Московская кольцевая
Из записок провинциала
Фантастическая встреча! Вы его не можете не знать! Еду я недавно…
Нет, не так. В Москве среди продвинутых тинейджеров есть очень интересная игра. Для игры Москва незаменима: здесь концентрация ученых, всяких там артистов, VIP-персон, самых разных звезд и стриптизеров — «элиты разносолы», как заметил некогда поэт. И, конечно, там кишат политики (а куда ж Москва — и вдруг без них?!). А игра такая: кто за единицу времени увидит больше знаменитостей. И не по телевизору — живьем. Кажется, всего-то. А попробуй! Ну а вечером в компании доложит.
Чем игра мне эта симпатична? Тем, что умным быть совсем не обязательно. Информированным — да. И врать нельзя. Даже есть такая клятва: чтоб не врать. Так, если ты, к примеру, им сообщишь, что в метро ты встретил Путина, — все, ты тут же вылетаешь из игры.
Итак, понятно. Потому что все построено на честности. И, конечно, нужно быть везучим…
Да, умным быть совсем не обязательно — и игра шагнула в массы. Взять меня. Конечно, в мои годы — быть тинейджером? Но игре все возрасты покорны. И мы еще посмотрим, чья возьмет…
К слову, опыт общения с великими у меня уже был. И не скрою: был вполне успешным.
Например. Иду я по Большому Гнездниковскому и вижу… Совершенно верно! Валерию Ильиничну! Фамилия понятна и без слов. Как всегда, она спешила. Откуда? С митинга. Куда? Опять на митинг. Помню, я еще подумал: такая встреча, грех не пообщаться! Что мне у нее спросить, себе на память? И для затравки Новодворской говорю:
— Здравствуйте!
И вы знаете, что отвечает Новодворская? Она, представьте, отвечает тоже:
— Здравствуйте!
Разговор пошел. А я ж находчив. Помню, непринужденно я еще спросил:
— Который час?
Она поставила меня в известность, что:
— Два сорок!
Это время. Я запомнил. Навсегда. И вы тому свидетели: два сорок! Хоть это было восемь лет назад.
Вот такие содержательные встречи!..
А недавно… Еду я недавно под Москвой. Линия метро — Замоскворецкая: «Войковская», «Сокол», остановка — станция метро «Аэропорт». Наш вагон полупустой. Я у дверей. «Осторожно, двери закрываются!» Уже. И вдруг в последний миг, просочившись между «осторожно» и «дверьми», кто-то быстро — хоп! — шагнул в вагон. И двери съехались. Он опередил! И встал напротив. Поезд с грохотом отправился в туннель. Подняв глаза, я вздрогнул безошибочно, сказать точнее — просто обомлел.
Не прячась, он стоял передо мной. Он же, он, ну как его, который… Поразительно знакомое лицо! Великий человек, писатель он. Но кто — я поразительно не помню. Только помню: он с обложки книги. Как его, которой… Нет, отшибло!
Его внешность. Украдкой так смотрю во все глаза. Значит, так: в кашемировом мягком пальто цвета остывшего лета. Кожаная сумка. Переброшена через плечо на ремешке. Как полевая, — но не полевая. Видно — модник, элегантный и старательный. Что на ногах, уже забыл. Наверно, обувь. Клетчатые брюки — очень классные. Артистическая кепка набекрень. Кашне, уложенное как бы невзначай. Сам значительный. Спокойное достоинство. И с таким породистым лицом, что боже мой! Нос — как маленьким носам большой укор. Его глаза. И, конечно, его брови — очень адресные, их уже не спутаешь ни с чем…
И тут меня пронзило: вот оно! Передо мной, лицом к лицу — Евгений Рейн! Учитель Бродского и близкий друг Довлатова. Помните «Мне скучно без Довлатова»? Так это скучно не кому-нибудь, а Рейну. Я даже пожалел, что не тинейджер. Этот Рейн! Чтоб так демократично, чтоб в метро… Ну улов! А кому-то скажешь — не поверят. Скажут: может, ты еще и Путина? В метро…
Как в почетном карауле, я и Рейн — мы по обе стороны одних дверей. Если честно, мне он представлялся не таким… А высоким, зычным и раскатистым. А он… Ехал весь притихший, ни полслова, при росте не сказать чтобы большом.
Но еще больше удивила эта публика. Нужно ж как-то адекватно реагировать, а никто не реагирует, никто! Не приветствует такого человека. Не подбрасывает в воздух. Не ликует, не кричит ему «ура!». Не бросается на шею, не желает творческих свершений. Все уткнулись… В общем, наш народ!
Да, мы ленивы и нелюбопытны, вот позор! И придется отдуваться мне за всех…
Живой классик собственной персоной — а его никто не узнаёт. Как будто к нам вошел, ну, я не знаю, дядя Вася из Капотни со своим слесарным инструментом, а не писатель и поэт Евгений Рейн в кашемировом пальто и с легкой сумкой. А вдруг это действительно не Рейн?! Подозрительно легко он мне достался. Впрочем, мало ли похожих двойников? Так чего же я, дурак, благоговею? Во рту все пересохло, будто в засуху. Иди же! Когда еще представится такое?!
И я сделал шаг ему навстречу. А кто-то ж должен, или я не прав?
Я кричу ему так доверительно на ухо… Почему кричу? А стук колес. Продираясь сквозь завесу шумовую:
— Извиняюсь, вы — Евгений Рейн?
Он так отпрянул, чтобы оглядеться: это кто ему вворачивает в ухо? И так смотрит: мол, откуда это я? А это он, — это он откуда? Мы здесь ехали уже прилично остановок…
Я осведомляюсь, так корректно:
— Извиняюсь, это вы? — ну и так далее.
Он без особой радости признался:
— В общем, да.
Да, если Рейн — чего тут отпираться. Если он всю жизнь… Привык уже. Главное, что я в нем не ошибся! И от избытка чувства я ввернул:
— От имени вагона… Видеть вас у нас… Безумно рад!
Он разлепил свои уста:
— Ну, тут мне возразить вам просто нечем: меня увидеть — действительно особого ума…
Это он! Так умно мне ответить… Без вопросов! Но, извините, как же без вопросов? И чтоб показать свою осведомленность, я снова прикипаю к его уху:
— Скажите, а «Заметки марафонца» — это вы?..
— Это я — «Заметки марафонца».
Не отказывается.
— Значит, «Полбрикета» — это тоже?
Его ухом завладел я не случайно.
— И «Полбрикета» я. И «Пять имен».
А и правда это он, подумал я, хотя… Раньше думал: он большой. А оказалось… Я маленький, но мне хватило стать на цыпочки. На цыпочки, как будто на пуанты. Чтобы достать ему практически до уха. И я, конечно, страстно зашептал:
— И «Однажды ночью», неужели?!
— Тоже я, — и почему-то кисло улыбнулся.
Сердце бьется в груди и… Моя память обострилась до предела: я выдал Рейну все его новеллы, вдоль по книге. И едва ли не уперся в «Содержание».
Тут мне показалось: Рейн созрел. И пока его уже возделанное ухо от моих расспросов не остыло, я туда же и ввинтил:
— Так дайте мне!..
Полагая, что вопрос уже решенный. Взять автограф — высший пилотаж! Но это ж Рейн, я как-то не учел. И тут… когда уже все было на мази… я получаю… Не автограф, нет! А оглушительную — образно — пощечину:
— В другой раз! — меня отбрил Евгений Рейн. Голосом спокойно-равнодушным. Словно муху смахивая с носа. И глянул так бесстрастно: приклепался. Я все понял, даром из Донецка. Это был намек длиною в жизнь…
Ах ты ж, думаю, «другой»! Когда — другой?! Смотрите сами: Москва огромна, в ней двенадцать миллионов плюс нелегалов около пяти. Плюс три — вообще не ясно кто, и они не поддаются исчислению. По теории вероятности его увидеть — только на том свете, да и то… Один лишь раз бывает в жизни встреча, другой не будет никогда! К тому же завтра из Москвы я уезжаю.
Но я же сдал экзамен на автограф! «Заметки марафонца» и так далее. А этот Рейн опять ушел в себя… Я расстроился — не передать словами!..
Особой рейновской походкой он сошел. Он сошел себе на «Маяковской». Где стоит одноименный памятник. Ну что же, машинально я подумал весь в тоске, поэты тянутся к поэтам — это верно. И с развороченной душой, опустошенный, я в том метро поехал себе дальше…
От «автографа» я долго отходил. Каково же было изумление мое на грани легкой паники и, не скрою, с примесью восторга, когда тем же днем, но только вечером… Ровно через пять часов сорок шесть минут и три секунды (с момента встречи с Новодворской — я педант), ровно в восемнадцать двадцать шесть, опять в метро, на станции, представьте, «Пролетарская» (Таганско-Краснопресненская ветка). В час пик. По сути, черт-те где, в другом конце Москвы, где классики вообще ни сном ни духом…
Первое, что бросилось в глаза… Значит, так: я опять увидел этот кашемир. Все того же лета, что остыло. Спутать кашемиры я не мог. Я его узнал бы даже ночью. Не говоря уже с закрытыми глазами. Кашемир стоял и ждал свой поезд. Клетчатые брюки очень классные. Кожаная сумка с ремешком. Еще не веря, поднимаю я глаза: это он! Снова модник элегантный и старательный!
«Другой раз»? Не может быть! Не может! Но куда мне деть живого Рейна, здесь, на «Пролетарской», в полседьмого?!
Я, конечно, тут же растерялся. Учитель Бродского и близкий друг Довлатова, тоже не остался он в долгу: он меня узнал — и отшатнулся. Пронзительно так зыркнул — а еще бы! Он подумал: я за ним слежу. А я вообще подумал, что вообще…
И как в той сказке, детское кино «Варвара — что-то — длинная коса», пальчик там из омута: «Должок!». Вот так и я, потупясь скромненько, с ненавязчивой улыбкой незатейливой, выдаю ему на ухо как пароль. Всего два слова, больше и не надо:
— Другой раз!
Мол, так вот же он, другой! И что теперь?
Я точно помню: Рейн о-ка-ме-нел. Как под гипнозом, выпучив глаза, он просто обмер. Я даже испугался: еще немного — и литература понесет… Но нет, ожил Евгений наш Борисович. И меня интуитивно хвать за руку! Друг этого и близкий друг того. Очевидно, полагая: я — мираж. Но миражом не промышлял я никогда.
Я снова: мол, не обессудьте, «другой раз». Не мстительно, а так, индифферентно. Он говорит… Он ничего не говорит! А начинает шарить по карманам. Думаю: как человек экстравагантный он, чего доброго, меня еще пристрелит!..
Наконец в себе он разобрался. И, малость не в себе, дрогнувшей рукой он извлекает. Из сумки на ремне через плечо… Верно, книгу — «После нашей эры». Квадратного формата. Синий томик, выпущенный «Временем». И:
— Ваше имя? — так встревоженно.
Я тоже не без дрожи. Но, молодец, нашелся тут же:
— Вячеслав.
Примостившись кое-как к стене и подумав: что за наваждение?! — он выводит ошарашенной рукой. И что он пишет мне, Евгений Рейн, на этом титуле? Так, я сейчас открою, чтоб дословно: «Вячеслав! Другой раз?.. — причем «другой» подчеркнуто. — Не может быть? А может!!!» Он пишет мне и боязливо косится: что еще ему я отчебучу. Да, ситуация, конечно же, нештатная. Подумал так немножко, помечтал — и: «Озадаченный всерьез Евгений Рейн». В сладостном предчувствии я ждал. Он подумал и еще проставил дату: «1.XII.05».
Я торжествовал. Он вручил и озабоченно раскланялся. Подали — из туннеля — его поезд.
Тонкий человек, я обернулся. Спиной к вагону. Не реагируя на «Осторожно… закрываются!». Рейн. На меня. Во все глаза смотрел в упор. Подводя черту, он переваривал…
Больше в этот день мы с Рейном не встречались никогда.
С ликованьем я отправился домой, к московской тетке. Отчитываюсь о проделанной работе. С воодушевлением. А она… Она так смотрит на меня скептически:
— Значит, так: брехня! От первой точки до последней запятой! — и ехидно: — А ты случайно Путина? В метро…
Я, конечно, оскорбленно тут же вспыхнул:
— Да, я брехун, а как же! Вне сомнения!
И молча ей протягиваю книгу. Она читает: «Вячеслав!» — ну и далее по тексту, вплоть до даты. Поднимает на меня глаза, уже другие:
— Это ж надо! Теория вероятности гласит: такого быть не может никогда! — она, задумчиво. — И только жизнь диктует нам обратное… А Рейн такой… Он уже распишет, не упустит!
И я ее заверил:
— Не волнуйся!
Я, кажется, его опередил, хотя… Она не поленилась и специально позвонила мне домой, уже в Донецк. Чего-то мнется. Что такое, тетя?!
— Ты написал? А мог не торопиться! — тетя хмыкнула, и я похолодел. — Мы по Рейну тут посовещались (а у нее подруги — профессура), и у нас возникли подозрения…
Из груди моей исторглось:
— Что еще?!
— Это мягкое, цвета остывшего лета…
— Ну, остывшего… И дальше, говори!
— Ты не обидишься?
— Ну говори уже!
И она, как на духу:
— Скорей всего, совсем не кашемир!
Ну тетечка!
И с облегченьем я вздохнул:
— Вполне возможно!..
