Глава седьмая

От реки мы двинулись вслед за хозяином к опушке прелестной густой рощи и вскоре, войдя под ее сень, достигли обширной романтической поляны, по которой прогуливался подросток с обветренным лицом, одетый бедно, но так, чтобы привлекать к себе внимание людей на улице, когда нужно показать им какое-нибудь зрелище средь бела дня. По словам Кантреля, парня звали Ноэль и он с недавних пор слонялся окрест, зарабатывая на жизнь гаданием.

Прослышав о том, что в Locus Solus приехала Фелисите, Ноэль решил посостязаться с ней и накануне показал хозяину усадьбы довольно любопытное представление, а тот предложил ему продемонстрировать свое искусство сегодня перед нами на этой волшебной поляне. Для Кантреля это была приятная возможность вместе с нами сравнить мастерство двух этих «авгуров» с большой дороги, столь отличавшихся по возрасту и полу.

Рядом с Ноэлем, повесившем себе на плечи солдатский вещевой мешок, расхаживал быстроногий петух по кличке Мопс, на спине которого тоже был груз в виде узкого короба, закрепленного ремнями на шее и хвосте птицы. Боковые стенки этого предмета, слегка изогнутый каркас которого облегал тело петуха, были изготовлены из тонкой эластичной сетки, натянутой металлическими пряжками, отбрасывавшими во все стороны серебристое отражение луны.

Ноэль поставил петуха на легкий раскладной столик, подготовленный им при нашем появлении, затем снял с птицы короб и предложил составить каждому из нас гороскоп.

Вперед вышла Фаустина и назвала мальчику год своего рождения, указав также точный час и день.

Ноэль выложил на стол содержимое короба и объявил нам, что будет пользоваться только этими предметами, а затем полистал взятую из общей кучи книжечку с астрономическими таблицами и провозгласил, что первым крикам молодой женщины на белом свете сопутствовали созвездие Геракла вместе с Сатурном. После этого он протянул Мопсу длинный заостренный стальной прутик, и тот взял его своим клювом.

Петух прошествовал на середину стола, улегся на спину, слегка помяв при этом перья своего плюмажа, перехватил толстый конец прутика в правую лапу и поднял его острием к небу. Глядя то на прутик, то на небосвод, Ноэль слегка наклонил этот своеобразный указатель и направил его точно на Сатурн, ярко блестевший почти в зените. Таким образом, соединенная магнитными силами с планетой птица становилась ясновидящей и могла зреть судьбу Фаустины.

Стараясь не шевелиться, Мопс сгибал левую лапу, прижимая к середине своего тела залитый лунными лучами неподвижный прутик. Видно было, как он сосредоточенно впитывает в себя потоки энергии, исходящие от звезды.

Наконец петух взял прутик в клюв, перевернулся на лапы и положил его снова в общую кучу предметов, а из нее вытащил четки и протянул их Фаустине, ясно указывая на «аве».

Поняв из объяснений Ноэля, что Мопс призывает ее предотвратить молитвой возможное в скором времени несчастье, суеверная и явно встревоженная действиями птицы Фаустина взяла в руку четки и стала вполголоса читать указанную ей молитву.

Среди высыпанных из короба богатств рядом с высокой стеклянной банкой, полной, как нам объяснили, специальным способом сделанных губчатых соломинок, блестел небольшой хрустальный шар, почти до конца заполненный ярко-красной жидкостью. Горлышком шару служила тонкая прямая трубочка из того же материала. Ноэль открыл банку, взял из нее соломинку и с легким нажимом, но плотно, вставил ее в конец трубочки, предварительно вынув из нее пробку.

Мопс склонил голову, ухватил трубочку клювом и подал шар Фаустине, а та по знаку подростка взяла его в руку. Под действием тепла жидкость закипела и стала подниматься по трубочке, а дальше — по соломинке так, что она постепенно полностью пропиталась красным на две трети своей длины. Когда жидкость перестала подниматься, петух снова забрал шар и отнес его Ноэлю, а мальчик подождал, пока охлаждающаяся жидкость стечет вниз, извлек соломинку и вновь заткнул трубочку пробкой.

Теперь Ноэль приказал Фаустине в уме задавать вопросы о каком-либо благоприятном или пагубном событии, относящемся к прошлому, настоящему или будущему, которое, даже если оно уже и свершилось, внушало бы ей тревожные сомнения. Женщина, однако, попросила точнее подвести ее к тому, что от нее требовалось, и получила ясные примеры.

Что касается прошлого, то она могла задать, скажем, такой вопрос для счастливого события: «Пользовалась ли я, как сама думаю, чьей-то взаимной и искренней любовью?» А для печального события вопрос мог звучать так: «Был ли мне сделан, как я того боюсь, в определенных обстоятельствах невысказанный упрек привязанным ко мне человеком?» Подобные же вопросы можно было задать в отношении настоящего времени, а будущее предоставляло необозримый простор для всевозможных вопросов.

Поразмышляв какое-то время, Фаустина объявила, что задумала вопрос. Мальчик взял двумя пальцами и сразу же подбросил высоко вверх старую игральную кость из куска слонового бивня, упавшую на середину стола. На верхней грани, кроме цифры 1, поставленной в одном углу, тонкими линиями, образованными, как казалось, жилками кости, написана была фраза: Было ли это со мной?

Ноэль сказал Фаустине, что, судя по кости, она задумала вопрос о приятном событии прошлом. Молодая женщина кивнула головой знак согласия, но когда она взволнованным и растерянным голосом попросила его дать ответ, он ничего не сказал ей, хотя, впрочем, этого он и не обещал. Глубоко личный характер вопроса, мысленно заданного женщиной, имел серьезное значение, которое нам скоро должно было стать понятным. Волшебная же кость, по словам Ноэля, должна была лишь безошибочно угадать задуманный вопрос, не оставляя места, как это могло бы случиться при прямом высказывании, для каких-либо игривых неискренних фраз, говорящихся специально, чтобы сбить с толку прорицателя.

Рассказывая все это, Ноэль демонстрировал нам игральную кость. На ее гранях, пронумерованных от 1 до 6, в прожилках кости читались три вопроса: Было ли это со мной? Происходит ли это со мной? Будет ли это со мной? Написаны они были то красным, то черным цветом, и вопросы противоположного смысла располагались на противоположных гранях. Красный или черный цвет надписи говорил юнцу о счастливом или несчастливом случае, а время его легко было понять по времени соответствующего глагола. Цифры были таких же цветов.

Ноэль раскрыл длинную и узкую старую потрепанную книгу в роскошном голубом переплете — своего рода кабалистический свод, секрет которого он нам поведал. Книга разделена была на группы по шесть страниц, относящиеся к одному из созвездий и состоящие из самостоятельных коротких фраз в несколько строк, заключавших в себе в виде более или менее темного изречения описание человеческой судьбы. Каждая из таких самостоятельных глав была отдельно же и пронумерована.

Паренек быстро листал страницы из прекрасной веленевой бумаги, бывшей теперь такой же грязной и потертой, как и переплет. Через каждые гри листка с верхнего угла наискосок было написано название созвездия, выделявшееся прописными буквами на фоне мелко напечатанного текста. Ноэль остановился на названии ГЕРАКЛ, чьи звезды, как следовало из его выводов, вместе с Сатурном находились на небосводе в момент рождения Фаустины. Он объявил затем, что из шести страниц открытой им главы только первая могла содержать искомую запись, как на это указывала игральная кость выпавшей гранью 1, подсказав правильный путь поиска. При детальном знакомстве с книгой можно было действительно разобрать шесть разных принципов, управляющих соответствующими страницами каждой главы. Так что, например, все страницы 1 объединяло между собой поразительное сходство содержания. Точно так же и страницы 2 во всей книге образовывали своеобразное однородное семейство, и это подобие было характерно для всех остальных страниц с одинаковыми номерами, вплоть до 6. Выбирая для своего потаенного вопроса прошлое, настоящее или будущее, человек проливал на свою сущность яркий свет, дополнявшийся еще и указанием на благоприятное или неудачное событие. В задаваемом самому себе вопросе, без ошибки угадываемом волшебной костью, можно было видеть оптимизм, робость, угнетенность, недоверчивость, властность, аккуратность, предусмотрительность. В силу вытекающего из применяемого метода гадания шестикратного набора страниц кабалистический текст составлялся с помощью тонкого анализа названных черт характера. Итак, главу в книге указывали звезды, а страницу получали по номеру, выпадающему на игральной кости.

Ноэль положил точно посередине страницы 1 главы «Геракл» соломинку, окрашенную на две трети в красный цвет жидкостью из хрустального шара. Соломинка оказалась такой же длины, как и весь текст на странице, и упиралась своими концами в первую и последнюю строки, а окрашенная часть ее, шедшая от верхней строки, оканчивалась на середине одного из абзацев, к которому и приложил свой палец мальчик. Здесь была записана судьба Фаустины.

И на этот раз способ разгадывания оказался рациональным. В самом деле, именно от жизненных сил человека и от его темперамента зависело, насколько поднимется по чистой соломинке красная жидкость, указывающая теперь своей крайней отметиной на вещий абзац. Надо сказать, что отрывки текста от начала к концу каждой страницы равномерно усиливали какие либо черты характера, отображаемые в виде притчи или изречений. Вот почему Ноэль прикладывал соломинку к странице началом окрашенной части сверху. После каждого сеанса мальчик доливал в хрустальный шар столько капель красной жидкости, сколько было впитано соломинкой, без чего результат его гадания мог бы оказаться неточным.

Глядя в увеличительное стекло, Ноэль прочел там таинственную запись, которую вместе с ним внимательно слушал и Мопс:

Ноэль принялся толковать рассказ.

Подобно Хризомалло, весело отправляющейся на прогулку, Фаустина тоже когда-то радостно начала роман, предвещавший много счастья. Однако ее любовь, которую сама она поначалу считала легковесной и поверхностной, стала вскоре стойкой и тиранической, пропитанной к тому же мучительной ревностью. Как символ этой погоняющей любви, влекущей свою жертву, несмотря на ее попытки замедлить бег, в роковые неведомые дали, шпора с ее сине-зеленым светом, отбрасываемым на дорогу в темное время, обозначала трагический и пронизывающий свет, которым большая страсть освещает вопреки всему темные страницы жизни.

Необычное правдоподобие рассказа мальчика подтверждали многие громкие безумства, совершенные в прошлом Фаустиной, известной легкостью поведения.

Взволнованная молодая женщина, вся во власти своей пылкой натуры, восприняла с пьянящим чувством мысль о едином сильном пламени, захватывающем ее всю и пронизывающем ее жизнь, пусть даже ценой тысячи мук, светом, олицетворяемым светящейся шпорой.

Ноэль не смог удержаться от смеха, видя, как петух настойчиво протягивает Фаустине, комично дергая клювом, цветок шалфея, сорванный им с веточки, находившейся вместе со всем прочим в коробе. Женщина приняла этот талисман, предназначенный, по словам мальчика, смягчить болезненные последствия ее будущей привязанности.

Четко произнеся для петуха имя Фаустины, подросток установил на столе небольшой металлический мольберт, а на нем вместо полотна закрепил тонкую, как лист, высокую пластинку из слоновой кости. Мопс приблизился к ней и, словно под действием странного тика, несколько раз дернул головой, скручивая при этом вбок шею. После этого петух на мгновение замер, широко раскрыл клюв и выплюнул из глотки капли крови прямо в верхний левый угол пластины, где появилась небольшая красная прописная буква Ф.

Петух кашлянул еще раз, целясь ниже, и под буквой Ф возникла буква А. Буквы вылетали, казалось, уже готовыми из клюва птицы и отпечатывались на пластине. Так падавшие одна за другой буквы образовали в конце концов слово ФАУСТИНА, написанное сверху вниз по левому краю листа из слоновой кости.

Ноэль решил наконец удовлетворить наше все возраставшее любопытство.

Пораженный умом своего ученого петуха, которого он долгое время дрессировал, мальчик подумал, что если бы Мопс умел говорить, то вместо чисто механических слов, обычно выговариваемых попугаями, он мог бы произносить обдуманные и нужные фразы.

Но петуху недоставало какой-то анатомической частички, которой обладают говорящие птицы, и потому он никак не поддавался обуче нию речи, а лапы его отказывались водить карандашом, когда потерявший надежду и терпение Ноэль решил было выучить его писать.

Мальчику пришлось отказаться от своих планов, но случайно возникшее обстоятельство подсказало ему своеобразный путь к успеху.

Однажды утром, прервав на время свои странствия, Ноэль в одиночестве завтракал в сельской таверне, где он останавливался на ночлег, а Мопс прохаживался у его ног. Вдруг в помещение ворвались два мальчугана — хозяйские сыновья, со смехом гонявшиеся друг за другом, ничего и никого не замечая вокруг. Один из них на бегу задел стол Ноэля и опрокинул солонку с двумя отделениями, стоявшую на самом краю. Соль быстрым потоком высыпалась на пол, а рассыпавшийся перец опускался медленно в виде легкого облачка, окутавшего голову Мопса, на которого сразу же напал страшный кашель. Обеспокоенный подросток подошел к петуху и увидел, как тот при каждом приступе кашля выплевывает сгусточки крови, ложащиеся на пол странными и не похожими друг на друга геометрическими рисунками.

Когда кашель утих, Ноэль захотел узнать причину этого необычного выплевывания крови, для чего он раскрыл клюв птицы и обнаружил в ее глотке налитую кровью перепонку, которая могла без труда кровоточить. По густо пронизанной нервами поверхности перепонки пробегала частая дрожь, и от этого пленка покрывалась различными фигурами, рельефные черточки которых были еще больше налиты кровью, а от бессознательного усилия покрывались ясно различимым алым потом. Внезапно подросток отшатнулся в сторону, чтобы в него не попал плевок от запоздалого приступа кашля, сотрясшего петуха, и узнал в новой кровавой отметине на полу рисунок, который он перед тем видел на перепонке.

Вернувшись к своему старому замыслу, Ноэль решил воспользоваться подмеченным им явлением, чтобы обучить птицу письму, и заказал полный французский алфавит в виде двадцати шести маленьких печаток, каждая из которых изображала одну прописную букву. Против обыкновения несимметричные буквы были оттиснуты в правильном положении с целью их двойной «перепечатки».

После того как металлическая поверхность первой печатки была прижата на несколько секунд к чувствительной перепонке, там осталась рельефная буква А. Через некоторое время благодаря упорным тренировкам и частому повторению упражнений буква стала появляться сама по себе без помощи образца. Затем Мопс научился управлять нервами перепонки так, что они уже не двигались непроизвольно, а петух мог по своему желанию получать или убирать букву, неустанно повторяемую Ноэлем во время тренировок, чтобы объединить в воображении птицы звук и форму буквы.

Когда таким же способом все печатки прошли через это упражнение, петух мог вызывать на перепонку любую букву, произносимую подростком, научившим его еще и кашлять в нужный момент. Поскольку кровь приливала к выпуклым и смягченным его частям, то при выплевывании всегда вылетала алая капелька в форме соответствующей буквы. После нескольких дополнительных упражнений Мопс научился так дергать шеей, чтобы вызывать прилив крови к перепонке.

Ноэль искал для своих сеансов белую жесткую и моющуюся поверхность и раздобыл пластинку из слоновой кости, которая, если ее разместить почти вертикально на маленьком мольберте, становилась прекрасной основой для нанесения красных букв.

Постепенно Мопс выучился составлять буквы в слоги, а потом и в слова и овладел таким образом письменной речью, что позволило ему выражать собственные мысли, как на то и рассчитывал Ноэль, преподавший ему несколько правил просодии и сделав особенное ударение на акростихе. Теперь на каждом сеансе гадания петух сочинял стих на имя испытуемого человека.

Тем временем Мопс трудился не переставая, и на костяной пластинке уже лежали шесть александрийских стихов, написанных мелкими красными прописными буквами, равными по размеру восьми первым и выбрасываемыми одна за другой. Для поддержания прилива крови к зеву Мопс иногда резко дергал шеей. Еще несколько частых покашливаний, сопровождаемых выплевыванием кровавых букв, и два последних стиха завершили таинственный акростих, толковавший со смутным, глубоким и странным смыслом притчу о Хризомалло…

Мы вместе с Фаустиной прочитали его несколько раз, и теперь молодую женщину охватило неясное волнение, а на лице ее застыло задумчивое выражение.

Пока она предавалась своим мыслям, Ноэль убрал пластинку и мольберт, а вместо них достал легкий предмет, представляющий собой маленький прямоугольный кусок асбестовой ткани, натянутой на металлическую рамку с четырьмя ножками. Рядом он поставил плотно закрытую прозрачную слюдяную коробочку, в которой виднелась смотанная в рулончик фольга с таким ажурным рисунком на ней, что его детали можно было рассмотреть только в микроскоп. Невооруженный глаз позволял лишь угадать воздушные контуры этого, будто вышедшего из-под рук феи миниатюрного цилиндрика, едва ли занимающего двадцатую часть пространства, в которое его поместили.

Подросток развязал малюсенький полотняный мешочек и высыпал из него на асбестовую ткань ровным слоем мелко истолченный древесный уголь. Затем он чиркнул спичкой и провел ею над углями, а когда огонь охватил всю площадь, поместил на этот импровизированный костер прозрачную коробочку так, что ни один край ее при этом не выступал за пределы огнища.

Предложив нам внимательно следить за тонким металлическим рулончиком, которому уготовано было некое чудесное превращение, он принялся громким голосом рассказывать о себе.

Еще в раннем детстве Ноэля приучил к бродячей жизни старый артист по имени Васкоди, игравший на гитаре и певший на улицах все еще красивым тенором. В конце представления Ноэль танцевал и собирал деньги.

На привалах и в часы отдыха Васкоди завораживал мальчика рассказами о своей молодости, часто вспоминая славное время, когда с двадцати до тридцати лет он с триумфом выступал в театре. Апогеем его краткой артистической карьеры стала «Вендетта», поставленная в 1839 году, где он пел заглавную партию. Автор оперы — граф де Руольц-Мончал перед этим поставил в Комической Опере маленький спектакль «Ждать и бежать», сценарий которого он написал вместе с Фроменталем Алеви. Васкоди был тогда юным дебютантом и исполнял небольшую партию, но поразил графа де Руольца красотой своего голоса, да так, что тот в «Вендетте» именно ему предложил главную роль.

С этим спектаклем к Васкоди пришел оглушительный успех. Его чистый и богатый голос каждый вечер вызывал бури восторга.

Однако из-за болезни горла ему пришлось в самом расцвете таланта оставить театр, и он стал жить уроками пения. Глубоким стариком, оставшись без учеников, он пел под гитару на улицах, собирая по несколько монет благодаря умению брать красивые ноты.

Однажды путь кочевника привел его в Нейи. Он вошел через незапертые ворота в чей-то сад и затянул под окнами уютного домика арию из «Вендетты». Через несколько тактов в дверях домика появился старик, взволнованно бормотавший:

— О! Этот голос… этот голос… Господи, неужели это возможно?… — Он подошел ближе и воскликнул, всплеснув руками: — Васкоди!.. Это он, это точно он!..

Васкоди умолк и произнес с дрожью в голосе:

— Граф де Руольц-Мончал!

Оба старика упали друг другу в объятия со слезами на глазах от нахлынувших воспоминаний молодости.

Васкоди был приглашен в дом и там поведал другу свою печальную историю, а тот рассказал ему, как жил он сам все эти годы.

Занявшись волею судеб химией, когда за плечами его уже было обильное музыкальное наследие, граф де Руольц изобрел ставший знаменитым способ серебрения и золочения металлов, а впоследствии — новый метод плавки стали. Позднее он разработал фосфорный металл, тут же нашедший применение в производстве французских пушек.

Сейчас в результате долголетних поисков и трудов Руольц сделал новое открытие, которое пока держал в тайне. Он решил первым посвятить в него старого друга, чей неожиданно зазвучавший голос с до сих пор еще пьянящим очарованием радостно напомнил ему о старых временах. Граф повел гостя в свою лабораторию и там на маленький поднос из асбестовой ткани, стоящий на четырех ножках, насыпал тонкий слой раскаленных углей, а на эту огненную подстилку установил слюдяную коробочку, внутри которой блестел малюсенький рулончик из тончайших металлических кружев. Тонкая и прозрачная асбестовая ткань должна была исключить какие-либо подозрения в наличии потайного дна.

Под действием жара необычное кружево постепенно увеличивалось во все стороны, заметно разрастаясь в длину и толщину, а ее внутренние поверхности, удлиняясь, скользили друг по дружке. Металл при этом становился мягче, и от увеличения размеров на изделии проявлялись мельчайшие рисунки. В конце концов все свободное пространство слюдяной коробочки оказалось занятым туго смотанной длинной блестящей кружевной лентой.

Взяв коробочку за два боковых ненагревающихся колечка, Руольц снял ее с огня и отставил в сторону для охлаждения, а потом приподнял крышку и вынул из коробочки кружево, которое сразу же развернулось. Когда Васкоди взял его в руки, то увидел, что это сказочное плетение гораздо мягче, тоньше и красивее, чем самые изысканные и роскошные кружева, несмотря на свою металлическую основу, о чем еще свидетельствовали остатки тепла, необычный вес изделия и его яркий блеск.

Поразительная тонкость петель и рисунка, даже после их многократного увеличения, указывали на огромный труд миниатюриста, проделанный, кстати говоря, Руольцем с помощью мощного микроскопа, который он тоже показал Васкоди. Однако граф гордился не тем, что выполнил эту тонкую работу, а тем только, что нашел изумительный металл, способный при нагревании расширяться до небывалых размеров, не меняя при этом свою природу, а приобретая мягкость, свойственную самым нежным тканям.

Если использовать эти великолепные кружева для украшения нарядов, то своим пышным видом они непременно вызовут жаркое желание женщин обладать ими, а это сулило немалую выгоду, и Руольц решил приобщить к делу Васкоди. Он подарил ему прозрачную коробочку, предварительно очищенную асбестовую подкладку и четыре новых металлических рулончика, похожих на первый и готовых к превращению. Это были все образцы, имевшиеся у него на тот час. Проведя четыре показа опыта с диковинным превращением металла до того, как изобретение будет представлено широкой публике, Васкоди сможет дорого взять за него, а потом еще и продать за высокую цену результат опытов.

Обрадованный таким чудесным подарком, Васкоди покинул своего благодетеля со слезами благодарности на глазах.

Вернувшись на другой день, 30 сентября 1887 года, он с горечью узнал, что граф де Руольц внезапно умер от давней болезни сердца и навеки унес с собой в могилу тайну этого изобретения.

Васкоди опубликовал рассказ о последней встрече с графом, а затем дал для избранной публики и за высокий гонорар сеанс расширения металлического кружева в гостиной богатого почитателя науки, который после сеанса приобрел у него за большие деньги сверкающее кружевное чудо, возникшее на его глазах в слюдяной коробочке от жара углей на подкладке из асбестовой ткани.

В стремлении растянуть на дольше полученную сумму, все равно не достаточную для безбедного существования, старый артист продолжал вести жизнь бродячего певца, лишь предоставляя своему потрепанному годами телу больше отдыха и удобств.

Через пять лет, когда деньги кончились, он добыл их вновь тем же способом в другом месте, после чего у него осталось только два образца способного к превращению металла.

Так прошло еще несколько лет, скрашенных благодаря запасу, из которого он пополнял свои день ото дня мельчающие заработки. Каждый час он благословлял память Руольца, без которого его старость была бы наполнена сплошными лишениями и муками.

Однажды, остановившись во время своих странствий в одном городке, он снял комнату по соседству с неким рабочим, пьяницей, недавно овдовевшим и проживавшим вместе с шестилетним сыном Ноэлем. Через стенку слышались крики ребенка, плакавшего от побоев чудовища, попрекавшего его куском хлеба.

Мальчик часто приходил выплакаться к старому музыканту, находя у него ласку и утешение. Возмущенный Васкоди решил забрать Ноэля с собой, подумав, между прочим, что непосредственность ребенка поможет ему привлекать зрителей. Грубый отец с радостью согласился на это предложение и без единой слезинки расстался с мальчиком, в тот же день отправившимся в путь со своим спасителем.

Радуясь своей новой жизни, которую он невольно сравнивал с оставшимся в прошлом адом, Ноэль научился у старика нескольким веселым танцам под гитару, от чего их скудные доходы несколько увеличились.

Васкоди пытался приобщить мальчика и к пению, но обнаружил в нем полное отсутствие вокальных способностей. Ноэля интересовало нечто другое, и когда какой-то бродячий фокусник преподал ему основы прорицательства, он в дальнейшем усовершенствовал это искусство на свой манер.

Мало-помалу растаял и второй капитал Васкоди. Третий сеанс принес ему средства для относительного благоденствия на значительное время.

Однако вскоре, с наступлением первых холодов рано пришедшей зимы, старик, чей голос так и не утратил чистых волнующих ноток, умер, дожив почти до ста лет. Он оставил Ноэлю, помимо недавно полученной суммы, и последний из четырех драгоценных металлических рулончиков графа Руольца.

Опечаленный Ноэль со страхом смотрел, как уходит от него его благодетель и единственный друг. Содрогаясь от рыданий, он один, совершенно один проводил тело старого музыканта на кладбище…

Нетвердыми шагами, исполненный боли и отчаяния, он вернулся в комнату, где испустил последний вздох его дорогой друг. Отныне Ноэль был предоставлен сам себе. Годом ранее, когда вместе с Васкоди они зашли в город, где произошла их первая встреча, он узнал, что отец его умер, подточенный алкоголем.

Мальчик продолжил бродячую жизнь, занимаясь гаданием, а чтобы скрасить одиночество, заводил разных животных, дрессировал их и тем разнообразил свои номера. Так у него перебывали собака, кошка и обезьяна, удивлявшие любопытных зрителей своими способностями к гаданию. Последним его подручным стал Мопс, прошедший незаурядную школу и превзошедший своих, к тому времени уже умерших, предшественников.

Ноэль бережно хранил последний образец металла графа Руольца. В ожидании случая хорошо заработать мальчик на каждом своем сеансе показывал его вместе с подкладкой и коробочкой, вставляя в программу также и короткий рассказ об этом предмете.

В честь нашего прихода Кантрель по-царски заплатил за демонстрацию необычного превращения и заранее выкупил будущее кружево, а Ноэль по этому случаю запасся нужным количеством углей.

Пока подросток рассказывал, разогретый углями металлический рулончик постепенно разросся в коробочке и теперь занимал почти всю ее, продолжая разматываться изнутри.

Ноэлю казалось, что рулончик еще недостаточно развернулся, и он ждал, когда разбухшее кружево упрется во все шесть стенок коробочки. Затем он надел толстые вязаные зимние рукавицы, чтобы не обжечься, снял с углей и раскрыл коробочку, не касаясь ненагревающихся колец, а затем разложил кружево на столе, справедливо полагая, что так оно быстрее остынет.

У каждого из нас вырвался возглас восторга при виде великолепного изделия, сравнимого с самыми дорогими валансьенами. Несмотря на исключительную тонкость, материал его оставался металлом, сверкавшим в свете луны.

Металлическое плетение, которое мы вскоре смогли безбоязненно пощупать, поражало своей чрезвычайной мягкостью, свойственной самым воздушным тканям.

Кантрель снял кружево со стола и преподнес его Фаустине, а она, хоть и казалась смущенной таким роскошным подарком, сразу же примерила его себе на грудь. Кружево великолепно выглядело на розовом фоне купальника, и каждому из нас захотелось еще раз прикоснуться к мерцающему невесомому украшению, теперь уже оставлявшему впечатление прохладного металлического предмета.

Ноэль аккуратно собрал все приспособления, послужившие ему для сеанса — астрономическую книгу, стальной прутик, четки, коробку с соломинками, хрустальный шар, окрашенную в красное соломинку, игральную кость, свод созвездий, лупу, ветку шалфея, пластинку слоновой кости, мольберт, слюдяную коробочку, мешок с углями и уже остывшую подкладку из асбестовой ткани, — уложив их в растяжной короб, водрузил его на спину Мопса и спустил петуха на землю.

Затем подросток сложил свой столик и удалился, не забыв при этом собрать по кругу посыпавшиеся дождем монеты и дружеские слова.

Глядя вслед ему и петуху, Кантрель, получивший от мальчика кое-какие объяснения, раскрыл нам тайну волшебной игральной кости. Ноэль внимательно смотрел человеку в глаза, и в зависимости от того, что угадывал в них — определенный налет твердости или неуверенности, радости или грусти, — он разгадывал и задаваемый в уме вопрос, а затем незаметно встряхивал кость так, чтобы перевести в нужное место скрытый внутри грузик, после чего кость падала требуемой гранью.

Закончив рассказ, Кантрель объявил, что теперь нам известны все тайны его парка, и повел нас к дому, где всю компанию ожидал веселый ужин.