Последний вечер

А назавтра были экзамены! Все, кто учился — а учились на курсах разнообразных специализаций все врачи, — знают это предэкзаменационное состояние. Нет, нет — не в самом экзамене дело, а в том, что уже утром все мысленно едут домой! Все зависит от расписания движений поездов, рейсов самолетов. Кое-кто улетает в день экзамена, часов в 12, или в 14, к примеру. Они утром покидают общежитие уже насовсем, забирая все свои вещи. Такие «торопыги» сдают первыми и, порой не дожидаясь «неофициальной части», убегают, торопливо простившись с остающимися друзьями и преподавателями. Другие идут на экзамен налегке, оставляя вещи в общежитии, ибо их рейсы вечером, а у кого и вообще — на следующее утро…

И вот экзамен сдан, и сдан, конечно же, успешно. Преподавателям вручены памятные сувениры, уже позади нешумный и скоротечный банкет, и все! Удостоверения об учебе получены, и до свидания кафедра, до свидания учителя! Спасибо вам за науку, за знания и за те моральные подзатыльники, что мы — к нашему же благу! — получали от вас, причем некоторые — неоднократно!

И вот те несколько человек, что едут позднее, идут в общежитие. Как правило, в таком послеэкзаменационном состоянии не хочется ни есть, ни пить, ибо ты наполовину уже дома. Вот и по приходу в общежитие нас в комнате собралось всего-то человек 6–7 из всего курса. Мы молча походили по пустым комнатам, попинали обрывки каких-то газеток, кульков…

— Ну, что? Может, по пивку? — вяло спросил кто-то.

А в ответ — тишина! Всем не до пива — все уже едут домой.

Наконец Миша Биттер решительно сказал:

— Та-а-к, хватит киснуть. А то ишь, носы повесили — пива они не хотят, водки — тоже, спать — не будем, не заснем… Вспомните, сколько у нас вечеров рассказывались разные замечательные рассказы. Так что мы теперь-то загрустили? Предлагаю напоследок рассказать по коротенькому и непременно смешному эпизодику из своей экспертной жизни или, выражаясь на литературный манер — по маленькой миниатюрке.

— Вот ты первый и начинай, — буркнул Бурков…

— Давайте лучше я начну, — сказал Влад Марлов. — Есть у меня пара весьма забавных историй из далекого прошлого…

— Давай, начинай ты… а я после тебя — если захотят слушать, — ответил Михаил, а Влад прошелся по непривычно пустой комнате и начал рассказ:

— Однажды утром — как часто приходится то или иное жизнеописание начинать с этих слов, — улыбнулся Влад, — придя на работу, я застал у кабинета посетителя. Очень необычного посетителя, надо сказать. И хоть был уже 1987 год, и уже повеяли ветры перемен, но все равно я испытал некоторую… некоторое неудобство в организме, когда этот посетитель предъявил магическую красную книжечку с гербом СССР и тремя, широко известными в народе буквами. Нет, нет! Это не те три буквы, которые сразу же придут на ум нашему читателю. Это были другие буквы! Это были буквы — КГБ!

Слегка озадаченный, я пригласил «товарища лынтинанта» в кабинет и, сделав подобающее ситуации выражение лица, спросил:

— Чем обязан, товарищ лейтенант?.. Ей-богу, секретов врагам не выдавал. Скажу честно, — прошептал я, наклонившись к его уху, — последнее, что продал, это данные о форме танкового катка! Сообщил американцам, что он на наших танках круглый! Но ведь это давно было… да и сознался добровольно. Мне ведь это зачтется, та-а-ищ лейтенант?

— Вы можете серьезно относиться к разговору, или мне вас повесткой приглашать надо? А то балагурите что-то не по месту… Сейчас вам, доктор, совсем невесело станет.

После этого лейтенантик вытащил свою папочку и стал деловито, очень неторопливо раскладывать на столе бумаги, изредка бросая на меня значительные взгляды. Что греха таить, мне стало слегка не по себе, появилась некоторая тревога и неудобство под ложечкой. Мало ли что?

— Значит, так! Мне, гражданин, надо вас допросить по поводу… — Но тут я невежливо перебил его, ибо, работая судебно-медицинским экспертом и общаясь с юристами, уже знал, когда и кого допрашивают, а когда опрашивают:

— С чего вдруг вы меня допрашивать собрались? Я что, обвиняемый? У вас уголовное дело? Предъявите обвинение и допрашивайте, а если нет — то я имею полное право вас отправить на… тоже на три буквы, но это будут вовсе не те буквы, что гордо красуются на вашем удостоверении.

— Что вы себе позволяете?!! — буквально завизжал лейтенант, и лицо его стало красным, как корочка удостоверения. — Да я вас… да мне ничего не стоит… вы не представляете…

— Слушай, лейтенант, успокойся, — примирительно сказал я, — давай тихонько поговорим и выясним все, что ты хотел. А то устроил здесь камедь с бумажками, допросами… Ты меня, как я понимаю, можешь только опросить по тому или иному эпизоду, свидетелем которого я, видимо, невольно стал. Так ведь? А я — вправе отказаться давать эти объяснения, так?

— Может, и свидетелем гражданин, а может, и обвиняемым, — успокаиваясь, многозначительно процедил посетитель.

— Ну ладно, ладно, сейчас опросишь меня, как хочешь… а пока давай, лейтенант, для знакомства, выпьем по стопочке, а? А то вчера мы слегка гульнули с ребятами… вот организм и просит. А твой организм как? Согласен он принять рюмашку?

— Я на работе не пью! — с брюзгливым выражением лица ответил он. — Да и вам не советую! Согласно решению Политбюро и лично товарища Горбачева у нас…

— Да, ладно тебе! — примиряюще ответил я и полез в сейф. — Я капельку… А товарищу Горбачеву мы, так и быть, не скажем, хорошо?

Потом, приводя в порядок мысли, я за пять минут совершил до боли знакомый ритуал наливания-разведения-вдоха-выдоха-запивания-смахивания скупой слезы, выданной организмом, в ответ на совершенное над ним насилие. Все это время лейтенант сидел с каменным и слегка презрительным выражением лица.

— Ну, так в чем дело? — спросил я, выравнивая дыхание. — Какие у вас вопросы ко мне, товарищ лейтенант?

— Значит, так, гражданин… Вы в пятницу вечером проезжали на мотоцикле, — и он назвал место, где я должен был проезжать. Я задумался на минутку и сказал:

— Да, вроде проезжали. Мы с приятелем ездили на рыбалку, а что такое?

— …и вы останавливались около стелы с названием нашего города?

— Ну… останавливались! Колесо у мотоцикла прокололось, меняли.

— А что-то необычное не заметили?

— Необычное? В каком смысле?

— Ну, там людей… надписи? — И тут я въехал в проблему и, фыркнув, во весь голос рассмеялся… Ах, вот что такое!

Ну а дело, друзья, оказывается, вот в чем. Мы с приятелем Генкой Левашовым поехали на мотоцикле на речку, с удочками посидеть. До речки было километров семь и при этом надо было пересекать многолюдный Московский тракт. Уже у самого тракта наш мотоцикл как-то странно завилял, застучал ободом по асфальту — колесо спустило! А заднее колесо на «Урале» менять довольно хлопотно, поэтому мы, скатив машину подальше на обочину, занялись ремонтом. Провозились мы с полчаса, не меньше. Когда заканчивали, Генка меня толкнул кулаком и, показав рукой куда-то в сторону, громко рассмеялся. Я сначала не понял причину его жизнерадостного ржанья, а потом увидел… Дело было в том, что название нашего маленького городка — Уяр. Так вот, на большом щите, где черным по белому и было написано это название, кто-то спереди, к имени города, пририсовал большую и тоже черную букву «Х»! Получилось презабавно! Ну, мы с Генкой еще минут десять стояли, обмениваясь комментариями, и радостно похохатывали, размахивая руками. Потом сели и укатили рыбку ловить.

Все это я лейтенанту честно и рассказал. На свою голову. После этого и началось: почти часовая проработка и воспитание в плане — да как вы, советские врачи, могли смеяться над антисоветской выходкой неизвестных — пока! — многозначительно добавил он, — злоумышленников! Они подрывают устои Советской власти, нашу мораль и наше мировоззрение — передовое мировоззрение советского человека. Да знаете ли вы, что являетесь, по сути, пособниками таких негодяев, которые исподтишка возводят хулу на наш строй, что мы можем вас обоих привлечь к… Ну к чему-то там, уж и не помню сейчас к чему.

— Ну, а мы-то здесь при чем? От меня-то ты, что хочешь, лейтенант? — и при этом мне вдруг стало так скучно, что я откровенно и не стесняясь его зевнул во всю ширь.

— Слушай, лейтенант, а тебе самому не стыдно?

— Что? Почему? — он явно растерялся от моего вопроса.

— Ну не стыдно тебе заниматься такой ерундой? Ведь этот случай и выеденного яйца не стоит. Ведь понятно, что написали это банальные хулиганы. Причем если это жестко сказать — хулиганы! А на самом деле это, скорее всего, написали малолетние шутники, пацаны. Ведь это и ребенку понятно. А тут вдруг КГБ! Вы что там, охренели совсем? Вам что, заняться совсем нечем?

— Да как вы смеете? Да это вы сами и написали…

И тут у меня вдруг пропал всякий интерес и пиетет перед столь значимой структурой вообще и перед этим пацаном в частности.

— Знаешь, лейтенант, а пошел… я работать. У меня, в отличие от тебя — есть серьезные дела, а ты — извини! — дурака валяешь! Забирай свои бумажки, я ничего подписывать не буду…

И ушел в секционную… Больше я этого лейтенанта не видел и с представителями сей организации не встречался.

Ну а Советская власть вскоре и сама стала рушиться, засыпая своими обломками судьбы миллионов и миллионов людей, но мы с Генкой — вот ей-богу! — к этому отношения все-таки не имели. Честно вам, коллеги, говорю!

Закончив рассказ, Влад улыбнулся и сказал:

— Знаете, вот бывают в жизни какие-то события, которые потом, по прошествии ряда лет вспоминаются всегда с… теплом и улыбкой. Вот и эта история всегда — стоит только вспомнить ее! — поднимает настроение. Вот почему-то так… У меня все, — закончил рассказ Влад.

— А вот только маленький вопросик к Владу, — сказал Миша. — А не приукрасил ли ты, друг, свой разговор с лейтенантом?

— В каком смысле?

— Ну, прикинь — середина 80-х, КГБ еще пока непоколебим, и твой разговор с офицером из такой организации… чересчур смелый, фривольный какой-то. По-моему, так разговаривать ты не мог. Приврал, да?

Влад озорно улыбнулся и сказал:

— А вот и нет! Просто вы, коллеги, выпустили один момент, который присутствует и в вашей жизни: и вы и я по роду работы регулярно общаемся и с лейтенантами и с майорами, и с прокурорами. То есть мы привычны к людям в погонах и зачастую их «строим». Ну и еще один момент — я элементарно был «не совсем здоров после вчерашнего», а если проще — день рождения только ра-а-з в году! Вот и позволил себе накануне…

— А-а-а… ну тогда понятно! Ну, тогда я…

— Постойте! — снова сказал Влад. — У меня еще одна история есть… Коротенькая… Давайте я сразу все расскажу, а?

— Ладно, валяй! — только уж потом моя очередь. — А ты начинай.

В наше время, когда автомобиль действительно стал не роскошью, а массовым средством передвижения, хочу задать вам, коллеги — большинство из которых, конечно же, являются водителями, — один маленький вопросик:

— А приходилось ли вам, друзья, хоть разок сознательно нарушать правила дорожного движения? Ну, например, проезжать на красный сигнал светофора, а? — задал риторический вопрос Влад и сам же на него ответил:

— Большинство из вас, конечно же, сознаются в подобном грешке! Наверняка! А что? Мы же не пунктуальнейшие жители Германии, которым совершить подобное нарушение не придет и в голову. Пусть даже на перекрестке будет абсолютно пусто и видимость во все стороны будет по километру они — немцы — черта с два правила нарушат! А вот водитель, родившийся, выросший и воспитанный на просторах нашего богоспасаемого отечества, запросто проедет! А что стоять-то, коль ехать никто не мешает? Глупо! Вот так!.. Ладно, тогда усложним вопрос, — снова сказал Влад и обвел хитрым взглядом слушателей:

— А приходилось ли вам, друзья, совершать подобный проступок, находясь в прямой видимости повелителя волшебной, полосатой палочки, под самым его, так сказать, носом? Да если еще рядом с повелителем, грызя удила, бьет копытом гаишный автомобиль под парами? А?

— Нет, конечно… Я что, больной?.. Не нарушал… Нет, не было такого, — тут же раздались голоса слушателей.

— Понятное дело, друзья, спрашивая об этом вас, я не имею в виду ни олигархов, ни народных избранников и ни прочих там «братков», про которых поет в одной из своих песен Тимур Шаов: «…тот гад был крутым бизнезмеем, ГАИ тушевалось пред ним…» Да-а-а… Ну и бог с этими «бизнезмеями». Давайте я продолжу о нас, рядовых граждан. Помните, коллеги, в эпоху «развитого социализма» у подпольных дельцов — их теперь называют предпринимателями — был в б-а-а-льшом ходу такой тост:

— Давайте выпьем за то, чтоб у нас все было, а нам за это ничего не было!

Ну, так вот, у нас все случилось прямо по этому изречению: у нас — было, то есть мы проехали на красный сигнал светофора в прямой видимости сотрудника ГАИ, а нам за это ничего не было! Не верите? Напрасно, напрасно! А дело было так.

Как-то летом наведался я в областной центр и совершенно случайно, посреди города, встретился со своим старым другом Витькой Вершиным. Мы с ним не только вместе учились в институте, но после его окончания некоторое время работали в одной районной больнице. Ну, посидели в его машине, поговорили, вспомнили альма-матер. Я ему рассказал про нашу больницу и вдруг, как-то совершенно спонтанно, решили поехать за город к нашему общему другу, работавшему в такой же районной больнице. Благо райцентр, где тот работал Айболитом, был недалеко, по сути, на окраине города. Дело было в первой половине дня, когда поток машин на городских улицах, после утренних пробок уже слегка ослабел. Мы потихоньку выбрались из узких теснин центра на широкий окраинный проспект и неторопливо покатили прочь, на волю, в деревню. Ехали не спеша — километров 50 в час, не быстрее. Едем мы, значит, и беседуем о том о сем. Виктор за рулем, я рядышком. Машин мало, солнышко светит и приятно греет, теплый воздух ласково овевает лица через опущенные стекла. Красота! Но тут, на очередном перекрестке наметился светофор. Ага, тот самый! С красным светом!.. Вернее, свет-то пока горел зеленый.

Ну, Витя подруливает к «зебре» и на всякий случай слегка притормаживает. Инстинкт водителя! Ведь поодаль виднеется машина с мигалками, а рядом — добры молодцы в форме, поигрывают полосатыми палочками! И в этот самый момент, на «зебру» с тротуара, стройными ножками, вступает Создание в коротюсенькой белой юбочке и легчайшей, полупрозрачной блузочке, овеваемое к тому же волнами роскошных, длинных, светлых волос. Представили? Ну, так вот, идет это юное Создание через улицу с видом, будто весь мир принадлежит именно ей — и это недалеко от истины! — демонстрируя при этом полнейшее пренебреженье к цвету каких-то там огоньков. Витька, естественно, плавно притормаживает и останавливается. Уточню — для нас, в этот момент, горит зеленый. И вот идет через улицу эта Гордая, Независимая и Очень Красивая, а головы всех особей мужеского пола синхронно поворачиваются вслед за идущей. Кажется, даже фары у машин, вопреки конструкторским решениям, приобрели способность к самопроизвольным перемещениям в том же направлении. Надо ли говорить, что блюстители дорожного порядка, да и их автомобиль, возмутительно пренебрегая служебными обязанностями, смотрели в ту же сторону. Ну, вот миновало, значит, это прелестное Создание наш автомобиль, и на светофоре в этот момент загорелся желтый, а затем — красный, и Витька, на полном автомате — свет-то поменялся, — не успев проглотить слюну, врубает передачу и трогается с места! На красный!!! В прямой видимости гаишников!!! Нарушение!!! Один из них тут же, чисто инстинктивно, на автомате, не успев убрать с лица идиотски-мечтательное выражение — поднимает полосатую палочку. И тут, видимо, увидев нас — врубается. До него доходит весь юмор (и не только) произошедшего… Полосатая палочка в поднятой руке бессильно падает и повисает, качаясь, на запястье. Он же, продолжая движение руки, подносит указательный палец к своему виску и глядя на Виктора, крутит им — мол, ты совсем чокнулся водила! Широкая улыбка при этом озаряет его лицо! Витька на секунду бросает руль, коротко разводит руки и пожимает плечами, как бы говоря — да, я, что… я ничего… я случайно… больше не буду! И, миновав гаишников, мы покатили дальше, при этом оба улыбались неизвестно чему. Впрочем, через пару минут мы поняли, что улыбались-то мы по разным поводам. Когда Виктор притормозил у следующего светофора, то, чуть не роняя скупую слезу, сказал:

— А все-таки напрасно этих ребят ругают… смотри какие отзывчивые! Ведь поняли, что не умышленно…

— Ага, жертвами красоты стали! Да таких вот мечтателей они в первую очередь ловят и штрафуют, потому что на первом месте по правонарушениям стоят пьяные водители, а на втором — мечтатели и раззявы типа тебя.

— А что сразу типа тебя?.. То есть меня? Ведь ты тоже пялился на девушку, — слегка обиженно проговорил Виктор, — почему же тогда не остановили нас, а?

— Почему? — усмехаясь, спросил я. — Да все очень просто! Не далее как вчера было крупное дорожно-транспортное происшествие, куда мы выезжали на осмотр двух трупов…

— Ну и что?

— Не догадался? — И увидев отрицательный Витькин жест, ответил:

— Просто эти двое ребят из экипажа ДПС помогали мне работать при осмотре трупов… Не будут же они останавливать машину, в которой едет их эксперт, — самодовольно-назидательно хихикнул я и, хлопнув его по плечу, добавил: — Так-то, Виктор Васильевич. — И дальше мы покатили уже без помех.

— Хорошо… молодец, Влад, — сказал Михаил. — Теперь моя очередь. — И, услышав одобрительные возгласы, начал свой рассказ:

— Работал я тогда еще в районе. Морг был старенький, правда, кирпичный. С одного торца здания был вход для персонала и посетителей, а с другой стороны — вход в собственно морг. Проход был сквозным: войдя в одну дверь, можно было выйти в другую. И вот как-то летом собрались мы с докторами районной больницы — дело было в пятницу! — отметить окончание рабочей недели — поехать на речку, что была в 7 км от нашего городка. И вот мы уж совсем было собрались, как начался дождик. И все сильнее и сильнее… А необходимое-то закуплено! Не сдавать же в магазин. Ну что делать? Подумали и решили расположиться в морге. Закрылись, шторы занавесили, налили по первой, затем по второй… И вдруг громкий стук в дверь:

— Владимир Андреевич, немедленно откройте. Я знаю, что вы здесь, откройте…

— Главный врач, — похолодел Андреич, наш рентгенолог, — он меня давно пасет, все, выследил, уволит…

А главный — не унимается — стучит и, по-моему, уже ногами. Ну, мы, конечно, притихли, ни звука, да и дышим через раз. А главный вдруг примолк, и мы в щелочку между штор видим, как его личный водитель скачками побежал в приемный покой:

— Это он за ключом от задней двери. Щас тепленькими возьмет, — радостно сообщил хирург. — Конец тебе, Вова… да и нам не поздоровится. — И вот уже слышим, как отмыкается навесной замок, брякает навес… и тут Андреич делает финт — подбегает к трем покойникам, что лежат рядочком у стенки, срывает с одного покрывало, ложится рядышком, покрывало набрасывает на себя и замирает в такой позе — любо-дорого смотреть! Только туфли торчат из-под покрывала… И тут дверь распахивается и влетает красный от радости главный врач:

— Где этот негодяй!

— Кто, Антон Демьянович, — невинно спрашиваю я у него?

— Вы мне Ваньку не валяйте — где рентгенолог? — ревет он.

— Да его и не было!

— Как так не было? Я сам видел, как он с бутылками скачками несся в морг. Или будете утверждать, что он их поставил и ушел? — рявкнул главный.

— А как вы угадали, — опять ответил я, после чего мы все минут десять выслушивали нечленораздельный рев главного врача. Короче, он заставил всех нас не двигаться и обыскал помещение: открывал шкафы, заглядывал под кушетки, даже сейф заставил открыть. Нету рентгенолога, нигде он его не нашел. Глянул он мельком и в трупохранилище, но у него и мысли не возникло, что среди мертвых лежит живой, но очень хитрый доктор и гнусно при этом усмехается — благо хоть не ржет под покрывалом.

— Хорошо, что не под саваном, — хихикнул Серега. — И чем это закончилось?

— А чем, чем… выгнал нас главный из морга — правда, разрешил забрать то, что было на столе — и дверь запер. А сам остался приглядывать с крыльца гаража, ждать, где появится дичь. Мы и так крутились, и эдак и все не могли придумать, как туда проникнуть и выпустить узника совести бессовестного главного врача…

— А я полежал, полежал, — потом рассказывал Андреич, — и дремать начал. А потом и вообще уснул. Сплю, и вдруг слышу звуки, какие-то голоса. Просыпаюсь и соображаю, что это ребята, спровадив главного врача, пришли меня выручать, Ну, я откидываю покрывало и сажусь, громко чихнув при этом.

— Мы, — смеясь, сказал Мишка, — стояли метрах в ста от морга, с другой стороны, и вдруг услышали такие дикие и страшные крики — женские и мужские! — что все похолодели. И тут мы увидели, как из-за морга вылетели две санитарки и водитель машины, что привезли очередного покойника и заносили его складывать. Летят они с дико вытаращенными глазами мимо гаража, а там главный, и к ним наперерез:

— Что случилось, куда бежите, родные? — а они слова сказать не могут и только руками тычут в сторону морга.

— А-а-а… там, там… а-а-а — покойник ожил!

— Покойник? А-а-а, — заорал главный не хуже санитарок, — я знаю, кто там ожил. — И бегом к задней двери.

И вот прикиньте: мы стоим с противоположного торца морга метрах в тридцати и наблюдаем незабываемую картинку. С одной стороны к зданию несется главный врач, весь в предвкушении, а вот Андреича-то и не видно. Забежал главный врач в морг, а там никого нету — только сиротливо лежит отброшенное покрывало. Ну, главный, весь в мыле, выбегает из морга, глянул туда, сюда — нет никого! Потом он заглядывает за морг (там лавочка стояла) и видит, что на ней мирно сидит Андреич и невозмутимо курит сигаретку. Вот такого ликования я еще не видел ни у кого, даже у хоккеистов, которые только что забросили победную шайбу в финале Олимпийских игр. Короче — это надо было видеть… И мы это увидели, ибо подошли в решающий момент, услышав, как главный, лучезарно улыбаясь и потирая ладони, говорит:

— Ну-с, Владимир Андреевич, сейчас пойдем ко мне в кабинет, там вы на мое имя напишите объяснительную и…

— А вы, Антон Демьянович, еще в воскресенье бы пришли, или вообще ночью, — лениво проговорил Андреич, — и тоже потребовали от меня объяснительную…

— При чем здесь воскресенье, — несколько оторопело спрашивает главврач, — хватит придури…

— А вы знаете, я как-то имею право в свое свободное время делать то, что мне хочется, даже выпить — да, да! — И показывает на часы: начало четвертого и так это лениво ему говорит:

— А рабочий день у меня до 14 часов. — А далее, берет в руки бутылку и ехидно так говорит: — Давай, Демьяныч, дернем по маленькой, посидим, молодость вспомним…

Вот это выражение лица главного врача я не забуду никогда! И даже не выражение, а разительная смена искренней радости и ликования, на выражение горькой обиды и даже боли — то есть огромного плюса, на глубочайший минус.

Главный постоял немного, осознавая свое поражение, махнул рукой и повернувшись побрел куда глаза глядят…

— Вот такие пятничные посиделки, — сказал Миша…

— …и полежалки, — смеясь, добавил Сергей…

— …случались иногда по молодости лет в моей экспертной практике, — закончил рассказик Михаил.

— Да-а-а, — после некоторого молчания скептически протянул Юрик Сапошкин, — про покойников оно, конечно, весело… животики можно надорвать!

— …«а кто сильно умный — тот пойдет грузить чугуний», — процитировал Саша Царюк бородатый анекдот. — Короче, если тебе не нравится…

— Да нет, я как раз сам хотел рассказать подобный прикол, даже чем-то похожий на твой, Миша, а этот… влез, — надув губы, ответил Юра.

— Да ладно уж, говори свой анекдотик, разрешаем, — сказал Серега.

— Ну, значит… если бы ты, Миша, не рассказал свою… миниатюрку, я бы не вспомнил и свою. Так вот, я в то время тоже работал в районе. Наше отделение экспертизы располагалось на окраине больничной территории, и здание морга было на опушке маленькой березовой рощи, за которой начиналась деревенская улица. И вот однажды на этой улице случилось убийство. Было это в середине лета, и на осмотр трупа мы приехали часа в два ночи. Когда управились, на улице уже стало светать. Знаете, такая предрассветная пора, когда ночи уже нет, но еще и не утро, даже птички голоса не подают. Так вот, после того как закончили осмотр, прокурор распорядился вызвать машину — труп в морг везти. Но присутствующий при осмотре дежурный капитан Мешков и говорит:

— А зачем машина? У меня есть носилки, а до морга — всего ничего, только через рощу перенести.

Но водитель милицейской легковушки — невысокий, худенький паренек, в звании сержанта — сразу заверещал:

— Ага, я не нанимался таскать трупы, ты вот слоняра какой — в два раза больше меня… — И водитель стал то одно, то другое изобретать, лишь бы не тащить носилки.

— Отставить пререкаться, — наконец рявкнул капитан, — взяли и понесли…

Деваться некуда. Носилки с трупом взяли и понесли до морга. Там я открыл дверь, и тут выяснилось, что капитан боится заходить в «мертвецкую» — как он выразился! Вот здесь сержант оторвался на капитане. Поиздевался как следует. А труп с носилками стоял на земле у дверей. В общем, препирались они, препирались, а потом подошел прокурор, и только тогда они занесли труп в морг и положили туда, где я им показал. И вот выходят они назад и видят лежащий на секционном столе труп. Уж не знаю, чем он капитана заинтересовал, но он останавливается и спрашивает:

— А это кто? — И сержант, идущий сзади, тут же присел и, ухватив капитана за голень, рявкнул:

— Я-а-а!

От этого крика, от этого прикосновения, капитан нечленораздельно вскрикнул и в ужасе ломанулся на выход, при этом чуть не снес стоящего в дверном проеме прокурора. Сержант, выйдя на улицу, стал смеяться над испугавшимся капитаном и показывать на него пальцем. Капитан, справившись с собой и поняв, что произошло, хватает здоровенный дрын, лежащий около двери кидается на обидчика. И вот представьте картину: утро, уже чирикают проснувшиеся птички, легкий рассветный туман, а вокруг морга бегает здоровенный разъяренный и пузатый мужчина в форме и пытается достать палкой убегающего от него собрата по форме. При этом они орут во всю силу своих глоток. А если учесть, что голоса у обоих зычные, то через пару минут в окнах трехэтажного корпуса появились разбуженные больные и персонал и принялись с изумлением наблюдать за происходящим.

Гоняли они друг друга несколько минут, не слушая ни меня, ни прокурора — уж сильно обиделся капитан на сержанта. Неизвестно чем бы это кончилось, но капитан, оступившись, упал и, схватившись руками за лодыжку, заорал еще сильнее. В итоге — мы погрузили его на те же носилки и втроем (прокурор помогал) донесли капитана до приемного покоя. Там его осмотрел хирург, сделал рентген и, найдя перелом лодыжки, сопоставил его и наложил гипс. В итоге: капитан остался в хирургическом отделении, а мы пошли на работу, так как время уже подбиралось к восьми утра.

— Свидетелем такой смешной истории мне однажды пришлось быть, — грустным голосом закончил рассказ Юра Сапошкин.

— Угу, — протянул таким же тусклым голосом Миша Биттер, — смешно! Очень!

После этого все окончательно замолкли и постепенно разбрелись кто куда. Истории больше не рассказывались. Истории больше не воспринимались. Всем хотелось домой!