Книга: От мужского лица (сборник)
Назад: Сосед справа
Дальше: Не умей мы говорить, как, например, собаки, — всё могло бы быть иначе

Соседи слева (продолжение)

дым от костра
плесень зеркал
тени бросаются в море со скал
и вдруг
обретается образ невесты
предвестники
шепчут и ропщут
в невидимых рощах
таинственных стран

 

Закончилось бабье лето, и следом, спустя пару недель, первой волной прошлись морозы… В связи с этим действо на сопредельной с моей территории развернулось жуткое. Дежурную фразу Виктора Ивановича: «Я, мать вашу, всем здесь бошки пооткручиваю!» — можно было просто написать крупно на стене дома, чтобы не драть горло. Тем не менее погода не менялась, и вдобавок ко всему не выпало ни крошки снега. За несколько дней гуляющих по ночам серьёзных минусовых температур земля промёрзла основательно, и Виктор Иванович накануне очередных выходных получил первый урок жизни в деревне.
Я в то утро отправился побродить по ближайшим перелескам с ружьём. Насладившись прогулкой и постреляв по связкам шишек на макушках елей, я уже подходил к дому, когда заметил на участке моего левого соседа, ещё не обнесённом забором, такую картину: Виктор Иванович сидел на перевёрнутом вверх дном ведре, а напротив, на корточках, — Саша, его прораб.
— Доброе утро! — бросил я на ходу.
— А, Андрей, привет! — Виктор Иванович слегка повернулся в мою сторону.
Никаких криков, вопросов и прочих, уже ставших привычными, комментариев. Я остановился.
— Что у вас там с утра пораньше?
— Да ну её… Канализация, вон… Замёрзла, блин. — Тон у Виктора Ивановича оставался спокойным, даже флегматичным. Это было странно. Я подошёл к ним.
— Ну что там, Сань, давай рассказывай! — сказал я, обращаясь к прорабу.
— М-м… — замялся тот. И затравленно покосился в сторону хозяина.
— Да жена сегодня должна приехать, а тут вон… Ни помыться, ни… Чё делать, ума не приложу! — Виктор Иванович полез в карман ветровки и достал пачку сигарет. Он был как-то растерян и, казалось, без пяти минут подавлен.
Хорошее утреннее настроение и прирождённая галантность (не мог же я допустить, чтобы женщина, пусть даже и незнакомая, оказалась в стеснённых условиях) сделали своё дело.
— Иваныч, не хандри! Приедет твоя, заходите ко мне. Напьёмся — разберёмся.
— Да жена ладно. Не в этом дело, — Иваныч затянулся от души. — Тут, понимаешь…
— Пока нет.
— Дочь приедет тоже. Не просто у нас с ней всё. Тут вроде заманили, уговорили… Она не то что, там, условия, и всё такое… Она из принципа, понимаешь? Нерадивый, вишь, отец-то у неё. Ну и… — он замолчал и опять с силой затянулся.
Так-так, тут уже что-то интересное! Я полез за своими сигаретами. Достал одну и наклонился к Иванычу прикурить. Пока я втягивал в себя дым вместе с морозным воздухом, план уже был готов.
— Вот что, Иваныч, бери ключи, ружьё и топай ко мне. Поставь там при входе и располагайся на кухне. А я сейчас потолкую тут с твоим оболтусом и минут через десять подойду. Давай.
— Да зачем это?… — На сопротивление не было похоже.
— Поверь мне, всё пойдёт по плану, — я протянул Виктору Ивановичу ключи и снял с плеча «тулку».
— Ладно. Устал я от всего этого. Сил уже больше нет… Давай! — Он взял ключи, ружьё и пошёл в сторону моего дома.
— Так, Сань, соберись с мыслями и вкратце расскажи мне, что и как вы делали и что не делали, хотя должны были! — прораб покосился на меня с недоверием. Точнее так: одним глазом с недоверием, а другим — с хитроватым испугом. — А чтобы у нас сразу возникло понимание, — продолжил я, не обращая внимания на дежурное выражение лица всех прорабов на свете, — скажу: я — не твой заказчик. И чёрные дыры твоих смет меня не интересуют. Причина аварии тебе наверняка известна. Мне ты можешь её сразу озвучить. Я прикрою твою задницу и возьму Иваныча на себя ровно настолько, чтобы ты управился. Сделаешь, как я скажу, — всё будет путём. Поверь мне, я в этом разбираюсь. Со своей стороны обещаю мирное урегулирование конфликта. Попыхтеть, конечно, придётся, но ты сам свою работу выбирал. Я надеюсь… Ну, поехали!..
Надо оговориться, что та часть сферы человеческой жизни, что касалась вопросов организации крыши над головой, была знакома мне не понаслышке. Скажем прямо, процентов на восемьдесят это было моей профессиональной деятельностью. Но, сами понимаете, жизнь может быть спокойной, только если на уровне приятелей и родственников не первой руки это никому не известно. А уж соседям — тем более! В противном случае рискуешь превратиться в вечную палочку-выручалочку.
Минут через двадцать Санёк пошел организовывать своих людей, пообещав к вечеру управиться с поставленной задачей, не забыв стрельнуть у меня пару сигарет — верный признак того, что мозги у парня расслабились. А значит, всё пойдёт как надо. Я же вернулся к себе, разделся в прихожей и, прихватив с собой набор для чистки и оружие, прошёл на кухню. Виктор Иванович сидел у окна за столом, курил и смотрел, как на улице начинала заметать мелкая крупа.
— Иваныч, к вечеру всё будет готово, беспроблемную зиму, по крайней мере, в одном отношении, я тебе обещаю. А вот по весне придётся кое-что переделать. На ребят особо не дави. Ты же русский человек, должен знать — на крестьянина чем сильнее жмёшь, тем он туже идёт. Понимаешь, о чём я?
— В чём там хоть дело-то?
— Иваныч, я тебя не понимаю — ты же управленец! Передал полномочия, выслушал доклад о перспективах. К вечеру получишь результат.
— Ладно. И то верно… А ты что, разбираешься? — вдруг глаза его заинтересованно вспыхнули.
— Поживёшь с моё в деревне — тоже разбираться будешь, — скромно улыбнулся я в ответ.
— Да уж. Похоже на то, — вздохнул он. — Спасибо. Сам не знаю, что нашло — руки опускаются, и всё. Старею, наверное.
— Не прибедняйся. Ты завтракал?
— Нет.
— Вот и отлично. Мне ружьё надо почистить. А ты давай по хозяйству. Ставь чайник. Мне зелёного, себе — что хочешь. Вон там, в шкафчике над мойкой, хлеб, чай и кофе, в холодильнике — ветчина, масло, сыр и всё такое. Я быстро управлюсь. Не стесняйся.
Оторвав пару полосок ветоши, я разобрал ружьё и занялся чисткой, попутно размышляя, до какого предела сегодня может дойти моё великодушие. Вспомнил, что после обеда собирался поехать в город, навестить одного человека. Но, похоже, отдав себя на откуп прямо с утра, придётся доводить начатое до конца.
— Мои к обеду обещали быть, — как бы в подтверждение моих опасений сказал Иваныч, заливая кипятком растворимый кофе в чашке. — Тебе чай как заваривать?
— Оставь, я сам. Уже почти закончил. — Я уложил набор в футляр. — В обед, говоришь?
— Угу.
Судя по всему, выбора у меня не было.
— Иваныч, у нас с тобой три пути: шахматы, бильярд или смотреть, как Санькины бойцы устраняют выявленные недостатки. Что выбираешь?
— Да в шахматы я как-то слабенько…
— Всё ясно. Значит, так: лёгкий завтрак, одна сигарета с кофе, другая с пивом для настроения — и за работу.
— За какую? — не понял он.
— Тянуть время, дорогой мой Виктор Иванович. Без ущерба для психики — это одна из самых трудных задач современного человека. Так что бильярд так бильярд.
— Ну, ты скажешь! — он немного повеселел. Всё было готово, и мы сели завтракать.
Наши истинные намерения обладают парочкой блестящих, я уверен, свойств. В отличие от намерений обыкновенных — когда мы что-то планируем, собираемся сделать или просто мечтаем. Истинное намерение никогда не имеет цели. И всё же тут же рождает план реализации. Странно, да? Но это только на первый взгляд. Мудрые люди говорят, что тайна эффективности состоит не в том, чтобы делать определённые вещи. А в том, чтобы не делатьопределённых вещей. Но для этого, согласитесь, тоже требуется план. Но не тот, что хотелось бы обсудить с собственным подсознанием или с соседом. У плана истинного намерения не существует отдельных пунктов — он монолитен. И всё же ясность бывает столь предельной, что может быть представлена алгоритмом. Время не играет роли. Опасности усомниться в плане нет, ведь он принимается как должное, не являясь альтернативой, но лишь выражением сущности, если не вещей вообще, то свойств твоей натуры наверняка. План — это безупречное стечение действий и обстоятельств. План — это когда ты замечаешь, что судьба подмигнула тебе. Смысл происходящих внутри плана вещей скрыт его тонкой организацией и даётся лишь в ощущениях, и ты просто двигаешься, ведомый их ароматами. Нельзя сказать, что ты являешься частью плана. Нельзя также сказать, что это твой план. Всегда не данное нам в словах нечто концентрируется в точке, создаёт и растворяется без следа, оставляя тебя и план, без сомнения, неразрывно связанными.
А пока мы играем партию за партией, Виктор Иванович пытается рассказывать о себе. В основном — это история географии его денег. История мании трудоголика. Сам Виктор Иванович всплывает на поверхность только при упоминании о дочери. И хотя я не обладаю непосредственным опытом отцовства, так как всегда жил один, сделав лишь пару раз исключения, впрочем, неудачные, — понять метания отца, ограничившего себя рождением единственного чада, могу. Поэтому Восток мне всегда был ближе — чем больше детей в семье, тем больше гарантия, что кто-то из них «выбьется в люди», удовлетворив тем самым все сокровенные чаяния родни. Такова, к сожалению, психология родителей: сделанная ставка должна сыграть. У кого — в адекватной благодарности за их любовь и заботу, у кого — в социальном статусе, росте благосостояния… У кого в чём. Здесь есть лишь одна заминка. Если ребёнок достаточно умён, то переигрывает родителей в этой игре. Значит, она умная. Кто? Дочь Виктора Ивановича, разумеется. Ах, вот оно что…Не сбивай! Да… Как уже сказал, я живу и предпочитаю жить один. Но я не говорил, что меня не привлекают женщины. Привлекают. Как это можно, чтоб не привлекали?! Существа с других планет привлекают нас, жаждущих познания двуножек, по определению.
Где-то в начале четвёртого через открытое мансардное окно мы услышали звук приминаемой покрышками щебёнки. На временно отсыпанную стоянку на участке Виктора Ивановича, рядом с его статусно-пузатым «Шевроле», припарковался голубой «Гольф», и из него вышли две женщины.
— Пойду встречу, — бросил Иваныч уже с лестницы.
— Давай. Сейчас спущусь. — Я закурил, подождал, пока он замаячит на улице, и не спеша двинулся следом.
Когда я подходил к машинам, Санькины бойцы уже торопливо семенили к дому, нагруженные кульками и сумками, вслед за ними двигалось всё семейство.
— Добрый день.
— Здравствуйте, — супруга вопросительно взглянула на Виктора Ивановича. Всё банально до тошноты. Кто-то, наверное, придумал измерять надменность и лукавство в градусах, отсюда и пошло выражение «обжечься».
— Добрый! — Девушка лет тридцати, крохотная, как фарфоровая статуэтка, смотрела прямо мне в глаза.
— Меня зовут Андрей, я ваш сосед, — представился я, махнув рукой в сторону своего дома.
— Любовь Петровна.
— Маргарита. Можно Рита, — протянутая рука, лёгкое соприкосновение пальцев.
— Виктор Иванович, наверное, ещё не успел вам сказать, — начал я, упреждая неловкие оправдания вечно виноватого главы семейства. — Тут по моей вине у вас в доме случилась небольшая авария, к вечеру обещали всё исправить. Ну а я — как провинившийся — приглашаю всех к себе. С собой можно ничего не брать. Обязуюсь накормить вас вкусным ужином. Кстати, совсем не буду возражать, если женщины мне немного помогут. А когда в вашем доме воцарится порядок, вы сможете избавиться от моего назойливого гостеприимства.
Маргарита внимательно смотрела на меня несколько секунд.
— По-моему, неплохая мысль! — Она глянула на небо, потом опять на меня. — Если не вдаваться в подробности. — И добавила, обращаясь к родителям: — Пойдёмте. По крайней мере, вечером на планете скучно будет не нам одним.
Виктор Иванович явно не успевал с реакцией, зато Любовь Петровна, вышколенная целой эпохой мохеровых беретиков, реагировала моментально:
— Нет. Всё это крайне неудобно, и вообще, мы хотели бы побыть…
— Мама! — Тембр этого голоса заставил меня усомниться, является ли всё происходящее результатом работы моего намерения, или из неизвестного пункта «В» навстречу мне вышел другой паровоз?
— Что?
— Мама. — Волны стали потише. — Нет ничего неудобного в том, что человек сам предлагает, чем бы он ни руководствовался. — (Браво!) — А что мы будем делать дома — все знают. Расползёмся по углам после ужина и станем мусолить ностальгические чувства пятнадцатилетней давности, да поможет мне бог! Извините. — Последнее — это уже ко мне. И извинялась она, конечно, не за резкость, а за столь непримиримую откровенность игры, которую все, кроме меня, принимали всерьёз. Настолько всерьёз, что в Викторе Ивановиче проснулся талант подыгрывать чужим намерениям.
— Ну ладно, Люб. Мы ж с Андрюхой друзья, всё нормально. Я и сам хотел вам предложить, думал, вот сейчас разгрузимся…
— А что дома-то, я не пойму?… — остаточный эффект. Победа за сильнейшими.
— Лучше вам этого не знать, Любовь… э-э… Петровна, — я посмотрел на Риту.
План — великая вещь.
Она приехала недели через две. Одна. Иваныча дома не было — пропадал где-то уже три дня. Не думаю, чтобы она не знала этого.
Собак у меня нет. Ни дом, ни калитка никогда не запираются. Так что она просто вошла. Я был на втором этаже и пытался работать.
— Кто-нибудь встретит усталого путника?
— Конечно, — ответил я, не поднимая глаз от калькулятора, на котором подбивал сумму.
— Ждал?
— Разумеется.
— Что, даже сомнений не было?
— Не было.
— Да-а… — Рита поставила на пол небольшую сумку и подошла ближе к столу. — Ты всегда такой?
— Нет. Я гораздо хуже, — я поднял голову и посмотрел на неё. — Можешь ничего не говорить.
— А я и не собиралась ничего говорить.
Маленькая, хрупкая, бесстрашная. И напряжена, и расслаблена одновременно. Такими бывают только кошки. Я обошёл стол и встал у неё за спиной.
— Пальто?
Одежда скользнула на пол. Я и не пытался поймать. Когда бог создавал время, он создал его достаточно…

 

Назад: Сосед справа
Дальше: Не умей мы говорить, как, например, собаки, — всё могло бы быть иначе