Глава восемнадцатая

– Господи, хорошо живыми ушли! – сказал Северный, устроив Алёну Дмитриевну на сиденье «Дефендера». – Как тебе моя маменька?

Вместо ответа Алёна повернулась к Северному и, как две ромашки, распахнула глаза. Правый зрачок был в норме с учётом освещённости, левый – с бусинку.

– Фу-уф! – шутливо выдохнул Всеволод Алексеевич. – Как сказала бы твоя дочь: «С мамой всё в порядке, анизокория в норме!»

Алёна Дмитриевна при упоминании о дочери нахмурилась, и размер зрачков стал одинаковым.

– Кстати, об Алине. Необходимо заехать к ней и всё рассказать. Именно сегодня! Завтра у меня уже не хватит духу. Слишком много всего, и я хочу решить всё сразу.

– Возможно, прямо всё и именно сегодня решить не удастся, но я как раз хотел предложить тебе заехать к твоей дочери. В конце концов, мать отсутствовала целый месяц и…

– …и моя дочь вполне способна обеспечить себя едой и помыть за собой посуду! – расхохоталась Алёна.

– Но не родилась ещё на свет девочка, который не было бы приятно, когда о ней заботятся. Что любит Алина?

– Алина любит меня и лошадей.

– Малыш, ты очень умная женщина. Умная и красивая. И моя матушка даже сделала меня бесприданником, одним росчерком пера доверив тебе пару сотен квадратных метров недвижимости в Москве и ближнем Подмосковье. И я даже понимаю почему. Ты не только так же порядочна, как Маргарита Пименовна. Ты точно так же эгоистична, как она.

– Я эгоистична?! – наигранно возмутилась Соловецкая.

– Не стоит так повышать голос. Давно известно, что эгоисты – они и есть на самом-то деле самые настоящие альтруисты, когда речь идёт о жизни, о любви и о прочих подобных глобальных вещах. А в мелочах эгоисты такие эгоисты, что ой! Я, радость моя, спрашивал тебя о куда более незначительных, сиюминутных вещах, которые, по большому счёту, и составляют нашу жизнь. Что твоя дочь любит… поесть и выпить? Всего лишь.

– А-а-а… Фисташковое мороженое и мохито.

– Вот и отлично!

Алина очень обрадовалась матери и Всеволоду Алексеевичу. После положенных приветствий и поцелуев она отобрала у Северного пакеты, не позволив ему распоряжаться на своей пятиметровой кухоньке.

– Хорошо, что вы позвонили. Я могла бы и не зайти домой перед работой. Как отдохнули?

– Алина, у меня к тебе очень серьёзный разговор! – каким-то очень не своим голосом выдавила из себя Алёна.

– Тогда, может, пойдём в комнату? Мама, для очень серьёзного разговора нужно пространство. На этой кухне можно говорить только об очень несерьёзных глупостях. Ты купалась в море?

– Купалась.

– Страшно хочу на море. Летом полечу на Мальту. Если, разумеется, сумею накопить денег на поездку. Буду лежать на пляже, читать книжку и чтобы никого – ни лошадей, ни мужиков, ни…

– Каких это мужиков?! – нахмурилась Алёна.

– Мамочка, я пошутила! Никаких мужиков. Сплошные кошечки, собачки, алабаи весом пятьдесят восемь кило, кролики с бельмами, хомячки с простатитами и лошади, лошади, лошади. Ещё зачёты и рефераты, навоз и хлоргексидин, и… Мама, кофе будешь?

– Да.

– Тогда идите в комнату. Всеволод Алексеевич, очень вас прошу: не надо мне помогать. Хотя мне и очень приятно такое ваше желание, – улыбнулась Алина и вытолкала маму и Северного из кухни.

Через десять минут кофе был готов. Алина налила матери хорошую порцию виски и спросила:

– Мама, что есть такого важного, о чём мы не могли бы поговорить с тобой по телефону, по почте или, например, в следующую субботу?

– Алина, дело в том, что…

– Всеволод Алексеевич, хлопните мою маменьку по спине. Похоже, пластинку заело.

Алёна Дмитриевна ухнула залпом полстакана и, зажмурившись, выпалила скороговоркой:

– Алина, имя твоего биологического отца Тихонов Алексей Константинович! Я встретила его при крайне странных обстоятельствах в Крыму несколько недель назад, хотя до этого не виделась с ним двадцать один год, и…

– Мама, я знаю имя своего биологического отца, – совершенно спокойно сказала Алина Соловецкая.

– Как «знаю»? – ахнула Алёна. – Откуда? когда? кто тебе сказал? он?! Я его убью!

– Мама, мама! Спокойно! Вспомни про заповеди, про то, что «не» с глаголами пишется отдельно! Пример: «Не убий!» – рассмеялась Алина.

Девушка вплотную подошла к матери, погладила её по голове и поцеловала в макушку. Затем взяла бутылку и подлила Алёне ещё на два пальца.

– Когда ты вернёшь свой естественный окрас лица и будешь в состоянии спокойно слушать, я всё тебе коротко и последовательно расскажу. Коротко – потому что длинно рассказывать не о чем. Последовательно – потому что так удобнее воспринимать информацию. А для охов, ахов, возмущений и перемалывания словесного мусора у нас есть немецкая бабушка, тьфу-тьфу-тьфу, дай бог здоровья её германскому пенсионеру, он пока держится, курилка!

– Цвет. Цвет лица, а не окрас.

– Это у людей цвет. А у животных окрас. Животных я люблю больше, чем людей. В общем, «по палате». К тебе я отношусь, мамочка, как к животному. То есть с любовью.

Алина улыбнулась, налила себе в небольшой бокал мохито, вернулась в кресло и вопросительно посмотрела на мать. Алёна отпила глоток виски и махнула рукой: мол, всё в порядке, рассказывай.

– Не так давно у нас на конюшне появился господин Тихонов Алексей Константинович. Поинтересовался, возможно ли в его немолодом уже возрасте овладеть верховой ездой и какую при его нехилом весе лучше для этого завести коняшку. Я рассказала ему стандартную сказку о том, что любви к лошадям все возрасты покорны, и даже если вы слепой карлик, с детства страдающий параличом, то при наличии умной и выученной лошади она станет вашим лучшем другом, на манер собаки.

– Фу, какая ты язвительная! – вдруг строгим нарочито педагогическим тоном произнесла Алёна.

Алина переглянулась с Северным, и оба оглушительно расхохотались. Вытирая выступившие от смеха слёзы, Алина сквозь хохот выдавила из себя:

– О, мамочка! Ни боже мой! Не подумай чего плохого. Мы со Всеволодом Алексеевичем хохочем отнюдь не над слепыми карликами! Ни-ни-ни! Отнюдь нет! Просто, моя дорогая мамочка, меня воспитывала одна прекрасная, умная, обаятельная и, прости, слегка язвительная женщина. Всему, чему я выучилась, всему, что у меня есть, я обязана ей. И я благодарна ей за всё, люблю её больше всех на свете и никогда не перестану её любить.

Последние слова Алина сказала очень серьёзно, глядя Алёне прямо в глаза.

– Спасибо… – чуть слышно прошептала Алёна, и глаза её предательски заблестели. – Ладно, хорош нюни распускать! – на манер мальчишки-хулигана громко выкрикнула она сразу же следом. – Продолжай!

– Прочитала ему лекцию о «полутяжах» и тяжеловозах. Не скрыла все тяготы и трудности заботы о лошадях, а также о дороговизне их содержания. И подумала, что дядька пропадёт. Ну потому что не было в его глазах той ненормальной эйфории от «лошадок», которую испытывают чайники, впервые причастившись конюшни. Не было того упоения, которое… – Алина слегка запнулась. – Точнее сказать, упоение в глазах как раз было, что совершенно не вязалось с его обликом. Передо мною стоял весьма жестокий… во всяком случае, очевидно жёсткий человек и… – Дочь снова замолчала, подбирая верные слова.

Алёна вся подалась вперёд. Но Северный жестом попросил её не мешать Алине.

– Жёсткий, волевой. И этот человек, расспрашивая меня о верховой езде и лошадях, пристально смотрел только на меня. И странным образом в этом его буравящем взгляде смешивались холод и упоение. Было в этом что-то очень… самцовое.

Алёна вспыхнула.

– Мама, не волнуйся! Всеволод Алексеевич, стукните мою маму чем-нибудь нетяжёлым по голове, можно подушкой.

– Алёнушка, ты, как всегда, путаешь гипотетические страхи с объективной реальностью, данной нам в ощущениях!

Северный взял с полки плюшевую лошадь и швырнул в Алёну Дмитриевну. Она автоматически её поймала. И, как это ни смешно, это глупое детское действие вернуло её в норму. Она улыбнулась.

– Всё нормально, нормально. Я действительно немного идиотка.

– Так вот… на чём я остановилась? – Алина сделала глоток из бокала. – Да, на самцовом. Взгляд был самцовым, но не похотливым. Он смотрел на меня, как смотрят иные жеребцы на своих жеребят. Если, конечно, находятся с ними в одной конюшне и если кобыла позволит. В тот момент я решила, что у меня просто разыгралось воображение и опять из меня попёрла творческая натура. Он заметил, что я заметила его слишком уж неотрывный взгляд, и сказал…

– Какая красивая! – перебила дочь Алёна.

– Почти. Он сказал: «Вам повезло, вы очень красивая! Наверное, от мужчин отбоя нет?» Я ответила какую-то проходную банальность, что красивым женщинам отнюдь не всегда слишком уж везёт, как это принято полагать, что частенько от красоты сплошные проблемы, потому что иные мудаки полагают, что красивая женщина – это просто товар, а иные мудаки даже этого не полагают. И что вообще мужчины чаще всего – мудаки. Простите, Всеволод Алексеевич.

– Ничего, ничего! – насмешливо проговорил Северный. – Тем более что чаще всего это правда.

– Так и ответила? – недоверчиво уточнила Алёна.

– Возможно, я не употребляла слова мудаки, – в глазах Алины посвёркивала смешинка. – В любом случае я его заверила, что в курсе своей красоты и она меня вполне устраивает как самоценная категория и вне мужского внимания, на отсутствие которого мне, впрочем, жаловаться не приходится.

Алёна Дмитриевна погрозила дочери пальцем.

– На этой вполне вежливой и учтивой ноте мы с господином Тихоновым попрощались, пожелав друг другу всяческих благ. После его ухода ко мне подошла хозяйка конюшни и, тоскливо глядя дяденьке вслед, назидательным тоном сообщила, что он слишком стар для меня. Я ответила ей, что я в курсе. «Он куда более подошёл бы мне. По возрасту!.. И – ах! – какой у него голос, совершенно потрясающий!» – мечтательно присвистнула она. – «Так в чём дело? Тебе и карты в руки!» – «Нет, увы. Такие мужики, как правило, давно и прочно женаты, а если ищут развлечений на стороне, то только с молодыми, красивыми девочками, а не со стареющими разведёнками!» – горько хмыкнула хозяйка и, подозрительно уставившись на меня, добавила: «Кстати, он интересовался не конюшней вообще! Он интересовался именно тобой. Когда звонил сюда, просил сообщить ему, в какие часы работает Алина Соловецкая». Я ответила хозяйке, что на берейтора Соловецкую приходит далеко не первый дяденька, равно как и тётенька и ребёнок. «Нет, и всё-таки здесь что-то не так!» – сказала хозяйка. Баба она – мам, ты в курсе – дурноголовая, но чисто бабская чуйка у неё развита. Я на всякий случай положила себе это её соображение про «что-то не так» куда-то на полку. Тем более что меня и саму слишком насторожил его взгляд. Но я очень скоро обо всём добросовестно забыла. А через две недели господин Тихонов объявился на конюшне. Приехал вслед за коневозкой, в которой был – ни много ни мало – владимирский тяжеловоз. Очень красивый, очень, как позже выяснилось, неглупый. Среди владимирских тяжеловозов откровенные глупцы – большая редкость. С мягким покладистым характером, но… совершеннейший трусишка. У меня час ушёл на то, чтобы выманить его из коневозки. Если ты можешь представить себе испуганного, дрожащего, в клочьях пены хомяка размером с белого медведя, то…

– Алина!

Дочь улыбнулась и обратилась к Северному:

– Вот так вот, Всеволод Алексеевич, мама интересуется моими интересами. На лошадок ей плевать. Ей подавай мыльную оперу!

– Да, и в наиболее сжатом варианте, отображающем самую суть! – сказала Алёна дочери. – Он сам тебе рассказал?! Я ещё раз тебя спрашиваю, этот…

– Этот Тихонов, – подсказал Северный.

– …этот Тихонов, – автоматически подхватила Соловецкая, – сам тебе всё рассказал?

– Нет, мамочка. Поднатаскала я его коняшку. Он с завода взял, молодого. Необученного, но и, что очень хорошо, не испорченного неправильным учением. И стал господин Тихонов заниматься верховой ездой. Оказался, к слову, весьма талантливым учеником – упорным, внимательным. Ну и платил мне неплохо. Установились у нас с ним ровные, рабочие, вполне вежливые отношения. А когда люди некоторое время проводят вместе, они разговаривают. Я всё больше по делу, но если клиент хочет ещё и о погоде-природе поговорить, то почему бы и нет, если клиент хороший? Да и к жеребцу он своему хорошо относился, без сопливых «ми-ми-ми», а с должной степенью любви и жёсткости. Надо – мог врезать, надо – приласкать. Не издевался над скотиной, роняя розовые слюни, короче. Не забрасывал жиреть. Прежде всего научился чистить и седлать, в общем – нормально. С таким можно и поговорить.

– Профессиональное снисхождение? Одобряю! – улыбнулся Северный.

Алёна скривила саркастическую мину, но промолчала.

– Ну и стандартные вопросы. Чем занимаетесь, кроме этого? Учитесь на ветврача? А мама-папа чем занимаются? Мама – акушер-гинеколог, а папы – нет? Ляпает на голубом глазу: «Что же у такой красивой мамы папы нет?» – «Откуда вы знаете, что у меня мама красивая?» – «Не, – чуть даже было не смутился, хотя в его поведенческие особенности опция «смущение» вообще не входит, как я уже к тому моменту успела заметить, – это я так, чисто автоматически. Вы красивая, значит, и мать у вас красивая. Вы же на мать похожи?» Отвечаю: «Похожа. Может, и на биологического отца похожа, но я его никогда не видела». – «Какого отца?!» – удивлённо так переспрашивает. – «Биологического, – отвечаю. – Я никогда не видела того самца, с которым спаривалась моя мать».

– Алина! – сейчас Алёна прервала её, попытавшись быть строгой, хотя её распирало от смеха. – Ты бы ещё использовала термин типа «вязка»! Следи за языком.

– Мама, отстань! Я же ветеринар! – улыбнулась матери Алина. – «Ну а… муж у вашей матери есть?!» – вкрадчиво так интересуется дальше. «Нет», – отвечаю коротко и закрываю тему, переводя её на кормовые добавки, необходимые нашему Модесту.

– Кому?

– Модесту, мама. Жеребцу, владимирскому тяжеловозу. Папу его звали Модильяни, маму – Стремнина. Имена породистых жеребцов образуются от имён производителей. «Мо» досталось от папы, «Ст» от мамы. Получился Модест. Хорошее имя, ему подходит. Очень соответствует его покладистому характеру, умению себя вести и тому, что он чистюля.

– Если вспомнить английское слово modest,означающее… – начал было Северный.

– …скромный, умеренный, благопристойный, – подхватила Алина. – То имя жеребцу попалось хорошее!

– Вы! Оба! – грозно прикрикнула Алёна, бросив гневный взгляд и на дочь, и на возлюбленного. – Хватит о лошадях, об особенностях их образования, об английской лексике, а также о погоде-природе и прочей ноосфере! Строго придерживаемся основной нити повествования! Как же ты…

– Как-то раз, когда мы с господином Тихоновым вернулись с конной прогулки, я срочно выбежала из конюшни по настоятельному зову мочевого пузыря. Вернувшись, я застала господина Тихонова за странным занятием. Он шарил по спине моего Маверика, вооружившись пинцетом. Я тихо застыла в дверях из чистого любопытства. Через несколько секунд Алексей Константинович подхватил пинцетом тонкий волос… Ну как сказать: «тонкий»! – Алина горделиво тряхнула гривой русых волос. – По сравнению с волосом Маверика – тонкий. И упаковал его в пластиковый мешочек, после чего шустро покинул стойло Маверика и потопал к своему Модесту. Меня он не заметил, потому как всё время был ко мне спиной.

– Значит, всё-таки он тебе ска…

– Мама! Алёна!

Хором выкрикнули Алина и Всеволод Алексеевич.

– Имей терпение. И веру в свою дочь. И в слова своей дочери.

– О да! Вера и терпение – этого очень не хватает вашей матушке!

– Всеволод Алексеевич, и вы туда же!

– Это мне-то не хватает веры и терпения?! – взвилась Алёна.

– Вам интересно или ну его?! – в свою очередь, возмутилась Алина.

– Интересно! – хором воскликнули Алёна и Северный.

– Я хоть и учусь на факультете ветеринарной медицины, но ключевое слово здесь медицина. Волосы у меня, мамочка, прости, не в тебя, получше будут. Уши, засранка ты, мамочка и жадина, у меня не в тебя, полопушистее кустятся, зажала ты свои аккуратные уши. А тут дяденька, интересовавшийся прицельно берейтором Соловецкой, да с самцовой, но непохотливой тоской во взгляде, да с такой же цветности и густоты волосом, да с такими же ушами, тайком и трепетно пакует мой волос в герметичный пакетик. Я, мамочка, конечно же, не доктор Хаус, но два плюс два сложить смогла. И что же я делаю, как студентка факультета ветеринарной медицины, подрабатывающая, кроме конюшни в супер-пупер крутой ветеринарной же клинике, в которой доступны все современные методы исследования, в том числе генетические, разумеется?

Алина внимательно и чуть насмешливо уставилась на мать.

– Не знаю! Что ты делаешь?

– И где твоё клиническое мышление, мамочка? Ваши версии, Всеволод Алексеевич?

– Элементарно, Ватсон! Ты проделываешь аналогичную ситуацию со спиной Модеста. То есть разыскиваешь выпавший из буйной головы господина Тихонова волос и исследуешь в клинике его и свой генетический материал на предмет совпадения локусов хромосом.

– Именно! С вероятностью 99,9 % господин Тихонов Алексей Константинович – мой биологический отец.

– И что дальше? – тихо спросила внезапно поникшая Алёна.

– Ничего дальше, мама. Ровным счётом ничего. У берейтора Соловецкой есть клиент по фамилии Тихонов. Хороший клиент. Платит достойно. О жеребце своём заботится. Я работаю жеребца, когда клиент занят или в командировке.

– И это всё?

Алёна аж вскочила из кресла и стала нервно прохаживаться по комнате.

Алина с Северным понимающе переглянулись. И взгляды их были чуть ироничными. По-доброму ироничными.

– Мамочка, а ты чего хотела? танцев с индийскими слонами? сравнения родимых пятен и заключения друг друга в объятия? Этот человек мне никто. Точнее, то, о чём я уже сказала. Он мне – хороший клиент, заботливо относящийся к принадлежащему ему животному.

– Но ведь он же… тоже сделал анализ ДНК! Он почему молчал? Где его слоны, где его родимые пятна, объятия и остальное! – Алёна чуть не гневно топнула ногой.

– Мама, ты определись! – расхохоталась Алёна. – Тебе нужны страсти, эмоции или что? Лично я – за разумный подход.

– Оказывается, не все женщины противоречивы! – Северный уважительно посмотрел на Алину.

– О, я очень противоречива, Всеволод Алексеевич! Очень! Иногда, бывало, вернёшься домой после клиники или после конюшни – и никак не можешь определиться – выпить чаю или ну его, сразу упасть мордой в подушку. Опять же – чаю или кофе? Ванну принять с миндальной солью или с персиковой пеной? Так что я, как и положено женщине, очень противоречива!

Алёна Дмитриевна прикурила сигаретку и глубоко затянулась. Её действительно разрывали противоречивые чувства: гордость за то, что у неё такая взрослая разумная дочь: переживания из-за того, а не скрывает ли её маленькая девочка тревожащие её на самом-то деле противоречивые чувства за маской показной юношеской иронии и заносчивого неопытного всезнайства.

– Мама, в любом случае всё было, есть и будет хорошо, – ответила на неозвученные мысли матери Алина. И залпом допила из бокала. – Кстати, о слонах. Можете меня поздравить. Я теперь официальная владелица чистопородного шайра.

– Шайр – это кто? – спросила Алёна.

– Шайр, мамочка, – это конь…

– В чулках! – подхватил Северный. – И насколько я осведомлён, это порода английских тяжеловозов. И, если я не ошибаюсь, стоят они не просто дорого, а баснословно дорого.

– Другие девочки в детстве мечтают о принце, а я мечтала о коне.

– Да-да… – растерянно сказала Алёна. – Я что-то припоминаю. Тебе было лет тринадцать, когда я впервые услышала это слово – шайр.Вы болтали об этом с Соколовым. Он что-то стал тебе нести о том, что нужно сопоставлять свои желания со своими возможностями, что мечтать надо о достижимом и что если удача тебе…

– Что-что говорил наш друг Сеня? – настала очередь Северному удивляться. – Я сейчас это запишу, чтобы при случае напомнить пациенту его же собственные слова! А то он страшно гонит в последнее время и всё не туда и не о том.

– А ты ответила ему, что… – Алёна на несколько секунд замолчала. – Ты ответила ему, что не надо путать погоню за мечтой с погоней за удачей! – радостно сказала она и с гордостью посмотрела на Алину. – Представляешь, тринадцатилетняя девочка вот так вот сформулировала!

Северный поднялся из кресла, подошёл к Алине, поклонился и поцеловал ей руку.

– Но откуда же у тебя шайр, который не просто дорогой, а баснословно дорогой? – внезапно озабоченно спросила Алёна и подозрительно прищурилась, пристально глянув на Алёну.

– Месяц спустя после того, как я застала господина Тихонова за похищением моего генетического материала, он сказал, что хочет сделать мне подарок. «Без проблем!» – ответила я. Хозяева лошадей, если они не жлобы педальные, делают берейторам подарки – магнитики на холодильник из заграничной поездки, бутылку шампанского на Новый год. Одна тётушка мне как-то даже вполне приличное седло подарила. В ответ на моё «без проблем!» он достал бумаги, в которых мне следовало расписаться. Разумеется, я сперва ознакомилась с их содержанием. Переведённые на русский и нотариально заверенные бумаги гласили, что в случае моего согласия со всеми условиями данного договора и прочее бла-бла-бла я буду являться единоличной владелицей чистокровного шайра по кличке Prosperity, которого господин Тихонов продаёт мне за один рубль ноль-ноль копеек, включая уплату налогов. Я спросила у господина Тихонова, чем обязана такой щедрости и что с меня причитается взамен. Потому что, насколько я осведомлена о реалиях этой жизни, бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Он ответил, что в данном случае куда уместнее пословица «Долг платежом красен» и что сыр оплачен и просто подаётся к столу для угощения. Мы поиграли в глубокомысленные гляделки секунд десять, я сказала «спасибо» и подписала бумаги.

– Ах, он скотина! Да что он знает о долгах и платежах! Думает подобным образом увлечь глупую девчонку и…

Алёна прервалась и снова забегала по комнате.

– Мама! Если уж говорить о народной мудрости, то более всего тут уместно выражение «С паршивой овцы хоть шерсти клок». А шайр – это тот ещё клок шерсти, причём в буквальном смысле. – Алина недолго помолчала. – Ну и кроме того, он меня всё-таки сделал. Принимал участие, так сказать. Если отвлечься от твоих вполне справедливых обид и гнева, то сам факт моего существования мне приятен. Будь это не он и не тогда, я была бы не я. И, мама, не присваивай хоть каких-нибудь эмоций моему ментальному расчётливому оптимистическому фатализму.

Алина подошла к матери, обняла её, несколько секунд постояла, нежно прижавшись к ней. Затем чуть отодвинулась, внимательно посмотрела на неё и поцеловала в щёку.

– Так, ребята, вам, может и нечего делать, а мне пора на работу! Потому что шайра клиент мне подарил. Но за его постой на конюшне и прочий сервис платить мне самой. Впрочем, если вы время от времени будете оказывать мне спонсорскую помощь, я не откажусь, не будете – я не в обиде, – сказала Алина, отпустив мать, у которой по щеке покатилась предательская слеза. «Предательская слеза неясного генеза», как самоиронично подумала про себя Алёна Дмитриевна. Плакала она от счастья, от обиды или от радости, что всё не то чтобы разрешилось, но оказалось гораздо проще или запутаннее? И вообще, лучше об этом не думать!

– Всё, я трудиться! – заскочила Алина Соловецкая уже в плаще и ботинках в гостиную, где молчали каждый о своём Всеволод Алексеевич Северный и Алёна Дмитриевна Соловецкая. – Любовью в моей постели не заниматься! Вот вам диван в гостиной, ковёр на полу в крайнем случае!

– Алина! – вспыхнула Алёна.

Северный беззвучно расхохотался. Его забавляло, как дочь беззлобно поддразнивала мать и как Алёна всё время на это велась с какой-то совершенно детской наивностью.

Они вышли в коридор проводить Алину.

– Да, кстати, это вам! – обернулась она на пороге в последний момент и вынула из сумки распечатанный лист формата А4, сложенный пополам, и всунула его Северному. – Это расписание работы ЗАГСов по месту вашей прописки и по месту прописки моей матери. Если вы не потащите её в ЗАГС насильно и как можно скорее, она будет продолжать прикидываться инфантильной, инертной, рефлексирующей, взвешивающей «за» и «против». Хотя на самом деле единственное, о чём она мечтает, так именно о том, чтобы вы насильно потащили её в ЗАГС. Мама! – обратилась она к матери назидательным тоном. – А ты не слишком переживай. Если что – разведётесь. Делов-то!

И, послав обоим воздушные поцелуи, Алина выскочила за дверь.

– Не забудьте закрыть дверь на нижний замок, когда будете уходить! – крикнула она уже из подъезда, быстро спускаясь по лестнице.

Северный повернулся к Алёне и сказал:

– У твоей дочери в этой жизни всё будет хорошо. Не морочь ни ей, ни себе голову.

Затем развернул вручённую ему Алиной бумажку, посмотрел в неё и сказал:

– Заявление подаём завтра в ЗАГС по моему месту жительства.

Алёна Дмитриевна молча кивнула и, расплакавшись, кинулась Северному на шею.