Умеющий говорить не допускает ошибок
Долгуновская даже не стала задавать вопросов. Надо — значит надо.
Позвонила в ординаторскую урологического отделения сто пятьдесят четвертой больницы и немного дребезжащим заполошным голосом начала:
— Здравствуйте! Скажите, пожалуйста, мне нужен доктор… Он имя с отчеством называл, а я забыла. Старость не радость…
Анна выпятила нижнюю губу и показала Долгуновской оттопыренный большой палец — высший класс!
Тут самое главное что? Не дать собеседнику или собеседнице опомниться. А то начнут спрашивать — кто да что, да в какой палате лежит ваш родственник…
— Знаю, что много, как не знать, но он такой один. Представительный брюнет, кучерявый, нос у него еще… Пантелеймонов? А, Пантелиди. А зовут, зовут-то как? Константин Христофорович? Точно — вот сейчас вспомнила! А позовите мне его к трубочке… А что значит дежурант — практикант, что ли? Не практикант? А когда он на работе бывает? После четырех по графику… Сегодня? Ну спасибо, спасибо, дай Бог здоровья вам…
Долгуновская положила трубку и вопросительно посмотрела на Анну.
— Маша! Ты талант! — искренне восхитилась Анна. — Так сыграть! Голос, интонация… Тебе на сцену надо!
— На сцене таких, как я, — пруд пруди, — усмехнулась Долгуновская. — Да и потом поздно мне уже. Записать успели?
На людях, в присутствии курсантов или больничных врачей, они были между собой на «вы», как и положено по кафедральному этикету. Между собой переходили на «ты», но иногда Долгуновская машинально «выкала» Анне.
— И записала, и запомнила. Редкая фамилия, запомнить нетрудно.
— Имя с отчеством тоже нечастые. Константин Христофорович — это профессорское имя.
— Почему?
— Представительное и звучит…
Константину Христофоровичу Анна позвонила сама. Что тут темнить — если он не захочет с ней разговаривать, то пусть лучше скажет об этом сразу, по телефону. Другое дело — позвонить в ординаторскую, чтобы узнать, как зовут кучерявого брюнета и нарваться на Дмитрия Григорьевича. Тут уж действительно без посторонней помощи не обойтись.
— Дежурный уролог слушает.
Говорил Константин Христофорович с небольшим акцентом, произнося слова немного жестче положенного. «Наверное, он из Абхазии, там много греков», — подумала Анна.
— Здравствуйте, Константин Христофорович! Меня зовут Анна Андреевна, а фамилия моя…
— Вишневская. День добрый, Анна Андреевна. Слушаю вас.
— А как вы меня узнали? — удивилась Анна.
Голос у нее был обычный, без каких-либо «особых примет».
— У меня хороший слух и неплохая память, да еще и столько про вас говорят…
— Я представляю, что обо мне говорят, — о, как хорошо Анна это представляла! — Ничего хорошего не говорят.
Константин Христофорович деликатно промолчал. Анна набралась решительности (надо же, четвертый десяток разменяла, а свидания малознакомым мужчинам назначать никогда не приходилось) и выпалила:
— Константин Христофорович, а мы с вами могли бы встретиться?
— Встретится? — Константин Христофорович снова выдержал паузу, будто обдумывал предложение. — Можно вообще-то, но зачем? Хочется знать, на какую тему мы станем разговаривать? Я догадываюсь, конечно…
— Я хочу разобраться в ситуации. Есть кое-какие вопросы.
— Хм… — обилие пауз в разговоре начало раздражать Анну, тормоз какой-то этот доктор Пантелиди. — А почему именно со мной? Почему бы не задать вопросы Тихонову или Носовицкому?
— Ответьте, пожалуйста, сами на этот вопрос! — тугодум или издевается? — Если не хотите со мной встречаться — так и скажите, я как-нибудь переживу.
— Не сказать, чтобы хочу, но и не хотеть причин нет. Давайте встретимся. Где и когда?
— Ну, скажем, завтра, сразу после вашего дежурства?
— Можно, но встречаться нам придется в метро и разговаривать в вагоне. Только так, потому что я должен быстро ехать с одной работы на другую…
— А куда, если не секрет вы едете?
— Почему секрет? В двадцать восьмую больницу на Ижорскую улицу. Завтра же суббота, дежурство с девяти. Я и так опаздываю…
Довольно распространенная в наше время практика — не отдыхать после дежурства, а выходить на другое. Многие врачи, желая заработать побольше, и по трое суток подряд дежурят. Сама Анна не представляла, как можно дежурить трое суток подряд.
— Давайте сделаем так, Константин Христофорович, — предложила Анна. — Я заберу вас на машине из одной больницы и отвезу в другую. В субботу пробок почти нет, доедете быстрее, чем на метро с двумя пересадками. Заодно и поговорим по пути. Устроит вас такой вариант? Разговор у меня недолгий, времени хватит.
— Устроит, конечно. Это называется — нечаянная радость. Вместо метро — прогулка на автомобиле в компании с очаровательной женщиной.
Возможно, Константин Христофорович просто привык говорить дамам комплименты, а легкий флирт давно стал стилем его общения. Возможно, что ему что-то там надумалось. Возможно, что в душе он был Казановой. Вариантов могло быть бесконечное множество, но вне зависимости от мотивов Анна никому не позволяла флиртовать с собой. Даже намеков на флирт не выносила.
— У нас сугубо деловая встреча, — резковато и суховато напомнила Анна. — Не воспаряйте на крыльях дешевой романтики, больно будет падать.
— Я женат. — Константин Христофорович вроде бы не обиделся, разговаривал, во всяком случае, прежним нейтрально-спокойным тоном. — У меня трое детей и несколько работ. При таком раскладе…
— Я поняла, — перебила Анна. — Вы — самый примерный семьянин современности. Тогда прошу меня простить, не знала. Когда вы заканчиваете и где именно вас ждать?
— В восемь пятнадцать — восемь двадцать будьте у главных ворот. У вас машина какая?
— Шестерка, — по обыкновению ответила Анна. — «Мазда», черный цвет. Но я не люблю ждать в машине, я стану прогуливаться у ворот.
— Договорились, только не опаздывайте, а то тогда вам придется…
— Не опоздаю, Константин Христофорович. Вы мне только скажите, во что вы будете одеты.
— Черная куртка, черные джинсы. Меня некоторые так и зовут — Черный Доктор! — хохотнул Константин Христофорович. — Такое вино еще есть…
Вино Анна помнила. Запивали им как-то с Сеньором Офицером телячью вырезку. Сеньором Офицер чмокал губами, изображая великого дегустатора и сетовал на то, что раньше вино было лучше. У него вообще прошлое доминировало над настоящим, как у какого-то столетнего деда. И вино раньше было вкуснее, и мороженое, и лимонада такого, как в детстве, уже не купишь… Помнила Анна и лимонад из детства. Ничего особенного, такая же приторная дрянь, как и все современные газировки. «Черный Доктор» больше запомнился стилем подачи. Сидели они в обычной московской ресторации на Пролетарской, далеко не самой понтовой, по интерьеру и прочим признакам больше смахивающей на кафе, а вино приносил особый официант, изображающий из себя сомелье. Священнодействуя (иначе и не скажешь), открывал бутылку, давал попробовать и рассказывал про «бесподобный, богатый оттенками вкус». Все как в лучших местах Лондона. Сущность — ничто, ритуал все.
Анна подъехала к больничным воротам ровно в восемь — выключила двигатель под слова: «В Москве восемь часов. С вами…». Имени Анна уже не услышала. Ходить прямо перед воротами не хотелось — а ну как встретишь Дмитрия Григорьевича, спешащего на субботнее дежурство. Есть риск сорваться и устроить безобразную сцену на улице. Не исключено, что Дмитрий Григорьевич решит, что она пришла мириться или умолять… Умолять? Его? Ну, впрочем, такие самодовольные мерзкие типы ничего другого и не подумают. Сидение в стоявшей машине Анну напрягало, было до невозможности скучно сидеть за рулем и ничего не делать.
От дерева до дерева — пять шагов, от дерева до входа в магазин — восемь шагов, от угла магазина до аптеки — двенадцать шагов. Анна изображала идиотку, прогуливающуюся ранним субботним утром по странному замкнутому маршруту, и не сводила глаз с ворот. В восемь шестнадцать она увидела доктора Пантелиди. Весь в черном, как и было обещано, с черной сумкой на плече. Он прошел через ворота, остановился, начал озираться по сторонам и почти сразу же встретился взглядом с Анной.
Разговор начал Константин Христофорович. Дождался, пока Анна вырулит на «большую дорогу» и сказал:
— Я, чтоб вы знали, во всей этой свистопляске не участвую принципиально. Дима меня обрабатывал, чтобы я тоже написал на вас докладную и подписался под его жалобой, но я его послал. Сначала сказал «нет», а потом послал. Он иногда очень настойчивым становится, до невозможности. Покатилов, наш заведующий, вызывал меня, интересовался, почему я иду против своих коллег. Я не стал говорить того, что думаю, а просто сказал, что как человек, работающий на птичьих правах, не хочу привлекать к себе внимания. Он подумал и согласился со мной. Почему вы улыбаетесь, Анна Андреевна? Разве я сказал что-то смешное?
— Нет, ничего смешного вы не сказали, Константин Христофорович. Просто вы очень хороший дипломат. Сразу же расставили точки над «и» и определили границы нашего взаимодействия. Респект вам!
— Поневоле станешь тут дипломатом, когда надо кормить столько ртов и попутно выплачивать ипотеку. Вы не подумайте, что я жалуюсь, я просто объясняю, почему я заведующему не сказал: «Сан Саныч, а валика ты со своими уговорами следом за Димой!». Я тогда не одну работу потеряю, а сразу три. Потому что врачи это вообще одна мафия, а урология — это мафия в мафии. Пойдут разговоры, что я невменяемый, меня отовсюду выгонят. Ну одна работенка-то всегда останется…
— Сколько же их у вас? — ахнула Анна.
— Четыре. Дежурю в трех стационарах и по скользящему графику двенадцать дней в месяц веду в одной клинике амбулаторный прием. По будням днем, когда на дежурство надо выходить к четырем часам.
— Как вы успеваете?
— Так и успеваю — бегаю с работы на работу. Пару раз в неделю заезжаю на несколько часов домой, повидаться и переодеться. Все собираюсь машину купить, но только накоплю близко к тому, так непременно что-то случается, какие-то непредвиденные траты возникают. Но вы, наверное, не жалобы старого больного грека собрались слушать, а информацию хотите получить.
На старого больного грека жилистый и энергичный Константин Христофорович похож не был. На вид ему было лет сорок пять, не больше, волосы густые, черные, без примеси седины. Только лицо осунувшееся, да мешки перед глазами, но по такой жизни это неудивительно. Дежурство в трех стационарах, да еще дюжина дней приема… Мама дорогая, это же всего полтора суток свободных в месяц, что ли?
Анна уважительно покосилась на коллегу, но уточнять насчет количества свободных часов не стала. Константин Христофорович истолковал ее взгляд по-своему.
— Спрашивайте, что вам надо, — подбодрил он. — Врать не буду, расскажу все как есть. Только не под какой-нибудь протокол, а в рамках частной беседы. Неофициально.
— Я поняла, — кивнула Анна. — да мне под протокол не надо. Я хочу понять, почему вдруг Дмитрий Григорьевич так на меня въелся и ополчился? Он такой обидчивый?..
— Он боится, — перебил Пантелиди. — Боится комиссий, проверок. Боится привлекать к себе внимание.
Он последние две недели из архива не вылезал — «дорабатывал», так сказать, старые истории болезни. Не все, конечно, а самые стремные. У него после вашего выступления в ординаторской была натуральная истерика, а как только он успокоился, то сразу замандражил — как бы вы на него кого-то не натравили.
— И решил, что атака — лучший способ защиты.
— Да, совершенно верно. Он решил как следует потрепать вам нервы, Анна Андреевна. С одной стороны, чтобы отбить охоту с ним связываться, а с другой, сами понимаете, ваша «контржалоба» уже не будет иметь такого веса. Все решат, что вы просто хотите свести счеты.
— Логично. А вы не намекнете, чего там такого стремного? Раз уж сказали «А»…
— То, конечно, скажу и «Б». Ничего экстраординарного у нас не происходит — работает стандартный конвейер по вышибанию денег из пациентов. Я дежурю в трех стационарах — везде одно и то же, разве что в сто пятьдесят четвертой работают более небрежно и более нагло.
— Почему? — заинтересовалась Анна.
— У Сан Саныча, заведующего отделением, есть какой-то кореш в департаменте здравоохранения. Они с ним очень близки, — для наглядности Константин Христофорович потер друг о друга указательные пальцы. — Настолько близки, что Сан Саныч чувствует себя независимым от главного врача и его заместителей. Никто из администрации не суется в урологические дела. Соответственно народ распустился, обоснования диагнозов и назначений пишутся кое-как, через пень-колоду. Могут вклеить липовый хороший анализ или написать заключение УЗИ от фонаря и выписать больного на амбулаторное лечение, если он даром койку занимает, в карман ничего не сует. У того, кто платит, могут найти то, чего нет и тянуть с него деньги. Дима сам говорит, что умный врач должен уметь подгонять диагноз под платежеспособность. Так вот и работают.
— Ясно. А по поводу разглашения врачебной тайны…
— О, там такая история была! — оживился Константин Христофорович. — У больного, которого вы консультировали, две жены. То есть — сейчас он женился вторично, на какой-то молоденькой и смазливой, но бывшая жена все равно о нем беспокоилась и даже носила передачи. Через пару дней после вашего визита обе жены столкнулись у дверей отделения и новая устроила скандал Сан Санычу и Диме, что это они вообще у посторонних берут передачи, вдруг, говорит, она его отравить вздумает, чтобы мое счастье порушить…
— Ух ты! — вырвалось у Анны.
— Я сам не видел, но медсестры рассказывали, что скандал был знатный, стекла дрожали. Еле-еле ее погасили, у бывшей жены передачи принимать запретили, а старшая сестра Мальцева по ходу вспомнила, что видела вас беседующей со старой женой больного. Дима подогрелся и решил из этой мухи раздуть ба-а-льшого слона. Даже больного обрабатывал насчет того, чтобы тот на вас жалобу написал, но, кажется, ничего у него не вышло, тот нормальным мужиком оказался, не стал в эти грязные игры играть и новой жене запретил. Так что про это разглашение врачебной тайны можете забыть.
— А про то, что я оскорбляла моих коллег…
— Это Тихонов и Носовицкий якобы видели своими глазами и слышали своими ушами.
— А вы?
— Анна Андреевна, ну я же вам объяснил мою ситуацию… — Тон у Константина Христофоровича был немного виноватым.
— Да, да, я помню.
«Не мужик, а тряпка какая-то! — раздраженно подумала Анна. — И хорошим хочет казаться, и правду рассказать боится!». Но буквально сразу же Анне стало стыдно за свою резкость. Да, будучи материально независимой, имея квартиру в Москве и не имея на шее кучу иждивенцев, можно не сильно считаться с начальством. Нормальный мужик Константин Христофорович, ответственный, в первую очередь о семье думает, зря она его так… И не поддержал этих двух мерзавцев Тихонова и Носовицкого… Но, может, у него просто манера такая — чуть что семьей прикрываться, универсальная палочка-выручалочка на все случаи жизни… А какая разница? Спасибо и на том, что слегка прояснил ситуацию.
— Они хорошо подготовились, составили что-то вроде конспекта вашей речи и выучили его наизусть, чтобы не было разночтений. И старшая сестра тоже якобы заходила по делам в ординаторскую и слышала-как вы выражались.
— Ваша старшая сестра — прямо универсальный свидетель на все случаи жизни!
— «Рука руку моет». Слышали такое выражение?
— Слышала. И вторую половину тоже слышала: «Вор вора кроет».
— Да все они — одна шайка, — согласился Константин Христофорович. — Вы не замечали, Анна Андреевна, что настоящая коллективная взаимовыручка имеет место быть только там, где есть какой-то криминал или, скажем, левые дела?
— Замечала, но думать на эту тему не думала. Других забот хватает.
Разговор прервался, исчерпав себя. Вроде бы все сказано, тем больше нет.
— А вам не проще бы было работать в одном месте? — спросила Анна.
— Больше полутора ставок в одном месте не возьмешь, но я с удовольствием променял бы четыре работы на две при той же загруженности. Деньги те же, а беготни меньше.
— Я могу узнать в нашей, двадцать пятой, — без всякой задней мысли предложила Анна.
— Подкупаете? — сверкнул крупными белыми зубами собеседник.
— Просто спросила, — Анна тоже улыбнулась. — Подкупать надо чем-то более весомым.
— У меня сложная ситуация, Анна Андреевна…
— Вы уже говорили.
— Не только то, что говорил. Есть и другие моменты, о которых мне бы не хотелось распространяться. Спасибо, не надо ничего узнавать, пока так поработаю, а там или места получше найду или ипотеку закончу платить — все легче будет.
По мнению Анны, моментов «о которых не хотелось бы распространяться» могло быть три — неснятая судимость, «липовое» российское гражданство, какие-то проблемы с дипломом или, скорее всего, с сертификатом. Хотя, если Константин Христофорович дежурит в урологии, то, значит, назначает по дежурству наркотические и сильнодействующие препараты, а, стало быть, проверен наркоконтролем на предмет допуска. Но проверка может быть чисто формальной… Впрочем, сколько бы не было вариантов, лезть к Константину Христофоровичу с уточняющими вопросами было неудобно — совсем не та степень знакомства.
— Анна Андреевна, а как вы относитесь к непрошенным советам? — вдруг спросил Константин Христофорович.
— Как и все — резко отрицательно. Но ваше мнение по предмету нашего разговора мне очень интересно. Короче — давайте ваш совет.
— Не пытайтесь наладить отношения с Димой, он от этого только больше раззадорится. Характер у него поганый, это он и сам признает. Да, говорит, такая я поганка и только горжусь этим. Вы тихо переждите, он успокоится, а все плохое быстро забудется. Не обращайте внимания, будьте выше всего этого.
— Совет хороший, — оценила Анна. — Спасибо. Были бы живы мои родители, я уверена — посоветовали то же самое. Только вот, увы, есть вещи, на которые невозможно не обращать внимания. Особенно, когда ты попадаешь в такую ситуацию, где мечешься, как белка в колесе, а изменить ничего не можешь. Он же и жалобу написал в министерство, и в Интернете гадости про меня пишет, и статью в «Московском сплетнике» организовал…
— Я в курсе.
— Да, разумеется. Он же, наверное, постоянно хвастается своими подвигами в ординаторской.
— И за ее пределами тоже.
— А вы говорите — не обращать внимания.
— А что вы с ним можете сделать?
— Погнать на него такую же мутную волну. Подкинуть журналистам какой-нибудь высосанный из пальца материал. Накидать записей в Интернет…
— Во-первых, такого толстого бегемота, как Дима, вы этим не проймете. Во-вторых, вы — доцент кафедры, известная во врачебных кругах личность. Ваша репутация чего-то стоит? А какая у Димы репутация? Кто его знает? Кому он нужен? Рядовой врач в захолустной московской больнице. Сидит, «окучивает» свою грядку… Он ее так и будет окучивать, пока Сан Саныч отделением заведует…
— Пролетариям нечего терять, кроме своих цепей…
— Вроде того. Не к киллеру же обращаться…
— Знаете, Константин Христофорович… — Анна на секунду призадумалась, но все же решила сказать. — Как врач, я осуждаю любое убийство и не приемлю его, но как женщина, которую какой-то мерзавец…
— Тогда тем более надо подождать, чтобы это, — на последнем слове Константин Христофорович сделал ударение, — не связали с вами. Подождать, пока все забудется…
— Вы что? — Анна чуть не выпустила из рук руль. — Вы меня не так поняли! Я хотела сказать, что если бы Тихонова кто-то грохнул, то я этого человека могла бы понять! И, возможно, время от времени отправляла бы ему передачи!
— Как он вас достал, однако, — Константин Христофорович покачал головой. — Вам знакомо выражение: «умеющий говорить не совершает ошибок»?
— Это что-то из даосизма? Хотеть и не хотеть, уметь и не уметь?
— Да, примерно так. Я хотел немного пофилософствовать, но скажу просто — не берите в голову, Анна Андреевна. Делайте хотя бы вид, что вы выше всего этого и тогда существенного вреда вашей репутации он не нанесет. У вас басни Крылова дома есть?
— Есть, — не очень уверенно ответила Анна. — Только я их со школьной поры не открывала.
— И зря. Читайте перед сном «Слона и Моську». Вслух или про себя — без разницы, главное — чтобы прочли.
— И поможет? — улыбнулась Анна, на мгновение переводя взгляд с пустой дороги на своего собеседника.
— Непременно, — уверенно ответил Константин Христофорович. — Главное — проникнуться мудростью.
Расстались как хорошие знакомые, пожелав друг другу успехов и обменявшись номерами мобильных телефонов. На всякий случай. Константин Христофорович улыбнулся на прощанье, интеллигентно закрыл дверь, а не хлопнул ею со всего размаху (тоже, кстати, показатель и немаловажный), сунул в рот сигарету, прикурил, развернувшись спиной к ветру, и заспешил легкой рысью по территории двадцать восьмой больницы к длинному семиэтажному хирургическому корпусу, брату-близнецу корпуса терапевтического. «Бедняга, — посочувствовала Анна, глядя ему вслед. — Живет на работе, к собственной семье в гости приходит. Москвичам в Москве непросто, а приезжим еще хуже. Да еще — ипотека».
Дальше мысли пошли не туда, куда следовало, — вдруг подумалось, что лучше уж к собственной семье в гости, чем совсем без семьи. Приевшийся постулат о том, что все еще впереди вдруг аукнулся цифрой «тридцать два». Детородный возраст все продлевается да продлевается, прогресс. Нынче и сорокапятилетняя роженица не такая уж редкая редкость, но если дотянуть с этим делом до сорока пяти, то ребенок окончит школу, а тебе уже пойдет седьмой десяток. Тут «тридцать два» звучит не очень-то, а «шестьдесят два» — так вообще ужасно. «Это твоя бабушка?». — «Нет, это моя мама»…
Анна уже почти успокоилась, во всяком случае — глаза уже высохли и руки перестали дрожать, когда в окно требовательно постучали. Анна на два пальца приспустила стекло и услышала:
— Ты, чё, совсем того, да? Проезжай давай, здесь тебе не стоянка!
Остановилась она по обыкновению интеллигентно — ни въезд в ворота не перегородила, ни проезжую часть. Непонятно, с чего так рассвирепел пузатый мордач в мятой черной форме охранника.
— А повежливее разве нельзя? — поинтересовалась Анна, включая зажигание.
— Нельзя! — ответил хам. — Проезжай!
Стоял он очень удачно — если резко открыть дверцу, то можно сбить с ног. Но после секундного размышления Анна отказалась от столь радикального воспитательного метода. Вдруг охранник со зла устроит какую-нибудь гадость Константину Христофоровичу? Видел же, скорее всего, кого она привезла.
Поэтому Анна приоткрыла стекло еще немного и вежливо спросила:
— Скажите, пожалуйста, а ваша мама жива?
— Жива, — почти человеческим тоном ответил растерявшийся охранник. — А вы что, с ней знакомы?
— К сожалению, нет, — Анна виновато улыбнулась. — Поэтому вы уж сами передайте ей от меня, что она сделала очень большую ошибку, когда не абортнула вас к чертям собачьим. На свете и без вас хватает говнюков.
И резко, с ревом, рванула с места. Не собиралась, а добилась своего — от неожиданности охранник отскочил, споткнулся и приземлился на пятую точку, жаль, что не в лужу. Странно, но он не потрясал кулаками и ничего не орал вслед Анниной машине, просто сидел и смотрел. Все-таки недаром говорят, что вежливое оскорбление действует сильнее.
От сентиментальной меланхолии не осталось и следа. По-хорошему, следовало бы заехать в ближайший магазин, купить не менее чем литровую бутылку водки и вернуться с ней к охраннику. Отблагодарить человека, так сказать, за подъем настроения. Но вместо этого Анна прибавила газу и включила музыку. Из шестнадцати гигабайт музыки, которая была на флешке, умное устройство выбрало самую подходящую к моменту песню «Доорз»:
Yeah, keep your eyes on the road, your hands upon the wheel
Keep your eyes on the road, your hands upon the wheel
Yeah, we’re goin’ to the Roadhouse
We’re gonna have a real
Good time…
Если смотреть на дорогу, не поворачивая головы, то вполне можно представить (вообразить, подумать), что справа на пассажирском сиденье сидит кто-то похожий на Джима Моррисона и поет:
Let it roll, baby, roll
Let it roll, baby, roll
Let it roll, baby, roll
Let it roll, all night long
Do it, honey, do it…
Чтобы не выбиваться из образа, Анна даже заехала в «Макавто» и съела под кофе целых три чизбургера. Хотела еще взять ванильный коктейль, но решила, что это будет уж слишком.