На следующее утро после того, как Ник вернул мою сбежавшую мать и ее мертвую кошку, телефоны неожиданно ожили. Я взяла список, составленный Рейвен, и договорилась о визитах в несколько домов для престарелых, а также позвонила Мэг Хаммерштейн – специалисту по проблемам памяти, – которая предложила встретиться во второй половине дня. Я позвонила в большой амбар, и Гэбриэл согласился посидеть с моей матерью, пока меня не будет дома. Как я ни опасалась определить мать в дом для престарелых, было приятно звонить людям и ставить галочки в составленном списке. Гэбриэл был очень рад, что я наконец-то взялась за дело.

Я записывала вопросы, которые собиралась задать Мэг, когда в дверь постучались полицейские, – те же самые, которые пришли ко мне с расспросами после убийства Тори, а потом вернулись и стали задавать вопросы о Дел. Они были одеты в штатское, в их карманах лежали фирменные значки, а оружие лежало в заплечных кобурах. Они снова представились: детективы Стоун и Вейнгартен. Чтобы поговорить с ними, я вышла на крыльцо, оставив мать дома, за кухонным столом перед тарелкой овсянки.

– Насколько нам известно, вы гуляли в лесу, – начал Стоун. Он всегда вел беседу, а другой делал пометки.

– Да. А что?

– Вы ходили в лес в тот вечер, когда была убита Тори Миллер?

– Нет, я уже говорила. Я весь вечер была дома со своей матерью.

Он кивнул и слегка приподнял брови.

– У вашей матери сомнительная память.

– У нее болезнь Альцгеймера. – Мой голос немного дрожал, но я старалась держаться.

– Расскажите о кошке вашей матери.

– О Мэгпай? – Неуместный вопрос выбил меня из колеи.

– Та молодая женщина… Рейвен, она показала нам кошку. Она сказала, что вы были в лесу за несколько часов до того, как обнаружили труп кошки.

Вот тогда я вышла из себя.

– Тогда давайте начистоту: Рейвен думает, будто я убила Мэгпай. Очень хорошо. А она говорила о мотиве? Я что, зарезала Мэгпай из-за завещания?

Оба детектива безучастно смотрели на меня.

– Послушайте, я любила эту кошку, – неуклюже закончила я.

– Нам сообщили, что позавчера вечером ваша мать звонила в службу 911 и сообщила, что вы хотите причинить вред ее кошке. Она также заявила, что вы знали убитую девочку. Вы знали Тори Миллер?

– Нет! Я впервые услышала о ней несколько дней назад. Сколько раз я должна это повторять? Господи, вы же встречались с моей матерью! Разве вам не ясно, что она страдает слабоумием? Она имела в виду Дел Гризуолд. Речь шла о девочке, которую я знала тридцать лет назад.

– Будьте добры, еще раз напомните о ваших отношениях с Дел Гризуолд.

Ну вот, приехали. Все снова и снова возвращалось к Дел.

Я глубоко вдохнула и собралась с силами.

– Здесь нечего рассказывать. Она жила у подножия холма. Мы вместе ездили на автобусе в школу, вот и все.

– Еще одно, мисс Сайфер, – сказал Стоун. – У вас есть швейцарский армейский нож?

Я подумала, что могла бы солгать, но это было бы глупо.

– Да, есть. Он хранится в моей сумочке.

– Можно принести его? – поинтересовался полицейский.

– Разумеется.

Моя сумочка лежала на столе у двери; я открыла ее и стала шарить внутри. Пудреница. Ключи от арендованной машины. Кольцо с ключами от дома. Мобильный телефон, совершенно бесполезный в холмах Вермонта. Упаковка мятной жвачки. Россыпь ручек.

– Уверена, он где-то здесь, – пробормотала я. – Похоже, здесь есть все, кроме кухонной раковины.

Реакции не последовало. Так или иначе, это была паршивая шутка.

Я расстегнула молнию на боковом кармашке и нащупала внутри что-то твердое. Должно быть, это нож. Но то, что я увидела, едва не заставило меня вскрикнуть.

– Нашли, мисс Сайфер? – спросил Стоун.

– Нет. Кажется, его здесь нет.

Мои руки слегка дрожали. Правая рука, засунутая в кармашек, прикасалась к остроугольному предмету, и я молилась о том, чтобы полицейские не успели увидеть его. В противном случае это означало, что я отправлюсь за решетку.

Глубоко в кармане моей кожаной сумочки лежала старая шерифская звезда Дел из серебристого металла.

Мой лоб и верхняя губа стали влажными от пота.

«Дыши глубже, – внушала я себе. – Веди себя естественно».

– Может быть, это ваш нож? – спросил Вейнгартен и протянул маленький пластиковый пакет с красным ножом внутри.

Я прищурилась.

– Не знаю. Похож… может быть. Но я всегда храню нож в своей сумочке.

А теперь он пропал, и на его месте оказалась звезда Дел. Значит ли это, что тот, кто забрал нож, подсунул мне звезду? Кто-то устроил мне ловушку и решил подставить меня? И как давно исчез мой нож? Как долго я носила в сумке эту звезду?

– Нам нужно провести кое-какие анализы с этим ножом.

– Анализы?

– Анализы крови. Нужно убедиться, что на нем только кошачья кровь. Мисс Сайфер, вы согласны дать отпечатки пальцев?

– Что? Нет! То есть это пустая трата времени. Абсурд какой-то. Я не убивала кошку, даже если выяснится, что кто-то пользовался моим ножом.

– Если мы установим связь между этим оружием и убийством Тори Миллер, боюсь, нам придется привезти вас в участок и снять отпечатки, – сказал Стоун.

Я медленно вынула руку из сумочки, убедившись в том, что звезда находится в самом дальнем и темном уголке, и плотно застегнула молнию.

Выходит, меня подставили? Если да, то как далеко зашел убийца? Неужели он срезал моим модным ножиком, который я использовала для открывания вина и нарезки сыра, кусочек кожи с груди Тори Миллер?

Я невольно поежилась.

– Это все, джентльмены? Мне нужно вернуться к матери.

– Мы будем на связи, – пообещал Стоун.

Я приехала в колледж для встречи с Мэг Хаммерштейн и теперь находилась в низком, увитом плющом кирпичном здании, где находились кабинеты преподавателей и старших специалистов. Все это время я старалась не думать о пропавшем ноже или о звезде давно умершей девочки в моей сумочке, а потом увидела надпись на одной из дверей: Захария Месье.

Вот и Зак, но было больше похоже на то, что он сам нашел меня.

Дверь была немного приоткрыта, и когда я заглянула внутрь, то увидела мужчину с редеющими волосами и эспаньолкой, сидевшего за письменным столом. Его волосы, некогда буйного каштаново-рыжего оттенка, теперь потускнели и стали седыми, но по-прежнему были длинными – он носил «конский хвост». С годами он располнел и неплохо смотрелся в роли профессора колледжа: белая рубашка, однотонный оливковый галстук, рубчатый вельветовый пиджак светло-коричневого цвета с заплатками на локтях. Единственным предметом, не характерным для профессорского облика, была большая и круглая серебряная подвеска на кожаном шнурке, висевшая у него на шее.

– Зак? – окликнула я его, остановившись у двери.

– Привет! – откликнулся он, с улыбкой изучая мое лицо и явно вспоминая мое имя. Он прищурился над маленькими прямоугольными очками, примостившимися на кончике его носа.

– Я Кейт, дочь Джин Сайфер.

– О боже, ну конечно! Само собой, Рейвен говорила, что ты вернулась в город. Заходи, пожалуйста. – Он одарил меня теплой улыбкой и жестом пригласил внутрь.

Я вошла в маленький кабинет. Задняя стена была закрыта полками, ломившимися от книг. Те, что не поместились на полках, стопками лежали на полу и на столе; многие из них вроде бы имели отношение к Войне за независимость США. На стене висели два диплома и фотография группы людей на фоне парусной яхты. По-видимому, он прошел долгий путь после того, как жил в Нью-Хоупе. Потом я заметила сложное изображение мандалы и гитару, стоявшую в углу за столом. Возможно, никто из нас на самом деле не меняется, несмотря на дипломы, редеющие волосы и элегантные наряды.

Он встал, и громоздкая серебряная подвеска закачалась, когда он потянулся через стол и плотно сжал мою руку обеими ладонями.

– Очень рад видеть тебя, Кейт. – Его рукопожатие было таким же теплым, как и его улыбка.

– Я только на минутку. Вообще-то, я пришла поговорить с Мэг Хаммерштейн. – Я замерла, неловко ожидая, когда он отпустит мою руку. Он наконец сделал это и указал на свободный стул, стоявший у стола напротив него.

– Как поживает твоя матушка, Кейт? – спросил он, когда я села. Я заглянула под стол и с облечением увидела на его ногах обувь. Легкие черные туфли, начищенные до блеска.

– Э-э-э, не очень хорошо. Я надеялась получить кое-какие советы от этой женщины, Мэг. Рейвен рекомендовала ее.

– Мэг просто великолепна. Она очень начитанная. – Он со вздохом наклонился, приложил одну руку к сердцу. А другую протянул мне. Его взгляд задержался на моем лице; голубые глаза увлажнились, но взгляд их был искренним. Я заметила, что белки глаз были пронизаны красными прожилками.

– Мне так жаль Джин. Время от времени я приезжаю туда, но в последние несколько недель работа совсем одолела, и у меня просто не было ни минуты.

Я понимающе кивнула.

На его столе стоял пластиковый пакет с печеньем. Он увидел, что я рассматриваю печенье, и предложил мне одно. Когда я отказалась, он сунул его в рот.

– Ты уверена? – осведомился он. – Овсяное печенье с ванилью. Я к ним пристрастился.

Я покачала головой.

– Я даже не знала, что ты в городе. Последний раз, когда я слышала о тебе, ты был в Канаде.

– Точно. Когда я уехал из Вермонта, то некоторое время плыл по течению и в конце концов оказался в Галифаксе, где нанялся подмастерьем на лодочную верфь. Через несколько лет я решил, что пора вернуться к учебе, и осел в Торонто. После того как получил ученую степень, нашел там работу преподавателя. Но два года назад я листал журнал и увидел рекламное объявление о вакансии в Новом Ханаане. Казалось, словно работа сама нашла меня и подсказала, что пора вернуться домой.

– Должно быть, Новый Ханаан кажется скучным и серым после Торонто, – сказала я.

– Наоборот, это лучший ход, который я только мог сделать. Я жалею лишь о том, что ждал слишком долго.

Я кивнула и снова посмотрела на фотографию с парусной яхтой.

– Это моя мать рядом с тобой на яхте?

Он с улыбкой снял со стены фотографию в серебряной рамке и протянул ее мне. На палубе стояли Зак, Рейвен, Опал и моя мать, – все загорелые, с растрепанными от ветра волосами.

– Ее сделали в прошлом году. Боже, Джин любила открытую воду. Она была в восторге от яхты и оказалась чертовски хорошим моряком. Тебе стоило бы посмотреть на нее.

– Это твоя яхта?

Он гордо улыбнулся.

– Она стоит на якоре на озере Шамплейн. Знаешь, как я ее назвал? «Плавучая надежда», в честь Нью-Хоупа. Гэбриэл был очень рад, но мне так и не удалось уговорить его выйти под парусом. Полагаю, он посчитал это слишком буржуазным для себя.

Моя мать никогда не упоминала при мне о прогулках под парусом. Я даже не знала, что Зак в городе, уже не говоря о том, что он брал мою мать на озеро Шамплейн покататься на своей яхте. Сколько еще мелких подробностей о ее жизни, о которых я никогда не узнаю, теперь ушли навсегда?

– Значит, вы с Рейвен оставались на связи?

– Рейвен замечательная. Наверное, ты знаешь, что она хочет получить ученую степень по психологии. Она уже посещает мои занятия. Кстати, это она испекла печенье. Уверена, что не хочешь попробовать?

Я снова покачала головой. Зак взял себе второе печенье.

– А Опал – потрясающая девочка, – продолжал он. – Я так беспокоился за нее после того, как убили ее подругу. Как у нее дела?

– Не сказала бы, что хорошо. Рейвен договорилась о консультации с психиатром.

– Боже, какой ужас ей пришлось вынести. Надо было мне приехать и посмотреть, можно ли что-то сделать для нее. – Он стряхнул с себя крошки.

Я посмотрела на его подвеску, похожую на маленькие часы или карманный хронометр. Она была достаточно толстой, чтобы иметь внутри крошечный заводной механизм, и выглядела так, словно наверху крепилась откидная крышечка.

Он заметил мой взгляд и протянул мне подвеску, чтобы я рассмотрела ее повнимательнее.

– Красиво, правда? Она символизирует Колесо Жизни. Это тибетская вещица.

На передней части были выгравированы три концентрических круга, разделенных на сегменты. Во внешнем кольце насчитывалось двенадцать сегментов, в среднем шесть сегментов, а в последнем – два сегмента. В центре изображены змея, свинья и петух. Внутри каждого сегмента – свой гравированный рисунок: горшечник, обезьяна, срывающая плоды, рожающая женщина, а также разные люди и божества, которые занимались на первый взгляд непонятными делами.

– Внешнее кольцо символизирует двенадцать звеньев причинности, – пояснил Зак.

Я кивнула, хотя не имела ни малейшего понятия, о чем он говорит.

– А в этом кольце – шесть царств бытия: боги, титаны, люди, животные, голодные призраки и преисподняя.

Мой взгляд был прикован к голодным духам: трем сбившимся в кучку неуклюжим существам с тонкими шеями и жутковатыми глазами.

– Голодные духи? – спросила я.

– После смерти они так сильно связаны своими желаниями с материальным миром, что остаются призраками, жаждущими еды и питья, но не способными удовлетворить свой голод.

– Круто, – заметила я.

Он усмехнулся.

Потом я увидела над колесом чудовищное лицо с ощеренными клыками и злобным взглядом.

– А это что за тип? – Я указала на лицо.

– Бог Смерти. Он вращает колесо.

– Значит, Смерть вращает Колесо Жизни? В этом есть жестокая ирония, не так ли?

– На самом деле это не так мрачно, как кажется, – сказал он.

Вы можете повязать хиппи шелковый галстук, наделить его ученой степенью и членством в местном яхт-клубе, но глубоко внутри он останется все таким же хиппи. Я невольно улыбнулась.

– Зак, могу я задать вопрос, который покажется тебе немного странным?

– Разумеется. Хотя мне ничто не покажется странным, ведь я жил в Нью-Хоупе. – Он подмигнул мне и откинулся на спинку кресла. Неужели тот самый нервный подросток, которого я помнила с детства, теперь стал таким обаятельным и непринужденным?

– Я вот все думала, сможешь ли ты рассказать мне кое-что о Нике Гризуолде. Он сделал очень странную вещь: оставил мне сообщение, что я должна найти тебя. Как ты думаешь, почему он это сделал?

Зак слегка стиснул зубы и набрал в грудь воздуха. Я задела его за живое. Он встал, обошел меня и закрыл дверь. Я чувствовала себя как нашкодивший ребенок в кабинете директора.

– Что было сказано в той записке? – Он наклонил голову набок и приподнял брови.

– «Найди Зака». Это все.

Зак помедлил, собираясь с мыслями перед тем, как продолжить. Казалось, он изучает книги на полках, как будто там могли находиться необходимые ответы.

– Бедный Ник, – наконец сказал он и снова положил одну руку на грудь, а другую на пресс-папье. – Это правда, мое сердце открыто для него… просто я больше не могу участвовать в этом. Прошлое кануло в небытие, и ему нужно не цепляться за старое, а идти своим путем. Ник иногда заходит и предлагает где-нибудь выпить. Я несколько раз ходил с ним по старой памяти, понимаешь? Вероятно, не стоило так поступать, но теперь ничего не поделаешь. Но я мог дать ему неверный сигнал.

– Сигнал?

– Понимаешь… – Его уши вдруг покраснели; я хорошо помнила эту особенность. – Сигнал о том, что я, э-э-э… снова интересуюсь им. Никки – отличный парень, и он мне не безразличен, правда. И я не говорю, будто сожалею о том, что случилось тогда, но мы же были детьми, понимаешь?

Я старалась понять, к чему он клонит, не вполне готовая перейти к выводам, к которым он меня подталкивал.

– Выходит, ты пытаешься мне сказать, что у вас был роман?

Зак какое-то время смотрел на меня; теперь покраснели не только его уши, но и лицо. Потом он нервно рассмеялся и покачал головой:

– Упс. Я думал, ты знаешь. Не хотел тебя шокировать. Полагаю, ты могла бы представить себе, что это было частью периода свободной любви в моей жизни. – Он криво улыбнулся и быстро отвел взгляд, сосредоточившись на своей гитаре. Был ли это тот же самый инструмент? Та же гитара, на которой он исполнял серенады моей матери тогда, в нашем старом типи?

– Бог ты мой, Кейт. Я был уверен, что он рассказал тебе. Вы с ним какое-то время были близки друг к другу. Я не сомневался, что ты знаешь.

– Не имела представления, – призналась я.

Он потеребил свою остроконечную бородку.

– Мне было девятнадцать лет. Мне казалось, что бисексуальность – это еще один путь к освобождению разума. Отказ от предвзятых убеждений о природе личности и половой принадлежности. Равновесие между мужским и женским началом, между инь и ян. Господи, это было в 1971 году! Тогда на все смотрели сквозь пальцы.

Я сочувственно кивнула. На самом деле я не такой уж консервативный человек. Я не то чтобы считала постельные отношения Зака и Ника оскорбительными, но это стало для меня основательным сюрпризом. Решимость Ника хранить их связь в секрете была вполне понятной, но в то же время я чувствовала себя немного уязвленной.

– Дел знала? Я хочу сказать, ей было известно про вас? – Когда я задавала вопрос, то услышала в своей голове голос Дел, предупреждавшей о нехороших секретах.

– Да, – ответил Зак. – Однажды она застала нас вдвоем, бедняжка. Думаю, сначала она перепугалась до чертиков. Потом, когда все улеглось, она повесила топор у него над головой. Она в буквальном смысле шантажировала его. Она знала его большой секрет и пользовалась этим, как только могла. Ей приходилось сражаться за свое место под солнцем, верно?

Я кивнула и покусала губу, гадая о том, как далеко мог пойти Ник, чтобы помешать Дел раскрыть его большой секрет. А потом я задумалась, знал ли он ее собственный секрет?

– Ник когда-нибудь упоминал о татуировке? – спросила я, стараясь держаться как можно более непринужденно.

Зак вскинул брови.

– О какой татуировке? – спросил он. – У Ника нет татуировок.

– О татуировке Дел.

– У нее была татуировка? Нет, Никки не говорил ни о чем подобном. И я уверен, он никогда этого не видел. Господи, сколько ей было, четырнадцать лет?

– Двенадцать. Дел было двенадцать лет, когда она умерла.

– Татуировка? У двенадцатилетней девочки в 1971 году? Что за таинственный ребенок! Вот уж и впрямь, кладезь сюрпризов. – Он недоверчиво хмыкнул.

Я почувствовала, что краснею, в основном из-за стыда от того, что в конце концов раскрыла секрет Дел. Я не собиралась этого делать, но разговор с Заком был таким непринужденным, что я не удержалась. В тот момент мне казалось, что если я сделаю еще один шаг в нашем откровенном разговоре, это никому не повредит.

– Могу я спросить еще об одном? – Мой голос прозвучал тихо и робко, как у десятилетней девочки.

– Почему бы и нет? Мы уже вытащили из шкафа много скелетов… так сказать.

– Моя мать знала насчет тебя и Ника?

Он долгое время не отвечал, задумчиво глядя на меня. Я понимала, в чем дело. Так или иначе, речь шла о моей матери. Насколько глубоко вам захочется копать, когда дело касается интимных секретов вашей собственной матери?

Но по какой-то причине он решил быть откровенным до конца.

– Конечно, она знала. Думаю, она считала это сексуальным. Она сказала, что не возражает, если я буду спать с парнем, но если я начну спать с другой женщиной, все будет кончено. Она не хотела повторения сцены с Ленивым Лосем. – Его рука снова потянулась к моей через стол. – Кейт, твоя мама была изумительной женщиной. Тогда я был без ума от нее. Знаю, тебя это совсем не радовало, и мне жаль. Я никого не хотел обидеть, понимаешь? Просто следовал велению своего сердца. – Он снова ухватился за подвеску с Колесом Жизни.

Хотя я не думала, что сердце было единственным органом, за которым Зак следовал в то время, но приняла его извинения. Все-таки он был неплохим парнем. На мой взгляд, слишком чувствительным, но я чувствовала, что он был откровенен со мной, и это меня подкупило.

Я взглянула на часы и увидела, что на десять минут опаздываю на встречу с Мэг.

– Мне пора идти, – сказала я и поднялась со стула. – Наверное, Мэг уже заждалась меня.

– Приятно было повидаться, Кейт. Передай маме, что я люблю ее. Скоро я приеду и встречусь с ней, обещаю. – Он вышел из-за стола, чтобы обнять меня; от него слабо пахло сандаловым деревом. Это было одно из слишком долгих и тесных объятий, которые так любят сентиментальные мужчины. Я невольно заерзала, желая поскорее освободиться.

Моя встреча с Мэг прошла не лучшим образом. Уверена, ей показалось, что это у меня проблемы с памятью. Я с трудом могла сосредоточиться во время нашей беседы. Все время, пока я сидела в ее кабинете, я думала о том, кто мог положить звезду Дел в мою сумочку, и еще о подростковом романе между Заком и Ником. Я начала составлять мысленный список всех людей, имевших доступ к моей сумочке: мать, Рейвен, Гэбриэл, Опал, Ник. Кто-то мог пошарить в ней, когда я делала покупки в «Хаскис». Но кто? И почему у меня?

Мэг что-то говорила о «специализированном учреждении», – очевидно, о доме престарелых с сестринским уходом, – но я вспоминала тот день, когда встретила Зака, выходившего из охотничьей хижины, тот день, когда Ник поцеловал меня. Возможно, он развлекался с Заком всего лишь за несколько минут до этого. А Зак тем временем вернулся в наше типи, в постель моей матери. От этого у меня голова шла кругом. И я продолжала возвращаться к первоначальному вопросу: почему Ник захотел, чтобы я узнала все это? Что им двигало? Чувство вины? Потребность раскрыть старый секрет в попытке заручиться моим доверием? И существовали ли другие, еще более темные секреты, ожидавшие нужного момента, чтобы поднять свои безобразные головы?

Я думала о Боге Смерти с его клыками и злобным взглядом, вращавшем всех нас, словно колесо огромной рулетки: богов, полубогов, смертных и голодных духов. Зака и Ника, меня, мою мать, Опал и Рейвен.

Когда Мэг осторожно предложила встретиться за ланчем на следующей неделе, я с облегчением согласилась. Я понимала, что мать находится в тяжелом положении, но сейчас просто не могла полностью сосредоточиться на этом. Я поблагодарила ее и отправилась домой.

Гэбриэл вместе с моей матерью готовили лазанью, я обнаружила их на кухне. Мать сидела за столом и взбивала яйца, чтобы смешать их с сыром, который натирал Гэбриэл. Она работала медленно, изучая яйца, как некую сложную субстанцию. Возможно, она размышляла над старинным вопросом, что появилось раньше, курица или яйцо. А может быть, она вспоминала наши прогулки вниз по склону холма, чтобы купить яйца под покосившимся навесом Гризуолда.

Ленивому Лосю они не нравятся, потому что иногда в них попадается кровь, но это только потому, что они оплодотворенные.

Гэбриэл был одет в тренировочные штаны с подтяжками, выцветшую фланелевую рубашку и бесформенную шляпу из зеленого фетра.

– Давай-ка посмотрим, Джин. Что мы будем делать дальше? – спросил он, вручив ей бразды правления, или, по крайней мере, имитируя свою беспомощность. Не дождавшись ответа, он поднял тарелку натертой моцареллы и изогнул бровь.

– Сыр, – сказала моя мать.

– Ты по-прежнему лучший повар на этом холме, – заверил он и наклонился, чтобы поцеловать ее в землистую щеку.

– Ты никогда не догадаешься, кого я встретила в колледже, – сказала я.

– Возможно, печально известного Захарию Месье? – предположил Гэбриэл.

– На свете есть что-нибудь, чего ты не знаешь? – спросила я у старика.

– Многое, моя дорогая. Очень многое. Как поживает наш профессор?

– Замечательно. Я была рада встретиться с ним.

– А я был рад, когда он вернулся в город. Благодаря ему Рейвен вернулась к учебе. Ей нужно было получить дополнительный толчок, и он помог в этом. Кроме того, он хорошо влияет на Опал.

– Зак, – с мечтательной улыбкой произнесла моя мать. – Зак был со мной, когда убили ту девочку Гризуолдов. Бедная малышка.

«Тебе повезло», – подумала я, вспоминая грязные босые ноги молодого Зака и размышляя, пахло ли тогда от него сандаловым деревом. Я пришла к выводу, что хотя тогда я могла предубежденно относиться к нему, меня по-прежнему не устраивал образ Зака в материнской постели.

– Знаешь, это забавно, – сказала я. – Сегодняшний разговор с Заком оставил у меня странное впечатление… как будто я никогда по-настоящему не знала его.

Моя мать громко рассмеялась и кивнула мне.

– Кейт, когда ты в последний раз видела его, тебе было десять или одиннадцать лет, – объяснил Гэбриэл. – Ты была догадливым ребенком, но многое от тебя ускользнуло. Даже теперь есть много чего еще, о чем мы все даже не догадываемся. Мы думаем, будто знаем какого-то человека, а потом узнаем о нем что-то такое, отчего все летит к чертям. Что-то такое, отчего жизнь снова становится интересной и непредсказуемой, – правда, Кузнечик? – спросил он, прищурившись и глядя на меня. Это был подозрительный взгляд, и я подумала, не считает ли он, что это я убила кошку. Я была уверена, что Рейвен поделилась с ним своими тревогами; оставалось лишь предполагать, не заподозрил ли он меня в убийстве Мэгпай. Черт побери, они оба могли думать, что я заодно прикончила и Тори Миллер.

Если бы они только знали, что лежит у меня в сумочке…

Я должна каким-то образом избавиться от шерифской звезды. Чем раньше, тем лучше. «Сегодня, – подумала я. – Сегодня ночью я позабочусь об этом».

– Полагаю, что да, – сказала я. – А сейчас я хочу переодеться, а потом присоединюсь к вам.

– Эй, посмотри на картину твоей матери. Она проработала над холстом большую часть дня. В конце концов мне пришлось прервать ее и дать ей дополнительную порцию лекарств, – верно, Джин? Думаю, ты слишком упорно работала и совсем утомилась. Но сейчас ты чувствуешь себя лучше, да?

Ну да, разумеется. Она была настолько одурманена, что едва не роняла слюну на пол.

Я вошла в студию и сразу же выронила сумочку. Теперь никакой ошибки быть не могло, даже в тусклом вечернем свете. Картина стала более сочной; на холсте появились розовые, багряные и синие мазки, которых не было раньше. А в верхнем левом углу были нарисованы ясно различимые глаза. Серо-голубые глаза. Они смотрели вперед, но как будто следили за вами, куда бы вы ни направлялись. Глаза, как у Иисуса, на жутковатых темных полотнах с изображением сцены Тайной вечери. Всевидящие глаза. За ними не было лица; просто глаза, глядевшие из языков пламени.

– Ма! – крикнула я. – Мама, ты не подойдешь на секундочку?

Вскоре мать в сопровождении Гэбриэла появилась в дверях.

– Мама, кто это?

Она лишь улыбнулась, глядя на картину.

– Кто там, на картине?

Ее улыбка стала шире, а потом она захихикала. Это не было смехом семидесятидвухлетней женщины. Она подняла руки и прикрыла рот, словно пытаясь подавить смех. Но звук, выходивший наружу, был высоким, почти истеричным хихиканьем маленькой девочки. Начав смеяться, она как будто не могла остановиться. Слезы потекли у нее из глаз, и она продолжала хихикать до тех пор, пока не выбилась из сил. Тогда Гэбриэл увел ее на кухню, бросив на меня раздраженный взгляд, и дал ей еще одну щедрую дозу транквилизаторов.