ГЛАВА 16
БОЛЬШОЙ ЛЮБИТЕЛЬ ПОПРАКТИКОВАТЬСЯ в искусстве медицины, Брейер обычно начинал общение со своими пациентами в больнице с коротенькой беседы, которую он, сидя на краешке кровати, элегантно переводил в медицинский опрос. Но, когда он вошел в палату №13 клиники Лаузон, никакой беседы на краешке кровати не намечалось. Ницше сразу же заявил ему, что чувствует себя необыкновенно здоровым и не желает больше терять их драгоценное время на обсуждение своих несуществующих симптомов. Он предложил немедленно перейти к делу.
«Мое время скоро снова придет, доктор Брейер; моя болезнь никогда не уходит слишком далеко или слишком надолго. Но сейчас, когда она envacance, продолжим работу с вашими проблемами. Какого прогресса вы достигли в мысленном эксперименте, который я рекомендовал вам вчера? О чем бы вы думали, если бы не были заняты исключительно фантазиями о Берте?»
«Профессор Ницше, позвольте мне начать с другого. Вчера вы опустили мое профессиональное звание и назвали меня Йозефом. Мне это понравилось. Мне показалось, что я стал вам ближе, и мне это понравилось. Хотя нас связывают профессиональные отношения, характер нашего общения требует близкого общения. Не могли бы вы в связи с этим начать называть меня по имени и позволить мне называть так вас?»
Ницше, который построил свою жизнь таким образом, чтобы избежать личных взаимодействий, пришел в замешательство. Он поеживался, заикался, но, не находя лицеприятного способа отказаться, неохотно кивнул. В ответ на следующий вопрос Брейера, желает ли Ницше, чтобы он обращался к нему «Фридрих» или «Фриц», тот буквально рявкнул: «Фридрих, пожалуйста. А теперь за дело!»
«Да, за дело! Возвращаясь к вашему вопросу. Что кроется за Бертой? Я знаю, что там мчится поток темных глубинных мыслей, который, как мне кажется, вышел из берегов несколько месяцев назад, когда я миновал сорокалетний рубеж. Знаете, кризис в районе отметки „сорок“ — не редкость. Помните, что вам осталось до этого каких-то два года на подготовку».
Брейер знал, что его фамильярность неприятна Ницше, но знал он и то, что части его требуют более близкого человеческого общения.
«Меня это не особенно беспокоит, — сказал на всякий случай Ницше. — Мне кажется, что мне сорок с тех самых пор, когда мне исполнилось двадцать».
Что это было? Попытка сближения! Вне всякого сомнения, попытка сближения! Брейер вспомнил о котенке, которого его сын Роберт недавно подобрал на улице. «Налей ему молока, — скомандовал он сыну, — а сам отойди. Пусть спокойно попьет и привыкнет к тебе. Потом, когда он будет чувствовать, что он в безопасности, ты сможешь его погладить». — Брейер отступил.
«Как лучше всего описать мои мысли? Болезненные, мрачные мысли. Иногда мне кажется, что я добрался до вершины жизни. — Брейер замолчал, вспоминая, что он говорил об этом Фрейду. — Я добрался до пика и теперь заглядываю за край, хочу посмотреть, что мне уготовано, и вижу только разрушение — старение, внуки, седые волосы, или, например, — Брейер постучал по проплешине, — полное отсутствие волос. Но и это не совсем то, что я пытаюсь вам объяснить. Меня беспокоит не спуск, а невосхождение».
«Невосхождение, доктор Брейер? Почему вы не можете продолжать подъем?»
«Фридрих, я знаю, что с привычкой расстаться нелегко, но, пожалуйста, называйте меня Йозеф».
«Ну, Йозеф. Расскажите мне, Йозеф, о невосхождении».
«Иногда мне кажется, что у каждого из нас есть тайная фраза, глубинный мотив, который становится центральным мифом жизни человека. Когда я был ребенком, кто-то однажды назвал меня „исключительно одаренным парнем“. Мне эта фраза понравилась. Я бормотал ее про себя тысячи раз. Часто я представлял себя тенором, исполняющим эту строчку очень высоким голосом:
«Ииии-и-сключительно о-да-рен-ный па-рень». Мне нравилось произносить эти слова медленно и драматично, подчеркивая ударением каждый слог. Эти слова даже сейчас задевают меня!»
«И что случилось с этим исключительно одаренным парнем?»
«Ах этот вопрос! Я часто над этим думаю. Что из него получилось? Я знаю, что одаренности больше нет — она исчерпана!»
«Скажите, а что именно вы имеете в виду под словом „одаренность“?»
«Не уверен, что знаю точно. Раньше мне казалось, что знаю. Это означало потенциал для того, чтобы взбираться наверх, — это означало успех, признание, научные открытия. Я вкусил плоды этой одаренности. Я стал уважаемым врачом, уважаемым гражданином. Я сделал несколько важных научных открытий, — пока существуют исторические справочники, мое имя останется в веках в списке первооткрывателей функций внутреннего уха в регуляции равновесия. Помимо этого я принимал участие в открытии важного процесса регуляции дыхания, известного как рефлекс Герринга—Брейера».
«Йозеф, разве вам не повезло? Разве вы не использовали вашу одаренность?»
Тон Ницше сбивал Брейера с толку. Он что, и вправду хочет получить ответ? Или исполняет роль Сократа, отводя Брейеру роль Алкивиада? Брейер решил ответить как есть.
«Да, я достиг цели. Но удовлетворения не получил, Фридрих. Сначала упоение новым успехом растягивалось на месяцы, но со временем стало более мимолетным — недели, затем дни, затем часы, — и так до тех пор, когда чувство начало улетучиваться еще до того, как проникнет внутрь меня. Теперь мне кажется, что цели были ложными, — не к этому следует стремиться исключительно одаренному парню. Часто я путаюсь: старые цели теряют свое очарование, а создавать новые я уже разучился. Когда я вспоминаю свою жизнь, у меня появляется ощущение, что меня предали или обманули, словно Господь сыграл надо мной шутку или я всю жизнь танцевал не под ту музыку».
«Не та музыка?»
«Мелодия исключительно одаренного парня — мелодия, которую я всю свою жизнь бормотал себе под нос!»
«С музыкой все было в порядке, Йозеф, танец не тот!»
«Музыка подходящая, танец нет? Что вы хотите этим сказать?»
Ницше не ответил.
«Вы имели в виду, что я неверно понимаю слово „одаренность“?»
«И „исключительно“, Йозеф».
«Я не понимаю. Не могли бы вы выражаться яснее?»
«Может, вам стоит поучиться общаться на более понятном языке с самим собой? За последние несколько дней я понял, что философская терапия заключается в научении слушать свой собственный внутренний голос. Помните, вы рассказывали мне о том, что ваша пациентка, Берта, лечила себя сама, проговаривая каждую свою мысль? Как вы называли это?»
«Прочистка труб. На самом деле название придумала она. Прочистить трубы — значит вырваться на свободу и проветрить мозги, очистить сознание ото всех неприятных мыслей».
«Хорошая метафора, — похвалил Ницше. — Может, нам тоже стоит попробовать использовать этот метод в наших беседах. Например, прямо сейчас. Можете ли вы, например, прочистить трубы в поисках информации об исключительно одаренном парне?»
Брейер откинулся на спинку стула: «Кажется, я уже говорил об этом. Стареющий парень дошел до того этапа в жизни, когда он уже не видит в ней смысла. Цель его жизни — моей жизни, мои стремления, все, ради чего я жил, — все это кажется мне сейчас абсурдным. Когда я думаю о том, что стремился к абсурду, как бездарно я растранжирил единственную данную мне жизнь, меня охватывает непереносимое отчаяние».
«А к чему вы должны были бы стремиться?»
Брейера воодушевил тон Ницше — более доброжелательный, более уверенный, словно эта тема была для него хорошо известной.
«Это-то и есть самое худшее. Жизнь — это экзамен, где верных ответов быть не может. Если бы мне пришлось прожить жизнь с самого начала, я не сомневаюсь, что это было бы то же самое, что я снова сделал бы те же самые ошибки. Я на днях придумал неплохой сюжет для романа. Если бы я только мог писать! Представьте себе: мужчина средних лет, недовольный своей жизнью, встречает джинна, которые предлагает ему прожить жизнь заново, не забыв при этом ничего из своей предыдущей жизни. Разумеется, он хватается за эту возможность. Но, к своему удивлению и ужасу, обнаруживает, что его вторая жизнь как две капли воды похожа на первую, — он принимает те же решения, совершает те же ошибки, преследует все те же ложные цели и поклоняется ложным богам».
«А эти цели, достижением которых вы жили, откуда они взялись? Как вы их выбрали?»
«Как я выбрал свои цели? Выбрал, выбрал — ваше любимое слово! Мальчики в пять лет, в десять, в двадцать не выбирают, какой жизнью им жить. Я не знаю, как ответить вам на этот вопрос».
«Не думайте об этом, — подбодрял его Ницше. — Просто чистите дымоходы!»
«Цели? Цели заложены в культуре, витают в воздухе. Вы дышите ими. Все мальчики, с которыми я рос, вдыхали одни и те же цели. Все мы хотели выбраться из еврейского гетто, добиться высокого статуса в мире, достичь успеха, разбогатеть, обрести стабильность. Этого хотели все! Никто из нас никогда не знал о том, что такое свободный выбор, — наши цели были перед нами, естественные последствия моего времени, моего народа, моей семьи».
«Но это не пошло вам на пользу, Йозеф. Все это было недостаточно надежным для жизни. Или, может, кому-то и этого было достаточно, кому-то, кто не видит дальше собственного носа, слабым бегунам, которые всю свою жизнь, пыхтя, пытаются достичь своих материальных целей, или даже тем, кто достиг успеха, но лишился способности постоянно ставить перед собой новые цели. Но вы, как и я, видите хорошо. Вы видите жизнь чуть ли не насквозь. Вы поняли всю бессмысленность погони за неверными целями и бессмысленность постановки новых неверных целей. Умножение на ноль дает в результате ноль!»
Эти слова действовали на Брейера как гипноз. Все вокруг — стены, окна, камин, даже тело Ницше, — все исчезло. Всю свою жизнь он ждал этого разговора.
«Да, все, что вы говорите, Фридрих, — верно, кроме того, что каждый свободен в выборе своего жизненного плана. Выбор жизненных планов — процесс неосознаваемый. Это все — исторические случайности, разве не так?»
«Если ты не вступаешь во владение своим жизненным планом, ты позволяешь своей жизни стать цепью случайностей».
«Но, — запротестовал Брейер, — никто не обладает такой свободой. Вы не можете выйти за пределы перспективы своего времени, своей культуры, своей семьи, своей…»
«Однажды, — перебил его Ницше, — мудрый еврейский учитель посоветовал своим ученикам уйти из родительского дома на поиски совершенства. Вот этот шаг был бы достоин исключительно одаренного парня! Это был бы верный танец под верную музыку!»
Верный танец под верную музыку! Брейер пытался сосредоточиться на этих словах, но внезапно почувствовал разочарование.
«Фридрих, я обожаю такие разговоры, но внутри меня сидит голосок, который спрашивает: „Чего мы добьемся этим?“ Наша дискуссия слишком эфемерна, слишком далека от колотящегося в моей груди сердца и тяжести в моей голове».
«Терпение, Йозеф! Как долго, вы говорите, „чистила дымоходы“ ваша Анна О.?»
«Да, это потребовало много времени. Несколько месяцев! Но у нас с вами нет этих месяцев. И еще — ее „чистка дымоходов“ всегда была связана с ее болью. Наша же абстрактная беседа о целях и смысле жизни вряд ли имеет хоть какое-то отношение к моей боли!»
Ницше невозмутимо продолжил свою речь, как если бы он не слышал слов Брейера: «Йозеф, вы сказали, что все проблемы обострились, когда вам исполнилось сорок?»
«Какая настойчивость, Фридрих! Вы помогаете мне относиться к себе с большей терпимостью! Если вам действительно интересно узнать о моем сорокалетии, я просто обязан разгадать эту загадку и ответить вам. Сорокалетие — да, это был кризисный год, мой второй кризис. До этого кризис был в двадцать девять, когда Опползер, декан кафедры медицины, умер во время эпидемии тифа. Шестнадцатого апреля тысяча восемьсот семьдесят первого года — я до сих пор помню эту дату. Он был моим учителем, моим защитником, вторым отцом».
«Меня интересует тема „вторых отцов“. Расскажите мне поподробнее».
«Он стал для меня великим учителем жизни. Всем было известно, что он собирается сделать меня своим преемником. Я был лучшим претендентом и должен был занять его кресло. Но этого не произошло. Может, я сам ничего для этого не сделал. Был назначен другой человек, выбранный из политических соображений, а может, и из-за религиозных. Мне там места больше не было, так что я перенес свою лабораторию со всеми моими подопытными голубями домой и посвятил все свое время индивидуальной практике. Это, — грустно подытожил Брейер, — стало концом перспективной университетской карьеры исключительно одаренного парня».
«Вы сказали, что сами для этого ничего не сделали. Что вы имели в виду?»
Брейер бросил удивленный взгляд на Ницше: «Какая трансформация — из философа в клинициста! У вас уши врача. Ничего не пропускаете. Я вставил эту фразу, потому что я знаю, что должен быть до конца честным. Да, эта рана все еще болит. Я не хотел говорить об этом, но именно за эту фразу вы и ухватились».
«Вот видите, Йозеф, как только я хочу, чтобы вы рассказали мне о чем-то против вашей воли, вы тотчас решаете, что вам будет лучше взять ситуацию в свои руки, умаслив меня комплиментом. Ну что, будете еще спорить с тем, что борьба за власть является важной частью наших отношений?»
Брейер откинулся на спинку стула: «О, опять это». — Он отмахнулся: «Давайте не будем снова возвращаться к этому спору. Прошу вас, давайте продолжим. — Он помолчал, а потом добавил: — Подождите, я хочу еще кое-что сказать: если вы не допускаете проявления позитивных эмоций, то вы сталкиваетесь с тем, что тот самый тип отношений, который вы предсказывали, вы и видите перед собой in vivo. Это неправильная наука — вы подтасовываете факты».
«Неправильная наука? — Ницше задумался, а потом кивнул головой. — Вы правы! Обсуждение закрыто! Давайте вернемся к вопросу о том, как вы ничего не сделали для своей собственной карьеры».
«Ну, примеров тому — масса. Я затягивал с написанием и публикацией научных статей. Я отказывался от предварительных мероприятий, необходимых для занятия должности. Я не принимал членство в нужных медицинских ассоциациях, не участвовал в деятельности университетских комитетов, не налаживал нужные политические связи. Я не знаю почему. Может, здесь как раз появляется та самая проблема власти. Может, я уклонился от сражения с конкурентами. Мне было проще сражаться с загадкой системы равновесия голубей, чем с другим человеком. Мне кажется, что эти мои проблемы с соревнованием и порождают ту боль, что появляется, когда я думаю о Берте с другим мужчиной».
«Йозеф, а может быть, вам казалось, что исключительно одаренному парню не пристало потом и кровью вырывать путь к вершине».
«Да, об этом я тоже думал. Но, как бы то ни было, так подошла к концу моя университетская карьера. Это была первая смертельная рана, первый удар по мифу об исключительно одаренном парне».
«Итак, тогда вам было двадцать девять. В сорокалетие — второй кризис?»
«Еще более глубокая рана. Когда мне исполнилось сорок, я расстался с идеей, что способен на все. Внезапно я понял одну из прописных истин жизни: время невозможно повернуть назад, жизнь моя кончается. Разумеется, я знал это и раньше, но осознание этого в сорок стало совершенно новым опытом. Теперь я понимаю, что фраза „исключительно одаренный парень“ была всего лишь походным знаменем, что „одаренность“ — это иллюзия, а „исключительность“ бессмысленна и что я сам шагаю в ногу со всеми остальными людьми по дороге к смерти».
Ницше энергично покачал головой: «Вы называете ясный взор раной? Посмотрите только, что вы узнали, Йозеф: что время необратимо, что содеянного не вернешь. Такие озарения достаются лишь счастливчикам!»
«Счастливчикам? Странно вы говорите. Я понимаю, что приближается смертный час, что я — бессильное ничтожество, что жизнь не имеет ни смысла, ни цели, — и вы называете это везением?»
«Тот факт, что содеянного не вернешь, не означает, что воля к действию бессильна. Потому что, слава богу, бог умер, — и это не значит, что существование не имеет смысла. Все мы смертны, — и это не значит, что жизнь не имеет ценности. Я когда-нибудь научу вас этому. Но мы уже много поработали сегодня — может, слишком много. Пожалуйста, перед нашей завтрашней встречей вспомните наш разговор. Помедитируйте на него!»
Удивленный неожиданным завершением их беседы, Брейер взглянул на часы и увидел, что у них оставалось еще десять минут. Но он не стал возражать и покинул комнату с облегчением школьника, отпущенного с урока раньше времени.
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАМЕТОК ДОКТОРА БРЕЙЕРА В ИСТОРИИ БОЛЕЗНИ УДО МЮЛЛЕРА,
7 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Терпение, терпение, только терпение. Впервые я понял смысл и цену этого слова. Я должен думать о своей далекой цели. Все дерзкие преждевременные шаги в этой области заканчиваются неудачей. Думай о начале партии в шахматы. Составляй комбинации медленно и систематизированно. Построй надежный центр. Не передвигай фигуру больше одного раза. Не выводи ферзя раньше, чем нужно!
И это работает! Большим шагом вперед сегодня стал переход к именам. Он чуть не задохнулся от моего предложения. Я едва смог сдержать смех. При всем своем свободолюбии он в душе венец, который любит свои регалии — равно как и свою беспристрастность. После того как я несколько раз назвал его по имени, он стал отвечать мне тем же.
Это изменило саму атмосферу сеанса. Всего через несколько минут он чуть-чуть раскрылся. Он заметил, что кризисов ему пришлось пережить больше, чем хотелось бы, и что на сорок он себя чувствовал еще в двадцать. Я не стал развивать эту тему — пока! Но я должен к этому вернуться.
Может, на данный момент мне лучше оставить попытки помочь ему — пусть он пытается помочь мне, а я буду плыть по течению. Чем я буду искреннее, чем меньше буду пытаться манипулировать им, тем лучше. У него, как у Зига, взгляд как у орла, так что от него не укроется малейшее лицемерие.
Очень стимулирующая сегодня получилась беседа, как в старые добрые времена на уроках философии у Брентано. Иногда меня просто затягивало. Но была ли она продуктивной? Я снова перечислил ему мои проблемы: старение, близость смерти, бесцельность — все свои болезненные переживания. Его явно заинтриговал мой старый рефрен про «исключительно одаренного парня» — странно. Я не уверен, что я понимаю, что у него на уме, — если вообще что-то есть!
Сегодня я начал понимать его методику. Так как он уверен в том, что одержимость Бертой служит для того, чтобы отвлечь мое внимание от этих экзистенциальных проблем, он стремится поставить меня перед их лицом, раздуть их до неимоверных размеров, может, даже заставить меня испытывать больший дискомфорт. Так что он весьма резок, и поддержки от него не дождешься. Зная его, удивляться здесь нечему.
Кажется, он думает, что на меня подействует метод философских рассуждений. Я пытаюсь объяснить ему, что меня это совсем не трогает. Но он, как и я, постоянно экспериментирует и импровизирует в поиске новых методов. Его очередная сегодняшняя методологическая инновация: попытка адаптировать мою методику «чистки дымоходов». Мне странно чистить их, а не наблюдать за процессом, — странно, но не неприятно.
Что же действительно неприятно, что действительно раздражает — так это его напыщенность, которая постоянно вылезает наружу. Сегодня он заявил мне, что собирается рассказать мне о смысле жизни и ее ценности. Только не сейчас! Я к этому не готов!
ВЫДЕРЖКИ ИЗ ЗАПИСЕЙ ФРИДРИХА НИЦШЕ ПО ДЕЛУ ДОКТОРА БРЕЙЕРА, 9-14 ДЕКАБРЯ 1882 ГОДА
Наконец-то! Беседа, достойная моего внимания, — беседа, доказывающая правильность большинства моих предположений. Этот человек совершенно придавлен к земле — своей культурой, своим положением, статусом, семьей — так, что он никогда не знал собственной воли. Конформизм впитался в каждую его клеточку: когда я заговорил о выборе, он казался изумленным, словно бы я говорил на каком-то незнакомом языке. Может, именно конформизм так связывает евреев: внешние преследования заставляют людей сплотиться настолько тесно, что ничто индивидуальное просто не может проявиться.
Когда я заявляю ему о том, что он позволил своей жизни стать цепью случайностей, он отрицает возможность выбора. Он говорит, что ни один носитель культуры не имеет возможности выбирать. Когда я осторожно упомянул наказ Иисуса оставить родительский дом и культуру в поисках совершенства, он объявил мой метод слишком уж эфемерным и сменил тему.
Забавно: в детстве у него была на вооружении концепция, которую он так и не смог увидеть во всем великолепии, — он был «исключительно одаренным парнем» — как и мы все, — но так и не понял, в чем заключалась эта одаренность. Он так и не понял, что его долг состоит в совершенствовании характера, преодолении себя, своей культуры, своей семьи, похоти, грубой животной природы, стать тем, кто он есть, и тем, что он есть. Он так и не вырос, так и не сбросил свою первую кожу: он увидел свое призвание в достижении материальных и профессиональных целей. И когда он достиг всего этого, так и не заглушив тот голос, который говорил ему: «Стань собой», он отчаялся и начал жаловаться на то, что его обманули. Даже сейчас он так ничего и не понимает!
Есть ли надежда? По крайней мере, его заботят настоящие проблемы и он не поддается религиозным обманам. Но в нем слишком силен страх. Как я могу сделать его сильным? Он как-то сказал, что холодные ванны полезны для укрепления кожи. Он выписал себе закаливание? Озарение помогло ему понять, что управляют нами не прихоти бога, а прихоти времени. Он понимает, что воля бессильна перед «так случилось». Хватит ли мне сил, чтобы научить его «так случилось» превращать в «этого я и хотел»?
Он настаивает, чтобы я позволил ему называть меня по имени, хотя и знает, что я этого не люблю. Но это не так уж страшно; я достаточно силен, так что могу уступить ему эту небольшую победу.
* * *
ПИСЬМО ФРИДРИХА НИЦШЕ, АДРЕСОВАННОЕ ЛУ САЛОМЕ. ДЕКАБРЬ 1882 ГОДА
Лу, вопрос о том, страдаю ли я, неактуален по сравнению с вопросом о том, обретешь ли ты, дорогая Лу, себя снова. Я никогда не встречал человека, которого мне было бы так же жаль, как тебя:
несведующую, но проницательную
умело использующую все, уже известное
с плохим вкусом, но не осведомленную в этом недостатке
честную, но по пустякам, преимущественно из упрямства
общая жизненная позиция которой — бессовестность
невосприимчива — не может ни брать, ни давать
бездуховна, неспособна любить
в состоянии аффекта ужасна и близка к безумию
неблагодарная, никакого стыда перед благодетелями
В частности
ненадежна
плохо воспитана
смутные представления о чести
мозг с первыми признаками души
натура кошки — хищница в шкуре домашней киски
благородство как остаточное явление после общения с благородными людьми
сильная воля, но по мелочам
нет ни прилежания, ни чистоты
сильно смещенная чувственность
детский эгоизм как следствие сексуальной атрофии и задержки полового созревания
не любит людей, зато любит бога
потребность в экспансии
хитра, потрясающий самоконтроль в отношении сексуальности мужчин
Твой
Ф.Н.
