Шестнадцатая
– Через Пролетарский, Аркадию и Фонтан – на Шестнадцатую!
– Не вопрос! – говорит таксист.
– Ты же обещала показать мне Французский бульвар! – возмущается издатель.
– Это он, – опережает меня таксист. – Только всё равно ничего не увидите. Ночь. Зато услышите. Слушайте внимательно!
– Трррррр… – мягко говорит бульвар.
– Это итальянцы клали, – комментирует таксист.
– БРРРРРР!!! – матерно грохочет бульвар.
– А это наши ложили.
– Тррррр… – снова мягко стелит бульвар.
– О! Слышите? Снова итальянцы.
– А какая разница? – спрашивает издатель.
– Вы что, жопой не чуете? – обижается таксист.
– Чую… Я хотел уточнить, какая разница между «клали» и «ложили»?
– Итальянцы булыжник клали, а наши – с прибором ложили! – объясняет таксист.
– А почему он французский, если итальянцы?
– Я точно знаю, почему пролетарский. Потому что булыжник – оружие пролетариата. А французский, потому что пролетариат сосал, сосёт и будет сосать, особенно когда для этой французской любви он объединяется всем миром. Работать потому что надо, а не сосать! – за что-то рассердился на нас таксист.
– Мы – интеллигенция, – примиряющим тоном говорю я.
– Интеллигенция тоже сосёт! – он непреклонен.
Все согласно вздыхают, и наша компания погружается в задумчивое молчание. Не знаю, о чём размышлял издатель. Возможно, о национальных особенностях укладки булыжника. Не знаю, о чём думала менеджер. Возможно, о том, что одесские таксисты обнаглели…
Муж обнимает меня за плечи. А я взахлёб предаюсь ностальгии. Что толку кричать в темноте: «Посмотрите! Пироговская направо. Ну, то есть улица Пирогова, да только кто так в Одессе улицы называет? Тут Гаванная вовсе не из-за Гаваны, столицы Кубы, а из-за гавани, которую, если не ошибаюсь, строили итальянцы, да только про улицу Га́ванную вы здесь не услышите!.. Нет-нет, Гаванная не здесь. Здесь, вот, слева, – «Отрада»!.. А вот – Одесская киностудия… Торгсин!.. И клиника Филатова!.. И корпуса университета, странные такие в детстве казались, но уж теперь-то, после застройки Москвы в последние десятилетия, это просто шедевр сдержанности в архитектуре… А вот ботанический сад!.. И налево, и направо. А там…» Я-то тут всё на ощупь знаю. У меня тут каждый квадратный метр нервными клетками усыпан, а каждый погонный – вдоль и поперёк подошвами истоптан, местами – босыми…
Эх! Всё равно – лучшая экскурсия в прошлое совершается в тишине…
– Мечта импотента! – таксист знакомит «отдыхающих» с достопримечательностями.
– Что? Где? – вскидывается издатель.
– Монумент в честь освобождения Одессы от немецко-фашистских захватчиков. В Одессе называется «Мечта импотента» или «Градусник». Кому что, – объясняю я. – Сейчас слева будет кабак «Час пик». У трамвайных путей. Там по стенам фотографии московских знаменитостей.
– Что предлагаешь? – вскидывается компания.
– Не сейчас. Пока знаменитостью не вышла для фотографий. Через пару лет. Если простоит. «Фидель» одесситы закрыли. Никогда не прощу!
– Кинулись! – фыркает таксист. – «Фидель» года три как закрыли.
– Потому никогда и не прощу! Там студенты консерватории играли. И диванчик в углу был правильный.
– Понимаю про студентов и диванчик.
Понимающий таксист. Большая редкость в Одессе.
– Так что, прямо заедем в Аркадию? – таксист.
– Нет, прямо направо поедем на Фонтан, – я.
– А что, Аркадия прямо? – издатель.
– Не, ну я про прямо заедем или чисто так? – таксист.
– Чисто так, – я.
Издатель понимающе молчит.
– Это Фонтан! – выезжаем в районе Седьмой.
– Знаю…
– Это бык с яйцами!
– Что? – вскидывается издатель.
– Похищение Европы. Скульптура. В Одессе называется «бык с яйцами». Девятая Фонтана.
Едем в тишине. Водитель жмёт на газ.
– Не надо так быстро, сейчас будет санаторий имени Горького.
– И что?
– Я в бювет за минеральной водой всё детство ездила на велосипеде.
– Понимаю.
Чуть притормаживает.
Ничего не вижу. Где ты, мой «Золотой Берег» – универмаг, где на первом этаже была дефицитная газированная вода «Байкал», а на втором – дефицитное бельё из Индии. И много ещё такого, чего никогда уже не будет. И не потому, что тюльку в Одессе стали чистить как-то иначе. А потому что пока живёшь – всегда. Отвернулся на пару лет – никогда. А если на пару десятков?..
Там, там!.. Чуть справа, в глубине. То есть справа от дороги, но слева от кинотеатра «Золотой Берег», где я из первого ряда смотрела на Поля Бельмондо и Жана Маре. «Кто есть кто», «Фантомас». Ах, Поль Бельмондо. Ах-ах-ах, Жан Маре! Они расплывались перед глазами всем своим кинематографическим мужеством, таким отсутствующим у всех тебя окружающих сопляков. Вот мне бы такого, чтобы по верёвочной лестнице в небеса, чтобы морщины промеж иронично вскинутых бровей, чтобы глаза, сияющие бирюзой не для всех, а только для меня. Маленький рынок слева от золотых берегов Бельмондо-Маре.
– Мы сделаем базар на Привозе! Здесь всё очень дорого! – строго говорила мама своей сестре, моей тёте.
– Да-да, – отвечала моя тётя своей сестре, моей маме, – здесь для приезжих! А мы сделаем базар на Привозе, тем более в субботу приезжают Галка с Валеркой.
Все одесситы «делали базар» на Привозе. Ну и ещё на «Новом рынке». Я, например, делала его на «Новом рынке», когда уже жила в коммуне на Ибунина. «Новый рынок» ближе к медину.
О! Вот он – некогда торгсиновский и флотилии «Антарктика» магазин «Чайка».
– А вот здесь когда-то…
– Я знаю.
– Понимаю.
Нет, не понимает.
Что он может понимать о моих первых джинсах, купленных в «Чайке» на чеки, в свою очередь купленные моей мамой у папы моей одноклассницы. Что он может про это понимать? Про дубовые несгибаемые джинсы, сделавшие меня абсолютно, законченно счастливой когда-то. Ровным счётом ничего!
– Ну, дальше уже сами. Вы насколько?
– Мы на сколько? – спрашивает меня компания.
– На полчаса… – мне внезапно становится всё равно. А хоть и на пять минут. Так, только – выкупаться. Потому что это не моя Шестнадцатая. Уже.
Я чувствую себя старым ворчуном, который сейчас всем испортит настроение. Беру себя в руки. Это нелегко. Потому что на моей Шестнадцатой всегда было безлюдное утро и свеженамытые горы белого песка. А сейчас, на этой Шестнадцатой, многолюдная ночь и грязная пыль под ногами. Мне грустно, и кажется, сейчас я заплачу. Не из-за того, что моей Шестнадцатой уже нет. Вовсе не оттого, что мне не четыре или восемь, а уже без копеек сорок. Я заплачу лишь потому, что люди иногда плачут не из-за чего.
Не из-за безлюдных склонов, усеянных алыми маками.
Не из-за павликов-равликов, «лисичек», «орлов» и огромных валунов, мохнатые бока которых увешаны мидиями.
Не из-за бескрайнего рассветного моря изумрудного оттенка.
Не из-за… Не из-за… Не из-за…
– Из-за чего мы именно сюда тащились? – ворчит менеджер.
– Тсс! – мой муж прикладывает палец к губам.
Понимает.
Я сижу и смотрю вверх. Звёзды всё те же. Они огромные и близкие. Над прорвою медвежьей / Звёзды вырастают с кулак размером!
Из-за них.
– Смотрите, какие звёзды!
Вода тёплая и маслянистая. Слишком жаркое лето. Даже в ста метрах от берега – тёплая. Опускаешь ноги вниз – ещё теплее. На берегу шумно, попсово, матерно и мусорно. «На моей Шестнадцатой…» Нет, нет! Стареть нельзя!!! Ворчат только старики.
Муж отмывает мне ноги от песка морской водой, набранной в бутылку.
Точно так же в детстве я отмывала ноги от песка морской водой, набранной в бутылку.
И из-за этого.
Возвращаемся минут через сорок. Таксиста нет. Я внезапно впадаю в бесшабашную весёлость и уговариваю всех поймать другую фару и тикать отсюда. Раз уж он не ждёт своих клиентов, а кастрюлит. А мои такие поря-а-а-дочные – менеджер звонит и возмущается в трубку, мол, где вы? Вам что, деньги не нужны?!
– Так даже двадцати минут ещё не прошло! – подъехав ещё через четверть часа, отвечает ей таксист.
Вот это моя Шестнадцатая. Время здесь всегда было – относительнее некуда.
– Где ты была полдня?! – строго спрашивала меня бабушка.
– Полдня?! Мне казалось – всего часик прошёл…
И из-за времени.
Возвращаемся куда более прямой дорогой.
– Я спать, – говорит издатель.
– Я спать, – говорит менеджер.
– Мы погуляем, – говорим мы.
– Завтра с утра телевидение! Тебе надо выспаться!
Единственное, что мне надо – это не чувствовать времени. А если мне что-то сильно надо…
Мы гуляем почти до утра. Сперва по Приморскому бульвару. Туда-сюда. От Пушкина и пушки – до Воронцовского дворца и колоннады. Затем по балкону полулюкса. Туда-сюда. Снова – от Пушкина и пушки до Воронцовского дворца и колоннады.
Ночь. Я вижу Город. Прямо передо мною каштаны, но я вижу Город. Я знаю его с самого рождения. Я дружу с этими улицами, я – близкая родня этого залива, я – дочь Шестнадцатой Фонтана, я – сестра Амбулаторного переулка и племянница Тимирязевской. Я – воспитанница Костанди и не раз приезжала в гости к тётушке Черноморке. Мне совершенно не обязательно ходить туда-сюда по Приморскому, чтобы знать, где Пушкин и пушка, а где Дворец пионеров имени Яши Гордиенко и вся исписанная Васями и Додиками Колоннада. И дальше, за нею, Тёщин мост, Комсомольский бульвар, улица Короленко, улица Академика Павлова, корпуса медицинского института, улица Пастера, Горсад, улица Ласточкина, Оперный театр, платаны переулка Чайковского, снова Пушкин и пушка – и вот она, гостиница «Одесса». Пардон, «Лондонская». Конечно же, уже опять-снова «Лондонская». Since 1827. Круг замкнулся.
Будут и на Шестнадцатой снова белые пески.
– Давай сходим в Оперный, – говорю я.
– Сейчас?! Уже почти утро!
– Ну тогда давай сходим вокруг Оперного, – смеюсь я. – Это куда ближе Шестнадцатой.
– С тобой хоть из варягов в греки пешком, – муж смеётся в ответ.
Мне не из-за чего грустить. Мне не из-за чего уходить и возвращаться. Мой дом – это он. Все остальные и всё остальное, включая страны и города, театры, моря и океаны – не более чем интерьер. Если чувствовать, а не вдумываться. Если видеть, а не всматриваться.
Мы не идём вокруг Оперного. Мы ложимся спать. Не совсем сразу, конечно… И если вы всё ещё полагаете, что юность заканчивается с белыми песками Шестнадцатой, с сиятельными грандами аншлагов иноземного синематографа в по-провинциальному помпезных золотых берегах вашего детства или с чем-то подобным, то это значит, что вы пока путаете пеший ход с пешеходной экскурсией, а божью искру с пьезоэлементом.
