Подводный грот на дне небольшой бухты — один среди многих, образовавшихся после землятрясения в восемьдесят втором. Очень узкий проход в разломе скалы. Слишком узкий. Но это не важно. Воздуха мало. Хватит. Я протискиваюсь вперёд, обдирая спину о сколы камня и островки острых, как лезвия, мидий. Через пару метров поворот. За ним тупик. Зря. От моих движений со дна взвивается муть. Назад. Человеческое тело не создано для водной стихии, и уж тем более — для подводной. Воздуха в лёгких почти совсем нет. Гребёнка ломаного камня и мидии в противоход впиваются в кожу. Я неудачно пытаюсь вынуть трубку из-под резинки маски — и та наполовину заполняется водой. Я не могу продвинуться назад больше ни на сантиметр. Первый толчок паники. Это плохо, очень плохо. Делаю ещё один рывок. Острая боль в районе лопаток. Второй толчок паники… Тук… Включается свет. Я вижу берег бухты. Там мой отец с друзьями играет в карты. Тук… Уже часа полтора как меня нет. Он ходит по берегу, вглядываясь в море. Я физически ощущаю дрожь, которая начинает подмывать опоры прямо у него под сердцем. Мне жалко его. Тук… Я на детском велосипеде в парке с друзьями. Наши родители фотографирут нас. Тук… Я в лесу. Где это? Тук… Теннисные шарики. Я делаю из них дымовые шашки и жгу во дворе. Тук… На кухне крики. Звон разбитого стекла. Тук… Пещера с колодцем в скале на острове. «Таинственный остров». Жюль Верн. Тук… Я болен. Отравление. Красные круги. Я исчезаю. Тук… Исчезаю. Тук… Солнце. Тук…Тук.

Лёгкие сдавило. Маска почти до конца наполнена водой. Делаю рывок вперёд. Паники нет. Кажется, какое-то изменение. Свет? Над головой. Другая расщелина. Я не видел её. Сквозь поднявшуюся муть и толщу воды в несколько метров прорывается солнечный свет. Паники нет. Нет мыслей и чувств. Просто моё тело очень хочет жить…

Чайная чашка, бежевая, с сюжетом из быта средневековой таверны на боках и еле заметной паутиной трещинок лопнушей от времени эмали. Она осталась стоять рядом с раковиной. Я не успел её помыть. Чёрт возьми, я не помыл её…

Закат. Бархан на окраине Казылкумов. Я сижу на его вершине, скрестив ноги, и вдыхаю запахи пустыни. Знойное марево, ни движения — насколько видят глаза. Черепаховые панцири, начисто выклеванные птицами, редкий, почти без зелени, кустарник, уютный песок. Чистота. Всепоглощающая чистота во всём. Из-за соседнего бархана показывается маленький смерчик, метра полтора высотой от силы. Он медленно движется в топком, как болото, воздухе, поигрывая обрывком чего-то белого. Затаиваюсь и неотрывно слежу за ним.

Я сижу лицом к наветренной части бархана и вижу все проделки игрушечного вихря. Он как ребёнок, занятый своим простым делом… Я умиляюсь и сам чувствую себя ребёнком. «Эй!» — Голос звучит неестественно здесь, как будто смычок соскальзывает со струны под тяжестью обезволенной руки. Маленький вихрь останавливается у подножия бархана, листок бумаги плавно опускается на песок чуть в стороне. «Как дела?» Ребёнок трогается с места и начинает движение вокруг меня. Бархан совсем небольшой — и он успевает сделать три или четыре полных круга, пока мы разговариваем… Потом я остаюсь один. Мне больше нечего делать здесь. Я встаю и бегу в сторону посёлка с красивым названием Айгене. Чистота отступает, прощается и остаётся у меня за спиной…

Телефон где-то там, наверху, в кучах слипшейся грязи и обломков. Он уже не звонит. Да, он уже точно не звонит — вышки связи, как тонкие стебли травы после ливня, припали к земле…

Страх. Я лежу на площадке размером метр на полтора на вершине острозубой скалы, возвышающейся над посёлком метров на шестьдесят, и прижимаюсь щекой к камню. Порывы ветра и удивлённые взгляды чаек… Уже третья неудачная попытка начать спуск — до ближайшей полки на отвесной скале под ногами расстояние больше, чем если я вытяну руки и зацеплюсь последними фалангами пальцев за край площадки на вершине. Внизу у подножья осыпь битого камня…

Там, наверху, то, что я мог бы любить по-настоящему, гибло сейчас в панике и ужасе бессилия. Господи, я кожей чувствую, как память обо мне, надежда и отчаяние полыхают в разрывающихся на части сердцах. Господи, зачем ты позволил нам жить?…

Ни одна смерть не волновала меня. Родственники, знакомые, даже друзья — много смертей. Похороны, слёзы, соболезнования — можно понять, помочь обойти, перешагнуть. Всегда. Кроме той единственной смерти. Кто бы мог подумать, что я способен на такое? Безграничная, размером со Вселенную, ослепляющая, уродливая ярость… Я проклинал мир и бога, выгорал изнутри, меня тошнило собственной душой, я чуть не сошёл с ума, но так и не смог пережить её…

Кто бы мог подумать, что первый раз с женщиной — это не то же самое, что возиться полночи под одеялом, изводясь фантазиями до судорог в мышцах. В голове образуется дыра размером с хорошее яблоко, и через неё в пространство уносится всё, что было тобой. Такое случается лишь однажды. Многие вещи случаются лишь однажды…

Всёслучается лишь однажды.

Вспомни, я прошу тебя, вспомни что-нибудь ещё!

Нет, это всё.

За столько лет — и это всё?!

Всё. И этого достаточно. Время здесь ни при чём…

В детстве нас всех знакомят со временем. Сначала грозными родительскими окриками, вынимающими нас с улицы. Потом школьным расписанием, потом минутами свиданий и вечностью разлук, рутиной повседневных обязанностей и гонкой за удачей. Но когда мы сходимся с ним настолько, что нас уже можно назвать «не разлей вода», время начинает уходить от нас. Мы становимся не нужны ему, как пустые картриджи. Но и оно не вечно. Такие дела…

Сегодня, в первый вторник октября месяца, в четверть седьмого вечера, Времена закончились. И с этого момента всёперестало иметь какое-либо значение.