Розу жалко
Старая коммунистка
В донецкой филармонии работала старушка — администратор первого порядка Эсфирь Моисеевна Качан. Она была такая активистка, что могла и книгу настрочить: «Моя жизнь в президиумах города». Все говорили: Качан — старая большевичка с рождения. Но, конечно, ни с какого там рождения, а только с девятнадцатого года. Когда ей было… Кстати, ровно столько же.
Теперь вопрос: зачем она вступила? Она же вроде не идейная, Качан. Тогда зачем? Но молчит, как на допросе, и не колется. И лишь со мной она заговорила. Оказалось, в Юзовке (прежнее название Донецка) в год безвременья на всех столбах висело объявление: «Горклуб. Записываем в партии». Она примчалась. Что она увидела. Ко всем тянулись очереди: к эсерам, там, кадетам и другим. Почти ко всем. К кому-то так вообще не протолкнуться. А к этим — ни одной живой души. Стоять Эсфири было недосуг. Так она и стала коммунисткой.
Оказалось, что она попала в точку…
Баллада о наивности
В Донецке это славная традиция. Всех долгожителей, начиная с девяноста лет, в их дни рождения приезжает поздравлять районное начальство.
К девяностодевятилетней Полине Григорьевне Ольшанской, проживающей в Калининском районе, прибыл его первое лицо. Цветы, сервиз, объятия на камеру. На прощание одна из его свиты:
— А на сто лет мы дарим холодильник!
Мол, в ваших интересах дотянуть.
И все захлопали. Эффектное прощание…
А в декабре 2009-го Ольшанская справляла юбилей. Ей преподнесли опять сервиз. Опять цветы. Объятия на камеру. Уходят.
Старушка:
— А входную дверь не закрывать?
Те не понимают:
— А при чем здесь?
— Вы же холодильник занесете!
— Занесем.
С тех пор она живет с открытой дверью…
Саша Редькин
В разных журналах и газетах публиковал он свои маленькие штучки, свои мелочи. Представлялся скромно: «Мелочист». Печатался со смешанными чувствами: «Слава, ты, наверно, не поверишь, но отрываю — будто от себя!..»
Однажды зимой только-только вышла книга Саши Редькина под названием «Редькин — это не псевдоним», а Саша молодец: тут же вспомнил обо мне, ну и отправил. В общем, через каких-то пару-тройку дней получаю я на почте бандероль. Еду я домой. Сижу — читаю. Ну и Редькин, настоящий мелочист!
Вот и остановка «Психбольница». Значит, отмечаю про себя, до дома мне еще три остановки. И читаю себе дальше, упиваюсь. «Осторожно, двери закрываются!» Поехали. Машинально глядь в окно — опять она, остановка «Психбольница» называется! Я удивился, я и не скрываю. Ну и Редькин, просто настоящий, так увлечь, чтоб ничего не замечать! Едем дальше. Снова углубился. Глядь в окошко — просто содрогнулся: да что ж это такое?! «Психбольница»!!!
Я на весь троллейбус, не сдержался:
— Мы одну и ту же остановку… Как же так?! Проехали три раза!
И кондуктор мне участливо:
— Буксуем…
Вот такой был Редькин мелочист!
Участь вундеркинда
Однажды в год и восемь мальчик Саша Поливанов сочинил стихотворение: он его внезапно произнес.
Родители оцепенели. А когда очнулись, тут же позвонили в «Юный ленинец». И им: «Нет, не отправляйте, а диктуйте!»
Чтоб скорей.
И стихи пошли в ближайший номер.
Александру Поливанову со всех концов страны стали приходить мешками письма. По ним, по этим письмам, он и научился читать. Затем писать. И даже на эти письма отвечать, причем на каждое.
Родители от счастья обалдели!
Только жаль: на новые стихи времени уже не оставалось…
Донецкий бизнес
Заметил, что на мусорке, где сотни выброшенных посленовогодних елок, один дядечка обламывает ветки, распиливает стволы и из них собирает аккуратные компактные вязанки. Я интересуюсь:
— Для чего?
— А новым русским для каминов продаю. Идут отлично!
Я:
— А иголки? Почему вы оставляете иголки?!
— А куда их?
— А для слонов — это такой деликатес!
Оживился:
— А что, у нас в Донецке есть слоны?
Я смекнул — и тут же отстранился:
— Извините, этот бизнес — уже мой…
Душегубы
Быль
Мышь достала, довела до исступления. За ней уже гонялись всей семьей: папа, мама и два брата: Костя, Саша. Но она была проворной, эта мышь, и в руки не давалась ни в какую. Установили мышеловку. Окаянная попалась наконец! Ей мышеловкой перебило лапку. Все рыдали. И казнились всей семьей. «Душегубы!» — говорили друг на дружку.
Мышь дрожала, жалкая такая.
В носовом платочке ее срочно повезли к ветеринару:
— Вот что мышеловка с ножкой сделала!
Им поразились:
— Вы такие первые!
Наложили гипс, сказали: всё. В смысле, будет жить. Но нужно выходить.
Выхаживали всей семьей.
Потом купили кошку, это ж мышь…
Признание
Пятый класс. Конкурс на лучшую любовную записку. Победила Ира Ковальчук: «Я знаю дорогу к раю, но без тебя я туда не дойду».
Училка:
— Ира, молодец! А… А кому твоя записка адресована?
— Мальчику.
— А какому?
— Не скажу.
И не сказала.
Мне она призналась лишь вчера.
Боже, тридцать лет ушло насмарку!..
Розу жалко
Я хочу сказать о наших евреях. Можно? Ну мы ж свои. Не уходите — вы сейчас поймете. Вот, спасибо!..
Вчера иду я по базару — и такое! Потом я даже позвонил раввину: «Ребе, что мне делать?» — «Запиши…»
А было так. У одной старушки из нашей синагоги умер муж. Счастья в том, конечно, очень мало. Скажу вам больше: безутешная вдова! А имя Роза. Она так кричала, что боялись: не дай бог, побудит всех на кладбище… Бедняжка! Думали: она… Хотела броситься за ним в могилу, наконец. Такая преданность! Но ее смогли отговорить…
Прошла неделя, может быть, дней десять, — и вот вчера иду я по базару, вижу: Роза. Идет и вся такая молчаливая. Еще бы! И так мне стало жалко эту Розу! Но подойти ей выразить сочувствие — это еще хуже, чем не выразить. Сказать ей: ах, как жалко, умер муж! — она же в курсе. Только растревожу. Но мы же люди, и сказать ей что-то нужно, ободряющее. Думаю, скажу иносказательно. И, поверьте, с лучшими намерениями:
— Роза, ну какая вы хорошая!
Другая бы… А эта… Она схватила меня за руку — не вырваться — и, искажая в крике рот, на весь базар:
— Сашэ, Сашэ! — выворачивая губы наизнанку.
Мама, я ж ей ничего такого, я ж как лучше! Зачем хватать?! И что еще за «Сашэ»?! Если я с рожденья буду «Славэ»…
Согласитесь, эмоционально можно тронуться.
Тут откуда ни возьмись — точней, из очереди (а базар же оживленный, всюду люди), — плюгавый старичок, тот самый «Сашэ». Он подумал: Розу, может, грабят. Может, я карманник или кто — и она, вот молодец, меня словила, уцепилась за меня. Уцепилась, держит и кричит. И он кидается на помощь этой Розе…
Подскочил и… И для подстраховки он тоже хвать меня за руку, за другую. Стало больно. Люди начинают озираться, останавливаться. А меня ж в Донецке знают многие. Кто увидит — это же позор! А я вообще не понимаю ничего.
И вдруг мне эта Роза так смущенно:
— Ви не могли… — и едва ли не с мольбой. — Ви не могли бы повторить сначала?
Я не понял:
— Что?
— Ну, это, «Роза»…
Ах, вон оно! Чтоб я — в его присутствии! Я вздохнул — и:
— Роза, вы хорошая…
Она ему:
— Ты слышал?!
Слышал он. До него дошло. Он улыбнулся. И они меня мгновенно отпустили, безутешная вдова и этот «Сашэ». Молодым уже не до меня. Он взял ее под ручку — и вперед. И они в базаре растворились.
Я свободен! И, казалось, радуйся.
Но слезы — почему?
А Розу жалко…
