Мэгпай пропала на третий день после моего возвращения. Кошка была единственной постоянной величиной в жизни моей матери: она никогда не забывала кличку Мэгпай и всегда успокаивалась в ее присутствии, даже когда находилась в самом возбужденном состоянии.

Мы осмотрели весь дом, а потом обошли вокруг Нью-Хоупа, продолжая звать ее тонкими, жалобными голосами. Мы обыскали большой амбар, где к нам присоединился Гэбриэл, отодвинувший в сторону старую мебель, покрытую пылью и паутиной.

– Как себя чувствует Опал? – спросила я у него.

– Вроде бы держится. Рейвен говорит, что она плохо спит. Ночные кошмары. Рейвен назначила встречу с детским психиатром.

Я кивнула:

– Это вполне разумно. Она испытала сильнейшее потрясение.

– Наверно, тебе стоит поговорить с ней, – сказал Гэбриэл. – Ты ведь испытала то же самое с девочкой Гризуолдов, не так ли?

Я покачала головой:

– Не совсем. Мы не были близкими подругами.

Он посмотрел на меня так, словно знал, что я лгу. Добрый старый Гэбриэл не утратил способности заглядывать прямо в душу.

Я не сказала Гэбриэлу, что уже попыталась поговорить с Опал утром после убийства. После оладий я пошла к большому амбару вместе с матерью и узнала у Рейвен жуткие подробности убийства. Опал кое-как выбралась из своей комнаты и присоединилась к нам за столом.

– Тебе нужно поспать, милая, – сказала Рейвен.

– Я не могу, – ответила Опал. Потом она повернулась ко мне и быстро спросила: – Ты веришь в Картофельную Девочку?

Рейвен судорожно вздохнула. Моя мать негромко рассмеялась.

– Я не верю в призраков, – сказала я. – Дел Гризуолд была девушкой из плоти и крови, точно такой же, как мы с тобой.

– Значит, ты не веришь, что люди могут возвращаться? Я имею в виду, возвращаться после смерти.

– Нет, не верю.

– А что, если я скажу, что видела ее? – В глазах Опал застыло отчаяние.

– Милая, я думала, что мы уже покончили с этим, – вмешалась Рейвен.

Опал не обратила внимания на ее слова и продолжала смотреть на меня, ожидая ответа.

– Если бы ты сказала, что видела ее, то я бы серьезно отнеслась к этому, – ответила я, с осторожностью подбирая слова.

Опал кивнула, потом встала из-за стола и вернулась в свою комнату, шаркая ногами, словно зомби.

– Она думает, что призрак убил ее подругу, – прошептала Рейвен. Ее руки, сжимавшие чашку кофе, едва заметно дрожали. – Вчера вечером она даже сказала, что Картофельная Девочка на самом деле пришла за ней. Что она собиралась убить ее, а не Тори.

Я сочувственно покивала.

– Она многое потеряла, Кейт. Во-первых, все ее вещи сгорели при пожаре. Все ее книги и модели самолетов. А теперь еще и это. Я не думаю… я была бы благодарна, если бы вы не поощряли ее фантазии насчет призраков.

– Разумеется. – Я снова кивнула, чувствуя себя глупо и неловко.

Моя мать издала громкий, лающий смешок, который испугал Рейвен. Она опрокинула чашку и пролила кофе на колени.

– Вот дерьмо! – прошипела Рейвен, резко встала из-за стола и шваркнула пустую чашку в раковину. Она стояла к нам спиной и плакала, но делала вид, будто ничего не произошло.

Мы с матерью и Гэбриэлом прошли мимо глинобитной печи, превратившейся в жалкий комок глины и кирпичей, к обгоревшим остаткам типи, продолжая звать Мэгпай. Наши голоса звучали жалобным хором. Я ковырнула ногой холодные угли и осознала, что моей матери удалось выжить лишь чудом. Меня не покидало желание понять, как начался пожар, – из-за ее неудачной попытки зажечь масляную лампу или из-за чего-то более зловещего, – например, из-за умышленного поджога.

Когда мать увидела сгоревшее типи, она разрыдалась.

– Мэгпай! – воскликнула она и рухнула на колени, как будто увидела среди руин маленькие кошачьи кости. На северном краю сада разрослись колючие кустарники: спутанные ветви малины и ежевики образовали непроходимую преграду между садом и маленьким пастбищем и овином, где когда-то держали коз, овец и кур. На заднем плане я видела хижину, которую Брайан и Лиззи называли своим домом, пока не переехали на Гавайи, где основали собственную общину вскоре после моего отъезда в колледж. Крыша глубоко просела в центре, ржавая металлическая труба, выступавшая из кратера, накренилась под углом в сорок пять градусов. Еще одна жертва Злого Волка, ненасытного времени.

У западного края сада плоской кучей лежали остатки парника. Волк на домик дунул разом, / Не моргнув при этом глазом. / Дом, как капельки в тумане, / Разлетелся по поляне. Я опустилась на колени и окликнула кошку, пытаясь заглянуть под упавшие рамы. Потом я потянула расщепленную доску, чтобы лучше видеть, и порвала рукав рубашки ржавым гвоздем. Потом выяснилось, что рука кровоточит.

– Вот дрянь, – пробормотала я, стараясь вспомнить дату моей последней прививки от столбняка. – Мэгпай, ты задолжала мне сорок баксов. А если я заработаю столбняк…

Я неуклюже поднялась на ноги. За остатками парника стоял индейский хоган, восьмисторонняя глинобитная хижина, в которой жили Доя и Шон. Она выглядела достаточно прочной, и я задумалась о том, почему Рейвен решила жить в типи, а не в своем детском доме, построенном руками ее матери. Наверное, каждый из нас по-своему стремится к независимости.

Мэгпай нигде не было видно. Я направилась к большому амбару, когда увидела старую тропу, ведущую в лес и дальше, к ферме Гризуолдов. Кто-то по ней поднимался. Я заморгала, не веря своим глазам. Это была девочка с длинной палкой, которой она ворошила сухую траву. Она то и дело наклонялась и внимательно рассматривала землю, наклоняя траву то в одну, то в другую сторону. Тощая девчонка с растрепанными волосами и в мятой одежде. Я на секунду задержала дыхание и подумала: «Не может быть…»

Да, это было не то, о чем я подумала. Когда она подняла голову, я увидела, что это всего лишь Опал. Я пошла ей навстречу, и она с виноватым видом отбросила палку.

– Что-то потеряла? – спросила я.

Она замялась и покраснела. Мне показалось, что бродить по лесу, где убили ее подругу, было не лучшей идеей с ее стороны.

– Я просто искала Мэгпай, – сказала она.

Странный способ искать пропавшую кошку. Так можно искать пропавший молоток… но я ничего такого не сказала.

– Значит, ее нигде нет? – спросила я.

– Кого? – отозвалась она.

– Кошки. Мэгпай.

– Нет, никаких следов.

– Ладно, тогда вернемся в большой амбар и выпьем чаю. Думаю, Гэбриэл уже заварил его. – Я легко прикоснулась к руке девочки, приглашая идти за собой, но она не двинулась с места.

– Эй, – окликнула я ее. – Ты получила самолет? Я ничего не перепутала?

Вчера я побывала в магазине товаров для хобби в Бэрре и купила модель биплана «Кертис Дженни» взамен той, что сгорела при пожаре. Я решила, что новая модель может оказать целительное воздействие на Опал. Владелец странно посмотрел на меня, когда я спросила, нет ли у него миниатюрных пластиковых женщин такого размера, чтобы они могли поместиться на крыле. Но потом он показал мне коллекцию фигурок нужного масштаба, и я выбрала женщину в джинсах.

– Боже мой, извини, – сказала Опал. – Большое тебе спасибо. Фигурка мне тоже понравилась, все нормально. Я уже начала собирать модель.

– Продавец в магазине сам выбрал краски и клей.

– Все замечательно, правда. Новая модель будет даже лучше, чем раньше. Это было очень мило с твоей стороны, спасибо еще раз.

– Всегда пожалуйста. Я сделала это с удовольствием.

– Кэт, я могу тебя кое о чем спросить?

«О, нет, – подумала я, хорошо понимая, что ей не нужны мои советы по сборке модели. – Начинается».

– Ну конечно.

– Ты знала Дел Гризуолд, верно?

– Да, немного.

– А она знала мою маму?

– Когда Дел умерла, твоя мама была младенцем, – сообщила я.

Она подумала над этими словами и задала следующий вопрос:

– Ты можешь понять, почему Дел хочет причинить мне вред?

Я глубоко вздохнула.

– Откуда у тебя появились такие мысли?

– Если я открою тебе секрет, обещаешь никому не рассказывать? – спросила Опал.

Наверное, я догадывалась, к чему все идет. Наверное, мне следовало прекратить это; в конце концов, Рейвен просила меня не поощрять всю эту ерунду насчет Картофельной Девочки. Опал была хрупким ребенком. Она пережила психическую травму, и мне не хотелось усугублять ее положение. Но она нуждалась в человеке, которому могла доверять и которому могла бы поведать свою историю. Ее тянуло ко мне, потому что я знала Дел, а может быть, даже потому, что это я позаботилась о ней, когда два года назад она сломала руку. Я помнила, как подбежала к ней, когда она кричала, извиваясь на земле рядом с кучей матрасов. Какой маленькой и испуганной она выглядела! «Наверху кто-то есть», – простонала она. А когда я посмотрела туда, разве мне не показалось, что там действительно кто-то был? Всего лишь краешек тени, шмыгнувшей за открытую дверь на чердаке? И пока я удерживала Опал, разве наши сердца не бились в унисон, готовые вот-вот выскочить из груди?

По какой бы причине Опал ни захотела делиться со мной своими секретами, я не могла отказать ей.

Я подумала о своей первой встрече с Дел.

Ладно. Если я покажу тебе мой секрет, обещай никому не говорить. Ты должна поклясться… Скажи: «Чтоб мне сдохнуть, если я вру».

– Обещаю, – сказала я.

Опал прищурилась, глядя на меня. Мне вдруг пришло в голову, что ей ровно столько же лет, сколько было Дел, когда я познакомилась с ней. Она даже была немного похожа на Дел… или очень похожа? Или у меня просто разыгралось воображение?

«Боже, – подумала я. – Только не говори, что у тебя есть татуировка».

– Картофельная Девочка приходила за мной в тот день. До того, как я встретилась с Тори и парнями в лесу.

– Приходила за тобой?

– Да, я была в своей комнате и увидела ее. Она стояла и смотрела прямо на меня. Потом она открыла рот и что-то сказала, но я не услышала ни звука. Только меня обдал холодный, сырой воздух, как в пещере.

Я молча кивнула и постаралась выглядеть заинтересованной.

– Я тогда видела ее уже не впервые. Но с тех пор прошло много времени, почти два года. Я часто видела ее, когда была маленькой девочкой. Иногда это было лишь легкое движение, которое я замечала краешком глаза, – ничего определенного. Но время от времени, когда я ехала на велосипеде или шла по лесу, она стояла на открытом месте и просто смотрела на меня с жуткой улыбкой. Как будто она знала что-то, о чем я не знаю.

Чем старше я становилась, тем реже видела ее. Я уже думала, что она совсем пропала, до того дня на сеновале. Когда я сломала руку, помнишь? А ты помогла мне.

– Помню, – ответила я и подумала: «На самом деле, я только что вспоминала об этом».

Опал прислонилась к большому валуну, за которым мы с Дел прятались много лет назад. Она смотрела в направлении рухнувшей хлебной печи, но я видела, что она ничего вокруг себя не замечает.

– Я как раз собиралась совершить прыжок. Стояла на краю в полуприседе, готовая оттолкнуться… а потом увидела ее всего лишь в двух футах от себя и совершенно настоящую, понимаешь? Не призрак, а реальную девочку. Она быстро протянула ко мне руки, и тут я психанула. Потеряла равновесие и промахнулась мимо места, где должна была приземлиться.

Опал сокрушенно покачала головой, все еще злясь на себя за испорченный трюк. Если бы одна из ее любимых летчиц, ходивших по крыльям, совершила такую ошибку, то она уж точно не отделалась бы сломанной рукой.

– Вот в чем дело, Кэт: думаю, Дел хочет заполучить меня. Я совершенно уверена, что в тот вечер она приходила за мной, а не за Тори. Но я не понимаю, почему. Я надеялась, что ты поможешь мне разобраться в этом. Что, может быть, ты расскажешь мне о ней, и тогда я пойму, чего она хочет от меня.

– Почему ты думаешь, что ее целью была ты? – поинтересовалась я, стараясь говорить бесстрастным тоном.

– А сейчас ты должна поклясться, что никому не расскажешь, ладно? Все дело в куртке. На Тори была моя куртка. Я ее взяла у мамы. Но об этом никто не знает: ни полицейские, ни остальные.

– А почему они об этом не знают?

– Я… я вроде как забрала куртку после того, как ее убили. Я не хотела попасть в беду. – Опал закатила глаза. – Знаю, это звучит глупо, – беспокоиться из-за какой-то куртки! Но я много думала об этом и решила, что, наверное, в темноте она из-за куртки решила, что это я. То есть я постоянно ношу ее, она отделана бахромой и очень заметна… – в голосе девочки появились истерические нотки, – и у нас с Тори светлые волосы…

Я положила ладонь на ее руку, и она замолчала. Я думала, что она расплачется, но этого не случилось.

– А когда я вернулась за курткой, то кое-что увидела в лесу.

– Что?

– Картофельную Девочку. Она стояла за деревом и наблюдала. На ней было длинное белое платье, а потом она вроде как уплыла между деревьями.

– Опал, послушай меня. То, что случилось с Тори, – ужасно и невероятно. Разумеется, ты хочешь понять и объяснить это, может быть, даже винишь себя. Это нормально. Есть даже такое определение: «синдром выжившего». Но ты должна понять, что не имеешь никакого отношения к тому, что произошло с Тори. И Дел тут тоже ни при чем.

– Не веришь… – шепотом отозвалась Опал. – Я знаю, что видела.

Я глубоко вздохнула. Вот тебе и срочная психологическая помощь.

– Давай предположим, что Дел могла вернуться с того света, если на минутку отвлечься от того, что это невозможно. Нет никаких мыслимых причин, которые заставили бы ее тебе мстить. Я уверена, что есть много других людей, кому она отомстила бы в первую очередь.

– Например?

– Например, я. И все остальные, кто вместе с ней ходил в школу.

– Почему? – спросила она.

– Потому что мы не очень хорошо обходились с ней.

Это еще мягко сказано.

– Эй, а ты знаешь, что у тебя идет кровь? – спросила Опал, и я увидела, что порез на моей руке сочится кровью сквозь рукав рубашки.

Мы добрались до большого амбара, где я промыла свой порез в раковине, а Опал продолжала одолевать меня расспросами о Дел. Ее лицо раскраснелось, и она как будто проглатывала любые кусочки информации, которыми я делилась с ней. Теперь, когда мы находились под крышей и ее лицо уже не было таким бледным, она уже меньше походила на Дел, что было большим облегчением для меня. Я начала гадать о том, кто же из нас на самом деле видит призраков.

– Какой она была? – спросила Опал.

– Решительной. Жесткой. Она почти ничего не боялась.

– Она была грубой?

– Иногда, наверное. Но в основном другие люди грубо обходились с ней.

– Почему?

– Думаю, потому что она была на них не похожа. В вашем классе есть ученик, которого все дразнят?

– Да, Джонни Лопес. У него амблиопия, и он носит пижамные рубашки вместо нормальных.

– Ну вот. Дел была нашим Джонни Лопесом.

В дверном проеме появилась Рейвен. Она немного хмурилась, показывая, что уловила тему нашего разговора.

– Я услышала ваши голоса. Кто-нибудь видел Мэгпай?

– Нет, – ответила я. – Я порезалась, когда искала ее под старым парником, а Опал оказала мне первую помощь.

Опал помогла мне заклеить порез бактерицидным пластырем.

– Слушай, ты разбираешься в этом лучше меня, а я делаю это ради заработка, – сказала я ей. – Может, откажешься от карьеры акробата и посвятишь себя медицине?

– Ни за что! – Девочка рассмеялась.

– Вправлять кости не так больно, как ломать их, – напомнила я.

– Лучше я переломаю все кости, чем сойду с ума от скуки, если буду целыми днями клеить лейкопластыри, – отозвалась она.

– Думаю, ваша мать собирается возвращаться домой, – сказала Рейвен. Я поняла намек, взяла мать под руку и не спеша отправилась вместе с ней домой, по пути обещая, что кошка скоро вернется. У кошек есть свои похождения и приключения, говорила я ей. Они собирают свои рюкзачки и отправляются повидать мир и полакомиться экзотическими мышами. Такова их природа, объяснила я. По пути домой настроение матери постепенно менялось от горя и подозрительности до ненависти.

– Это ты ее прогнала! – рыдала она.

– Я ничего не делала с Мэгпай. Она ушла сама. Я уверена, с ней все в порядке. Она вернется, когда захочет.

– Почему ты ее прогнала? Сначала ты избавилась от нее, потом избавишься от меня. Я не поеду в дом престарелых! – Ее тело сотрясалось, морщинистое лицо было залито слезами и забрызгано слюной.

Ну вот, она сказала это. Она не хочет уезжать. Вчера вечером я высказала идею о санатории для престарелых с хорошим уходом, но она промолчала, как будто не понимала ни слова. Но теперь, хоть и с отсрочкой, я получила ответ. Положение сильно осложнится, если нам придется возобновлять разговоры через сутки.

Я положила руку ей на спину, но она отпрянула, словно я обожгла ее. Словно я была той, кто пускает огонь с кончиков пальцев.

– Я не прогоняла кошку, ма. Честное слово. Наверное, она убежала, когда сюда приехали полицейские. Они спугнули ее, но она вернется.

– Почему здесь были полицейские?

– Они спрашивали, слышали ли мы что-нибудь странное в первую ночь после моего приезда.

– А что мы могли слышать?

– Ничего. Мы ничего не слышали.

А в ту ночь ты не уходила гулять по лесу. И на следующее утро я не нашла тебя на кухне с ножом в руке.

– А почему они спрашивали?

– Из-за девочки, на которую напали в лесу.

– Знаю, она умерла. Бедные Гризуолды. Ты ездила на автобусе вместе с ней.

– Да, мама, так оно и было.

– Но она не была твоей подругой.

– Нет, не была.

– Где моя кошечка? Мэгпай! Ох, Мэгпай!

На самом деле полицейские приходили неоднократно, и с каждым следующим визитом тон их вопросов становился все более обвиняющим. Они приехали на следующий день после убийства и расспросили меня с матерью, а потом Опал, Рейвен и Гэбриэла. На следующий день они вернулись и говорили со мной наедине, задавая вопросы о нашей давней связи с Дел.

– Господи, это же было больше тридцати лет назад, – сказала я. – Разве вам не хватает нового убийства? Это древняя история.

Детективы сидели с каменными лицами.

– Вы дружили с Делорес Гризуолд, мисс Сайфер? – спросил один из них.

– Я была едва знакома с ней, – ответила я. – Просто девочка, которая ездила со мной в школу на автобусе. Несколько раз я пробовала поиграть с ней, но она была слишком… странной.

– В каком смысле странной, мисс Сайфер? – поинтересовался другой детектив.

– Она лгала, – сообщила я. – Она была законченной лгуньей.

Вот такая ирония судьбы.

Когда я училась в школе медсестер, то работала по ночам сиделкой в психиатрической клинике на окраине Олимпии в штате Вашингтон. Мой муж Джейми оканчивал аспирантуру. Мы договорились, что после окончания его учебы я устроюсь на постоянную работу. Сначала я собиралась стать врачом, – возможно, педиатром, – но работа дипломированной медсестры отнимала меньше времени и достаточно хорошо оплачивалась. В конце концов, одного врача в семье вполне достаточно, а кардиологи зарабатывают больше педиатров… В общем, мы сошлись на этом.

Или, скорее, так решил он, а я настолько одурела от любви к нему, что соглашалась на все и внушила себе, что так будет лучше.

Расстраиваюсь ли я из-за того, что отказалась от врачебной карьеры? Лишь когда долго думаю об этом. Сожаление не стоит преувеличивать.

Я познакомилась с Джейми в первый год моей учебы в медицинском колледже. Он учился на последнем курсе. Он был блондином из Лонг-Бич и носил выцветшие джинсы и яркие, цветастые гавайские рубашки. Меня привлекло к нему очевидное противоречие: красавец-мужчина с философией серфингиста, который носит аляповатые рубашки, и в то же время лучший ученик в своей группе, самый прилежный студент, которого знали многие преподаватели. Я влюбилась в него в тот момент, когда он посмотрел мне в глаза и манерно протянул: «Как знаешь». Я бросила колледж, и мы поженились в городской ратуше в канун Рождества. Мы переехали в маленькую обшарпанную квартиру-студию, и я поступила на курсы при школе медсестер и стала работать в ночную смену в больнице штата, чтобы мы смогли оплачивать многочисленные счета.

Там я познакомилась с великаншей по имени Пэтси Маринелли. Другие женщины на этаже звали ее Крошкой. Она была шести футов и трех дюймов росту и весила более трехсот фунтов. Крошка сначала застрелила своего мужа, а потом выстрелила себе в голову. Он умер мгновенно, но она выжила, отделавшись безобразными шрамами и полной потерей кратковременной памяти. Все, что случилось до того момента, когда она нажала на спусковой крючок, было для нее кристально ясным: детские каникулы с большой итальянской семьей, влюбленность в кинозвезд, летний лагерь, окончание средней школы, первая любовь, первая выпивка, первая измена. Но в долговременной памяти никакие новые воспоминания не накапливались. Хотя я встречалась с ней каждый вечер в течение двух лет, она все время называла мне свое имя, иногда несколько раз за ночь. И в девяти случаях из десяти она задавала один и тот же вопрос:

– Скажи, что самое плохое, что ты сделала в своей жизни?

Во время первого года моей работы в больнице я не отвечала на этот вопрос. Я пожимала плечами, иногда шутила и спрашивала ее о том же – именно так я научилась поступать с депрессивными, нестабильными и психически больными пациентами. Крошка Маринелли неизменно рассказывала мне, как убила своего мужа. Она начинала неудержимо рыдать, при этом все триста фунтов ее тела не тряслись, как желе, а взрывались с вулканической силой.

Во время второго года моей работы в больнице Джейми признался, что у него роман с другой аспиранткой. Это была первая в длинном ряду его измен. По его словам, его подтолкнула к этому моя эмоциональная отчужденность. К тому же мы постоянно ссорились из-за денег и незавершенных домашних дел или о том, кому пора идти в магазин за молоком. Мои силы были на исходе. Учиться на курсах, которые я посещала, становилось все труднее, с деньгами было совсем туго, работа все больше напрягала, и дома мне хотелось только как следует выспаться. Джейми же принимал близко к сердцу мои отказы на его нечастые попытки заняться любовью.

Ясно, что я не каждый раз отвергала его заигрывания, поскольку вскоре после того, как узнала о его романе (кстати, он поклялся, что все уже закончилось, – и, кроме того, это было чисто физическое увлечение), я обнаружила, что беременна, хотя и старалась принимать противозачаточные таблетки. Я боялась рассказать Джейми о беременности, уверенная в том, что он обвинит меня в манипулировании им. Вполне возможно, что на каком-то подсознательном уровне так оно и было. Джейми не верил в случайные совпадения. По правде говоря, в то время я была с ним солидарна. И я верила, что наш хрупкий брак переживет новость о беременности. И мы решили (да, на этот раз мы), что постараемся все наладить. Я все еще любила его – яркие рубашки, блуждающий взгляд и так далее. В этом отношении меня можно считать легковерной дурочкой: когда я кого-то люблю, то не могу отказаться от своих чувств.

Я совершила ошибку, поэтому казалось справедливым, что я должна самостоятельно исправить ее.

В пятницу я сделала аборт и провела выходные дни в постели, страдая от спазмов и глотая мотрин. Джейми я сказала, что у меня простуда.

В понедельник вечером, когда я притащилась в больницу, Крошка представилась мне и задала свой обычный вопрос. Мы были одни в ее палате.

– Скажи, что самое плохое, что ты сделала в своей жизни?

Я не могла отделаться от мыслей об аборте. Мне хотелось с кем-то поделиться этим бременем. В чем бы я ни призналась Пэтси, все равно это будет забыто через пять минут.

Но это не было худшим поступком в моей жизни.

– Я предала свою лучшую подругу, а потом она умерла. – Я обнаружила, что произношу слова, не думая о них. Они просто сорвались с моих губ.

– Ты убила ее? – поинтересовалась Крошка.

– Нет, это не я задушила ее, но все равно часть вины лежит на мне. Если бы в тот день все пошло по-другому, то может быть…

– Ты думаешь, она винит тебя?

– Мертвые не могут никого винить.

Я смотрела на эту огромную женщину. Ее глаза, нос и рот казались слишком маленькими на луно-образном лице.

– Мертвые могут винить нас, – проговорила она.

Я стала оставлять открытую банку с тунцом и блюдце молока на парадном крыльце, чтобы приманить Мэгпай. Каждое утро молоко и тунец исчезали, но Мэгпай не появлялась. Маленькая проныра играла с нами.

– Почему ты прогнала кошку? – продолжала спрашивать меня мать.

Она снова и снова задавала одни и те же вопросы.

– Сначала кошка, потом я. Я не собираюсь в дом престарелых! – После этих слов она начинала с болезненным отчаянием звать свою любимицу.

Я увеличила дозировку ее лекарств. Иногда это вроде бы помогало, а иногда как будто не оказывало никакого эффекта.

Однажды вечером, на третий день после исчезновения Мэгпай, когда я выставляла на крыльце лакомства, к дому подъехал побитый синий пикап «Шевроле». Оттуда вышел мужчина, которого я сразу же узнала, несмотря на запущенный вид.

По старой привычке я снова почувствовала электрическое покалывание, но на этот раз оно казалось немного более опасным, как от прикосновения к упавшему проводу.

– Значит, это правда, – с улыбкой произнес мужчи-на, выбравшись из кабины. – Кейт вернулась домой.

– Как поживаешь, Никки?

Он сделал несколько шагов вперед, и я увидела, как он поживает. Он выглядел подвыпившим. Он немного набрал вес, и ему давно уже следовало постричься и побриться. Прошло двадцать лет с тех пор, как я последний раз видела его, но у него был все такой же скрипучий голос и размашистая походка. Его волосы совсем выцвели, а лицо было темным от загара. На нем была замурзанная бейсболка с инициалами Джона Дира, чистая футболка, охотничья тужурка в черную шашечку и джинсы. Он изобразил свою прежнюю лукавую улыбку, и у меня потеплело в груди. Как я уже говорила, если я кого-то люблю, то это на всю жизнь. Несмотря ни на что. Знаю, это бе-зумие, но ничего не могу с собой поделать.

У меня не было серьезных отношений после того, как Джейми наконец ушел от меня пять лет назад к молодой женщине-хирургу. Она беременна, объяснил он, и хочет иметь семью. Мне стало тошно от такой иронии судьбы, и я рассказала ему об аборте.

– Ты мог иметь семью! – отрезала я. – Прямо сейчас ты мог бы иметь одиннадцатилетнего ребенка. Вот твоя паршивая семья!

Когда я увидела его лицо, то поняла, что между нами все кончено. Он никогда не простит меня. Я все испортила сама: эмоционально отчужденное, скрытное чудовище, убивающее детей.

Она родила ребенка – мальчика по имени Бенджамин, – но ее гражданский брак с Джейми закончился уже через год. Когда я узнала об этом, то подумала, что должна почувствовать себя отмщенной, но этого не случилось. Хотя мы с Джейми друг с другом не контактировали, с годами новости о его похождениях окольными путями все равно доходили до меня. Мой бывший муж, успешный кардиолог, разбил почти столько же сердец, сколько и вылечил.

Сразу же после развода я стала ходить на свидания и заводить одноразовых любовников типа «потрахались и разбежались», но эти встречи оставляли меня разочарованной и опустошенной, и в конце концов я выбрала роль старой девы, отвергавшей предложения даже самых многообещающих мужчин. Коллеги в начальной школе считали меня лесбиянкой, и я не собиралась их переубеждать.

Стоя на крыльце перед парнем, в которого я влюбилась впервые в жизни, – или, вернее, перед мужчиной, в которого он превратился, – я произвела быстрый арифметический подсчет. Три года… да, прошло три года с тех пор, как я в последний раз переспала с мужчиной. Я понимала, что влечение к Нику Гризуолду было чистым безумием с моей стороны, но опять-таки ничего не могла с собой поделать.

– Никки. – Мне хотелось обнять его, но я удержалась. Вместо этого я опустилась на крыльцо и похлопала ладонью рядом с собой.

– Пустынная Роза, – произнес он, усевшись рядом со мной и вытянув длинные ноги. – Хочешь покурить? – Он протянул пачку «Кэмел», и я взяла сигарету, хотя не курила уже несколько лет. – Как насчет выпить? – Он достал бутылку виски «Дикая индейка» из кармана тужурки и сделал глоток.

– Давай-ка, хлебни! – Он протянул мне бутылку.

– Пожалуй, не повредит. – Я взяла бутылку и сделала приличный глоток, так что виски теплой волной растеклось в желудке. В последнее время я предпочитала коктейль «Манхэттен».

– Рада видеть тебя, Никки, – искренне поприветствовала я его. Прожив с матерью около недели, я очень хотела увидеть хоть какое-нибудь знакомое дружелюбное лицо. Кого-то другого, кроме Гэбриэла и Рейвен, которые неизменно завершали свои визиты вопросом о том, нашла ли я подходящее место для моей матери. На самом деле я ничего не искала. Я сказала им, что все еще оцениваю ситуацию, но они без труда угадывали правду: я тянула время, и все об этом знали.

– Ну, как дела? – спросила я.

– Как сажа бела. Кстати, я тоже рад тебя видеть.

– Чем занимаешься? – Я подумала о том, что подслушала в универмаге: в связи с недавним убийством его вызвали на допрос, но из-за драки в баре у него было алиби.

– Всем понемножку. Работаю механиком у Чака на неполный день, ремонтирую двигатели на стороне. Летом подстригаю газоны, зимой убираю снег. Все, чтобы хватало на оплату счетов. У меня есть берлога в окрестностях Мидоуса; всего лишь трейлер, но это мой личный дом. – Он улыбнулся. – А как ты?

– Да почти нечего рассказывать. До сих пор живу в Сиэтле, работаю школьной медсестрой.

– Слышал, ты вышла замуж.

– Уже почти пять лет в разводе.

Он кивнул.

– Дети?

– Нет. – Я отвела взгляд. – У меня нет детей.

Он немного помолчал, потом кивком указал на дом:

– Как поживает твоя мама?

– Не очень.

– Слышал, она собирается в дом престарелых.

– Я еще не знаю. Наверное, ей нужно туда поехать, но не уверена, что это правильно. Она настроена против. Сейчас я отвечаю за ее жизнь, и у меня есть примерно две недели, чтобы принять решение. Потом отпуск закончится, и мне придется вернуться в Сиэтл.

– Ты все сделаешь правильно.

Мы еще немного помолчали, слушая, как последние листья шелестят на деревьях, перешептываясь бумажными голосами.

– Ты слышала о девочке, которую нашли в лесу?

Я еще раз как следует отхлебнула из бутылки, перед тем как ответить:

– Само собой. Просто из ряда вон, да? Думаю, это случилось на другой стороне холма, где стояла старая хижина для охоты на оленей.

– Она все еще там, – сказал Ник.

– Не может быть. – Должно быть, мое удивление порадовало Ника: он кивнул и улыбнулся. – Я была уверена, что она рухнула несколько лет назад.

– Накренилась, но еще стоит. Вроде меня, а? – Он подмигнул.

Я покраснела и отвела взгляд.

– Будь я проклята.

Возможно, из-за виски, но я вдруг вспомнила, что когда наши отношения с Джейми начали портиться, я начала спрашивать себя, каково было бы выйти замуж за Ника. Дело не в том, что он никогда не делал мне предложения. И даже не в том, что мы не знали друг друга, когда стали взрослыми. Но в моем воображении он стал идеальным мужчиной, серьезным и грубоватым, – человеком, который никогда не причинит мне зла.

Никки отхлебнул еще виски и помолчал, прежде чем спросить:

– Кейт, ты что-нибудь знаешь об убитой девочке?

– Довольно мало. Я читала в газете, что ей было четырнадцать лет, ее звали Виктория Миллер, а друзья звали ее Тори. Опал и другие дети, с которыми она была в лесу, не слышали ничего странного.

– Ее матерью была Элли Буши; она вышла замуж за одного из Миллеров. Элли и ее муж Джош держали антикварную лавку, унаследованную после того, как у мистера Миллера случился удар. Его жена ненадолго пережила его.

– Элли. Я уже давно о ней не вспоминала. – К моему горлу подкатил комок, – плотный, болезненный комок: я вспомнила об Элли Буши и ее чудных обещаниях.

– Да, я помню это имя, – продолжал Никки, закуривая вторую сигарету. – Что-то произошло между вами и нашей Дел. А потом я вспомнил про Арти Пэриса.

Боже, еще одно имя, которое я предпочла бы забыть. Никки вытаскивал все скелеты из шкафа.

– А что Арти?

– Да вспомнил, что он обращался с Дел, как настоящая сволочь. Все говорили, что это он окунул ее в грязь в тот последний день в школе. Он дразнил ее и пел тупые стишки про одну картошку и две картошки.

«Нет, – подумала я. – Мы все их пели». Комок в моем горле уплотнился.

– Да, он был заводилой, – сказала я. – Уверена, он таким и остался.

– А вот и нет, Кейт. Он умер. Это случилось несколько месяцев назад.

Я медленно переваривала эту новость. Всегда неприятно слышать, что кто-то умер, а когда это человек твоего возраста, все кажется еще более трагичным, даже если этот человек никогда тебе не нравился. Отчего он умер, от сердечного приступа? Попал в аварию? От цирроза печени? В сущности, это не имело значения.

– В самом деле? – спросила я. – Хотелось бы сказать, что мне очень жаль.

– А ты хочешь знать, как он умер?

Я пожала плечами, и он продолжил:

– Люди говорят, что он подавился сырой картошкой и задохнулся. От кусочка сырой картошки.

Я безуспешно попыталась подавить смешок. Это звучало подозрительно похоже на последнюю байку о Картофельной Девочке. Городской фольклор в действии.

– Есть кое-что еще, Кейт. Он был дома один. Его жена работала в ночную смену на обувной фабрике.

– Ну да. – Я закатила глаза, не в силах поверить, что Ник клюнул на такую наживку.

– Просто послушай, ладно? – нетерпеливо продолжил он. Удовлетворенный моим молчанием, он наклонился вперед и продолжал тихим доверительным тоном: – В доме не было картошки. Ни одной штуки. Арти ненавидел картошку и не разрешал жене покупать ее. Но когда коронер провел вскрытие, он обнаружил кусочек сырой картошки, застрявший в его дыхательном горле.

Я снова усмехнулась.

– Полагаю, ты видел доклад коронера? Или, может быть, сам говорил с ним?

Лицо Ника немного покраснело.

– Наверное, у него был сердечный приступ, Никки. Но из этого не состряпаешь хорошую историю, поэтому мало-помалу его смерть как следует приукрасили. Так уж принято в этом городе. Даже самый бе-зумный слух становится фактом, когда проходит через третьи руки.

– Нет, это был не сердечный приступ, – настаивал Ник. – Он задохнулся. Его жена говорила то же самое. В итоге все списали на несчастный случай, но люди знают, в чем дело. И я знаю, в чем дело. Этот сукин сын был убит.

– Кем именно? – поинтересовалась я.

– Да ладно тебе, Кейт. Мне что, нужно назвать имя? Сначала Арти и картошка, а теперь дочь Элли убили в лесу точно так же, как Дел. Это она, Кейт, больше некому.

Я не понимала его. Или, скорее, не хотела понимать. Нет, сэр, только не это. И только не я.

– О ком ты говоришь, Никки? Что за «она»?

– Дел.

Я помолчала, прежде чем заговорить. Мне вспомнились истории, на которых я выросла и которые с каждым годом становились все более запутанными. Из-за своего убийства Дел приобрела мифический статус. Вырастали поколения детей, не знавших, когда был основан Новый Ханаан, или не способных назвать индейское племя, считавшее эту долину своим домом, но все они слышали рассказы про Картофельную Девочку. Они пели стишки о ней, прыгая через скакалку. Они знали шутки о ней. Дети на вечерних сборищах перед сном сидели перед зеркалом в темной комнате и монотонно произносили «Картофельная Девочка, Картофельная Девочка» до тех пор, пока она не появлялась, заставляя их с визгом бросаться врассыпную.

Несомненно, Дел бы это понравилось. Она бы радовалась своей способности вселять страх. Но считать, что эти истории реальны? Что Дел – Картофельная Девочка – на самом деле восстала из могилы и бродила по лесу в поисках возмездия, без разбору убивая людей? Может быть, они верили и во Всадника без головы?

Одно дело – когда двенадцатилетняя девочка вроде Опал увлекается подобными идеями… но взрослый мужчина?

Тот Ник, которого я видела перед собой, больше не был поджарым и высоким красивым пареньком из моего детства, но он не стал менее искренним. Меня поразило, какой тяжелый отпечаток оставило на нем горе и чувство вины. Ему казалось едва ли не утешением верить в то, что его младшая сестра, такая храбрая и находчивая, перехитрила даже смерть. Но только не для меня. Я не собиралась возвращаться в прошлое. Единственным призраком, в которого я верила, был добрый маленький Каспер, и я не собиралась ничего менять.

– Никки, – начала я, нацепив лучшую из сочувственных улыбок для пациентов психиатрической клиники и мягко положив руку ему на колено. – Думаю, виски добралось до тебя. Хэллоуин был полторы недели назад.

Он раздраженно покачал головой.

– Может, это звучит глупо, но ты просто задумайся. Спроси себя: а что, если я прав? Если это Дел, она может прийти и за нами. Подумай об этом. Помнишь, какой сердитой она была в тот день перед убийством? Если она бродит вокруг и выбирает людей, на которых у нее есть зуб, то мы в ее списке. – Он с хлюпаньем допил бутылку и уставился на растрескавшуюся ступеньку между своими рабочими ботинками. – Лучше бы тебе в это поверить.

У нас за спиной открылась входная дверь, и мы разом обернулись. Я быстро убрала руку с колена Ника, чувствуя себя как провинившаяся школь-ница.

– Кто ты такой? – спросила моя мать и наклонилась, чтобы рассмотреть лицо Ника в тусклом вечернем свете. – Кто он?

Она была заляпана пятнами акриловой краски. Судя по всему, она вытирала руки об одежду и задела лицо. Повязки на ее руках напоминали расплывчатые радуги. Некоторое время назад она сказала мне, что хочет поработать над картиной, но я полагала, что она забудет о своем намерении, прежде чем дойдет до дела. Рейвен говорила, что моя мать уже несколько месяцев не работала с красками. С учетом количества лекарств, которыми я ее накачала в тот день, было странно, что она вообще могла стоять, а тем более работать над своим последним ше-девром.

– Я Ник Гризуолд, мэм.

– Ты живешь у подножия холма. – Она показала в сторону перевязанными руками.

– Да, жил там раньше.

– Мне так жаль твою сестру. Бедняжка! Когда будут похороны?

Ник смотрел не на меня, а на мою мать. У него был вид загнанного зверя.

– Э-ээ… они уже состоялись, мэм.

– Значит, она упокоилась с миром?

– Думаю, да, – пробормотал Ник.

– Хорошо. Мертвые должны обрести покой.

– Да, мэм, – согласился он и поднялся на ноги. – Приятно было встретиться с вами, дамы. Я еще загляну к вам.

Мы наблюдали, как Ник садится в пикап и заводит двигатель. Он опустил окошко и сказал на прощание:

– Подумай о том, что я сказал, Кейт. Это все, о чем я прошу.

– Кто это был? – спросила моя мать, пока мы смотрели на удаляющийся автомобиль.

– Друг, мама. Ну, чем ты занималась в своей студии? – Она непонимающе взглянула на меня. – Давай посмотрим, над чем ты работала, хорошо? Это еще один натюрморт?

Мы вместе прошли в студию, где стояла моя койка. На мольберте стоял большой холст три на четыре фута, покрытый пятнами краски, в основном красными, желтыми и оранжевыми. Среди них затесались несколько синих и фиолетовых бликов.

– Очень красивые цвета, – сказала я и запоздало поняла, что мать может сказать такое четырехлетнему ребенку. Болезнь матери дала возможность для кардинальной смены ролей.

– Это огонь, – обратилась она ко мне. – Пожар, от которого у меня случился инсульт.

– У тебя не было инсульта, ма. – Я прикоснулась к ее костлявому плечу утешительным жестом, который она не заметила. Мать отступила от меня и подошла к своей картине.

– Она внутри.

О, Господи. Опять это.

– Кто? – Я тоже подошла ближе и встала прямо за спиной у матери. Ее тщедушная фигура не мешала смотреть на холст.

– Разве ты не видишь ее?

Я изучила полотно, но разглядела лишь толстые мазки акриловой краски.

– Нет, мама, не вижу. Пойдем, тебе нужно умыться. Скоро мы будем ужинать.

– Я не голодна, – сказала она.

– Но тебе нужно поесть.

– Где Мэгпай? – Она огляделась по сторонам и внезапно пришла в отчаяние. – Что ты сделала с моей кошкой?

После ужина, когда я дала матери дозу ночных успокоительных и уложила ее в постель, пришла Опал.

– Я видела здесь автомобиль Ника Гризуолда, – сказала она.

– Он заехал поздороваться со мной, – объяснила я, но мои слова прозвучали так, словно я оправдывалась. Почему я должна объяснять свои мотивы двенадцатилетней девочке? Как это могло случиться? И почему в последнее время каждый раз, когда я видела Опал, она заставляла меня нервничать? Я подозревала, что дело в ее расспросах о Дел, которые уводили меня в прошлое и заставляли вспоминать целую главу моей жизни, к которой я не хотела возвращаться. Не говоря уже о том, что иногда при взгляде на Опал у меня возникало впечатление, что я вижу Дел. Это было сродни ее собственной одержимости; Опал становилась похожей на умершую девочку. Знаю, это безумие, но так мне казалось.

– Как поживает твой биплан? – спросила я.

– Отлично! Я закончила фюзеляж, а это самая трудная часть.

Она задумчиво огляделась, будто вспоминая, зачем пришла сюда.

– Я тут подумала, что, может быть, Дел приходит за мной из-за чего-то, связанного с моим дедом и бабушкой, – проговорила она – Возможно, они имели какое-то отношение к ее убийству.

Я не удержалась от смеха. Это был нервный, но искренний смех.

– Доя? Она едва знала Дел, и она была величайшей пацифисткой, которую я знала. Она плакала, когда случайно разрезала червяка лопатой в саду. А твой дед… ну, ты, наверное, слышала, что он был в числе подозреваемых, но его оправдали.

– Возможно, они были неправы, – предположила она.

– Я так не думаю. Он многое делал неправильно, но никогда не стал бы убивать человека. У него было доброе сердце. А так называемые улики, из-за которых его имя связали с убийством, оказались совершенно ошибочными. Это было лишь большое недоразумение.

– Но откуда ты знаешь? – спросила она.

Потому что я была причиной этого недоразумения.

– Просто знаю, можешь мне поверить.

Опал ушла разочарованной после того, как задала мне несколько колоритных вопросов по поводу убийства Дел, на которые я предпочла не отвечать. Девочке и без того снились кошмары, и не стоило давать ей новую пищу для страшилок. С нее хватало потрясения, которое она испытала, увидев мертвую подругу. Судя по ее описанию, эта сцена была точно такой же, какую увидел Ник в тот день, когда обнаружил тело Дел. Но Опал не следовало знать об этом.

После ее ухода я легла в постель и задумалась над ее словами. Меня почему-то особенно беспокоило, что на Тори была куртка Опал. Что, если Опал была права? Не насчет призрака, разумеется… но что, если убийца, – который, несомненно, был живым человеком, – на самом деле охотился за ней?

Но у кого в целом мире была хоть какая-то причина охотиться на Опал?

В ту ночь я проснулась и услышала, как моя мать разговаривает сама с собой. Сначала я подумала, что это вернулась кошка, и мать укоряет ее за причиненное беспокойство. По правде говоря, я так и не смогла запирать мать по ночам в ее комнате. Я каждый вечер подходила к двери с латунным замком в руке, но так ни разу и не заперла дверь на замок. Это казалось неправильным, но я понимала, что не могу стать тюремщицей для собственной матери. Поэтому я спала с открытой дверью, полагая, что услышу, если она встанет и решит прогуляться, успев перехватить ее.

Я вышла в гостиную и увидела, что мать разговаривает по телефону. Лунный свет проникал в комнату через морозные узоры на окнах. Огонь погас, и в домике было холодно.

– С кем ты разговариваешь, мама?

Мать расплакалась. Она выпустила трубку, которая, болтаясь на проводе, то и дело ударялась о стену. Я наклонилась и взяла трубку. Пластик был теплым.

– Алло, – сказала я, приглядывая за матерью, которая сидела на полу и плакала. – Кто это?

– Служба неотложной помощи. Будьте добры, назовите ваше имя.

О, Господи. Что дальше?

– Простите, ради бога. Меня зовут Кейт Сайфер. Вы говорили с моей матерью, у нее болезнь Альцгеймера. Мне очень жаль.

– Она говорит, что вы убили ее кошку.

Я вздохнула, физически ощущая, как раздражение, накопившееся за последние шесть дней, рвется наружу.

– Мне жаль. Я уже сказала, что она больна.

– По ее словам, вы знали убитую девочку.

Это стало последней каплей. Вообще-то я по натуре спокойный и терпеливый человек. Я редко выхожу из себя, особенно в разговоре с официальными лицами, но с самого приезда на моем красивом фасаде стали появляться тонкие трещинки.

– Вот как? Вы меня слушаете? У нее болезнь. Альц-геймера! Она говорит о том, что случилось, когда я была маленькой девочкой! Она не знает, какой сейчас год, как печь оладьи, кто жив, а кто умер. Просто забудьте об этом, ладно? Господи, ну почему вы не можете оставить нас в покое?

– Мэм, я…

Я повесила трубку, чтобы больше не слышать этот тихий, понимающий голос, и помогла матери лечь в постель. Когда она уснула, я заставила себя повесить латунный замок, защелкнула дужку и для пущей уверенности подергала ее.