1 ноября

Возня с подготовкой к ночи всех святых заняла довольно много времени. А весь вчерашний день прошел в борьбе с трясущимися руками и в панике, что это никогда не пройдет. Когда я к вечеру привел Ким в относительный порядок, то вытащил из шкафа старую добрую Беретту, зарядил и решил, что больше никогда с ружьем не расстанусь. Safety first, «Безопасность превыше всего», как декларируют авиакомпании, потерявшие всякую надежду на прибыль.

Но все проходит. И землетрясения, и трясучка рук в том числе. Сегодня удерживаю в пальцах шариковую ручку почти нормально. Правда, холодный воздух не способствует литературному творчеству, но ничего, предусмотрительные инженеры подарили дрожащим человеческим развалинам незамерзающие тонкие фломастеры, которые не подведут поэта даже за ледяным полярным кругом.

Итак, что же произошло 31 октября?

С утра стояла хорошая и бодрящая погода, на небе – ни облачка, что должно было насторожить такого как я хваленого спеца с достаточно богатым жизненным опытом. Но, очевидно, я все еще пребывал во власти чар последних дней, и был не готов к столкновению с реальностью.

За пару дней до того я привез из поселка, на въезде в который яйцо динозавра возвещало о наступлении новой эры, полный кузов громадных тыкв. Мы устроились на парковке перед центром, Ким лениво растянулась в шезлонге, а я реанимировал полученные когда-то в далеком детстве навыки владения перочинным ножиком. В стремлении к разнообразию, я пытался из каждой тыквы соорудить нечто особенное, разглядеть в каждом раздутом овоще уникальную личность, заслуживающую того, чтобы отнестись к ней как к великой суперзвезде. Когда был готов первый классический вариант с зигзагообразным смеющимся ртом, я пораскинул мозгами. В результате сделал четырех телепузиков, изрядно помучившись с их дурацкими антеннами на головах. Затем изобразил группу ярко-синих смурфиков, им на головы надел младенческие чепчики. Мисс Пигги получилась особенно правдоподобной благодаря парику Мерилин и свиному пятаку на резинке. С Симпсонами дело пошло совсем гладко, если не считать прически мамаши Мардж. Удачно, что в лавке банных принадлежностей нашлась длинная синяя мочалка, прекрасно отвечающая самым строгим требованиям соответствия. С четверкой из Южного парка пришлось повозиться тоже из-за головных уборов. Для Картмана, на голову которого пошла самая крупная из привезенных тыкв, я выделил одну из моих новых шапочек с помпоном, в тайной надежде, что за один день этот толстопузый ее не растянет. Со Стэном и Кайлом проблем не возникло. Для Кенни я не пожалел капюшона от своего любимого спортивного костюма. Ну, и так далее. К вечеру мою задремавшую красавицу окружила целая армия овощей, обретших новое содержание. Кого там только не было: Шрек, Фиона, Бивис, Баттхед, Гарфилд, Флинстоуны, Пух, Супер Марио, семейка Гриффинов (в очках как у Джона Леннона), ну и, разумеется, банда Энгри Бердс с их потрясными мафиозными бровями.

Приволок кучу дров и соорудил вполне пристойное кострище. Еще привез полную тачку жизнеописаний – в самый раз для растопки. Никуда не годится, что увлекательнейшие биографии без пользы томятся на полках. На всякий случай приготовил и несколько бутылок с зажигательной жидкостью. Затем я нежно разбудил Ким, и мы пошли переодеваться к вечернему событию.

Я предусмотрел абсолютно все. Уже давно приметил в витрине одной лавочки в центре города среди колдуний, ведьм и суперменов забавную парочку – она сидела у него на коленях, оба широко улыбались. «Карнавал» – так называлась эта лавка, но позы, легкомысленная и недвусмысленная одежда на той, что сидела на коленях, запросто позволяли мысленно окрестить это место «Порновалом».

Все подошло превосходно. Под мужскими аляповатыми красными портками легко скрывались такие незаменимые в холодную погоду рейтузы. Громадные, покрытые черным бархатом ботинки сулили такое тепло, что от носок можно было со спокойной душой отказаться. Белая рубашка, черный смокинг, желтый галстук-бабочка, белые (опять же ужасно большие) перчатки всего для трех пальцев плюс большой. И венец образа – маска с внушающими уважение ушами и с самой милой улыбкой на свете, перед которой даже эталон вселенского зла Дарт Вейдер не смог бы устоять – вытащил бы из кармана «Чупа-чупс» с клубничным вкусом и сунул конфету в этот рот до ушей. Вот такой костюм я выбрал себе для Хэллоуина.

А тот второй, тот женский манекен, что был пристроен к моей вешалке с доблестным нарядом, выглядел следующим образом (во избежание преждевременного семяизвержения, на всякий пожарный начинаю сверху): очень симпатичное личико, длинные струящиеся волосы (в точности как у Ким), из-под которых выглядывают два круглых черных уха, между ними красный в белый горошек бант; рукавчики-фонарики блузки, которая обрывается высоко над пупком, чуть не лопающаяся молния, мужественно сдерживающая острые выпуклости; на тонких руках белоснежные полудлинные перчатки; далее (если пропустить шелковистый животик с ослепительно безупречным пупком) короткая юбчонка (опять же в горошек, подстать банту и блузке), длина которой (вернее, ее краткость) наведет любого функционирующего мужчину на мысль о длине его дирижерской палочки (и о краткости жизни, как таковой); затем, ой-я-не-могу-какие ноги в белых гольфах, украшенные с боков озорными красными бантиками; и вся эта хэллоуиновская мечта стоит в восхитительных туфельках, в дизайне которых художнику удалось совместить проказы школьницы, достоинства матери семейства и порнозвезды, простоту и грациозность.

Вот такая благопристойная лавочка расположена прямо в центре нашего города. Работает на законных основаниях, совершенно легально, за кассой на стенке висит официальное разрешение на торговлю и план эвакуации. Хотя, строго говоря, здесь был бы уместнее план эякуляции.

Одевались мы с Ким долго и тщательно (в процессе я два раза не удержался и по-быстрому овладел ею), словно прославленная пара актеров, которых ждут софиты и камеры студии Диснея и сам господин Уолт на потертом режиссерском стульчике с погасшей от долгого ожидания трубкой в зубах. И когда, наконец-то, мы были готовы и при помощи легковоспламеняющихся биографий запалили костер, я вдруг перестал осознавать, что же все-таки происходит. Ведь всякий раз, когда моя лыбящаяся физиономия с ушами– локаторами отражалась в стеклах Форда, я видел Микки Мауса, пытающегося испытанными способами развлекать свою милую Минни, а если откуда-нибудь, таща за собой километровую реку слюны, еще и полоумный Плуто выскочит, то придется принять все это, как доказательство того, что я и есть рисованный персонаж в выдуманном мире. Коли у меня возникнут упреки по поводу такой судьбы, то максимум, что можно сделать, это настучать старика Уолта трубкой по голове, подергать его за ус или удавить цветастым галстуком.

Не стоит отрицать вероятности того, что всему виной мог быть выпитый виски.

Я подогнал Форд ближе к костру, опустил окна и врубил маг на всю катушку. Отплясывал как обезумевший мышонок, только что получивший телеграмму о скоропостижной смерти последней в мире кошки. Подкидывал Ким как молодой Джон Траволта, и сам того не замечая, очень рисковал, размахивая ее ногами над костром. А костер удался на славу. Длинные языки пламени взметнулись прямо в небо, и я был горд тем, что устроил все это огнедышащее великолепие, не заглянув ни в один из учебников по маркетингу. Я уже изрядно накачался, перед глазами перемешались и поплыли подсвеченные кладбищенскими свечками мультяшные тыквы и стремящиеся в небо огненные искры. Бродил кругами с шлюшкой Минни в одной руке и пустой бутылкой в другой, споткнулся, поднялся, засунул свою мышку в машину, потерял равновесие и чтобы не упасть, ухватился за дверцу, но все же рухнул, ударившись своей большой, дурной и мягкой башкой об асфальт. После чего с трудом встал и потащился в магазин за очередной бутылкой. Когда через некоторое время, с мокрой от виски рожей Микки Мауса, распевая во всю глотку, я приковылял назад, то сразу понял (несмотря на третью стадию опьянения), что наш праздник Хэллоуина принял неожиданный оборот. Ким не было. «What the fuck!» – закричал я этим ужасным мышиным голосом и, сохраняя равновесие, вцепился в кузов машины. Изо всей мочи пытался остановить мельтешение перед глазами, но это было невероятно трудно и ужасно утомительно, хотя при этом мои мышиные глазки кое-что уловили. Опустился на четвереньки, став, очевидно, похожим на грызуна в белой горячке, возомнившим себя гончим псом, и вылупился на кривляющийся перед глазами кленовый лист с канадского флага. Как он смеет, подумал я, превратившись в американского патриота с большими ушами, как смеет северный сосед дразнить нас – и я, как был, на четвереньках, переполненный мстительной яростью, начал преследование по кленовым следам, ведущим с парковки куда-то к озеру. С каждым шагом обострялось мое собачье чутье, пока, наконец, до меня не дошло, что эти редко расположенные плевки вовсе не канадские листья клена, а следы ног убегающего существа. Пеликан? Нет. Отбросил эту устаревшую идею. Какой к черту пеликан (хотя, сказать по правде, в одном старом комиксе Микки вроде бы дрался из-за рыбины именно с пеликаном). Я полз вперед, колени уже горели от холода и неровностей асфальта, но на ноги я не поднимался, боясь потерять из виду цепочку следов. Не обращая внимания на боль, я поддал газу и тогда, вот тогда-то мои уши и уловили какое-то тяжелое шлепанье. Шлеп да шлеп, шлеп да шлеп раздавалось спереди из темноты. Как гром среди ясного неба меня вдруг осенила догадка. Забудьте Канаду, забудьте пеликана, похититель никто иной как утенок Дональд Дак, этот похотливый, взъерошенный голожопник, этот тупой крякальщик, подлый говнюк. И он покусился на мою Минни? Я поднял голову. В темноте передо мной вихлялся светлый хвост. И ты, драная утка, явился, чтобы… Я встал во весь рост, покрепче обхватил бутылку, и в тот момент, когда приготовился решительно атаковать своего анимационного противника, тот остановился и повернулся, вернее, взглянул на меня через плечо, и я понял, что никакой это не Дональд, а вовсе это… господи помилуй, только тут до меня дошли истинные размеры этого чудища, это был… это был… и бедная Ким висела за ногу в его челюстях. Я почувствовал как от ужаса траванул золотистой струей, как невольно попятился, заметил, что ужасный, желтый и единственный глаз (второй вроде бы был выколот) этой твари следит за мной с холодным первобытным спокойствием, потом увидел, как он с некоторым интересом повернулся ко мне, что-то прикинул и как затем все теми же уверенными шагами, шлеп да шлеп, направился в мою сторону, оценивая своим единственным зорким глазом мой силуэт, очевидно, возбудивший его аппетит. Я отступил, прости, господи, а что мне еще оставалось делать, если из каждой моей поры сочился жидкий ужас, я содрогался всем телом, вдруг ощутив холод в изначальном значении этого слова, а не в том, что используется в отношении современных морозильников или кондиционеров в переохлажденных номерах отелей, и этот холод, в прямом смысле лингвистически восходящий к ледниковому периоду, пишущийся с маленькой острой буквы «х», которая будет колоть тебя до тех пор, пока из твоего организма не вытечет вся влага, а та смехотворная оболочка, что останется, заледенеет до такой крепости и жесткости, что любой хеллоуиновский костер, будь он каким угодно огромным, рядом с ней погаснет и рассыплется на миллионы беспомощных кристалликов льда. Но, и это поистине чудо, перед охлаждением устоял только мой разум, который, возможно, именно из-за такого насильственного оледенения как раз и прояснился. Я понял, что тот, кто отступает – это не я, а мое жалкое и трусливое тело с забастовавшим сфинктером. Что одновременно с тем, что это тело обделалось от страха, я как существо высшего порядка обязан оставаться спокойным и мыслить рационально. Что, да, хищник может сожрать вышедшие из-под моего контроля части тела, мою голову, руки и ноги, мое туловище вместе с кишками и всем вонючим, что в них еще осталось, но никогда в жизни ему не сцапать своими челюстями меня самого, не сможет он проглотить меня, растворить в желудочном соке, чтобы позже высрать под каким-нибудь кустом мои коричневые останки, нет, со мной ему не справиться, ибо мое Я столь велико, что его не переварить, и у него нет ни вкуса, ни запаха, уже не говоря о форме. Я задумался, ни на миг не прекращая отступать от источника опасности, и думал я над тем, кто же он такой. Что крокодил, это ясно. Но точнее – какой? Не существует просто крокодилов, как не существует просто мышей. Почесал свое огромное круглое ухо (по правде, так это вовсе и не мышиное ухо). Кого он во мне увидел, этот зеленый гад, и за кого принял Ким, чье самообладание, учитывая катастрофическое положение, с моим было несравнимо. И тут пришло озарение. Ну конечно! Этот чертов крокодил и не был простым крокодилом. У этого чертова крокодила было имя. И это чертово имя было чертов Гена. Вот так. И соблазнился этот говнюк Геннадий Динозаврович не глупой американской мышкой, скорее всего, он принял ее за пресловутого Чебурашку. Два Чебурашки. Один несколько отдающий резиной уже в зубах, второй, обделавшийся и сладко испаряющийся, прямо перед ним на фоне костра. Наконец-то мой калькулятор заработал без сбоев. Гена, с закуской «два по цене одной» перед глазами, ускорил шаги, я отступал с той же скоростью. В дверях центра резко дернулся, одновременно с Геной, и с грохотом захлопнул стеклянную дверь прямо перед носом товарища. Он остался с прижатым к толстому стеклу огромным светлым пульсирующим «подбородком» и с Ким – Чебурашкой номер один – в зубах. Я кинулся в охотничий магазин и спустя миг вернулся с Береттой. Кровожадный убийца уже удалялся, его извивающийся хвост неторопливо и уверенно погружался во тьму. «Гена! – закричал я по возможности отважно и угрожающе. – Стой, стрелять буду!» И не пускаясь в долгие разговоры (чем грешат многие фильмы, где потенциальной жертве начинают обрисовывать личное мировоззрение, до тонкостей объясняя благородство своих намерений), выстрелил три раза туда, где полагалось быть бьющемуся сердцу чудовища. Этого хватило. Гад ползучий распластался и застыл, в его позе был явно узнаваем логотип Lacoste. Я высвободил Ким из челюстей, упал на колени и заплакал.