нахального крысенка. Отказывался называть свой номер на построении. Всегда выкрикивал имя. Дарин. Как будто гордился им.

Я привалился к конторке Гултара, медленно впитывая его слова. Дарин не мог умереть. Не мог. Что я скажу Лайе?

Ты должен был добраться сюда быстрее, Элиас. Должен был найти способ. Ужас собственного провала ошеломил меня, и хотя в Блэклифе нас учили не выказывать своих эмоций, в этот момент я обо всем забыл.

– Чертовы книжники стонали по поводу его кончины несколько недель, – посмеивался Гултар, не обращая на меня внимания. – Их великого спасителя не стало…

– Как ты его назвал? Нахальный? – Я притянул легионера за воротник. – Кто нахал – так это ты, сидишь здесь внизу и занимаешься работой, с которой справится любой идиот-пятикурсник, и еще смеешь болтать о том, в чем ни черта не смыслишь.

Меня охватили ярость и разочарование, не оставив место добродетели. Я крепко стукнул его головой и отшвырнул в сторону. Легионер отлетел и ударился о стену с мерзким звуком. Закатив глаза, он сполз на пол, и я отвесил ему последний пинок. Он еще не скоро очнется. Если вообще очнется.

Выбирайся отсюда, Элиас. Найди Лайю. Расскажи ей о том, что случилось. Все еще вне себя от ярости после известия о смерти Дарина, я затащил Гултара в одну из пустых камер и закрыл замок. Но когда я направился к выходу из блока, снаружи загремел засов.

Дверная ручка. Ключ в замке. Поворот. «Прячься, – вопил разум. – Прячься!»

Но здесь негде было прятаться, кроме как за конторкой Гултара. Я нырнул под нее, свернувшись в клубок, и приготовил ножи. Сердце бешено колотилось.

Я надеялся, что это раб-книжник принес еду. Или пятикурсник доставил приказ. Тот, кого я могу заставить молчать. Дверь открылась, и я услышал легкие шаги по каменному полу. Со лба ручьем струился пот.

– Элиас. – Я оцепенел, услышав тонкий голос Надзирателя. Нет, черт возьми. Нет. – Выходи. Я ждал тебя.