Глава 10

Родителей дома не было. Горячая кастрюля желтого карри распространяла амбре на весь дом. Я посмотрел на экран мобильника. Ничего. В смысле ничего, что я хотел бы увидеть. Жюльен прислал сообщение: спрашивал, как прошла доставка. Я не был готов ответить вот так сразу.

«Медведя» я лишился. Всего остального, наверное, тоже. Я сидел с пустыми руками в сотнях миль от своей семьи, находящейся под угрозой исчезновения, и должен был приложить все усилия, чтобы не утонуть в трясине безысходности. Если я не вернусь домой – если Анна меня не пустит, – много ли она потеряет? Ну да, некоторые неудобства, конечно, возникнут – придется искать няню и решать прочие логистические вопросы такого плана. Она не утратит чувства родного плеча, потому что я давно перестал выполнять эту функцию. Я сто лет не пытался ее рассмешить.

А уж о сексе и говорить нечего. Раньше в постели у нас все было хорошо, даже после рождения Камиллы. Потом у меня вдруг включились тормоза. Своим отношением я заставлял Анну стыдиться своих желаний, и, как следствие, она стала их подавлять. Я начал видеть в наших действиях что-то неправильное: час назад эти губы просили меня достать из морозилки куриные бедра к ужину, а теперь смыкаются на моем члене.

Я не раз превращал самые горячие начинания черт знает во что. Один раз во время короткой поездки вдвоем в Чинкве-Терре мы поругались на заправке у автомагистрали: Анна обнаружила, что, пока она спала, я выкинул ее диск Андреа Ботичелли в окошко. Ссора перешла в обмен остротами, а потом в нечто гораздо более интересное. Я помню, как она взяла мое лицо в ладони, как я нащупывал крепление ремня безопасности, чтобы убрать его с дороги, жар ее ладоней у меня в штанах, жар дыхания на моей шее, помню, как она перебросила ногу через мои колени, намереваясь оседлать меня. И помню выражение ее лица, когда я поймал ее за запястье, поцеловал ее пальцы и спросил, не взять ли ей кофейку.

Анна была готова заняться со мной любовью на итальянской парковке, но я за нее решил, что она не может этого хотеть, и пошел в мини-маркет с еще не прошедшей эрекцией и мрачными мыслями: мол, как жаль, что у жены нет тяги к сексуальным приключениям.

Наверное, это был не единственный случай. Я предполагал, что знаю ее желания – вернее, их отсутствие, – и раз за разом спонтанности предпочитал инертность, а в своих разочарованиях винил жену. Я решал за нее, я перекладывал ответственность до тех пор, пока сам себя не завел в объятия другой женщины.

Вдыхая вонючие пары маминого карри, я сидел и горевал о животной страсти, которую мы с Анной когда-то испытывали друг к другу. Господи, мы целовались… И даже с языком. Я правда не могу вспомнить, когда в последний раз взасос целовался с моей прекрасной, с моей потерянной женой.

Родители вернулись к шести и, краснея, принялись извиняться – они ездили в Гейдбридж без меня.

– Мама очень обрадовалась, что дождя нет, – пояснил отец. – Ну, как прошло вручение картины?

– Это был полный бред, – ответил я, поднимаясь с дивана. – Они чокнутые. Континуисты какие-то. Замыкают круги. Им важно лично встретить создателей всех вещей в своем доме.

– Надо же, как мило. – Мама поцеловала меня в щеку, скрылась в кухне и крикнула оттуда: – Ты не мешал карри?

– Нет.

– Ну и ладно. Его и не надо мешать.

Я покачал головой. Папа сел в кресло напротив меня.

– У тебя все нормально? – спросил он.

– Не знаю.

Он посерьезнел:

– Пойдем в паб?

– В «Зеленые акры», что ли? Господи… Жуткое место.

– Жуткое. Зато рядом.

– Я устал. Пробки на дороге, покупатели эти просто невыносимые…

– Ну да… – Он стряхнул соринку с брючины. – Ты определился, когда поедешь назад?

– Нет… Хочу остаться у вас ненадолго. Я так редко приезжаю сюда один.

Папа внимательно посмотрел мне в глаза и наклонился поближе:

– Ричи, у тебя все нормально?

– Да. – У меня навернулись слезы. – Нет. Я облажался.

Папа откинулся в кресле, не сводя с меня цепкого взгляда:

– Вот ведь… – Он вздохнул, скрестил руки на груди и некоторое время сидел молча. – Она тебя простит?

Я покачал головой.

– Что, с подружкой?

– Нет! – Я покраснел. – Она эту женщину вообще не знала, я с ней…

– Мальчики, вам крекеров принести? – прокричала мама из кухни.

– Нет, милая, не надо! – отозвался папа.

– Честно говоря, ужасно есть хочу, – промямлил я.

– Впрочем, нет, мы передумали! Давай нам крекеров и сыра! – Папа снова наклонился ко мне: – Поговорим?

– Не знаю. Не могу…

– Я не стану тебя осуждать.

– Я и не думал, что станешь.

– Просто тут какое дело… Она нам очень нравится. Так что вы, ребята, как хотите, а проблемы свои решайте.

– Вряд ли это возможно.

Папа вытащил из-под себя диванную подушку и повертел в руках, теребя кисти.

– Ты так ничего и не понял, – мрачно проговорил он. – Знаешь, я, пожалуй, тоже не хочу об этом говорить. Пойду помогу маме на кухне. – И уже в дверях он обернулся и добавил: – Если уж напортачил, хотя бы постарайся не разочаровать ее еще больше. Она этого не заслуживает.

С дивана мне было видно, как он поцелуем приветствует женщину, с которой разлучился три минуты назад.

Перед ужином я снова позвонил в дом де Бурижо по городскому номеру. Трубку взяла Инес и сообщила, что Анны нет, друг позвал ее встретиться за коктейлем.

– Друг? – переспросил я. – Сейчас же не сезон, разве кто-то приехал?

– Угу, – рассеянно отозвалась Инес. – Пьер.

– А… – Я прокручивал в голове перечень наших бретонских знакомых в поисках этого имени. – А как у вас день прошел?

– У меня? У меня прекрасно, Ричард. А когда ты вернешься? К нам во вторник приезжают Марти, будем готовить паэлью. Ну да, работы на весь день, но они только что из Испании, сам понимаешь, дружеский жест. Извини, мне пора, суфле опадает.

– Погодите, а можно мне Камиллу?

– Она с Аленом на море.

– Ясно. Тогда, может, они мне после ужина позвонят?

– Конечно. – Инес повесила трубку.

Я не мог знать, что там на самом деле происходит: рассказала ли Анна матери о наших катаклизмах, или Инес не горела желанием общаться со мной, потому что у нее была куча дел на кухне и никаких сомнений по поводу того, что рано или поздно я вернусь.

Я вошел в столовую, зная о ситуации в своей семье не больше, чем о родительской, а мама с папой меж тем терпеливо ждали меня, сидя над ужином – неизменным на протяжении десятилетий.

Я взял вилку и воткнул в картофелину.

– Погоди, милый, давай сперва что-нибудь скажем, – проговорила мама. – Мы очень тебе рады.

Я положил вилку. Чем дольше я находился у родителей, тем в большего эгоиста превращался. Мама взяла меня за руку.

– Разве не чудесно, что мы собрались сегодня вместе?

Я ждал продолжения, но мама, похоже, на этом и закончила.

– Ты совершенно права, – с улыбкой согласился папа. – Ну, приступим? – И он подмигнул мне в знак того, что я могу смело браться за картошку.

Я наблюдал, как они ухаживают друг за другом и глазам своим не верил. Вообще я всегда видел в их подчеркнутой внимательности следствие того, что они люди очень простые и всю жизнь прожили на одном месте, практически никуда не выбираясь. Однако теперь я другими глазами смотрел, как мама срезает лишний жир с ломтя баранины для папы, как папа подкладывает ей на тарелку самые симпатичные картофелины со своей, как он без всяких просьб встает и подливает всем воды. Теперь я видел в этом только любовь.

– А сколько лет вы женаты? – спросил я с полным ртом.

Мама рассмеялась:

– Ричард! Посчитай сам. – Она промокнула губы салфеткой. – Ты родился в шестьдесят восьмом, мне тогда было двадцать три, нет, двадцать четыре…

– Почти сорок лет. – Папа накрыл ее ладонь своей.

– Ничего себе! – вырвалось у меня.

Мама, сияя, посмотрела на отца.

– И все это время в этом доме, – продолжил я.

– Да, все время в этом доме.

– Поразительно. – Я поднял стакан с водой и сделал знак, что пью за их здоровье.

– Не ерничай, – сказал папа.

– Я не ерничаю! Я в шоке. И мне завидно. Наверное. Сам не знаю.

– Ты как будто пьян, милый, – проговорила мама. – Ты себя хорошо чувствуешь?

В гостиной зазвонил телефон.

– Я возьму, – быстро сказал я, вскакивая с места. – Это мои девочки.

Я рысью примчался в гостиную и взял трубку с третьего звонка.

– Алло? – выдохнул я, запыхавшись, и услышал голос Анны:

– Oui. C’est moi.

– Я так рад, что ты мне перезвонила! У вас все в порядке?

– Конечно, а что с нами может быть?

– Анна… – Я пытался унять сердцебиение. – Я отвез картину.

– Мне это неинтересно.

– Нет, послушай! Это был такой бред, ты не представляешь! Меня заставили разуться… а потом мы с ними сидели кругом, взявшись за руки. А в конце пришлось пить настой чайного гриба.

На том конце провода молчали.

– Они континуисты. Слышала о такой религии? Они верят в цикличность всего на свете. Поэтому и требовали, чтобы картину привез я, они всегда встречаются с художником лично.

Снова молчание. Наконец Анна произнесла:

– Я просто звоню сказать, что мы с Камиллой поедем с ночевкой на гору Сен-Мишель. У Пьера и Мари там дом.

– Кто такой Пьер?

Анна вздохнула:

– Ты с ними знаком. Короче, я еще не знаю, мы на один день или на два.

– Ты уверена, что я с ними знаком?

– Ричард, я тебе это сообщаю, просто чтобы ты не звонил на домашний номер.

Я осел на раскладной стул.

– Анна… Ты сказала родителям?

– Нет. Ничего.

– Нам надо поговорить. Встретиться и поговорить. Я хочу вернуться в Бретань.

– Нет, это не вариант.

– Я остановлюсь в гостинице.

– Поговорим, когда вернемся из гостей. Камилла! Возьми, папа.

Не успел я вставить слово, как трубка была передана дочке.

– Привет, пап! – Голос у нее был сонный, результат целого дня на свежем морском воздухе.

– Привет, зайка. Как там у вас, весело?

– Да, мы сегодня змеев запускали. На моем была черепашка.

– Надо же, летающая черепашка! А на ужин у вас что?

– Не знаю, курица? – Я практически слышал, как она пожимает плечами, а потом ей что-то крикнули на заднем плане. – Да, курица и суфле. А, и бабушка яблочный пирог сделала.

У меня даже слюнки потекли, так мне захотелось оказаться там, рядом с ними, за столом с тещиной стряпней.

– Мама говорит, вы завтра едете на гору. Расскажи мне потом про этих Пьера и Мари, хорошие они или нет.

– А ты когда вернешься?

– Лучше у мамы спроси.

Вот, я все-таки это сделал. Я дал своей дочери понять, что решение о возвращении папы принимает мама. Да, жестоко. Но я не собирался сидеть и умирать от стыда в изгнании, пока моя жена валяет дурака на живописном острове с каким-то пижоном по имени Пьер.

После ужина мы с родителями устроились перед телевизором. Я сел на диван, мама заварила ромашковый чай и принесла блюдо с разномастным печеньем, разложенным на бумажном полотенце в цветочек.

Папа сидел в кресле и посматривал на меня.

– Если захочешь отвезти Камилле домашнего печенья, скажи мне. – Мама поставила блюдо на журнальный столик. – Сейчас как раз идут благотворительные продажи.

Вскоре она принесла чай. Передавая папе его чашку на блюдечке, она сообщила:

– Я положила тебе меду, любимый.

– Чудесно. – Папа послал ей воздушный поцелуй.

– Слушайте, а вы никогда друг друга не раздражаете?

– Ты сегодня определенно не в духе! – Мама села рядом со мной на диван.

– Нет, серьезно. Никогда?

Мама пожала плечами и потянулась за чаем.

– Меня раньше бесило, как он ест яичницу. Помнишь, милый, ты как-то особенно громко скрежетал ножом по тарелке? Ну, и зубы он чистить не умеет.

Воцарилось молчание.

– И все? – спросил я.

– Ричард, – вмешался отец. – Хватит.

– Всякую ерунду со временем перестаешь замечать. Иначе ведь свихнуться можно.

– Давайте-ка телевизор включим. – Папа взялся за пульт.

– Пап, ладно тебе, считай, что это соцопрос. Неужели тебя вообще ничего не раздражает?

Папа задумался. Посмотрел на маму.

– Иногда она надевает слишком много шарфов.

Мама расхохоталась.

– Нет, правда, она может надеть один поверх другого, – пояснил папа. – И от этого выглядит… как бродяжка, честное слово.

– Он просто не понимает разницы между шарфом и шалью! – Мама все еще смеялась. – А мне нравится думать, что я похожа на индийских женщин, которые…

– Мам…

– Что? У них всегда такой вид, как будто они в любую секунду начнут танцевать. Очень романтично.

– Может, оставишь теперь нас в покое? – спросил папа. – Сейчас новости начнутся.

Мы устроились на своих местах, глядя на светящийся экран. Выходит, мои родители нашли способ примириться с недостатками друг друга, превратив раздражающие привычки в милые странности. В начале отношений мы с Анной поступали так же. Однажды ее окончательно достало мое неумение отыскать собственные вещи, и тогда она купила в китайском супермаркете здоровенную свинью-копилку и потребовала, чтобы я бросал в нее десять центов каждый раз, когда спрашиваю у нее, где мой телефон или носки определенного цвета. А когда ее давнее увлечение актером Венсаном Касселем перешло разумные пределы – мы ходили на все его ультрамаскулинные боевики про «вокруг света за полтора часа», – я утешал себя мыслью, что, когда я постарею и буду иметь плохие десны и желтый цвет лица, она все равно будет любить меня. Главное, к этому времени научиться гонять на скоростном катере и освоить бразильские боевые искусства.

Что случилось с нашим умением относиться друг к другу проще?

Время случилось. Но вот мои родители – сорок лет стажа в счастливом браке. Может, в этом деле, как в беге, надо продержаться до момента, когда произойдет выброс эндорфинов? Мы с Анной прожили восемь лет, до брачного эквивалента эйфории бегуна нам оставалось еще лет десять, не меньше. Как людям удается вытерпеть так долго без измен? Каждую ночь рядышком потеть, храпеть, пускать слюни на подушку и регулярно ласкать человека, ставшего таким же знакомым и неинтересным, как собственная рука или нога?

Лиза говорила мне, что в роли жены я бы ее возненавидел. Все, что привлекало меня в ней – ее спонтанность, ветреность, способность танцевать у всех на виду под любую музыку или вообще без оной, – за все это я бы ее пилил, если бы мы действительно попытались жить вместе.

– Ты же невысокого мнения об институте брака, – напомнил я ей. – Почему ты выходишь за Дэйва?

– Он способен на долгие отношения, – ответила Лиза. – Он не склонен во всем копаться и анализировать. Он просто хочет строить со мной жизнь. От начала до конца.

Я сказал, что тоже этого хочу.

– Нет, – возразила она. – Когда ты счастлив, ты нервничаешь. Ты считаешь, что все хорошее должно обязательно закончиться, и постоянно этого ждешь.

– Но хорошее действительно заканчивается. – Мы с ней сидели на скамейке, жевали сэндвичи, и меня донимал особо настырный голубь. – Вот ты меня бросаешь.

– То, что между нами было, – это не хорошее. Это приятное, это наслаждение, но это измена.

– Ты знала, что я женат, еще до того, как все началось.

– Знала. – Она бросила голубю кусок рыхлого помидора. – И больше я так не поступлю. Ставки слишком высоки. Это… тяжело для нервов.

– Значит, ты предпочтешь скуку.

– Не скуку. Комфорт. Безопасность. Ну, ладно, может, чуточку скуки. Я не хочу постоянного морального истощения. Я хочу быть уверена в своей жизни. И я хочу ребенка.

– Ты хочешь то, что есть у меня. Что у меня было.

– И все еще есть, – заметила она, беря меня под руку.

– Нет. Ты все испортила.

Я схватил оранжевую диванную подушку и прижал к груди. Ни к чему сейчас вспоминать Лизу.

– Наверное, Самире тяжело об этом рассказывать, – раздался у меня над ухом мамин голос.

Я обратил внимание на экран. Политобозреватель Самира Ахмед излагала сводку по текущей ситуации в Ираке.

– Знаете, что я слышал? – Папа оперся локтями на колени. – Я слышал, они вломились в одно такое «хранилище ядерного оружия». Знаете, что там было?

Я покачал головой.

– Воздушные шары! Там надували воздушные шары горячим воздухом! Вот они приперлись туда – солдаты, инспекторы с бумажками, – а там одни воздушные шары!

– Горячий воздух… – повторил я. – Класс!

– Скажи? – Папа снова откинулся на спинку кресла.

– Может, мне это украсть? Я тут, э-э, подумываю вернуться к политическому искусству. Отложу на время живопись.

– Смена деятельности пойдет тебе на пользу, – заметил папа, многозначительно посмотрев на меня. – Особенно сейчас.

Я съежился под его взглядом.

– На самом деле у меня и идеи никакой конкретной нет. Мне еще надо пораскинуть мозгами.

– Выставка горячего воздуха… Звучит интересно, – сказала мама.

– Конечно-конечно, издевайся, – раздраженно бросил я. – Ладно, пойду спать.

– Еще девяти нет!

Папа вскинул ладонь.

– Оставь его в покое.

Я поцеловал их и пошел в свою комнату. За спиной мама громким шепотом спросила отца, все ли со мной в порядке.

Ночью мне приснилась Лиза. Она давала интервью Самире Ахмед.

– Так что, вы получили «Синего медведя» в собственность? – спрашивала Самира.

– Нет, – раздраженно ответила Лиза. – Я хотела. Но он теперь такими вещами не занимается. Его Ирак интересует.

– Понятно… – Самира поправила в руках стопку карточек с вопросами. – И вам стало одиноко?

– Одиноко?! Еще чего! А он всего лишь пытается произвести впечатление на жену.

Самира отбросила волосы за спину.

Я проснулся в три часа ночи в полнейшем замешательстве и в ярости от того, что Лиза и Самира позволили себе так пренебрежительно отзываться о моей работе. Впрочем, вид мокрого пятна слюны на подушке несколько меня отрезвил. Две женщины в моем сне ошибались. Я хотел сделать нечто злободневное, не просто чтобы произвести впечатление на жену. Я хотел снова стать ее достойным – тем, кем она может гордиться. Я хотел, чтобы о моем искусстве стоило говорить. Я хотел, чтобы в случае моей безвременной кончины на моем могильном камне была эпитафия: «Здесь покоится Ричард Хэддон. У него внутри был не просто горячий воздух». И пусть воображаемая Лиза считает меня из-за этого дешевым конъюнктурщиком, мне плевать.

Наутро меня разбудил стук в дверь.

– Милый, – негромко позвала мама, – тебя к телефону.

Я вылез из-под одеяла и поплелся к двери, однако открывать пока не стал, чтобы не щеголять перед мамой заспанным и в трусах.

– Кто звонит? – спросил я, пытаясь разлепить веки.

– Какой-то Гарольд Гэдфри. С парома.

Я потер кулаком глаза.

– А сколько времени?

– Не знаю. Наверное, восемь.

Я накинул кардиган и натянул штаны. Мама ждала в коридоре. Проводив меня к телефону, она жестами показала, что уже поставила чайник. Я откашлялся и взял трубку.

– Алло?

– Ричард! Приветствую! Это Гарольд! Ну, Гарольд Гэдфри с парома. Я подумал, может, вы все-таки захотите принять мое предложение позавтракать?

– Позавтракать? – переспросил я.

– Ой, я опоздал, вы уже поели? У меня тут встреча отменилась, и я внезапно свободен! Вот и подумал…

– Позавтракать.

– Ну да! Без завтрака же никакой работы! Я угощаю!

Я обвел глазами кухню.

– А куда вы хотите пойти?

– На какую-нибудь веранду на Марлоуз? К девяти успеете?

Голова у меня раскалывалась, умоляя о дозе кофеина. Вот, значит, какой стала моя жизнь? Мне назначают утренние свидания мужчины!

– Успею, – чуть слышно ответил я. – Почему бы и нет…

Гарольд ждал меня у жуткого заведения под названием «Милый маффин», известного многочисленными видами глазури, которой предлагалось полить свой маффин самостоятельно. Я нерешительно моргал в лучах отраженного в витрине робкого английского солнца. Мы оба не знали, как приветствовать друг друга, и после некоторого замешательства остановились на рукопожатии. Я выбрал черствого вида яблочный маффин с корицей, Гарольд – сэндвич с тунцом и сыром. И, чтобы у меня не осталось никаких сомнений в том, что это свидание, он заплатил за нас обоих.

– Значит, вам предстоит поездка в Лондон? – спросил он, усаживаясь на веранде и запуская в сэндвич зубы. – И когда же?

Я поразился его памяти. Сам я лишь смутно помнил, что он как-то связан с компанией «Ксерокс» и очень любит жену и детей.

– Встречу перенесли, так что я уже съездил.

И я вкратце рассказал ему о своем знакомстве с континуистами и их намерении держать со мной астральную связь посредством шпиона-телепата.

– Определенно тянет на тему для художественного проекта, – заметил Гарольд. – Телепатия и все дела.

– Боюсь, сейчас шпионить за мной слишком скучно. Я еще у родителей.

– А как же Бретань? Я думал, вы сразу поедете назад к семье.

И снова он меня поразил. Обычно люди не столь внимательны к тому, что другие рассказывают о себе.

– К сожалению, нет. – Я выковырнул из маффина подозрительный кусочек засохшего яблока. – Мне там сейчас… не очень рады.

У Гарольда хватило такта промолчать.

– Я… видите ли… – Я продолжал ковыряться в маффине. – У меня возникли проблемы с женой. Извините.

Это прозвучало так, как будто она сломалась и требуется гарантийный ремонт.

– Хотите поговорить?

Я встретил его взгляд, искренний и открытый.

– Да. То есть я не знаю. Вы меня не одобрите. И вряд ли захотите преломить со мной хлеб.

– И какой хлеб! – Он «чокнулся» сэндвичем с моим маффином. – Простите за фамильярность, но, как я понял, вы позволили себе за кем-то ухаживать?

– Ухаживать? Э-э, ну да.

– Вы продолжаете с ней встречаться? – Гарольд поправил пиджак. – Ну, с другой женщиной.

– Нет. Все кончено.

– Что ж, уже неплохо, – одобрительно сказал он. – А ваша жена хотела бы с вами помириться? Она благосклонна к знакам внимания?

Я приложил все усилия, чтобы не рассмеяться:

– Какого рода знакам внимания?

– Ну, я могу организовать вам воздушный баннер по очень неплохой цене. – Правильно истолковав выражение моего лица, он немедленно пересмотрел характер романтических советов. – Значит, она у вас больше по части цветов и ресторанов?

– Она у меня по части «лучше бы ты этого вообще не делал». И хочет, чтобы я на какое-то время оставил ее в покое.

– Ну, я сомневаюсь, что она действительно этого хочет. Женщины редко хотят, чтобы их оставили в покое. Вы же художник, Ричард! Дайте волю фантазии! Запустите что-нибудь в небо!

Я вообразил огромную стаю воробьев, целое сонмище радостных птиц. А потом игрушечный вертолет на батарейках, который летит через лазурь и тащит за собой ламинированный баннер: «АННА-ЛОРА ДЕ БУРИЖО! Я ХОЧУ СНОВА ЗАВОЕВАТЬ ТЕБЯ!»

Вдруг мне на плечо легла ладонь Гарольда – широкая и слегка влажная.

– К сожалению, у меня презентация в десять. Но я вам вот что скажу: не все еще потеряно. Вы мне нравитесь, Ричард. И я искренне желаю вам всего хорошего.

– Спасибо, – ответил я, стараясь игнорировать поднимающуюся внутри панику: как только он уйдет, мне до конца дня будет вообще нечем себя занять. – Я излил вам душу, и мне стало легче.

– Мне очень жаль бросать вас в тяжких раздумьях, – проговорил он, глянув на часы.

Я улыбнулся:

– Вы заставили меня одеться и выйти из дома в девять утра, чтобы позавтракать с почти незнакомым человеком. Это хорошее начало.

Он сжал руку на моем плече:

– Я считаю, что вам надо бороться. Лично я без жены бы умом тронулся.

Я смотрел ему вслед, слушал его удаляющееся насвистывание и думал: «Хорошо тому, кто может сказать это в сослагательном наклонении».