Глава тринадцатая

– Миссис Райан, подползите к двери на коленях, держа руки за головой!

15 декабря 1991 года, утро, начало шестого. Прошло два года с момента моего первого ареста за мошенничество с банковскими книжками. Дот была дома одна, Джерри положили в больницу, потому что у него отказали почки.

– Кто там? Что происходит? – крикнула она.

Ее разбудил стук в дверь. Спросонья она ничего не понимала.

– Полиция. У нас к вам разговор. Повторяю, миссис Райан, подползите к двери на коленях, держа руки за головой.

– Я не могу, – ответила Дот. – У меня рак. Мне очень больно.

Последовала пауза, а затем полицейский прокричал:

– Хорошо, миссис Райан, тогда включите свет и откройте дверь.

Распахнув дверь, откуда сразу потянуло ночным холодом, она увидела у выхода в общий коридор двух вооруженных офицеров полиции. Один из полицейских, опустившись на колено, целился в Дот из пистолета, другой с автоматом стоял позади напарника и тоже держал Дот на мушке.

– Что за…

Пораженная Дот испуганно огляделась по сторонам и шагнула за порог, чтобы выяснить, что происходит. Это было ошибкой: как только она оказалась в коридоре, дверь захлопнулась и Дот уже не разрешили вернуться домой. Полицейские сказали, что пришли обыскивать квартиру, но должны дождаться разрешения какой-то шишки из Скотланд-Ярда, чтобы зайти внутрь. Все это время Дот пришлось стоять на балконе, дрожа и плача. Она промерзла до костей. Полицейские опустили оружие, когда стало очевидно, что она не представляет угрозы, но по-прежнему были настороже. В воздухе чувствовалось напряжение.

– Можно я зайду в квартиру и оденусь потеплее? – умоляла Дот полицейского, который присматривал за ней.

– Боюсь, что нет.

– Тогда может кто-нибудь передать мне что-нибудь теплое? Я ведь замерзну до смерти!

– Нет, вы должны подождать, пока мы закончим.

– Что вы ищете?

– Не могу вам сказать.

– Это как-то связано с моим сыном Джоном?

– Не могу вам сказать.

Только через час полицейские получили разрешение войти и обыскать квартиру. Прежде чем они переступили порог, Дот сообщила офицерам, что дома только старый Задира.

– Не трогайте собаку, пожалуйста, – попросила она.

Полиции хватило пяти минут, чтобы обыскать все и понять, что меня дома не было. Да – искали они, как всегда, именно меня.

Как только полицейские ушли, Дот наконец-то упала на кровать, прижав руки к животу, измученная и замерзшая. Позднее выяснилось, что в Смитфилде произошло вооруженное ограбление газетного киоска, продавца вырубили ударом пистолета по голове, и полиция подозревала, что я был в нем замешан. Они утверждали, что специально обученные собаки, которых привели на место преступления, учуяли мой запах и привели офицеров в нашу квартиру. Там они обнаружили лишь стартовый пистолет «Дерринджер», который появился у меня еще в детстве. Он так давно лежал на холодильнике, что покрылся толстым слоем пыли.

Во время нашей последней встречи я дал Дот телефонный номер, по которому она могла связаться со мной в экстренной ситуации. Так я и узнал обо всем, что случилось той ночью в Президент-Хаусе.

– Не приближайся к нашей квартире, – сказала мне Дот. Она была рассержена и переживала, и даже по телефону я слышал, что она едва сдерживает слезы. – Держись отсюда подальше.

– Ладно, – пообещал я. – Сделаю, как ты скажешь. Мне очень, очень жаль, мам.

Через два дня Дот попала в больницу: боль в животе стала невыносимой. Прошло несколько недель, наступило Рождество, но ни ее, ни Джерри не выписали. Мне тогда казалось, что из них двоих не выкарабкается именно Джерри, который постоянно находился на диализе.

Если я считал, что моей репутации в семье уже ничто не может повредить, то я сильно заблуждался. Я больше не пользовался уважением ни Джерри и Дот, ни братьев с сестрами. Малкольм и Дэвид рвали и метали и не хотели иметь со мной ничего общего, и даже Джеки не могла сказать обо мне ничего хорошего, как ни пыталась.

Накануне Нового года врач Дот сказал всем, что она вряд ли вернется домой. Рак вошел в агрессивную стадию, ее здоровье стремительно ухудшилось. Во время нашей последней встречи я едва мог держать себя в руках. Она выглядела такой хрупкой. Та живая и энергичная женщина, с которой я вырос, исчезла. Напоследок она сказала мне:

– Джон, ты должен вернуться домой и ухаживать за отцом.

До самого конца она не переставала думать о других. Через несколько дней она умерла. Ей было всего пятьдесят два.

Похороны были многолюдными. В церковь набилось триста человек, включая друзей и коллег отовсюду, где она когда-либо работала, а также бывших соседей и людей со всей Кинг-сквер. Никто не мог сказать о Дот ничего плохого.

Вскоре я переехал обратно в нашу квартиру. Я некоторое время жил там и до кончины Дот, в основном, чтобы присматривать за Задирой, ведь Джерри оставался в больнице. Было так странно находиться дома одному: там по-прежнему стоял стул, на котором всегда сидела Дот, а на крючке в кухне висел ее фартук. Мне нравилось снова гулять с Задирой по своему старому району, но мне не хотелось жить там.

Джерри знал, что я вернулся заботиться о нем по просьбе Дот. Он понимал, что ему нужна помощь и что в одиночку он не справится. Альтернативой был дом престарелых, но Джерри был слишком горд, чтобы на это согласиться. Я думал, что ухаживать за ним будет несложно. Я ошибался.

После смерти Дот Джерри стало наплевать на себя. Он тяжело переживал свою утрату. Они с Дот могли неделями не разговаривать, но все-таки привыкли друг к другу; их союз был крепким. Джерри отчаянно скучал по Дот.

Когда она умерла, он целыми днями сидел дома, читал газеты и разгадывал кроссворды. Потом смотрел телевизор, читал книги и дремал. Целых двадцать лет Дот делала для него все: выполняла его поручения, готовила, делала всю работу по дому – теперь этим пришлось заняться мне. Я не справлялся, и каждый божий день Джерри напоминал, как сильно он жалеет, что я снова оказался рядом.

– Что ты здесь делаешь, лентяй? – приветствовал он меня каждое утро.

– Чего ты спишь, лентяй? – говорил он, если я отваживался закрыть глаза и прикорнуть на диване.

– Что за дерьмо? – раздавалось всякий раз, когда я накрывал на стол. – Черт возьми, да от тебя никакого толку! Даже чашку чая приготовить не можешь.

Это изматывало меня, вытягивало всю душу, но, помня, как плохо я попрощался с Дот, я не хотел терять связь с Джерри и поддерживал ее как можно дольше.

– Может, выйдешь на улицу, прогуляешься? – спрашивал я. – Пойдем вместе с Задирой. – Задире тогда исполнилось десять или одиннадцать лет, и он тоже начал сдавать. – Недалеко, просто обойдем квартал.

– Нет, у меня случится приступ паники, – отвечал он.

– Если случится, вернемся.

– А если я сознание потеряю?

– Не потеряешь. Я за тобой присмотрю.

– Да разве до тебя дойдет, что делать? Никчемный идиот. Отвали, оставь меня в покое. Я с места не сдвинусь.

Свежим воздухом он дышал, только стоя возле открытого окна. Чем дольше он сидел без дела, тем сильнее портилось его здоровье и тем более ворчливым он становился. Время от времени заходили Малкольм, Дэвид и Джеки со своими детьми, и Джерри неизменно сообщал им, каким никчемным я был. Малкольм женился, и у него родились дочери Энджел и Джесси и сын Джек. Дэвид тоже был женат, у него была дочь Вики и сыновья Джо и Джон, а у Джеки подрастали две девочки – Натали и Эмили.

Казалось, Малкольм и Дэвид всякий раз хотели поздороваться со мной, но в последний момент передумывали. Я их не виню. Им сложно было простить меня за то, что случилось с Дот. В нашей семье я оказался настоящей паршивой овцой. Обычно я отсиживался у себя в комнате, нам всем было легче, если я никому не попадался на глаза.

Я по-прежнему доставал деньги, совершая ограбления, и не выходил из магазинов, не прихватив что-нибудь с собой. Джерри уже понял, чем я занимался: чтобы догадаться, особого ума не требовалось, учитывая, что по всей квартире валялась одежда и обувь. Иногда он расспрашивал меня, словно ему и правда интересно, но всегда оставался непредсказуем. Мне никогда не удавалось угадать, понравится ли ему моя история, как это иногда случалось, или он обрушится на меня с гневной тирадой и назовет «негодяем и ворюгой».

Вскоре у меня появилась возможность браться за более серьезную «работу», в основном через Легси – того парня, с которым я познакомился в хостеле на Док-стрит. Мы все больше времени проводили вместе и проворачивали дела, которые приносили нам до пяти тысяч фунтов. Мы грабили рестораны, ателье, склады – любые места, где стояли ненадежные охранные системы и где мы не рисковали причинить вред кому-нибудь, кроме самих себя. Все получалось до смешного легко, и быстро вошло в привычку. Возбуждение от взлома, адреналин, волнами прокатывавшийся по молодому телу, – все это было подобно наркотику, опасному и вредному для здоровья. Грабежи позволяли едва ли не купаться в деньгах без особых забот, но, оглядываясь назад, я понимаю, что лучше было и не начинать.

Нас с Легси поймали, когда мы грабили магазин пончиков «Данкин Донатс» около станции «Эмбенкмент»: охранник из соседнего здания увидел нас в окно и позвонил в полицию. Мы узнали об этом только тогда, когда темноту забегаловки прорезали голубые вспышки мигалок первой полицейской машины, прибывшей на место происшествия.

Легси всегда твердил, что, если нас поймают, я не должен сопротивляться аресту. Нужно положить руки на голову и, получив команду, протянуть их вперед, чтобы на меня надели наручники.

– Проявляй уважение, – говорил Легси. – Если будешь вести себя прилично, тебя отпустят на поруки. Дежурным наплевать на грабежи, но они не отстанут, если ты будешь буянить при аресте.

Я сделал все так, как говорил Легси, ведь я ни за что на свете не хотел попасть обратно в тюрьму.