Глава седьмая

На бортике фонтана сидел Соколов Семён Петрович собственной персоной и меланхолично наглаживал ластящегося к нему коротконогого лохматого Кубика. Неподалёку валялась Сенина дорожная сумка весьма внушительных размеров.

Алёна Дмитриевна перестала счастливо и чуть пьяненько заливаться смехом. Брови Всеволода Алексеевича грозно сбежали к переносице.

– Мне сказали, что здесь нет мест, но если вы будете не против поселить меня у себя на диване… – жалобно проблеял Сеня вместо приветствия.

– Здравствуй, Сеня, – перебила его Алёна и ехидно поинтересовалась: – Как поживает твоё осознание крушения надежд и прочий бесперспективняк?

– Что ты здесь делаешь?! – резко и зло спросил Северный. – Я же тебе сказал, что… Постой! – обратился он к Алёне. – Он что, и тебе гнал пургу о том, что всё у него плохо и…

– …и он не стал и не станет олигархом. Ага! Гнал. Дети не гении. Жена – толстая корова. Ну, вероятно, ты в курсе.

– Боже, Соколов, как низко ты пал! Ты жаловался подруге! Женщине, с которой ты когда-то алкал связать свою жизнь! – Неожиданно Всеволод Алексеевич развеселился. В конце-то концов, у него всё прекрасно! И никто – даже старый друг – не сможет испортить ему ни настроение, ни тем более отдых! Первый совместный отдых с любимой женщиной. Первый – в череде многих. С единственной любимой женщиной! – Как ты меня нашёл, идиот?

Сеня тяжело вздохнул. И ещё раз тяжело вздохнул. Пёс Кубик жалостливо лизнул его руку. И Соколов вздохнул надрывно. И, как бы сдерживая слёзы, сказал:

– Я… искал тебя, но… Но твой мобильный был недоступен. И на мои письма ты не отвечал. Я звонил тебе на работу. Но… твои лаборанты… Твои сотрудники… Они… не дали мне твоих координат для связи. Я даже… унизился перед одной твоей аспиранточкой… Я принёс ей букет… и шоколадные конфеты… Но она… посмеялась надо мной… И сказала… что телефон для связи есть… Но ты строго-настрого предупредил звонить… Звонить только по особо важным делам. И ни в коем… случае не давать… твой контактный телефон именно мне! И это – она сказала… И это ты… оговорил особо! – Семён Петрович поднял на Всеволода Алексеевича глаза, ей-богу, натурально исполненные, что называется, влагой. Снова склонив голову долу, он продолжил всё так же трагически: – И я… пошёл к Рите… Потому что… она же твоя мать! И ей… ты не мог не дать свои координаты!

– И я… Я упал… перед ней… Я упал перед ней на колени… – передразнила Соловецкая своего друга-однокашника.

Сеня снова судорожно вздохнул и продолжил уже куда более обыденно и ближе к концу сбился на скороговорку.

– Я привёз ей много фруктов, много коньяка и свозил её с Мальчиком к хорошему ветеринару, потому что двадцать пять предыдущих ветеринаров оказались кретинами. Ну ты сам знаешь свою матушку, не мне тебе рассказывать. Потом я весь вечер восхищался Мальчиком и подклеивал изгрызенные им книги. Я согласно кивал в ответ на тексты твоей матери о том, что не вырви она Мальчика из твоих жестоких лап, не спаси она его от твоей чёрствости, позволь она ему влачить существование под эгидой такого деспота и тирана, как ты, – ты убил бы его! К твоему сведению, Мальчику чем-то не угодило Ритино любимое кресло-качалка – и он сгрыз полозья в труху. А она только умилилась. Помнится, тебе в это кресло не дозволялось даже садиться! В общем, я поумилялся вместе с ней. Выслушал про особенности стула Мальчика и о том, как он по часу ищет место для своих больших дел, и про то, какой её Мальчик отважный – не побоялся пометить таджикского дворника! И всё в таком роде. После чего мне было сказано, что номер твоего контактного телефона она мне дать не может, потому что дала тебе слово не давать мне номер твоего контактного телефона. А вот распространяться о том, что ты улетел в Крым, в Балаклаву, она тебе не обещала, и потому… Остальное – дело техники. Ты мне рассказывал о гостевом доме с мансардой. Интернет – великая вещь. Кстати, а твой телефон почему не отвечает? «Абонент недоступен или находится вне зоны действия сети!» – он уставился на Алёну прожигающим взглядом общественного обвинителя. – Ты же акушер-гинеколог! Ты никогда не выключаешь мобильник!

– Не выключала. В прошедшем времени. Я в бессрочном отпуске. Нашу больничку закрыли на ремонт. И считай, уже официально прикрыли. Так что я без пяти минут безработная. И могу теперь включать и выключать чего и когда захочу!

– Но у тебя же дочь! – воскликнул Соколов. – Ты же несёшь ответственность за ребёнка!

– Я-то несу! – Соловецкая многозначительно оглядела Сеню и даже демонстративно заглянула ему за спину. – Эй, детишки! Ну хватит прятаться за папку. Выходите!.. К тому же Алина у меня гений, в отличие от твоих «не индиго»!

– Это уже удар ниже пояса! – взревел Соколов.

– Так! Оба прекратите клоунаду! Соколов, у нас на диванчике ты не остановишься. Ровно в пяти минутах быстрой ходьбы есть весьма фешенебельный отель. Туда ты сейчас и отправишься.

– Я там уже был! Там тоже нет мест. Бархатный сезон! Кроме того, там остановилась какая-то съёмочная группа в полном составе, и я…

– Тогда иди на площадь, к аптеке! Там полно тёток, жаждущих сдать свои комнатки. У нас ты не остановишься! У меня, прости, другие планы. В них не включён Сеня Соколов, страдающий на диване, расположенном в непосредственной близости от почти уже супружеского ложа. Я приказал тебе убраться из моей жизни до полного и окончательного просветления твоих мозгов – или же навсегда; и что? Ты являешься сюда. Прости, Семён Петрович, но будь ты сейчас жизнерадостен, как щенок, и осыпай меня остроумными анекдотами и искромётными сентенциями вместо мудовых рыданий – и то нужен был бы, как собаке пятая нога. Так что убирайся вон, будь любезен!

В этот момент во двор из расположенного выше здания спустилась Маргарита Павловна. И приветливо со всеми поздоровавшись, уточнила, всё ли у всех хорошо, и напомнила Всеволоду Алексеевичу и Алёне Дмитриевне, что сегодня вечером ожидает их на скромном праздновании своего шестидесятипятилетия.

– Я друг Всеволода Алексеевича. Семён Петрович, – протянул свою потную лапищу Маргарите Павловне Сеня. – Близкий друг Всеволода Алексеевича. Самый близкий, – тут же уточнил он. – Всеволод Алексеевич мне о вас столько хорошего рассказывал! О том, какой у вас тут сервис! Как вы внимательны. Какая у вас кухня!

Маргарита Павловна зарделась от удовольствия, как зарделась бы от удовольствия любая гостиницевладелица, которой сообщили, что постоянный клиент хорошо характеризует её дело.

– И мне… негде жить! – выпалил Сеня. – Совершенно негде остановиться в этом городе, где я никого не знаю! В приличной – менее приличной, чем у вас, конечно же – гостинице мест, к сожалению, нет, а снимать комнату… Вы сами понимаете! Я ненадолго! У меня дела! Мне надо кое-что срочно решить со Всеволодом Алексеевичем! – вдохновенно врал Сеня.

– В Севастополь поедешь, там навалом гостиниц! – коротко кинул ему Северный.

– Ну что вы, Всеволод Алексеевич! Я не позволю вашему близкому другу мыкаться по съёмным комнатам. У нас в городе в это время не бывает горячей воды, да и бельё там… Я непременно что-то придумаю в ближайшие полчаса. А пока будьте любезны, пройдите в ресторан, пообедайте, выпейте кофе, вы наверняка устали с дороги!

Сеня так преданно, по-собачьи смотрел в глаза Маргарите Павловне, что даже пёс Кубик, похоже, приревновал и отошёл от Сени на пару шагов.

Северный удивлённо смотрел на своего вдохновенно заливающего друга. Алёна только усмехалась.

– Такие бы актёрские способности, Соколов, да применить в супружеской жизни! Например, сыграть для Леськи роль любящего мужа. По всем правилам. Хотя бы один-единственный раз! – пробурчала она.

Маргарита Павловна, пожелав всем приятного аппетита, внеслась в здание, на ходу бормоча себе под нос:

– Лизаньку можно переселить в нашу с Василием Николаевичем квартиру, в мою комнату. Ей всё равно не нравится доставшийся номер. А послезавтра освобождается один из номеров, и если мы не угодим Лизаньке, то… А сегодня, если Лизанька захочет остаться с Лёшенькой наедине… Ещё же будет и Сашенька! Сашенька Лизаньке с Лёшенькой тоже будет мешать! Но мы с Василием Николаевичем можем заночевать и у Фёдоровны в проходной комнате! И Сашку с собой возьмём.

Маргарита Павловна так и осталась стремящейся всем угодить Марго-Ритой. Её волновал комфорт друга постояльца. И Лизаньки – молодой жены её сына, отправившейся сегодня по каким-то своим молодым делам. И Алёшки – сына, страдавшего в севастопольской квартире от отсутствия вдохновения. И Сашки – внука, наверняка болтающегося или в воде (простудится!), или на генуэзской крепости (продует!). И старшей сестры Светки, прохлаждающейся сейчас вместе с последним мужем на Марго-Ритиной яхте, на борт которой сама хозяйка так ни разу и не сподобилась подняться: некогда. И старшего брата Петьки, попивающего сейчас пивко в арендованной для него ею, Маргаритой Павловной, лодке. С удочкой. И даже младшего брата Пашки, наверняка живого и живущего где-то… наверняка счастливо и хорошо! И сегодня она ещё не поставила свечу за здравие всех и за упокой отца, отчима, матери и… Свечи же можно ставить за кого угодно? Бог сам знает, у кого есть душа, а у кого нет. Если у собак нет душ, так бог и не заметит свечу за Кубика. За тогоКубика. А если у Кубика есть душа, то и свеча будет кстати… Просто не обязательно всех в поминальную службу записывать. В теологические дискуссии с самой собой Маргарита Павловна не вступала. Просто ставила свечи и молилась за рабов божьих. Мы же все – творения божьи, так? И сказал Бог: да произведёт земля душу живую по роду её, скотов, и гадов, и зверей земных по роду их. И стало так.Живую душу, так? Даже про пресмыкающихся и птиц сказано: душу живую. А всё остальное – трактовки. Вон как про неё болтают. Беззлобно. Просто болтают. Дел по горло, хозяйство. И всё это вместе взятое и по отдельности волновало её куда больше её самой в день её собственного дня рождения. Волновало – и делало счастливой. Потому что бог щедро одарил её всем – жизнью, мужем, сыном, внуком, братьями и сестрой, делом… Вот и хорошо, что у неё есть Фёдоровна: о столе не надо хлопотать.

Через полчаса Сеня был поселен в спальню Маргариты Павловны в её собственной квартире, находящейся тут же, в основном здании гостевого дома. Невестка Лизанька не отвечала на звонки, и Маргарите Павловне была неудобно перед другом её любимого постояльца. Соколов уверил, что всё прекрасно и Маргарите Павловне с мужем и внуком нет никакой необходимости оставаться на ночлег у кухарки Фёдоровны. Потому что ему, Семёну Петровичу, признаться честно, так комфортно, что давно уже так комфортно не было! Унитаз не течёт! В ванной нормальные двери, не говоря уже о том, что эта ванная комната в его пусть и временном, но единоличном пользовании. Никаких тёток в застиранных пижамах, и нет целого стада маленьких засра… то есть… Ну в смысле. Всего лишь один-единственный внук Сашка, которого и в квартире-то пока нет, не говоря уже о его комнате. В спальне Маргариты Павловны, разумеется. Он же не кричит по ночам и не тарабарит, как некоторые детки, тысячу слов в минуту? Ему уже десять лет? О, какой взрослый! Что, чемпион Севастополя по шахматам?.. Какой талантливый мальчик! Не то что… Да-да, спасибо, Маргарита Павловна, всё просто великолепно!

Разумеется, Соколов был приглашён на банкет. Теперь уже не только как друг Северного, но и как гость Маргариты Павловны, не побрезговавший остановиться в её современной, чистенькой, уютной спальне, с персональной ванной комнатой, где был комфортный унитаз и здоровенное джакузи, куда Соколов тут же шлёпнулся со стаканом и сигаретой, включив вытяжку на полную и раскрыв окно. В собственной ванной Маргариты Павловны не висело табличек с перечёркнутыми сигаретами. Ей не нужно было напоминать себе самой, что она не курит.

Уже в половине седьмого вечера Сеня настойчиво колотил в двери мансарды, хотя банкет был назначен на восемь. Но ему не открыли. Дело в том, что Всеволод Алексеевич и Алёна Дмитриевна сочли за лучшее ещё прогуляться. Семён Петрович решил прошвырнуться по набережной и, может быть, купить букетик цветов. Если тут, конечно же, продают цветы. Наверное, надо было бы и подарок прикупить. Но он же не знал, что тут юбилей. Да и Северный наверняка что-то достойное приобрёл – он такой. А они, в общем-то, вместе. Так что…

– Врагов имеет в жизни всяк, но от друзей – избави боже! – декламировал тем временем Северный котёнку-подростку, обнаруженному им с Алёной на генуэзской крепости. Вот уж куда Соколов точно не полезет, потому что любое мало-мальское физическое усилие, как то лестница, склон, горка и проч., приводит его в несказанный экзистенциальный ужас. Котёнок тщательно пережёвывал докторскую колбасу и внимательно слушал.

– Северный, я буду ужасной старушкой! – вдруг сказала Алёна. – Я буду ворчливой и страшно занудной. А ещё я буду таскаться с кульком несвежей колбасы для бездомных котов и собак. Возможно, даже заведу по паре-тройке и тех и других. И моё жилище напрочь провоняет звериной мочой и будет по колено завалено шерстью.

– Наше жилище! – поправил её Всеволод Алексеевич. – И ты будешь чудесной старушкой!

– Слушай, ну какого его сюда принесло, а?

– Соколова? Потому что он эгоист. И не умеет самостоятельно принимать решения. И для того, чтобы испортить нам жизнь. Но мы ему не дадим!

– Не дадим! – рассмеялась Алёна. – Давай мы ему сами испортим жизнь, а?

– Это каким же образом?

– А я позвоню Лесе. Пусть приезжает.

– Но это как-то… подло, какой бы он ни был идиот. Нет? Возможно, он сказал Лесе, что едет в командировку. Или… Ну, в любом случае он приехал сюда без неё и…

– Вот заодно и узнаем, что он сказал своей дорогой жене! И запомни, Северный: то, что для мужчины подло, – для женщины тактический ход.

– И наоборот?

– И наоборот. Я считаю, что если Соколов обманул жену даже в такой якобы малости, как поездка сюда – пусть не с любовницей и не к любовнице, а к другу, – подлость. Но ты наверняка считаешь это тактическим ходом.

– Ну, мужская солидарность, что ли…

– Ты мне эти штучки брось! – картинно нахмурилась Алёна. – Если, конечно же, собрался на мне жениться. Мужская солидарность, эка!.. Тогда считай мой звонок Леське женской солидарностью.

– Ну, если трактовать это так…

– Муж да убоится жены своей!

– Там, кажется, было как раз наоборот.

– Ошибочная трактовка, мой дорогой жених. Ошибочная трактовка! И кстати, я столько всего вывалила на твою несчастную голову в аэропорту за двенадцать часов, но так и не сказала главного.

– Неужели на самом деле ты одноногий негр преклонных годов?!

– Если бы! – Алёна завистливо присвистнула. – Я бездомная собака, Северный. Вроде этих с набережной. Я старая бездомная сука, уже давно нутром чующая, к кому подходить и зачем, а к кому не подходить и почему. Я старая бездомная сука, отлично знающая цену опасности поддаться иллюзии чувства. Я боюсь допустить щенячью ошибку и пойти не за тем. Больше мне из живодёрни под названием «любовь» не вырваться. У меня на подкорке татуировка двадцатилетней давности. Ты появился – и она сошла. Но я боюсь. И я не знаю, какой страх я сейчас испытываю – реальный или фантомный. И как отличить. Скажи мне, Северный, просто скажи: ты тот?

– Да. Я тот, – уверенно сказал Северный.

– Северный, я люблю тебя! И за то, что ты самоуверенный нахал тоже! – Алёна рассмеялась и обняла его за шею.