Шуба из Детройта
По легкомыслию беды не ждет никто.
Вот так и мы.
Хотя у нас звонок вполне исправный, к нам в дверь — загрохотали кулаком!
Бабка:
— Кто там?
— Открывайте, это почта!
Бабка почтальоншу не узнала. В смысле то, что это Тоня, — это да. Антонина, милая такая, доставляла бабке пенсию домой, бабка ее чаем угощала. Здесь же Тоню будто подменили. Ни «здрасьте!», ничего, а очень сухо протянула, как повестку в суд:
— Распишитесь, за уведомление!
Бабка черканула свой каракуль.
Тоня попыталась выйти молча, но не сдержалась, поделившись накипевшим:
— Нет вам веры! — и что-то: — Вот на что вы променяли нашу Родину! — а напоследок, окатив нас всех презрением, дверью хлопнула — ну просто оглушительно!
Мама побледнела:
— Началось, — в смысле, что и нас не миновало. — Вот и к нам пришла Америка, домой!
Щас эта помощь — как гуманитарная. И тех, кто от нее бы отказался… Как раз напротив, все: давай-давай!
Но у советских собственная гордость: в 70-е, когда из-за границы людям шли посылки, где в основном была одежда, а у нас в продаже было пусто… Так они метались, как затравленные, между «взять» или «опомниться», и в результате — с гневом отвергали. И еще давали интервью, мол, просим оградить от провокаций. Мол, охмуряют нас, коварные враги!
Хотя, казалось: ну не хочешь — не бери! Порви уведомление… Так нет же, они еще публично отрекались! Выпираясь на экраны телевизоров, на потеху обывателю Донецка. Такие по-домашнему нелепые и такие жалкие, ну просто! С глазами, полными недетского кошмара, на своих трясущихся ногах. Опять же, запинаясь и бледнея, с просьбой защитить их от посылки, они бросали присланные вещи к подножию студийных телекамер, как фашистские штандарты — к Мавзолею, мол, мы выше этих западных подачек, нас не купишь!
И ни в чем не виноватые посылки… В прямом эфире их топтали, крупным планом…
Я это помню хорошо, по телевизору. В передаче «Родину не выбирают» люди каялись. Клялись, что делу Ленина и партии верны. Это было, это не сотрешь. Многих моя бабка знала лично: Лейкиных, Морокиных, Шапиро… Но, наивная, крутила у виска:
— Вот же глупость несусветная! Сами ходят с голой ж… А им выслали такую вещь… Нет, «провокация»!..
И вот на этом фоне, в общем, благостном, и нас достала мировая закулиса. Мама побледнела:
— Началось!
Но началось с семейного совета. Где мы сразу от посылки не отказываемся, а здраво рассуждаем: надо брать! Кто не рискует, тот не носит… А вот что? Что не носит? Ну ведь интересно: что же там, в посылке из Америки?
В общем, для начала поглядим. А если там, в посылке, чепуха или вещи нам не подойдут, вот тогда мы и заявим куда надо: мол, просим оградить от провокаций!
Бабка даже раскраснелась: так придумать!
Не откладывая, мы отправились на почту.
На нас взглянули очень неприязненно. Но выдали: из, точно, США, а точней, из штата Массачусетс.
Когда мы вскрыли этот Массачусетс, прямо там — там лежала шубка. Мальчикового размера, очень детская. Помню, я еще разволновался, побледнел: это ж я у них в семье один ребенок!
Папа, прямо там:
— А ну примерь! — но меня просить не надо. — Красота! А поворотись-ка, сынку! Как влитая!
Вот чего мне в жизни не хватало!
Нам казалось: все на нас глядят…
Но как они прознали мой размер? Может, их разведка? Я не знаю.
И на бирке там стоял еще «Детройт».
Шуба состояла из мутона. Переливчатая, с крашеными пятнышками. Подкладка — саржа. Роговые пуговицы. Для утепления использован ватин. И еще у шубы поясок. Бобровый воротник… Она Америка!
А о сказочном фасоне я молчу.
Я даже не хотел ее снимать. Как прикипел. И, хотя стояло лето, — ни в какую!
А люди будто чуяли нутром: на почтамте — нас брезгливо обходили. Чтобы Родину на шубу променять!..
Я зимы дождался еле-еле. А потом еще одной зимы…
В этой шубке я переходил из класса в класс: третий класс, четвертый… Вот, шестой…
И хотя наружности я мелкой, я ж расту, а шубка не растет.
Приспосабливая к нуждам организма, бабка мне ее перешивала. И не раз. Дотачивала рукава, а также низ. Вставляла клинья. По борту, там, где вытирался мех особо, где застежки, пришивала мне полосочки из кожи. Переставляла пуговки на край. Перелицовывала. И еще меняла мне подкладку…
Расстаться с шубкой я уже не мог: она была мое второе «я»…
Кто-то скажет… Кто-то не поверит… И не надо! Но носил я эту шубу много лет и даже, между прочим, в институте.
Бабка начинала кипятиться — сколько можно?!
— Вот зачем вы ее брали?! — на родителей. — Нужно было отказаться. Не послушались! — хотя она ж ее и присоветовала.
Шубу снова подгоняли под меня: дошивали, ушивали, все такое…
В общем, шуба оказалась рекордсменкой. На меня весь город:
— Вон, пошел!
Люди выворачивали шеи.
Скорее, узнавая не в лицо. Я на «шубу» даже откликался.
Так я становился знаменитостью.
Хотя, по правде, эта шуба из себя…
Уже родители прозрачно намекали:
— Это ж просто ужас на подкладке! Может, купим что-то новое, сынок? — и при этом постоянно добавляли: — Столько лет носить — довольно дико! Даже если шуба из Америки…
Искушали, как могли они, склоняли. Но — не отрекаются любя! Она ж как талисман и все такое…
В общем, шубе я не изменил!
Нет, если бы купили мне такую же! Но где?! Не в Массачусетс же лететь!..
И вот однажды… Утром я хватился — шубы нет. Нас обокрали! Под покровом ночи. А за окном — серьезная зима.
Я, конечно, заметался…
А мама с папой:
— Не переживай! Мы щас вызовем такси и что-то купим!
Я в слезах:
— А что еще?!
Мол, что еще у нас украли? Из квартиры.
И мама с папой:
— Больше ничего.
Выходило, взяли только шубу?
Мне это показалось очень странным. Как же так?
И тут я задохнулся — понял все:
— Что же вы наделали?! Зачем?!
Под покровом ночи, уничтожить! Как в той сказке, лягушачью шкурку…
Отводя глаза, опять твердят:
— Вот, обокрали…
Уходя в глухую несознанку.
Тут к нам в дверь несмело заскреблись. На пороге два бомжа. Глазам не верю — держат мою шубу! И робко, деликатно извиняясь:
— А не вы ее на свалке обронили?
Меня весь город в эту шубу знал! И даже лучше, между прочим, чем в лицо.
Бабка поспешила:
— Нет, не наша! Заберите эту гадость поскорей!
И незаметно их подталкивает к выходу.
Но я успел!
Я выхватил пропажу, всю обнял…
Те даже прослезились:
— Это ваша! Они нашли друг друга, поглядите!
Бабка сразу их погнала, тех бомжей. И им не обломилось ничего, чтоб опохмелиться, это ж утро. На что они надеялись, в душе…
Так, у родителей их заговор сорвался!
Нас — уже ничто не разлучит!
И продолжал ее носить где только можно…
А от нас неподалеку жили родственники. Город Жданов (бывший Мариуполь), а теперь он Мариуполь (бывший Жданов) где-то в сотне километров от Донецка. В общем, позвонили, задыхаясь. Не семья, а чередующиеся гласные — Моня, Маня и, конечно, Миня. Позвонили. И, захлебываясь в собственных словах:
— Тут такое, тут у нас такое!
— Что такое?!
— Тут у нас… — срывающимся голосом. — В общем, сдали тут у нас…
— Господи, кого?! — бабка ела, бабка поперхнулась.
Те, задыхаясь в трубку и хрипя:
— Тут! У нас! В комиссионку! Сдали шубу! Как у Славы, только взрослого размера! И только… В общем, отложили вам на час!
Про мою шубу они были уже в курсе.
Наша бабка:
— Вы хоть не ошиблись?
— Не дай бог!
И описали: по приметам все совпало! Крашеные пятнышки, подкладка…
— А хоть Детройт?
— Еще какой Детройт!
— А хоть новая?
— Практически не деванная!
Видно, кто-то получил себе в посылке и от греха подальше тихо сдал.
Не медля, мы помчались в город Жданов, потому что отложили нам на час. Машина, допотопный «Запорожец», казалось, выходила из себя.
Мы домчались меньше, чем за час.
Когда вломились мы в комиссионку с Моней-Маней-Миней во главе, продавцы подумали: захват! И чуть не сдались…
Я, едва ее увидел, обомлел! Она — моя! Шуба состояла из мутона. Переливчатая, с крашеными пятнышками. Подкладка — саржа, роговые пуговицы. И, главное, бобровый воротник!
Мне не терпелось поскорей ее надеть. Папа:
— А поворотись-ка, сынку! Как влитая!
И на бирке там еще «Детройт». Моня-Маня-Миня — не ошиблись!
А бабка жала руку продавщице и рыдала на ее плече. Та же думала: бывает, ненормальная!
В новой шубе возвратились мы домой.
Я учился… Так, чтоб не соврать, уже на пятом курсе института.
И мне родители:
— Все, в этой шубе, ты ж хотел, уже не стыдно побывать в Москве…
Они дают отмашку: можно ехать!
И в новой шубе я поехал покорять.
Я ехал в поезде, ухаживал за ней. Она висела, тихо любовался.
Так мы с ней добрались до Москвы.
Возле станции метро «Речной вокзал», этаж двенадцатый, проживала моя тетка. А она… Ну представьте: рост огромный, метр девяносто, косая сажень — это про нее. У нее я и остановился…
Имя тетки я не знаю до сих пор. Моя мама называла ее Боня.
Боня сразу:
— Ах, какая шуба! Тебе успех в ней точно обеспечен!..
А она словами не разбрасывалась.
Мне казалось, все на меня смотрят, в этой шубе, все оглядываются. И, скорее, так оно и было. Взять один бобровый воротник…
Так я покорял собой Москву. Я ходил, показывал себя, собирал восторженные взгляды. Элегантная такая, вся мутоновая. Переливчатая, с крашеными пятнышками.
— Ах, какая шуба!
— Да, такая!
Подкладка — саржа, роговые пуговицы. И еще у шубы поясок.
И оглядывались, свинчивая шеи…
А когда я посетил их Мавзолей, мне показалось, что гвоздем программы был — не Ленин!
В общем, произвел фурор и там…
День отъезда. Скоро на вокзал.
Вдруг у Бони соображенье, напоследок:
— Ты же ошивался всюду здесь, Москва большая! Взял бы шубу, вышел на балкон. Чтоб выбить пыль. У вас своей хватает потому что!
Тетка дело говорит, она умна…
Вышел на балкон, с душой тряхнул. Раз, другой. Пыль действительно скопилась в ней, дай боже! В третий раз, когда я энергично… Не потому что я не удержал, а просто вырвалась. Шуба вырвалась из рук и — улетела. Прямо вниз. Практически отвесно.
Я окаменел — не передать! А потом глазами вниз — и чуть не выпал. Там три собаки, маленькими точками. Внизу. Уже встречали шубу дружным лаем. Я крикнул им отчаянно:
— Не сметь!
Но они под козырек, увы, не взяли. Кто я им?! Двенадцатый этаж!
Я на лифт надеяться не мог: с моим счастьем — я застряну навсегда.
Так я еще не бегал никогда: через пять ступенек на восьмую!
Я успел — все только начиналось! Две собаки раздирали мою шубу. С наслаждением. Видно, думали: упал какой-то зверь. Буквально с неба. И захотели с ним подискутировать…
Шекспировские страсти отдыхали!
Собаки разыгрались, увлеклись.
Мою шубу попытался я отбить, отчаянно, как никогда ни до, ни даже после. Я схватился было за рукав, но он ожил: из рукава явилась третья, просто выпрыгнула, вроде не собака — собачонка! Но, оказалось, самая задиристая, и, оскалясь, — прямо на меня!
Шуба уходила на глазах.
Я отпрянул, ничего не оставалось.
Так они загрызли, мою шубу…
Убитый горем, я только выхватить успел клочок клочка. Его оплакать, к сердцу приложить…
Меня собаки провожали дружным лаем.
Сам не свой, я возвратился на этаж. Боня сразу:
— Шуба, где она?!
— Я… Ее… Трусил… — опустошенно.
И, показав клочок клочка, я тихо всхлипнул.
Боня в шоке, Боня — просто в ужасе:
— Ты был же украшеньем Мавзолея!
А нужно уже ехать. Что надеть? На улице зима без послаблений, полновесный минус двадцать пять. И она — дает свое пальто:
— Быстро надевай — и не раздумывай!
(У нее их было несколько, пальто.)
А она же роста — ого-го! Ну просто гренадерского размаха! И на формы Бог не поскупился: бюст — такой, и бедра… Всё такое! Я мог трижды завернуться в то пальто. А характер добрый и отзывчивый. Вот взяла дала свое пальто. И еще зеленое в придачу! А что женское, так тетка ж — не мужчина…
И еще по полу волочилось! Но укоротить…
Она вздохнула, Боня незабвенная:
— Чтоб не опоздать, иди такой!..
Тогда в Москве терактов еще не было. Но каждый встречный милиционер тормознуть меня считал едва не доблестью:
— Так, а что у вас за пазухой? — шмонали. — Так, а здесь что? Ну-ка, раздевайтесь!
У меня кругом же оттопырено. Пальто помнило все формы наизусть: где у тетки бюст, что по бокам. А обо мне не думало совсем. И к тому же волочилось по земле. Зеленое, почти что ядовитое…
Я выворачивал себя им наизнанку…
Я путался в пальто и трижды падал. На меня все снова оборачивались.
Я едва успел на поезд, за минуту…
Столичной штучкой прибыл я в Донецк. Дома я, едва переступил, все отшатнулись:
— В чем ты, Слава? Ты совсем сдурел? А шуба где?!
Я им рассказал, что не сдурел. И даже предъявил клочок клочка.
Бабка:
— Не уйти нам от судьбы! — и засморкалась.
Мама ей составила компанию:
— Кажется, от шубы и подавно!
И со вздохом извлекла из шифоньера ту, испытанную временем, мою, которую я начинал еще со школы:
— Твоя взяла, носи ее, сынок!
Я надел — и тут же вышел в люди!..
А потом, в апреле 83-го, я был призван в армию, в советскую. Взять шубу в армию мне не позволили по уставу. Но тяготы армейской службы я переносил с достоинством и честью.
Когда я возвратился, отслужив, шубы в доме не было нигде.
Но и меня здесь больше не было, того: я вернулся взрослым человеком…
