Чингачгук

Вчера, ближе к вечеру, сделал страшное открытие. Я последний еврей в нашем роду. В том смысле, что до меня были одни евреи, евреи и евреи с моей фамилией, а после… В детях уже половина русской, немного украинской и даже шотландской кровей. Что уж говорить о внуках… Как там писал Есенин, — я последний еврей… то есть поэт деревни… Да что деревни! Я последний из могикан. Я — Чингачгук. Аарон Моисеевич. Какой-нибудь мой праправнук в корабле, летящем к туманности Андромеды, искусно поставит заплату товарищу на скафандр, пробитый метеоритом, и тот спросит:

— Где это ты наловчился так?

— А нигде, — ответит мой праправнук. — Генетическая память. Прапрадед у меня был евреем. Они, говорят, все были мастера по портновской части.

И они станут представлять себе, что я шил — жилетки, шляпы или… Тут товарищ моего праправнука поднимет палец вверх и скажет:

— Вспомнил! Пейсы. Евреи же носили пейсы. Значит, кто-то им их шил.

— Может, и пейсы, — задумчиво произнесет мой потомок. — Не узбеки же им шили. Узбеки шили тюбетейки. Или татары…

— Балда, — скажет ему подруга, потому что товарищ окажется, конечно же, стройной, изящной, с длинными, точно хвост кометы, волосами подругой. — Татары были строители и жили в Казани. Они еще построили Казанский собор.

— И он почему-то стоит в Петербурге! Сама ты балда. Ничего татары не строили — они были кулинары. Придумали такие пирожки — беляши. А уж евреи сообразили фаршировать их рыбой. Наверное, это было так вкусно, так вкусно…

— Ты проголодался, мой Аарончик? — тихо спросит подруга и взмахнет волшебными ресницами. И тут они станут целоваться. С большим аппетитом.