В последний школьный день, шестнадцатого июня, мой хитроумный план сработал против меня, как это происходит со всеми планами, которые придумывают отверженные пятиклассники в тщетной попытке завести друзей. Даже сейчас я хорошо помню эту дату, так как позже в тот вечер было обнаружено тело Дел. Эти два события – мое предательство и ее убийство – так прочно связаны в моем сознании, как будто одно не может существовать без другого. Не считая убийцы, я была последним человеком, который видел Дел живой. И когда я последний раз видела ее, она убегала от меня. Убегала так быстро, как только могли унести ее тощие ноги с ободранными коленками.

Вот-вот я должна была окончить пятый класс, а жизнь Дел Гризуолд уже висела на волоске. Обстановку в нашем типи нельзя было назвать мирной. Оказалось, что Ленивый Лось был отцом Рейвен, дочери Дои. Мими сообщила об этом моей матери, которая, вместо того чтобы грустно и с достоинством поблагодарить ее за откровенность, немедленно обрушилась на нее с обвинениями и назвала сплетницей, которая завидует чужому счастью. Мими вышла из типи, а мать крикнула ей вслед: «Ты ничего не знаешь об этом!» Вскоре после этой неловкой сцены Ленивый Лось пожаловал собственной персоной, несомненно, по настоянию Мими или даже самого Гэбриэла. Он признал, что да… возможно, он позабавился с Доей один, два или три раза, но они просто хорошо проводили время, и с тех пор много воды утекло… наверное, они покурили, прежде чем завалиться в постель, но это не имело никакого отношения к его птичке, к его Джинни. Его чувства к Джинни всегда оставались неизменными. Но «птичка-Джинни» не желала ничего слышать. Она колотила кулачками по его груди, рыдала и кричала «лжец!» до тех пор, пока не устала. Потом она велела ему убираться вон.

В тот вечер в большом амбаре состоялась горячая дискуссия между членами общины, которая затянулась далеко за полночь. Шона, который жил вместе с Доей, не было в числе участников; должно быть, он сел в свой помятый седан «Эльдорадо» и уехал в Калифорнию сразу после того, как узнал, что Рейвен – не его дочь. Меня выдворили уже через час, когда ситуация накалилась добела. Время от времени я слышала громкие голоса и взаимные обвинения, доносившиеся из-за двери. Доя и моя мать ссорились друг с другом; Ленивый Лось попытался вмешаться, но тогда обе набросились на него. Казалось, у каждой были припасены свои отборные словечки для Ленивого Лося. Гэбриэл снова и снова утверждал, что корень проблемы кроется в обмане. Никто не осуждал Ленивого Лося за то, что он спал с Доей. В конце концов, все они были взрослыми людьми, поступавшими по взаимному согласию, и никто из них не выдвигал патриархальных требований обязательной моногамии и не имел права собственности на тело другого человека. Но дело в том, что он всем лгал и сделал Дою своей соучастницей. Его судили именно за ложь и в конце концов сочли виновным. Единогласное решение было вынесено около часу ночи: Ленивого Лося больше не хотели видеть в Нью-Хоупе. Поэтому на следующий день Марк Любовски запихал свою одежду, стол и запасы самодельной бижутерии в мини-автобус «Фолькс-ваген» и нашел себе квартиру в городе. Никто точно не знал, почему он не уехал куда-нибудь подальше. Некоторые предполагали, что он хотел видеть своего ребенка. Другие шептались, что он по-прежнему любил мою мать и надеялся, что она примет его обратно.

Я склонялась к последней теории. В следующие дни после его изгнания с холма я неоднократно ездила в город на велосипеде и нарезала круги возле дома, где он жил. Однажды я заметила, как он наблюдает за мной из верхнего окна. Я жестом предложила ему спуститься, но он лишь неуклюже помахал и задернул занавеску.

Прежде чем Ленивый Лось навсегда покинул типи, я кое-что украла у него. Это было ожерелье, которое он изготовил из кусочков резного дерева, пивных крышек и ружейной гильзы. Я хранила его под подушкой как мой собственный талисман, залог его возвращения.

Уже через несколько дней после отъезда Ленивого Лося моя мать сделала самого молодого члена общины Нью-Хоуп (не считая меня и малышки Рейвен), – девятнадцатилетнего Зака, который даже не окончил колледж, – своим любовником. Моей матери тогда был сорок один год, столько же, сколько и мне сейчас. Зак был вдвое моложе ее и лишь на несколько лет старше меня.

Для этого ему понадобилась лишь одна душещипательная песня. Он пришел в типи с гитарой, когда Ленивый Лось вывез остатки своих вещей, и спел моей матери песню (на этот раз собственную, а не Боба Дилана). Он сказал: «Я написал ее, думая о том, что случилось с тобой, Джин», и запел о том, что несправедливость и обман – еще не повод для того, чтобы навеки закрыть свое сердце. Я стояла за его спиной, делала вид, будто меня тошнит, и пыталась перехватить взгляд матери и перекреститься. Но моя мать со слезами на глазах обняла его и так долго прижимала к себе, что я начала опасаться, что она никогда не отпустит парня. Я глазам своим не верила.

– Это просто глупая песня, – сказала я, пока она обнимала его.

Она сверкнула на меня глазами из-за его плеча и приказала мне убраться… как Ленивому Лосю. Я выбежала на улицу. Позже, когда я вернулась, гитара Зака стояла у задернутой занавески возле ее постели.

– Просто тупая песня, – пробормотала я, когда легла и схватила ожерелье.

В отличие от Ленивого Лося у Зака не было никаких ожиданий относительно меня. Он не пытался относиться ко мне как к дочери или как-то подружиться со мной. Он не брал меня на прогулки по лесу и не рассказывал мне истории о хитроумном Койоте перед сном. Зак едва замечал меня; он приходил в постель к моей матери и уходил оттуда как вор, с нервной улыбочкой на лице. Если я достаточно долго смотрела на него, у него начинали гореть уши.

Но в их коротком романе мне больше всего запомнилось, как он заставлял мою мать смеяться. Не знаю, что он говорил или делал, но ночь за ночью я слышала смех матери из-за занавески, окружавшей ее постель. Сначала она смеялась тихо, может быть, немного смущенно, потом громче, потом неудержимо, истерично, почти рыдая. А вслед за ее смехом до меня доносился его шепот и шорох простыней.

Примерно в то время моя мать начала шить. Работа с иголкой и ниткой была ее первой попыткой приобщиться к миру искусств и ремесел. После этого она перепробовала ткачество, гончарное дело и рисование палочкой, но сначала она принялась за шитье.

Она установила маленький стол для шитья в том месте, где Ленивый Лось раньше делал свои украшения. Ей как будто хотелось заполнить это пространство, каким-то образом присвоить его. Первым ее проектом была подушка с вышитой крестиком надписью «Счастливый дом – это дом любви». Послание казалось забавным с учетом того, что произошло в ее собственном доме. Картинка тоже выглядела смешно: аккуратно вышитый квадратный белый домик с опрятными голубыми занавесками и симметричными деревьями во дворе. Я пыталась представить крошечную семью, которую можно увидеть, если открыть дверь или отодвинуть занавеску. Я знала, что это будет другая семья, не такая, как наша. У детей будут отец и мать. Может быть, собака. Горячая проточная вода. Обед с мясным стейком. Крошечные люди, жившие в этом доме, не имели ничего общего с нашей жизнью… так я думала, когда была десятилетней девочкой и наблюдала, как шьет моя мать.

Шитье как будто успокаивало ее, отвлекало от тяжелых мыслей, помогало коротать дни. А по ночам у нее был Зак. После ужина, пока она шила, он играл на гитаре, а потом они переглядывались, словно заговорщики, и скрывались за занавеской.

В отчаянии, я однажды уехала в город на велосипеде и положила в ящик Ленивого Лося письмо, где рассказала ему о Заке и попросила вернуться домой и все исправить, пока еще не поздно. Но он так и не вернулся. Думаю, он решил, что уже слишком поздно, с Заком или без Зака.

Когда я поведала Дел сагу об «Унылой Мышке», решив опустить ту часть, которая была связана с Заком, она рассмеялась и сказала, что мышонку не стоит унывать. По крайней мере, важные части его тела остались целыми и невредимыми. Я сделала вид, будто поняла шутку. Я также притворилась, что мне все равно. В конце концов, моя задница не пострадала, а Ленивый Лось был просто тупым хиппи с дурацкой кличкой.

За день до окончания школьных занятий я отправилась в поле поискать Дел, чтобы подарить ей ожерелье, которое я забрала у Ленивого Лося. Я больше не верила, что оно обладает магической силой, чтобы вернуть его, и хотела от него избавиться. Я также надеялась использовать его в качестве примирительного жеста: Дел была не вполне довольна тем, как я шпионила за Элли и Самантой.

Несколько недель моя схема двойного агента работала как по нотам. Я просто рассказывала обеим сторонам то, что они хотели от меня слышать, перемешивая выдумки с крупицами правды. Когда я устанавливала дружеские связи с Элли и Самантой, то докладывала им, что Картофельная Девочка на самом деле ездит голой на своем пони; я даже сообщила, что его зовут Спитфайр. Я рассказала им, что она спит в овощном погребе и умеет стрелять из ружья.

Дел я поведала о том, что Элли на ночь надевает зубную пластинку, а у Саманты есть умственно отсталая старшая сестра (и то и другое было правдой), и что обе тайно влюблены в школьного хулигана Арти Пэриса (разумеется, это было чистейшей выдумкой, но Дел проглотила ее).

В последнюю учебную неделю обе стороны крайне нуждались в отборном грязном белье. Их не устраивали крохи, которые я таскала с чужого стола. Я боялась потерять влияние на Элли и Саманту, которые требовали, чтобы я рассказала им что-нибудь действительно стоящее. А Дел оставалась безучастной, когда я выболтала ей, что у Элли и Саманты есть вши, бородавки или глисты. Мне нужны были орудия большого калибра.

Поэтому я рассказала Дел, что Элли пригласила Арти к себе домой, где дело закончилось поцелуями. Дел не поверила мне: она закатывала глаза, качала головой, а потом просто сказала: «Не может быть». Я изо всех сил старалась убедить ее, придумывая детали на ходу. Они были в подвале у Элли, и сначала он заставил ее целоваться, а потом она поняла, что это не так уж плохо, и уступила. Я даже сказала Дел, будто Элли, ничего не смыслившая в отношениях мужчины и женщины, очень боялась, что забеременела от поцелуев, и постоянно спрашивала подруг, не замечают ли они перемен в ее фигуре.

– Вот тупость! – воскликнула Дел, и мне оставалось лишь гадать, имеет ли она в виду мою историю, или воображаемую беременность Элли.

А Элли и Саманте я рассказала полуправду только потому, что у меня закончились выдумки. Я сообщила им, что у Дел есть татуировка.

– Не может быть! – взвизгнули они. – Какая?

Мы стояли в нашем обычном месте для встреч, под гимнастической лесенкой. Мимо проходили другие дети, и я купалась в лучах славы, сияющая и гордая тем, что они видят, как я день за днем общаюсь с Элли и Самантой. Лишь когда Дел наблюдала за нами, я ощущала холодные волны вины и раскаяния.

– Точно не знаю, – ответила я. – Я видела лишь краешек, когда она переодевалась.

– Ты уверена?

– Богом клянусь. Она прямо у нее на груди.

– Наверное, это картофелина, – предположила Саманта.

– Та часть, которую я видела, была вся черная, – сообщила я.

– Гнилая картофелина! – хихикнула Элли.

Чего я не знала и даже не могла представить в своей роли осведомительницы, так это того, что мальчик по имени Трэвис Грин, который был влюблен в Элли, тоже узнает о татуировке и в свою очередь расскажет об этом большинству своих друзей, включая жирного Томми Дюкетта, главного подручного Арти Пэриса. Я не знала и о том, что в последний день учебы Арти Пэрис задумал нечто особенное: свой прощальный подарок выпускному классу начальной школы № 5.

После того как мне не удалось найти Дел в поле или в овощном погребе, я решила поискать ее в охотничьей хижине. Я начала пробираться к лесу от овощного погреба с ожерельем Ленивого Лося, надежно спрятанным в кармане, но остановилась из-за переполоха в свинарнике. Похоже, одна свинья совсем обезумела.

Она бегала кругами по загону, то ли хрюкая, то ли вереща. Когда на ее пути попадалась другая свинья, то безумная бросалась на нее, толкаясь и кусаясь.

– Все в порядке, свинка, – сказала я. – Иди сюда.

Но свинья лишь забегала еще быстрее и суматошнее, словно пытаясь взлететь. Словно она думала, что если побежит достаточно быстро, то сможет спастись.

– А ну-ка уберись от свиней!

Я отпрянула от ограды и обернулась. Передо мной стоял отец Дел, человек, которого я до сих пор видела лишь издалека. Ральф Гризуолд был высоким мужчиной в грязном рабочем комбинезоне, с широкими квадратными плечами и боксерской челюстью, проросшей черной щетиной. Его темные волосы лохматились из-под кепки и закрывали уши. У него были серо-голубые глаза Дел.

Отец был едва ли не единственным человеком, которого боялась Дел, и вот он стоял в трех футах от меня.

– Я… я просто искала Дел. – Пока я говорила, то смотрела на его ладони, широкие, как доски. В правой руке он держал большой пистолет.

– Ну, ее ведь нет в свинарнике, верно? Давай, жми отсюда! Ты будоражишь свиней! – Он махнул рукой без пистолета. Я бросилась бежать, а когда остановилась у начала тропы, то услышала звук выстрела, но не посмела оглянуться.

Я совсем запыхалась, когда добралась до поляны. Ноги подгибались, как резиновые. Я услышала голоса внутри хижины и позвала у входа:

– Дел? Никки?

Мне никто не ответил, но потом я увидела знакомую фигуру, торопливо пролезавшую в дверной проем покосившейся избушки. Это был Зак, – парень, который смешил мою мать каждую ночь перед сном. На нем была белая футболка и голубые джинсы с дырками на коленях. Босой, как почти всегда. Зак не носил обувь с тех пор, как мы познакомились, если не считать красных резиновых сапог, которые он надевал для прогулок по снегу. Насколько я могла себе представить, постельное белье моей матери совсем испачкалось от его грязных ног.

– Эй, – сказал он, когда заметил меня. Это было его обычное приветствие, сидел ли он напротив меня за столом в большом амбаре, или вылезал из-за занавески у материнской постели ранним утром.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я, на самом деле сбившись с толку. Его уши тут же покраснели. Я испытала щемящее неудобство, как будто мои слова каким-то образом выражали знание или согласие с тем, что он делает. Я бы точно так же удивилась, если бы увидела, как Дел орудует лопатой и ставит каравай в хлебную печь в Нью-Хоупе.

– Ничего. – Он пожал плечами и посмотрел на поляну, словно я наскучила ему. – Просто вышел погулять. Увидимся, Кузнечик!

С этими словами он удалился размашистой походкой, свойственной высоким мужчинам. Сначала Зак вторгся в мою жизнь в типи, теперь он вторгся в жизнь Дел. За кого он себя принимает?

Я вошла в хижину и услышала шорох на чердаке.

– Дел! – окликнула я. У меня голова шла кругом. Зак пришел сюда, чтобы встретиться с Дел? Мог ли он быть тем таинственным парнем, который сделал ей татуировку? Я вдруг вспомнила, что фамилия Зака Месье; не это ли обозначала буква «М»? От этой мысли мне стало тошно.

– Это я, – донесся сверху голос Ника. Он сунул голову в проем над лестницей и улыбнулся мне: – Поднимайся, Пустынная Роза. Покури со мной.

Я забралась на чердак по лестнице. Ник сидел на матрасе. Рядом с ним стоял приличных размеров мешочек с травкой. В воздухе витал ее сладковатый запах, хорошо известный мне по Нью-Хоупу. Это был запах Ленивого Лося.

– Что нового? – поинтересовался он и протянул мне «Кэмел». Его глаза были красными и остекленевшими. Он играл с охотничьим ножом с пластиковой ручкой, доставая его из кожаных ножен и вставляя обратно.

Слегка задыхаясь, я рассказала Нику о том, что недавно видела в свинарнике, и о встрече с его отцом. Он лишь кивнул в ответ:

– Та свинья уже давно не в порядке. Стала такой, когда опоросилась. Папуля пустит ее на бекон. Достаточно одного выстрела, прямо в лоб, – Ник изобразил пальцами пистолет. – Банг! – произнес он и подул на кончик указательного пальца.

Я немного помолчала. Ник сидел и глупо мне улыбался, как будто его душа витала где-то далеко.

– Ты курил травку, – сказала я.

– И что? – Он приподнял брови.

– Откуда ты знаешь Зака?

– Я знаю многих людей.

– Тогда что он здесь делал?

– Принес мне вот это, – ответил Ник и указал на мешочек.

– Он дает тебе травку?

– Нет, глупышка, я покупаю ее у него. Хочешь немного попробовать?

– Нет.

– Что, слабо?

– Ничего подобного. К твоему сведению, дома я могу курить травку в любое время, когда захочу.

Он покачал головой и ухмыльнулся:

– Я же вижу, что тебе слабо.

– Дерьмо собачье!

– Ох, юная леди еще и ругается. Ты слишком долго околачивалась вместе с моей сквернословящей сестренкой. Кажется, это называют дурным влиянием.

– Вот забавно. Она говорит о тебе то же самое.

– Тогда два раза ох. Расскажи мне, Пустынная Роза, что Дел говорила тебе обо мне.

– То, что тебе на самом деле только четырнадцать лет, а не шестнадцать. Что у тебя бывают плохие моменты, и еще, что у тебя есть какой-то большой секрет.

– Подумать только, какая у меня разговорчивая сестренка. А она сказала, что это за большой секрет?

– Нет. Но лишь потому, что если я узнаю, мне расхочется тебя видеть.

Ник погрыз ноготь большого пальца.

– Ты и впрямь думаешь, что если я расскажу, тебе больше не захочется меня знать?

Я пожала плечами, заглянула в его влажные глаза и подумала: «Ничего подобного».

– Ты убил кого-то или что-нибудь в этом роде? – Я нервно рассмеялась.

– Нет, ничего такого. Это… в общем, это сложно, вот и все.

– Я много чего знаю о сложностях, – заявила я, вспоминая о недавних событиях, перетряхнувших жизнь в Нью-Хоупе.

– Нет, я не думаю, что ты не поймешь, просто я не знаю, как это правильно объяснить. Но я объясню. Обещаю. Подумаю, как это сделать, и все тебе расскажу.

– Когда?

– Скоро, Пустынная Роза. Я обещаю. – Он потянулся, взял меня за руку, посмотрел на нее и улыбнулся своей фирменной озорной улыбкой. – Но у меня есть другой секрет. Хочешь услышать?

– Наверное, – сказала я, разочарованная тем, что пришлось согласиться на второсортное признание.

– Только если обещаешь, что не убежишь и не подумаешь, будто у меня сейчас один из плохих моментов.

Я взглянула на Ника, и он крепче сжал мою руку. Он улыбался, и его зубы были такими белыми, что почти светились. Помню, как я подумала: «Зубы – это кости». Это заставило меня улыбнуться в ответ.

– Обещаю, – сказала я.

– Хорошо. Наклонись поближе, я скажу тебе на ухо.

Я наклонилась. Теплое дыхание Ника обдувало мне ухо и щеку. От него пахло марихуаной и сигаретами, но за этим я различала мускусный запах, похожий на пот, только более приятный.

– Я хочу поцеловать тебя. Мне очень этого хочется. И думаю, тебе тоже понравится целовать меня.

Его слова были влажными дуновениями, которые, казалось, проникали под кожу и согревали плоть.

– Хочешь? – спросил он, и его голос стал более низким и сиплым, чем раньше. – Ты тоже хочешь поцеловать меня?

Я кивнула и закрыла глаза, как делали девушки в кинофильмах. Его губы легко прикоснулись к моим, словно опустившаяся бабочка, но когда они оказались там, то прижались сильнее. Он втянул мои губы в рот и пососал их, а потом раздвинул кончиком языка. Его язык ворочался у меня во рту, словно гусеница, выискивая самые темные и влажные уголки. Его зубы столкнулись с моими и так резко лязгнули, что я подумала, у нас обоих останутся щербинки, как у Дел. Наверное, так она и повредила свой зуб, когда целовалась.

Поцелуи были похожи на крушение поезда: такая же неудержимая сила и ощущение неминуемой опасности. Пока мы целовались, я вспомнила звук одиночного выстрела. У меня шумело в голове. Зубы ныли, и мне казалось, что я чувствую вкус крови.

Мы целовались до тех пор, пока наши губы не распухли, а во рту не пересохло. Пока я не забыла о страшных секретах, которые мог хранить Ник. Я научилась пользоваться своим языком так же, как он пользовался своим. Он держал меня за плечи с такой силой, что на следующее утро остались синяки. Его дыхание стало таким тяжелым и учащенным, что я подумала: «Сейчас он посинеет и вырубится».

– Погоди, – промямлила я или попыталась промямлить, поскольку он по-прежнему продолжал прижиматься к моим губам. Это могло продолжаться до бесконечности. Это бы продолжалось… но голос Дел все разрушил.

– ПРЕДАТЕЛИ! – завопила она. Ее голос наполнил хижину. Он обладал собственной силой, более мощной, чем крушение поезда или наши поцелуи, более оглушительной, чем треск пистолетного выстрела ее отца. Мы отпрянули друг от друга и посмотрели вниз с чердака как раз в тот момент, когда Дел выскочила в открытый дверной проем. Я повернулась к Нику, но было уже ясно, что с поцелуями покончено. То, что я увидела в его глазах, не было похоже на любовь, похоть или даже чувство вины. Только страх, чистый страх.

Мы спустились по лестнице вслед за Дел, но ее и след простыл. Ник сказал, чтобы я шла домой. Он добавил, что найдет Дел в их тайном месте и постарается все исправить. Ей понадобится некоторое время, чтобы остыть, но он обещал, что с утра она будет в полном порядке. Я достала из кармана ожерелье, которое принесла для нее.

– Отдай это ей, – сказала я Нику. – И скажи ей, что я все равно остаюсь ее заместителем.

Ник кивнул и пошел вниз по склону холма вслед за своей сестрой.

На следующее утро Дел на меня даже не смотрела. Она не отрывала взгляд от земли на автобусной остановке, и я поняла, что Ник не сдержал обещание и ничего не исправил. И хотя мне больше всего хотелось встать на колени и попросить прощения, я боялась это сделать. Боялась, что она будет и дальше унижать меня и мне станет еще хуже, чем теперь.

Я хотела спросить, получила ли она ожерелье от Ника, пошутить насчет «Унылого Мышонка» или сказать, что я на самом деле всегда была ее заместителем, Пустынной Розой. Ее лучшей подругой на все времена.

Но единственной темой для разговора, которую я смогла найти, была обезумевшая свинья.

– Я слышала, твой папа вчера убил свинью, – выдавила я.

По крайней мере, это привлекло ее внимание. Дел подняла голову, и я увидела, что ее левый глаз был черно-синим, распухшим и почти закрытым. Она смотрела на меня с такой лютой ненавистью, что я была рада услышать подъезжающий автобус и увидеть тормозные огни, когда Рон остановился и открыл двери.

Всю свою жизнь я хотела вернуться в прошлое и по-другому прожить два момента своей личной истории. Я не жажду совершить путешествие во времени и изменить судьбу, которая заставила меня бросить медицинскую школу и выйти замуж, а потом отказаться от единственного ребенка, которого зачали мы с Джейми. Нет, как бы странно это ни прозвучало, оба момента, которые мне хотелось бы пережить заново, произошли 16 июня 1971 года, когда мне было десять лет.

Первый из них случился утром на автобусной остановке. Я бы опустилась на колени и попросила прощения у Дел. Я бы пообещала сделать все, что она скажет, все, чего она захочет. Я бы захотела узнать, кто поставил ей ужасный синяк под глазом, чтобы обрушить возмездие на этих людей, на любого, кто посмел ее тронуть.

Во-вторых, мне хотелось бы отменить то, что случилось позже в тот же день. Даже сейчас я в глубине души убеждена в том, что это было моим худшим поступком. Да, я бросила свою мать; да, я избавилась от ребенка, которого на самом деле хотела иметь; да, я тысячу раз была жестоким и злобным человеком. Но этот случай вновь и вновь напоминает о себе в моих бесконечных дурных снах и лишает меня покоя; я снова и снова проигрываю сцену в своем воображении и представляю, что все закончилось по-другому, но понимаю, что уже слишком поздно.

Я до сих пор помню последний образ Дел, в страхе убегающей от меня. Долгие годы он преследует меня, как призрак. Мне следовало бы понимать, что она этого так не оставит.