Читать газеты все скучнее, ибо некоторые слова повторяются все чаще, вытесняя все прочие — в частности, слово «кризис». Мир уже настолько долго в экономическом и финансовом кризисе, что невольно лезешь в историю разузнать, что это такое. Старик Даль пишет, что это «перелом, переворот, решительная пора переходного состояния». А по-гречески это слово значит и решение, и, как ни печально это признать, приговор (от «кризо» — разрешаю, сужу). Кризис, по мнению врачей, сменяется или лизисом — постепенным улучшением, или сами понимаете чем. Что-то здесь не так. Ведь выходит, что кризис — дело быстротечное, после него или умирают, или выздоравливают. А тут какой-то иной кризис, то есть приговор — как шутили после революции, «семь лет строгого расстрела», и лизисом что-то и не пахнет… Что же это такое на самом деле?

Проще всего посмотреть в исторических трудах. Верно говорил Герцен — прошлое пророчествует, и знать прошлое не мешает хотя бы для того, чтобы не самым идиотским образом продолжить настоящее. Бывали ведь кризисы не только сейчас и не только у нас — чем они кончались, правда ведь, любопытно? Только давайте сейчас не говорить о политических кризисах из естественного чувства брезгливости и понимания того, что слушать друг друга и вообще кого угодно наша политическая так называемая элита так же готова, как снять с себя депутатскую неприкосновенность, и мы знаем почему. Все равно основа политики — экономика, вот давайте об экономических кризисах и поговорим.

Для современного историка большинство кризисов древней экономики начинались с кризиса экологии. Греки Нового Света, создатели уникальной цивилизации городов-государств майя, время от времени, и не так уж редко (примерно раз в 300 лет), покидали свои города и уходили к черту на рога строить новые. Ни следа внешнего врага, который принудил бы их к этому, — в чем же дело? А очень просто: жрать нечего становилось — они же даже до плуга не додумались! Подсечно-огневая система земледелия кончается, когда кончаются леса, и приходится перебираться поближе к новым.

Нечто подобное было и на Кипре в раннюю античность — кончались леса. Только по другой причине. Кипр — чуть ли не первый в мире медный рудник, недаром медь по-латыни «купрум». Вот и сжигали лет за 50 все леса острова в медеплавильнях, а потом разбегались по соседним островам, чтоб с голода не подохнуть, пока новые леса не вырастут. Очень обычная в природе вещь: когда человек доигрывается до сокращения своей численности, а в итоге и хозяйственной деятельности, природа постепенно все восстанавливает. В начале 60-х волнорезы одесских пляжей кишели крабами, в конце 70-х, чтоб поймать крабика, показать сыну, надо было понырять глубоко и долго, а сейчас их опять навалом — спасибо бездействующим заводам. Все, как на Кипре 3000 лет назад, — даже насчет «разбежаться». Сегодня мне пишут из Флориды, из Калифорнии, из Хайфы, из Питера и из Сиднея — все еще не так давно одесситы. Кстати, не самые бестолковые — в первую очередь кризис разгоняет талантливых и работящих, желающих не дать простаивать своим способностям и уверенных в том, что где угодно не пропадут. Что кризиса отнюдь не замедляет.

Кстати, кипрский кризис не есть какое-то чудо. Одна из типичных разновидностей кризиса — энергетический, плавно переходящий в экономический. Вот в Англии во второй половине XVI века истощились леса и промышленность не без проблем перешла на каменный уголь (там, где я нашел эту информацию, писалось, что это был первый в мире энергетический кризис — тоже мне специалисты, со времен только что рассказанной кипрской истории 3000 лет прошло…). А сейчас, ибо мировые запасы нефти по определению конечны, уже возникают первые контуры нового энергетического кризиса — нефтяного. Но он слишком тесно связан с политикой, поэтому о нем слишком подробно я, пожалуй, не буду. Разве что о мелочах — как американцы автомобили с четными номерами были вынуждены заправлять по четным дням, и наоборот, а Япония под шумок протолкнула на американский рынок свои экономичные микролитражки (а сами японцы, кстати, пересели на велосипеды, да так бодро, что к середине 80-х на двух японцев приходился один велосипед — я думаю, тандем). Ну и для коллекции — ужастик Хейли о том, как арабы потребовали себе на все напечатанные сверх меры нефтедоллары товары и драгоценности, с понятными последствиями. Долларов ведь по миру ходит — ой-ей-ей! В том числе и нашими стараниями, как единая конвертируемая валюта стран СНГ.

Кстати — о валютных кризисах. Вызвать их — дело совершенно несложное. Надо напечатать много-много денег и ждать результата, обычно очень недолго. Средство очень старое — еще в среднеазиатской крепости Старая Ниса найдена чертова уйма надрубленных и перерубленных пополам монет двухтысячелетней давности. Проверили — фальшивые. Крепость, что характерно, кочевники разрушили. Войску, видите ли, платить надо. Спартанский царь Лисандр оставил афинские триеры без моряков, просто начав платить служащим ему четыре обола вместо трех. А на фальшивые деньги только фальшивое войско и нанимается.

Хотя, в свое время финансовый кризис было не так-то просто устроить — монеты металлические, а металл тоже денег стоит. Елисавет Петровна, возлюбленная тишина, в свое время желала во избежание описанных неприятностей выпускать медные рубли, но чтоб меди в них было действительно на рубль. В результате Ломоносов наградные две тысячи целковых еле довез домой на телеге, а досужие остряки прозвали такие рублевики «пряниками», ибо здорово смахивали и по форме, и по размеру. Правда, другие самодержцы без зазрения совести портили монету, добавляя дешевую лигатуру. В те времена это была такая форма государственного займа, и после конца кризиса скверные монеты само государство пыталось изъять и заменить на полновесные. Но не тут-то было, ибо есть известный всем нумизматам закон Коперника — Грэшема (Коперника, кстати, того самого) — если хорошие и плохие деньги ходят одновременно, вскоре после этого в обращении остаются только плохие, а хорошие припрятываются на черный день.

Так и заработал Генрих VII Английский малоприятное прозвище Старый Медный нос. Когда, начисто убив масштабом работы конкуренцию фальшивомонетчиков, он начал штамповать медные деньги, покрытые тонким слоем серебра, вскоре масса добрых граждан Англии начали замечать, как на выступающей части аверса монеты — носу королевского портрета — начала проступать из-под стертого серебра ее истинная сущность. По мне, явное оскорбление Величества, караемое жуткой «квалифицированной» казнью, о которой и подумать-то страшно, но применяли ее почему-то не к Его Величеству, а к тем беднягам, которые называли эту монетку ее правильным именем неосмотрительно близко от ушей полиции.

Даром такие штуки проходят редко. В России в 1662-м, аккурат после присоединения Украины, державу тряханул «Медный бунт» — практически стихийное возмущение новой медной монетой. Импортного серебра вообще традиционно не хватало. Иностранную монету российская казна даже не перечеканивала, а просто ставила и свое клеймо рядышком — вроде как на долларовой монете начеканить надпись «8 гривен» и пустить ее в оборот. А тут, когда казну разворовали до полного неприличия, вопрос решили со спартанской простотой — начеканили медных монет того же веса, что и серебряные, и объявили, что эта медяшка стоит столько же, сколько и такая же серебряная денежка. Из фунта меди стоимостью в 12 копеек выходило денег на 10 рублей — выгодно, однако, особенно если налоги требовать только серебром, а расплачиваться медью. Поскольку меди хватало, их начеканили по самые извините, а потом жутко удивлялись, что харчи в мгновение ока вздорожали в 15 раз и народу нечего жрать. Дальше бунт как бунт: грабежи, переговоры, стрельцы, репрессии, казни, выжигание на лбу буквы «Б» (это значило «бунтовщик», а не то, что вы подумали) — но деньги пришлось отменить, обменяв их по серебряной копейке за медный рубль, что и указало их истинную цену.

Нечто подобное было и в добиваемой Петром Швеции в 1715 году. Вошедший в доверие к Карлу XII барон Герц (авантюрист, скажу вам, совершенно первостатейный) ввиду полного разорения страны предложил чеканить медные «нотдалеры» — «деньги нужды». Точь-в-точь как серебряные за исключением материала, но цена та же. Поскольку он все-таки не был монархом, его за успехи упомянутой реформы наградили по заслугам — обезглавливанием на площади под бурные рукоплескания народа. Так что, если инициаторам печатания ассигнаций для решения государственных проблем интересно, исторический прецедент реакции на это есть.

Некоторые могут сказать: «А мы-то при чем? Металлические деньги, в которых металла как раз на их стоимость, отошли в область предания или стали просто средством накопления. Ну так выпустят новые гривны на другой бумаге — какая разница?» Не совсем так. Устроить обвальную инфляцию с помощью бумажных денег умели еще придумавшие их китайцы. Да и не только они. Сравните любого французского финансиста с шотландцем Лоу — увидите, что будет. А лучше убегайте сразу, ибо не просто изобьет, а еще и ругаться начнет, а у них, лягушатников, это скучно — обиднее «рогоносца» так ничего и не придумали. Интересный был, однако, человечек Лоу! Прибыл в сумасбродное время Регентства во Францию со свежей идеей — организовать выпуск бумажных ассигнаций, и таки увлек ею не только власть имущих, но и массу народу. Очереди рвущихся обменять свое золото на ассигнации загромождали тротуары, длились сутками, места в них покупались и продавались. Денег было поначалу так много, что хватало расплатиться с любыми желающими обменять ассигнации на золото по указанному банком курсу и еще оставалось. А потом народу стало мало купить жене сапоги и все кинулись покупать за ассигнации недвижимость в Париже, тем паче что им было туда малость поближе, чем Лене Голубкову.

А поскольку стоимость ассигнаций стала гораздо больше, чем стоимость дворцов и доходных домов, некоторые насторожившиеся домовладельцы стали требовать расчета в золоте. Это и было началом конца, ибо вектор массового психоза с легкостью меняет знак на противоположный, совершенно не изменяя абсолютной величины. Очереди желающих сдать ассигнации и получить золото быстро стали еще больше недавних. А поскольку от всей этой кипучей деятельности золота в стране больше не стало, скорей наоборот, история быстро пришла к печальному финалу. Несчастный Лоу по причине тогдашней отсталости даже не имел возможности избрать себя депутатом Национального собрания от какого-нибудь заштатного Сен-Жермен-де-Пре и получить депутатскую неприкосновенность, и его судьба оказалась много печальнее, чем у Мавроди, — бегство, арест, тюрьма и смерть в нищете и безвестности, а в заключение — его последние слова: «Я этого не хотел!» И кому, спрашивается, от этого было легче?

Видно, Лоу плохо учил в школе историю. Или хорошо — в зависимости от того, чего он хотел на самом деле. Именно на Британских островах в свое время воздвигли пирамиду подороже Хеопсовой, и имя ей было «Компания Южных морей». Как совершенно убедительно доказал еще Хеопс, нет более чудовищной пирамиды, чем та, которая строится с участием государства. Чтоб получить от короля запрошенные им неслыханные привилегии, глава этой компании, созданной для торговли с открытыми к тому времени жаркими странами, ее глава Джон Блэнт в 1719 году просто предложил… взять на себя проценты по государственному долгу. Скажите честно — у нас бы отказались? Началось настоящее спекулятивное безумие, несколько человек, продавших акции вовремя, разбогатели так, что один провинциальный сквайр попытался на нажитые денежки перекупить корону у польского короля Августа II… Усугубляло вакханалию участие в этих спекуляциях лично Георга I и его любовниц (как все-таки здорово, что при демократии президенты в основном люди не первой молодости!).

А кончилось все, как всегда, ввергнув страну в тяжелейший кризис. Пришлось Роберту Уолполу делать вещи жуткие, о которых недавно и подумать было страшно — налоги снижать (с поземельных собственников, например, втрое), таможенные тарифы перелопачивать, систему госрегулирования промышленности отправить на свалку к прочим реликтам феодализма, экспорт поощрять, а чтоб было чего экспортировать — заниматься собственной наукой и промышленностью… Описали все это существенно позже — как и положено, с творчеством и свободами в послекризисную эпоху ничего хорошего не произошло, кончился расцвет литературы, заглохли журналы, политика сменилась экономикой, полемика конкуренцией, а безудержный импорт дремучим протекционизмом (с женщин прямо на улице срывали ситцевые платья по наущению фабрикантов тонких сукон, плохих, но своих). Вот в какую сторону качается маятник после кризиса. Кто доживет — увидит.

Это кризис инфляционный. Казалось бы, с ним очень легко бороться — не печатай денег, и все тут. Оказывается, тогда можно влететь в кризис дефляционный, когда все просто перестает работать, поскольку нечем расплачиваться. Дефляционные меры германского канцлера Брюннинга кончились в 1933-м вместе с многопартийностью, демократией и свободой слова. Вот как опасно заигрываться в монетаризм… Это только Пиночет может себе позволить, и то не так давно мы увидели, чем это для него кончилось. Однако можно все-таки пройти по лезвию бритвы, вцепиться в курс и держать его, а экономику при этом оживить — как в Эстонии и Польше. Но это ж не надо тратить на что ни попадя… Ишь чего захотел!

Еще один любопытнейший вид кризиса до нас, оказывается, знали многие — от персов до византийцев. С византийцев и начнем, ибо именно Юстиниан Великий вогнал свою страну в такую знакомую нам вещь, как кризис налоговой системы. Юстиниан был человеком иного времени, чем мы, причем абсолютным монархом, ни перед каким парламентом не ответственным. Поэтому он не знал, что, когда налоги становятся больше определенного предела, их все равно собрать нельзя, а если бы ему и сказали такое — не поверил бы. Деньги, понимаешь, нужны, Римскую империю восстанавливать — пищать будут, а заплатят! А если они не заплатят и скроются в леса, бросив убыточное хозяйство (не продашь — кто же такое купит?), пойдут в разбойники или, этакие негодяи, чтоб досадить империи, злонамеренно повесятся, чтоб уж точно никаких налогов не платить, то собрать недостающий налог с их соседей! Войска хватит… Что при этом остается от хозяйства страны, казалось, легко можно себе представить. Ан нет, судя по всему… Причем самое противное то, что введший эти правила руководитель может и не заметить, чего сотворил, на протяжении срока своего понтификата. Зато у его преемника вообще не будет никаких шансов. Страшная штука — налоговый кризис, особенно потому, что кажется, будто все хорошо — расходы меньше доходов, если все собрать. Но некоторые вещи — и не только жизнь — у человека можно отнять только один раз.

Были и другие кризисы. Что впилось в мягкие ткани Римской империи и сосало кровь до полной анемии, распада, взятия Рима вандалами и пленения последнего императора (как ни странно, тоже Ромула) вожаком наемного отряда, по-нашему — шайки? Есть разные мнения, и все они частично верны. Вот Лев Николаевич Гумилев говорил, что все серебро Европы утекло через Великий шелковый путь, потому что на шелке вши не удерживаются, в Европе тогда шелкопряда не было, а поменьше чесаться больно уж хотелось. Так сказать, кризис платежного баланса. Тоже понятно — чтоб купить то, без чего никак не обойтись (скажем, топливо), надо продать что-то свое минимум на ту же сумму, а если не можешь, рано или поздно платить будет нечем, и придется говорить о своем кредиторе что-либо вроде того, что римляне говорили о парфянах и персах — что это дикий Восток, ненавидящий культурный Запад, что если шелк в кредит не дают, то они все гады, а если дают, то тем паче гады и пусть не возражают, а то за уже взятое не заплатим. Парфянам, а позже персам, это не нравится, и начинается война, а шелк, наоборот, кончается. На несколько столетий.

Но еще более масштабный кризис Рима — кризис производственных отношений. С одной стороны, раб работает бесплатно, и это очень выгодно. Надо, конечно, кормить, но не бывает же на свете полного счастья! Но с другой стороны, раб работает плохо. Если не наказывать, не стращать, не избивать — еле шевелится, отдыхает не меньше тридцати минут каждые полчаса. Если же наказывать — делает вид, что работает, но почему-то инструмент беспрерывно ломается, скотина болеет и дохнет, все хрупкое бьется, горючее горит, ценное пропадает, какие органические вещества попадают в вино и масло — сказать неудобно, а если такого уличить и забить до смерти — придется покупать другого, который будет ничуть не лучше.

Дальше все совпадает с происходящим через два тысячелетия до мороза по коже. Рабовладельческий колхоз не распускают, а переименовывают — вводят КСП, коллективные сельскохозяйственные предприятия… тьфу, институт колоната, оставляют тому, кто работает, не чтобы с голоду не умер, а определенный процент, и это уже что-то дает, но немного — все равно что с тобой председатель колхоза… господи боже мой, опять сбился — хозяин виллы захочет сделать, то и сделает, и что тебе оставить — это он решает, и земля не твоя, а его (чтоб парфяне не скупили, небось). В общем, все такое родное, до боли знакомое — даже то, что свободные общинники в импортных штанах (а других в Риме не было — они в тогах ходили) что с таким государством хотели сделать, то и сделали. Как латифундист с колоном — см. выше.

Рим у нас вообще чемпион по кризисам. На его примере прекрасно можно наблюдать и последствия экологического кризиса — знаменитые римские акведуки подавали им водичку горных ключей по свинцовым трубам, а свинец — страшный кумулятивный яд, накапливающийся в организме годами и делающий свое черное дело исподтишка. Выпейте стакан воды из-под собственного крана — и сразу почувствуете себя римлянином эпохи упадка… или великого переселения народов… в общем, плохо почувствуете. Да и в падении Афин эпохи Перикла немалую роль сыграла непонятная болезнь, именуемая Плутархом чумой. А в Уганде сейчас леса почти свели — сжигали трупы умерших от повального там СПИДа. Все, как всегда…

А вот одного кризиса у нас нет. В словаре иностранных слов, составленном в 1954 году, я прочел, что неизбежным следстием капитализма является кризис перепроизводства, когда всего навалом и все, что выпустили, продать не успевают — вот это и есть самое страшное несчастье, которое капитализм непременно погубит. Судя по всему, у нас капитализмом пока и не пахнет, а то где же этот кризис? Не самая худшая погибель… Конечно, много чего можно было бы рассказать о Великой депрессии, о «черной пятнице» в 1929-м, когда разорились тысячи и пострадали миллионы, о безработице, закрытых биржах, падении курса национальной валюты… Но что о ней рассказывать? Газеты небось читаем. Мало что изменилось — разве что без перепроизводства обошлись, если не считать перепроизводства государственных ценных бумаг. Но должен же быть какой-то прогресс? Во времена Великой депрессии непроданное зерно, чтоб удержать цену на него, сжигали. Может, и с дутыми гособлигациями следует так поступить?

Или лучше поинтересоваться у штатников, как же они выходят из депрессий? Вывел же страну Рузвельт… Может, потому советские генсеки все были такие хворые — ждали, пока паралитик появится. Да и Рейган депрессию победил, года на это не потратил. Кстати, знаете, как он объяснял американцам, чем отличается депрессия от спада? «Спад — это когда работу потерял твой сосед. Депрессия — это когда работу теряешь ты сам. А знаете, что такое оживление? Это когда работу потеряет Джимми Картер». Сиречь соперник Рейгана по выборам. Надо признать, Рейган не обманул. Что в предвыборную кампанию обещал — то после победы исполнил. Может быть, в этом все дело?

Впрочем, не станем давать советы власть имущим — толку-то. Кроме разве что одного. Менеджер нью-йоркской бейсбольной команды «Янки» Билли Мартин, уволенный с должности, оставил своему преемнику Йоги Берру два конверта с указанием последовательно вскрыть, но только в случае крайней необходимости. Когда дела пошли хуже, Берр вскрыл конверт номер 1. Там была записка «Вали все на меня». Он так и поступил, и это ему помогло. Но дела снова ухудшились, причем настолько, что Берр вскрыл конверт номер 2. Знаете, что там было написано?

«Приготовь два конверта»…