Лишь падая, ты независим…

В Трудовом кодексе существует целая глава, посвященная режиму рабочего времени. Номер шестнадцать, если кому-то захочется проверить. А другая глава, номер восемнадцать, посвящена перерывам в работе и выходным дням. Некоторые люди не без оснований считают эти главы самыми важными. Трудовой кодекс устанавливает для медицинских работников сокращенную продолжительность рабочего времени, не более тридцати девяти часов в неделю. А еще есть постановление правительства, в котором говорится, сколько часов в неделю положено трудиться представителям отдельных специальностей.

Меньше всего, двадцать четыре часа в неделю, работают те, кто входит в непосредственный контакт с гамма-излучением, например — рентгенологи. Сотрудники противотуберкулезных учреждений и патологоанатомы с судмедэкспертами работают немного больше — тридцать часов в неделю. Недельная «выработка» стоматологов на три часа больше. Куча народа, начиная с инфекционистов и заканчивая психиатрами должна отрабатывать тридцать шесть часов в неделю. Самые «невезучие» медицинские работники, отрабатывают «по кодексу» те самые тридцать девять часов в неделю, о которых говорилось выше.

Вопрос рабочего времени — один из самых болезненных для любой администрации. Когда-то в двадцать пятой больнице два «обязательных» врачебных дежурства не оплачивались и совершались как бы за счет рабочего времени, в результате чего рабочее время сокращалось примерно на час в день. В три часа палатные врачи с чистой совестью валили домой. Затем дежурства сделали платными («обязательными» они так и остались — двое суток в месяц вынь, да положь на алтарь родного учреждения, а сверх того уже по желанию) и рабочий день увеличился на час с лишним. В девять начало, в шестнадцать двадцать — конец. Тех, кто по старой памяти пробовал уходить домой в три часа или около того (к хорошему быстро привыкаешь) больничная администрация отлавливала на выходе с территории, высматривала из окон своих кабинетов и показательно возвращала обратно. Работай, раб, солнце еще высоко!

Это изменение касалось не всех сотрудников двадцать пятой клинической больницы, а только врачей отделений. У медсестер свой график, у врачей-дежурантов тоже свой, а заведующие отделениями и кафедральные сотрудники обычно не дежурят. Следующее же коснулось всей больницы. Очередная строгая и взыскательная комиссия указала главному врачу на то, что он ежедневно и систематически (именно так было сказано в акте) нарушает права своих сотрудников, не предоставляя им положенного обеденного перерыва.

С обеденным перерывом в больницах сложно. Это на заводе легко, прозвучал гудок — все рванули в столовую, прозвучал другой — вернулись к станкам. В больнице кто-то на операции, кто-то реанимирует, кто-то на обходе задержался, к кому-то нового больного привезли… Медики давным-давно привыкли есть в свободную минутку, на ходу, на бегу, на лету, а то и вообще не есть. Говорят же французы, что могилу каждый роет себе своими зубами.

А тут, значит, перерыв. Сорок пять минут. Регламент. Закон. Трудовой кодекс. Каждому в график, каждому в зубы. А если в график вставить сорокапятиминутный перерыв, в рабочее время не входящий, то уходить с работы придется на сорок пять минут позже.

— В гробу я видела этот обед! — свирепствовала в ординаторской кардиолог Хотькова. — Я, может, вообще не обедаю!..

Это была чистая правда, потому что она и впрямь никогда не обедала на работе. Только пила чай «с чем-нибудь» три раза в день — после утренней конференции, после обхода и незадолго до ухода домой.

— …Может, я из-за этого обеда на вторую работу опаздывать стану!

— Вы работаете на двух работах, Натэлла Петровна? — удивился заведующий отделением.

Хотькова была скрытной и о себе рассказывала скупо. Зато подноготную своих пациентов обсуждала подолгу и со смаком.

— Да, Алексей Иванович, на двух! — гордо ответила Хотькова. — С одной работы в наше время не прожить!

— И где же? — не отставал заведующий.

— Консультирую в частной клинике, — с достоинством ответила Хотькова и уточнила. — В крупной частной клинике.

Заведующий отделением, как ни старался, но так и не смог представить, что за консультацию Хотьковой кто-то может платить деньги.

Недовольны были все. Половина недовольных высказывала свое недовольство громко, никого не стесняясь (а лучше всего так, чтобы главный врач слышал), другая половина благоразумно помалкивала или шипела по углам — в сестринских комнатах, в ординаторских, по раздевалкам. А вот третье терапевтическое отделение отличилось, подложило родной администрации свинью, да какую!

Началось с того, что заведующая третьей терапией Карамова приболела. Ничего страшного — банальный радикулит, но с ним на работу не походишь. Исполнять обязанности заведующей, как обычно, стала доктор Дымкова, в сложной натуре которой преобладали склочность и потребность в постоянном качании прав. Кроме нее, передать полномочия было некому — один склонен к запоям, другая работает второй год после интернатуры, а третья — пенсионерка, опытная, непьющая, но не желающая даже слышать о временном заведовании.

Дымковой, несмотря на то, что на других работах она не работала, на электричках с пересадками, подстраиваясь под их сочетание, не ездила (жила рядом с больницей и ходила на работу пешком) и вообще часто засиживалась на работе сверх положенного, потому что дома ее никто не ждал, этот обеденный перерыв был как заноза в одном месте. Как это можно — включили и никого не спросили? Разве это правильно? Трудовой кодекс? Ах, не смешите меня!

Во время очередного пароксизма негодования, Дымкову осенило. Чего ради метать икру? Бессовестное начальство все равно ничем не проймешь! Можно сделать проще — так, чтобы и условные волки были сыты, и условные овцы целы. Перенести обеденный перерыв на конец рабочего дня и спокойно уходить домой, чтобы сегодня уже в больницу не возвращаться. На то, что подобная практика противоречит трудовому законодательству, Дымкова внимания не обратила.

Решено — сделано. В один прекрасный день, для администрации ставший кошмарным, Дымкова позвонила в четвертую терапию, убедилась, что дежурящая сегодня (один врач дежурил на два-три отделения) врач Валюзина на месте, и разрешила своим временным подчиненным уходить домой. За пятьдесят минут раньше положенного. Пока переоденутся, будет как раз «время икс». Сама, подавая пример, унеслась домой первой. Впрочем, другие тоже не заставили себя ждать. У кого-то горели вечным иссушающим огнем внутренние трубы организма, у кого-то вечером было важное и весьма перспективное свидание, кому-то надо было в парикмахерскую.

Минут через пять после ухода врачей в отделение явилась дочь поступившей сегодня пациентки по фамилии Мохань. Принесла маме кое-какие вещички, минералку, любимое печенье и, заодно, решила пообщаться с врачами. Вполне закономерное желание.

Услышав, что лечащий врач уже ушел, дочь захотела пообщаться с заведующей отделением. Услышав, что та тоже ушла, поинтересовалась, где находится дежурный врач. Медсестры ответили, что дежурный врач сидит этажом выше. Дочь была не очень хорошо знакома с особенностями врачебных дежурств, как в отдельно взятых клиниках, так и в целом. В ее представлении в каждом отделении непременно должен был находиться врач. Хоть какой, но должен. Вдобавок дочь работала на одном из центральных каналов помощником выпускающего редактора новостной программы и умела сделать из любой мухи такого слона, что мама не горюй.

Запыхавшись от быстрой ходьбы, ворвалась она в кабинет Надежды Даниловны, только-только решившей побаловать себя чайком, и устроила шоу в жанре хоррор. Славы жаждут все или почти все, но слава славе рознь. Стать главной героиней специального репортажа, который покажут вечером всей стране — это очень заманчиво. Только вот уже послезавтра можно (и нужно) будет искать новое место работы. Что-нибудь попроще — не главным врачом и не замом, а, скажем, участковым терапевтом в поликлинике. Туда берут всех — сирых, убогих, отверженных, униженных, оскорбленных, разжалованных и снятых с высоких должностей. Хорошо бродить по свету с карамелькой за щекой, а бегать с сумкой на плече по участку еще лучше, но Надежде Даниловне было хорошо на своем месте. Привыкла уже руководить — десятый год пошел.

Обошлось без специального репортажа, но в департамент скандальная особа все же нажаловалась. Департамент отреагировал буквально на следующий день (видимо, там тоже не хотели ненужной славы). Главный врач и заместитель по медицинской части получили «самое последнее предупреждение». Обиднее всего было то, что до сих пор никаких предупреждений они не получали, и вдруг на тебе — самое последнее.

Если бы врачей в третьей терапии было много, то главный врач скорее всего прибегнул бы к децимации, столь сильно он был разгневан. Все четверо «дезертиров» получили по строгому выговору и неофициальное предупреждение «не ждать ничего хорошего». Дымкова, считавшая себя незаслуженно обиженной (а есть ли они вообще, заслуженно обиженные люди?), во время утренней конференции начала вопить (да, именно вопить) о том, что их вот, бесправных больничных врачей, «прессуют как хотят», а сотрудники кафедр работают в лучшем случае до часу дня и никто не обращает на это внимания. В качестве примера она привела доцента Вишневскую.

— В четверг позвонила в два часа на кафедру, хотела проконсультировать больного, так мне ответили, что Анна Андреевна давно уже ушла. Вот почему им можно, а нам нельзя?! Чем они лучше нас?!

«Чем они лучше нас?» и «Чем мы хуже их?» — это очень опасные фразы. Сказанные к месту и вовремя, они могут привести к самым ужасным последствиям, вплоть до революции. Послав мысленно Дымковой луч поноса, Анна встала и не выходя «на сцену» громко поинтересовалась Дымковой:

— С каких это пор, уважаемая Раиса Федоровна, в ваши должностные обязанности входит контроль за сотрудниками кафедр? Номер соответствующего приказа не подскажете?

— А мне для этого приказы не нужны! — осклабилась в глумливой улыбке Дымкова. — Справедливость приказов не требует!

Треть аудитории, наиболее радеющая за справедливость, согласно закивала и одобрительно посмотрела на Дымкову. Остальные две трети, в том числе и Надежда Даниловна, ждали продолжения. Надежда Даниловна могла бы (а по идее — и должна была бы) вмешаться, одернув Дымкову, но решила этого не делать. Скорее всего, таким образом она мстила Анне за недавнее выступление на КИЛИ.

— Я могла бы послать вас с вашими понятиями о справедливости по всем известным в России адресам, — Анна грубила намеренно, осознанно, зная, что так до Дымковой дойдет лучше, — но на первый раз воздержусь. А для того, чтобы закрыть эту тему, хочу напомнить, что по работе мне приходится выезжать на консультации, время от времени бывать на защитах и предзащитах, ездить в университет, посещать семинары, собрания и так далее. Поэтому меня часто нельзя найти на кафедре. Кроме того, я много работаю с информацией — пишу статьи, редактирую, рецензирую. Эта работа требует сосредоточенности, и заведующий нашей кафедрой не возражает против того, чтобы я делала ее дома, ведь с таким же успехом я могу на совершенно законных основаниях делать ее в университетской библиотеке. И обратите внимание, Раиса Федоровна, на то, что палат я не веду и в срочном порядке никого консультировать не обязана. Мои консультации — сугубо плановые, для экстренных случаев есть другие консультанты. Мы закрыли эту тему?

— Нет, не закрыли! — ответила Дымкова. — Я вот тоже могу из дома по телефону назначения делать и выписки дома могу писать! Но меня за преждевременный уход склоняют и наклоняют, а вам, значит, можно?

В таком духе можно дискутировать бесконечно. Демагоги, собственно, тем и неприятны, что разумный диалог с ними невозможен. Было немного странно, что Дымкова прицепилась именно к Анне, ведь конфликтов между ними раньше не было.

— Да, мне можно! — громко сказала Анна и села.

Противопоставлять себя коллективу не рекомендуется, но как можно не противопоставлять себя таким, как Дымкова?

— Вы считаете, что вам все можно! Вы нас, простых врачей, за людей не считаете, оскорбляете почем зря! Интересное дело…

Простые врачи…

Простые люди…

Простота хуже воровства…

Проще станешь — люди к тебе потянутся…

«И в мире нет людей бесслезней, надменнее и проще нас», — писала другая Анна — Ахматова.

Анна сидела и слушала. Уже и Надежда Даниловна цыкнула на Дымкову, а та все не унималась. Сидела и бухтела, обращаясь к своей соседке, врачу-эндокринологу Гоцалюк.

— Обидно, Кристина. Одним вершки — а другим корешки…

«Вот как приду в следующий раз на консультацию, так сразу же покажу тебе пирожки!», — мстительно подумала Анна.

Нервы расшатались изрядно, настолько, что Анна едва не разрыдалась на людях, что было для нее несвойственно. Она вообще редко когда «пробивалась на слезу», а тут разобрало, да так сильно… Еще бы — при каждом удобном случае тебе норовят «вспомнить все», и это уже входит в систему! Завтра любая дискуссия, любой спор будет начинаться с «вам не привыкать оскорблять и унижать». Однако, как удачно «попал в струю» подлый Дмитрий Григорьевич со своим поклепом! Наглядная иллюстрация на вечную тему Великого противостояния между сотрудниками кафедр и «простыми врачами». На самом деле никакого противостояния нет, тем более — великого, но многим, не обремененным избытком ума, кажется, что оно есть. Умные склонны искать объединяющие факторы, а дуракам свойственно противопоставляться. Каждому — свое. Кому надо, кому выгодно, кому приятно — тот подхватит и понесет.

Анна как могла прикрыла верхнюю часть лица ладонью (вариант позы мыслителя) и быстро-быстро поморгала глазами, сгоняя слезы. Одновременно прикусила изнутри нижнюю губу, совсем незаметно, но очень действенно, потому что губа сразу же перестала подрагивать, и сделала несколько глубоких вдохов. Помогло, но до срыва оставалось совсем чуть-чуть. Вот бы возрадовалась Дымкова, доведя до слез доцента Вишневскую! А завтра кто-нибудь, например та же Хотькова, сказала бы: «Вот вы нас, простых врачей, почем зря оскорбляете, а потом слезы крокодильи льете». Чем дальше в лес, тем толще бревна. Если вести себя неправильно, то ведь затравят, как пить дать затравят. Взрослые в этом отношении еще хуже детей — их хлебом не корми, только дай кого-нибудь погнобить. Разумеется, в рамках приличий, но ведь от этого не легче. Начнешь мстить и отыгрываться — только масла в огонь подольешь. И себя доведешь до ручки. В лучшем случае — до клиники неврозов, в худшем — до отделения для лечения острых форм психических расстройств. А что, были ведь прецеденты, вспомнить хотя бы профессора Трой-ко с кафедры гастроэнтерологии. Служебные неприятности (раздоры с заведующей кафедрой) наложились на домашние проблемы (развод с мужем плюс дележка совместно нажитого имущества) и свой пятидесятилетний юбилей Тройко встретила в психиатрической больнице. Все имеет свой предел, и внутренние психические резервы в том числе.

Пятиминутка еще не закончилась, а Анна пообещала себе впредь на идиотские выпады внимания не обращать, на провокации не поддаваться и не срываться на грубость. Ледяное презрение — вот наилучший ответ. Поговорят — и забудут, повыступают — и надоест. Но, разумеется, никаких огрехов той же Дымковой она в следующий раз покрывать не станет. Увидит, что кого-то из больных лечат совсем не от той болезни, советами, рекомендациями и «вправлением мозгов» в узком кругу ограничиваться не станет — напишет официальную бумаженцию на имя главного врача. Как говорит Виктория: «Я мстю, и мстя моя страшна».

На кафедре Анну ждал сюрприз — вызов в министерство. К заместителю начальника отдела послевузовского профессионального образования Э.Я. Петерсон. Вызов торжественно вручил заведующий кафедрой. Мог бы, конечно, и через Елизавету передать.

— Подготовься как следует, — по-свойски посоветовал Аркадий Вениаминович. — Смотри не сорвись, проблем потом не оберешься. Это тебе не Дымкова…

— Откуда вы знаете про Дымкову? — удивилась Анна. — Пятиминутка закончилась пять минут назад.

— Из астрала, — хохотнул шеф.

«Знаю я этот астрал, — подумала Анна. — Зовут его Владимиром Антоновичем, а фамилия — Виньков. Рысью несется новости рассказывать».

— Ты учти, что проблемы будут не только у тебя, но и у меня. — Аркадий Вениаминович мгновенно стал серьезным и, даже, строгим. — Я хоть и имею кое-какую поддержку, но подставляться лишний раз не хочу. Короче говоря — надеюсь на понимание. Глазки опустить, язычок прикусить…

— …снять трусы и принять коленно-локтевое положение!

— Анна Андреевна! — прикрикнул шеф. — Не забывайтесь! Я пока еще ваш непосредственный начальник…

— И я просто мечтаю, чтобы вы оставались им как можно дольше, — нисколько не кривя душой, сказала Анна. — Вы, конечно, не подарок, но я к вам привыкла.

— Скажи еще — притерпелась, — проворчал Аркадий Вениаминович.

— Лучше — пристрадалась, — поправила Анна. — Не уверена, что есть такое слово, но оно подходит на все сто процентов.

— Иди работать, — Аркадий Вениаминович барственно взмахнул рукой, не то благословляя на свершения и подвиги, не то выгоняя. — И помни о соблюдении трудовой дисциплины, а то вон уже на пятиминутках тебя в пример ставят. А завтра кто-то напишет…

«Послать бы все подальше и уехать в какой-нибудь Малый Волочок или Вышнюю Вишеру, — с тоской и раздражением подумала Анна. — Работать единственным врачом в сельской больнице, иметь далекое начальство в виду, не более того, ставить диагнозы, лечить, ходить на работу пешком, ходить по грибы, ходить по росе босиком, пить парное молоко, есть огурцы с грядки… Что там еще положено делать пейзанам? Виды на урожай обсуждать? Навряд ли — сейчас никто не сеет и не пашет. А — еще из колодца студеную воду пить! Ну это уж непременно! А раз в год встречать какую-нибудь комиссию, поить ее самогоном до невменяемости, и сразу же выпроваживать. Вот это жизнь. Собаку, наконец, сподоблюсь завести и буду уходить с ней на долгие прогулки куда глаза глядят…».

Мечтать о несбыточном очень полезно. Доступный и эффективный способ психотерапии. Анна прекрасно знала, что ни в какую глушь она никогда не поедет и в сельской больнице никогда работать не станет, но отчего же не помечтать? А если уж очень припрет, то можно отпроситься у шефа на пятницу и три долгих дня провести на даче, корпя над какой-нибудь рухлядью. А в перерывах читать Бродского или Шелли. Нет, лучше Бродского, потому что у Шелли нет таких строк:

— Лишь падая, ты независим… — вслух сказала Анна, закрыв за собой дверь кабинета Аркадия Вениаминовича.

Елизавета оторвалась от монитора и спросила:

— Что, простите?

— Это я так, про себя, — улыбнулась Анна. — Елизавета Витальевна, а вы случайно не знаете такую Э.Я. Петерсон из министерства?

— Нет, — печально взмахнула длиннющими ресницами Елизавета. — Не знаю…

Выглядела она польщенной. Как же — и по отчеству назвали и про кого-то в министерстве спросили.

— Но Аркадий Вениаминович должен…

— У него я боюсь спрашивать, — призналась Анна. — И потом он все равно скажет что-то вроде: «Вот придете — и узнаете». А хотелось бы иметь представление о человеке, который будет меня терзать и мучить.

— Ой, скажете тоже — «терзать и мучить»! — тоном бывалой канцелярской крысы сказала Елизавета. — В министерстве никого не мучают, так — покричат, ножками потопают и все! Представьте, что вас к директору школы вызвали. Вас, Анна Андреевна, вызывали к директору школы?

— Несчетное количество раз, — честно ответила Анна. — Одну, с родителями, с соучастниками по шалостям.

— Значит, у вас должен быть иммунитет! — сверкнула жемчужными зубами Елизавета.

— К этим делам иммунитет нестерильный, — пошутила Анна. — При долгом отсутствии инфекционного начала он начинает слабеть и исчезает. Страшно вспомнить, сколько лет назад меня в последний раз вызывали к директору…