Я и дети
Я был в гостях. И дети были ужас. А началось как только я пришел:
— Полина! — я, сконфуженно, хозяйке. — Ваши дети дали мне два тапка…
Полина:
— А ты что, хотел четыре?
— Так два же правых!
Мне на ноги поглядела с осуждением:
— Что ты клевещешь, это же два левых! — но гостеприимно улыбнулась. — Проходи!
И в двух левых я прошел. Себе на горе.
Эти дети! Они меня душили, они меня шпыняли, они меня насильно трижды запирали в туалете, загоняли на балкон, а там мороз…
Эти дети были потрясающие! Уже несколько часов меня трясло. Где они прошли ускоренный курс молодого иезуита, я не знаю, но они меня определенно затравили. Очумевший, я, конечно же, скрывался.
Где они прошли ускоренный курс молодого сыщика, не знаю, но… Они извлекали меня из-под дивана, выковыривали со шкафов и антресолей. Они на мне катались, оглушая криком: «Но-о!» Я и не знал, что я такой объезженный…
Где они прошли ускоренный курс молодого певца, я не знаю, но:
— Слава, мы сейчас тебе споем!
— Мне не надо!
С обидой:
— А мама слушала! Смотри, как мама слушала!
Они пели где-то с полчаса. Точней, визжали. Оглушенный, я навзрыд уже взмолился:
— А давайте поиграем мы в молчанку! Я слышал, дети: это лучшая игра!
Я знал, что говорил: пару лет назад эти же дети бесновались так, роняя мебель, что их соседка накрутила справочную и с хладнокровием, свойственным только ей, навела справку: «А, извиняюсь, началась уже война?» Мне ту соседку как-то показали. Да нормальная!..
Где они прошли ускоренный курс молодого громилы, ума не приложу, но когда они на голову мне, молча (при молчанке следует молчать), обрушили что-то чугунное, и на голове тотчас возникла шишка, они заржали — и таким здоровым смехом, что вместе с ними не удержался, засмеялся даже я. Да, этого у них было не отнять: веселить они умели! И прижимая к шишке пять копеек, оценил я: курс молодого юмориста, не иначе, они прошли успешно, на ура.
Скоро ужин. Но невольно, про себя, я констатировал: до стола мне дойти нелегко, а до смерти — совершенно верно! Да, до стола могу я не дожить. Зато умру с улыбкой на лице, ну юмористы!
Где они прошли опять-таки ускоренный курс молодого садиста, — не ведаю, но последняя их пытка такова:
— Слава, а поговори-ка ты с собачкой!
И всучили мне домашнюю собаку. Собака извивалась на руках. Я прислушался:
— Она не разговаривает!
— Это не она не разговаривает, это почему-то ты у нас не гавкаешь. Покажи, как ты умеешь!
Я завыл.
Потом был стол, но есть мне, если честно, не хотелось…
Нет, все же хорошо, что я у них. От меня они живут через дорогу. Если что, домой я доползу. Главное, мне выползти живым.
А дети продолжали наседать…
Я ничему уже не удивлялся. Когда они меня обливали водой, били, кусали, царапали… Я не удивлялся ничему — они же дети.
Я удивился только раз, уже в конце, когда самый маленький, Григорий… Нет, не исподтишка. Без злого умысла. Меня поцеловал. Я прослезился. Даже испугался. Это что же, — подумалось мне, — прощание с телом покойного?..
На следующее утро с чувством глубокого удовлетворения, кто бы мог подумать, я очнулся. Очнувшись дома, у себя, я с тоской неукротимой осознал: определенно, мне чего-то не хватает. Вот как, знаете, бывает: не хватает человеку кислорода. Так и мне. Воды? Нет, не воды. Ломило кости. Страшно ныла голова. На помощь! В нетерпении, дрожащими руками приподнял я трубку телефона. Я набрал…
И на том конце — дети просто завизжали от восторга.
