Глава вторая: Смерть
Всякая фантазия лишь утверждает реальность.
– Ты что, ужинать не будешь? – отец заглядывает в комнату.
На берегу познакомились с Мариной – вроде, аспиранткой МИФИ – и пригласили её в гости. Теперь вся компания, оживлённая, заседает у нас с отцом на террасе, с вином и мидиями.
– Лика! Ну, ты что… Мидий таких классных насобирала, я всё приготовил… Нормально себя чувствуешь? – сегодня у отца компанейский дух явно перехлёстывает через край.
Мужчины – они такие мужчины. Даже если лучшие из них – ваши отцы.
– Нормально, па. Просто сегодня немного переусердствовала. Устала. Тело как по швам разъезжается. Я вам всю эйфорию перебью своей кислой миной. И ты будешь… расстраиваться, – хотелось сказать «злиться», но если хочешь от кого-то избавиться – стели мягко. – Я почитаю немного и баиньки, ладно? А мидий ты мне отложи на завтрак – утром с удовольствием поем. Только обязательно отложи, а то знаю я вас!
Ушёл.
Тьфу, тьфу, тьфу!
Индульгенция выписана. Никто не обижен. Теперь они будут всю ночь распушать хвосты, учитывая присутствие новой пары юных девичьих глаз и свободных ушей. А мне надо разобраться вот с этим:
«… Но так же, как когда-то из ничего появилось что-то, так, открыв глаза, ты обнаруживаешь маску, наполовину заполненную водой, сдавленные без воздуха лёгкие, голубоватый металлический шар размером с апельсин под рукой и… полное отсутствие панического ужаса. Как его и не бывало.
Память подсказывает, что ещё мгновение назад всё было иначе. Но мозг моментально включает аналитическую функцию. Удивляться будешь потом, а сейчас надо выбираться…
Назад нельзя. Никак. Капкан остроугольных сводов вызывает дикую боль при попытке двинуться. Не рвать же себя на куски! Ещё сознание, не дай бог, потеряешь… А что же это тогда было?.. Ладно. Сейчас не важно. Нельзя назад – значит вперёд. Но там же тупик?! А откуда ты знаешь?.. Вперёд – значит, вперёд. Трубку и шар пока бросить. Потом, если что… И маску беречь. Ещё одно неловкое движение… И так ни черта не видно в этой мути.
Вперёд легче. Вот ладонь упирается в стену. Неужели тупик? А наверх?.. Да. Есть карман. И дальше, дальше… Не может быть! Или показалось?!. Да нет! Вроде блик… Будто откуда-то сверху, сквозь муть песка и водорослей… Расщелина витиевато, как по лекалу, ныряет куда-то наискосок вверх, потом вправо, ещё… Точно – свет! Маска всё-таки цепляется за выступ и почти полностью заполняется водой. Но уже не важно! Всё! Ещё пара движений, и вот в открывшемся проёме – бирюзовый пласт воды. Муть рассеивается. Господи, дай немного сил! Грудную клетку сводит уже почти до конвульсий… Потерять сознание здесь было бы так глупо… Ласты синхронно взрезают глубину слой за слоем с такой мощью, с такой жаждой жизни, что вмиг доносят до солнца, волн и воздуха… Ты почти по пояс вылетаешь из воды. Вдох, похожий на рык динозавра, оглушает собственные барабанные перепонки. Ты ещё успеваешь краем глаза заметить какое-то движение слева, делаешь несколько гребков по направлению к выступающей из воды вершине подводной скалы, втягиваешь на неё измотанное тело, распластываешься и… сознание выключается. Но не так, как ТАМ. Просто. Как будто дело сделано, и больше нет необходимости что-либо контролировать…»
Так и было.
Сознание вернулось, когда кто-то тряс меня за плечи. Оказывается, вылетев из воды, как ихтиозавр, в пене и с нечеловеческим рыком, я чуть не до безумия напугала какую-то женщину. Есть такие любительницы – покайфовать на матрасе вдали от берега, мужей, детей и всего прочего, с книгой. Бывают же совпадения! Надеюсь, она не «Челюсти» в этот момент читала, а то знаете ли… После такого всю оставшуюся жизнь сердечко пошаливать будет.
От тётки той с матрасом отболталась. До берега доплыла. Серёга с Мишкой барышне какой-то тент помогают ставить. Той самой Марине – аспирантке МИФИ. Тоже мне – кляча! Места, что ли, мало, как не под боком у трёх симпатичных мужчин? Отец на рынок пошёл – вино у них заканчивается. Кто бы сомневался…
Ладно. Нашла кусок проволоки у чьей-то старой жаровни – и обратно. Трубку-то надо забрать. И нож. Ну, и шар этот странный. Откуда он там взялся?..
Вернулась. Отца ещё нет. «Кляча» уже под нашей простынёй воркует.
Перебросилась с ними парой фраз, из серии «как дела? – да потому что!». Взяла полотенце и устроилась чуть в стороне за камнями – находку рассмотреть.
Шар как шар. Металлический, слегка шершавый. Размером с апельсин и по весу такой же – может, чуть легче. Ни швов, ничего. Протёрла насухо… Нет. Есть маленькое отверстие. Аккуратное. Миллиметр, может, два. Соломинкой потыкала туда – не идёт. Ну и ладно. Путь полежит пока…
Не хотелось думать о том, что случилось. Но из всего, что происходило за последние несколько дней, – это было самое-самое. Так что мысли автоматически возвращались к пережитому.
Страха нет. Но его и там, на дне, уже не было. Какое-то смутное воспоминание об ужасе, безумной панике. Но как не со мной. Одно только странно… шар. Вроде бы я его там не видела. Хотя… Разве теперь скажешь наверняка? И эта отключка… Понятно. В смысле, то, что она случилась. А вот «включение» обратно… Да ещё явно в изменённом состоянии сознания? Почему?.. С другой стороны – чего только в жизни не бывает!.. Отец вон рассказывал: их приятель институтский – жизнерадостный парень, балагур, душа компании – вдруг, бах! – рак. Да ещё такой, что и не выкарабкаться уже. Обследовали – «низкодифференцированный, с метастазами в жизненно важные органы». Шепнули на ушко, мол, парень, извини, месяца три, может, четыре от силы… Он побродил-побродил с недельку и пропал. Совсем. Ни ответа, ни привета. Все в непонятках, родня в панике… Искали – не нашли. Но доктора́-то сказали – три месяца. Так что годик прошёл, и успокоились. А ещё четыре спустя письмо приходит. Вежливое такое, спокойное… Но смысл прямой, жёсткий. Типа, маета ваша жизнь. Бардак и суета сует. А болячки все ваши в головах. Ну, и дай вам бог здоровья, разумеется. Живой. Ни рака, ни соплей даже. То ли егерем где-то, то ли на сплаве… Так что… жива, и слава богу. Повезло. И урок хороший на будущее – в азарт не впадать и тысячу раз проверять, прежде чем лезть. Природа-мать – та ещё штучка. Накуролесит, замаскирует, а ты потом выбирайся из её ловушек. А если бы там, в расщелине, в самом деле тупик?.. Это теперь не страшно. Подумаешь, ещё одна «отключка». Правда, уже без «включения», но… всё равно не страшно.
Шар вот только этот… Вещь заметная. Слишком правильная форма. В природе не бывает настолько правильных форм. Если он там был, как я могла его не увидеть?..
Что же ты такое?
Снова взяла в руки и поднесла ближе к глазам…
Конечно. Человек – вершина эволюции! Что от него ещё ждать. Если в отверстие не получается что-нибудь засунуть, значит, в него нужно заглянуть. Логично. За тысячи лет истории люди больше ничего не научились делать с отверстиями!
Как только шар оказался у глаз, внутри его что-то стрекотнуло, и он разлетелся на две половинки. Я аж отпрянула, тут же покрывшись холодком мурашек.
На полотенце валялись две полые полусферы, шар поменьше и что-то похожее на свиток. Ага… «матрёшка»!
Шар поменьше был точно такой же. И с таким же отверстием… Ну уж нет! Не так сразу. А вот свёрток… Просто бумажный свёрток. Весь исписанный… Или не бумажный… Пластик, что ли?.. Непонятно. Разворачиваю, а там: «Ну, здравствуй…»
Отец пошёл по берегу меня искать – еле успела сунуть всё под полотенце. Всех разрывали «грандиозные» планы, так что пришлось прервать чтение и набраться терпения до вечера…
Да что же это такое всё, чёрт возьми?!
Что-то я не припомню, чтобы сама себе письма писала, в железные шары упаковывала и под руку подбрасывала! Да ещё в столь, мягко говоря, критических обстоятельствах…
«…Твой дух не совладал. Никто бы не совладал. Очередная глупая случайная смерть. Мало ли таких каждую минуту на Планете…»
При чём тут смерть? Я что, умерла там?!
Нет, нет. Раньше… А, вот:
«Ты должна была умереть там. То есть не должна была раньше… Но после ряда событий… В общем, ты могла там умереть. Но смерть… Сейчас ты не поймёшь. Наберись терпения. Я всё потом разъясню. Если ты, конечно, решишься. Шар просто забрал там у тебя это время. И сейчас оно хранится внутри маленького шара вместе с последующими объяснениями. Но понять и принять их ты сможешь, только вернув себе хранящееся внутри шара время. Прости, больше я пока ничего объяснить не могу. Датчик настроен на сетчатку твоего глаза. Это был самый простой способ избежать случайности. Это не опасно, но навсегда изменит твою жизнь… Впрочем… Она и так уже давно изменилась. Вспомни хотя бы птиц…»
На террасе раздаётся дружный гогот. Солирует аспирантка МИФИ.
Ничего не понимаю!
«Вспомни хотя бы птиц…» Очень мудро! Я бы вспомнила, если б помнила…
Ладно – это позже… Поразмыслим логически. Первое:
«Шар там забрал это время…» Какое время? Всё моё время было при мне. Кроме отключки… Но это же секунда-другая. Вкл/выкл. Какое там время… Физику-то никто не отменял. Находись я там без сознания больше – и ничто на свете меня бы уже обратно не включило!
Второе:
Всё, что я прочитала… могла написать только я! Это настолько очевидно, что нечего и рассуждать. Может, конечно, не так красиво… Но никто на свете, кроме меня, не мог знать, ЧТО Я ДУМАЮ И ЧУВСТВУЮ!
И третье:
Я ни черта не смыслю в металлических шарах-«матрёшках» и секретных замках, реагирующих на сетчатку чьего-то глаза… Да я об их существовании только сегодня узнала!
Вот такие противоречивые условия задачи. И при них вопрос:
Должна ли я решиться открыть очередную «матрёшку»?
Ответ:
Хм…
С вероятностью сто процентов ясно, что другого пути получить разъяснения нет.
А если плюнуть на всё и забыть?.. Тоже решение.
Не-ет. Так себя разочаровать. Да ещё на всю оставшуюся жизнь.
Тогда решиться?..
… – О-о! А вот и наша добытчица! Надеюсь, не звон бокалов звонкий поднял вас с ложа, принцесса, а исключительно и только добрая воля присоединиться к компании высокородных особ? – Мишка был в ударе. Я бы даже сказала, в двух шагах от угара. Он явно положил глаз на Марину, и теперь его самого с трудом было видно из-за распушённого в брачном танце павлиньего хвоста.
– Исключительно и только добрая воля, – сразу смилостивилась я.
Избивать пьяниц и стариков – это моветон.
– Бокал юного прохладного вина с южного склона вашего виноградника, патриций, был бы сейчас весьма кстати моему разгорячённому дневным солнцем и утомлённому духотой ночи телу…
Видимо, выражение «разгорячённое тело» вызвало несколько неадекватную реакцию у пьяненького «патриция». Со вздохом, похожим на стон, он уронил голову на пышный бюст мифички и глупо захихикал.
– Всё в порядке? – отец проявил дежурную озабоченность.
– Да. Просто захотелось немного посидеть с вами.
– Поешь?
– Нет. Разве что попробую, как ты приготовил… У-у. Вкусно. А теперь поделитесь с дамой бухлом, если не жалко, – я намеренно сменила тон, чтобы вернуть слегка ошарашенную моим внезапным появлением компанию в привычное русло. И тут же, чтобы упредить реплику отца, но обращаясь ко всем:
– И не делайте, пожалуйста, удивление из ваших лиц. Это смахивает на ханжество. Принцессе всё можно. И уж тем более можно то, в чём никто при дворе себя не ограничивает.
– Бокал вина принцессе! – тут же заорал Мишка, отлипая от бюста явно смущённого юного физика.
Отец только хмыкнул. Серёга с полным ртом наклонился к Марине и что-то пробурчал ей в ухо. По хищному выражению глаз было понятно, что он ещё не потерял надежду лицезреть соперника валяющимся под столом, чтобы тут же занять его место.
– Ладно, физики-лирики и математики-харизматики, – сказала я, отхлебнув немного молодого белого. – Ответьте мне на один не дающий в ночи покоя вопрос… – Я сделала паузу и продолжила: – Есть ли в сегодняшней науке хоть одно достойное обоснование феномену «сворачивания» времени… или, как там все эти парадоксы, связанные с «провалами», называются?
– Ни хрена себе! – поперхнулся Серёга. – Какие вопросы принцессам по ночам спать не дают… Слышь, Борь (так зовут моего отца), я начинаю подозревать, что воспитание детей – штука небезопасная… В сравнении с процессом их производства, разумеется. – Последнее явно было нацелено на Марину. Мол, холост, анамнезом в виде парочки спиногрызов не отягощён, так что шерше ля фам, как говорится.
Но мифичка намёк явно не оценила или намеренно пропустила, решив, что пришла пора тоже слегка подраспушить перья. А то как бы её за дешёвку тут не приняли!
– Знаете, Лика, – чопорно начала она, – для того чтобы иметь возможность рассуждать о феноменах чего бы то ни было, необходимо, как минимум, свободно оперировать базовыми понятиями рассматриваемого предмета или области знаний…
– Ну, пипец! – провыл в ответ Мишка. Надо заметить, что на момент произнесения данной реплики один глаз у него уже был стеклянный, а второй – безумный.
– Что касается времени, – продолжила мифичка, никак не реагируя на Мишкин возглас, – то этих понятий немного. И если пара минут будет потрачена на их разъяснения, надеюсь, это никого не приведёт в состояние умственно-физиологической патологии, более известное как «сон на похмельную голову». Зато юная леди станет обладательницей лучшего снотворного на свете – возможностью мыслить теоретически. – Она изо всех сил старалась соответствовать избранному тону беседы, и надо отдать должное, несмотря на компанию хоть и интеллигентных, но весьма подвыпивших мужчин, у неё это неплохо получалось.
– Браво! – прокомментировал Серёга с лёгким оттенком лести.
– То есть, если возражений нет…
– Что вы, Марина! Не только нет возражений, но есть очень горячее желание. Предвижу интересное обсуждение, – в тоне отца, наравне с извечной долей менторства, явно проскакивало шуршание перьев из павлиньего хвоста. Тех, что ближе к заднице!
– Слушаем, Мариночка, слушаем! А я так просто впитываю… – Мишка явно терял лицо, ползая в луже слащавости. Чем тут же воспользовался конкурент.
– Марина, надеюсь, сегодня мы ограничимся Аристотелем и Ньютоном?
– Как пойдёт. В основном это будет зависеть от оппоненции. В том числе и вашей, Сергей.
– Но не собираетесь же вы погрузить нас в пучины математической космогонии Козырева?.. Так мы, чего доброго, и до Вейника доберёмся. А там, как ни крути, придётся Эйнштейна к ответу призывать за всё его мракобесие! А о покойниках или хорошо, или ничего…
– Сергей, вы торопите события, мне кажется. Я догадываюсь, что вы осведомлены в данном вопросе лучше меня, но…
– Всё-всё! Умолкаю. Нет мне прощения. И вы правы, Марина. Сто раз правы, и ещё раз прошу извинить меня. Я так давно не имел возможности поговорить с… умной женщиной, Марина.
Вот же ехидна!
– Итак, – мифичка отвлеклась от своих кавалеров разной степени скабрёзности и повернулась ко мне, – в современном научном мировоззрении известны две принципиально разные концепции времени: реляционная и субстанциональная. Различаются они трактовкой взаимоотношения времени и физической материи. Согласно реляционной концепции, в природе нет никакого времени самого по себе, а время – это всего лишь отношение или система отношений между физическими событиями, иначе говоря, время есть специфическое проявление свойств физических тел и происходящих с ними изменений. Другая концепция – субстанциональная – наоборот, предполагает, что время представляет собой самостоятельное явление природы, как бы особого рода субстанцию, существующую наряду с пространством, веществом и физическими полями. Реляционную концепцию времени обычно связывают с именем, как правильно заметил Сергей, Аристотеля. А также Лейбница и Эйнштейна. Наиболее же яркими выразителями субстанциональной концепции времени являются Демокрит, Ньютон и из современных учёных, как опять же позволил себе заметить мой многомудрый коллега, – Козырев и Вейник…
– Мариночка! Я же извинился! – Серёга по-детски надул губки и захлопал ресницами. – Профдеформация. Не удержался…
– Вы прощены, Сергей! – Марине явно начинала нравиться случайно подвернувшаяся под руку роль. – Тем более что удержаться от комментариев в подобной ситуации учёному-теоретику было бы весьма трудно. Так что ваша реакция была весьма кстати тем, что как нельзя лучше подтвердит мои дальнейшие слова. – Она отпила вина, по-птичьи вытянув губы, и продолжила: – Дело в том, что принятая нами к обсуждению тема для современной науки является камнем преткновения. Я бы сказала, остриём и даже гранью, когда величайшими теоретиками пройден этап осмысления, и мир ждёт практических действий в данной области…
– Как поёт! Как поёт… – Мишкин стеклянный глаз слезился от умиления, а безумный – пожирал профиль мифички.
– Борис Игнатьевич, – (так моего отца зовут те, кто ещё плохо представляет себе, что из всего этого может получиться), – стукните его по дифирамбам, пожалуйста. Я, конечно, не синий чулок. Но и не красный галстук. И уж точно не носовой платок, – сквозь кокетливый тон мифички прорывались нотки явного раздражения.
– Эй, животное, пойди на кухню, завари чаю. Не видишь, нас жажда мучает!.. Познания. Особенно Марину, – отец отреагировал моментально. Как будто ждал повода вмешаться.
– Мари-иночка! Что ж вы не сказали? Вы хотите чаю?
– Очень.
– С чабрецом! – отец зачем-то подмигнул аспирантке.
– С чабрецом? – Мишка на пару секунд замешкался. – А у вас есть?
– У нас нет. Но у тебя есть. А Мариночка очень любит с чабрецом. Мы как раз вспоминали об этом недавно.
– Да?.. – Мишка икнул.
– Два! Ты что, совсем память потерял? Ступай, тащи свои запасы, коль хочешь даме приятное сделать.
– Мари-иночка! – тут же расплылся Мишка. – Для вас… ик… самый лучший! Им вот… никогда! Полторы тыщи метров над уровнем… ущелье… как его там… Тьфу! Сам собирал…
– Ты идёшь или нет?! – рявкнул отец.
– Всё, всё… ща всё будет… – Мишка с трудом выковырялся из-за стола и, шатаясь, пошёл через сад, что-то бурча себе под нос. Хлопнула калитка.
– Всё. Он не вернётся, – отец, улыбаясь, откинулся на стуле и вытянул ноги.
– Как это? – Марина явно не поняла подтекста мизансцены.
– Да не сможет просто, – он удовлетворённо усмехнулся. – Ему с полкилометра до своего сарая. Запас алкогольдегидрогеназы в организме исчерпан, а мышцы ног одни из самых крупных в теле человека – циркуляция крови резко возрастёт и… думаю, даже туда не доберётся…
– А с ним ничего не случится?
– Тёплой южной ночью? В посёлке, где количество отдыхающих раз в пять превышает количество аборигенов?.. Не волнуйтесь, Марина, проспится – и всего делов. Слабенький он у нас. А мы и на пляже хорошо посидели, и по дороге… В общем, не в Мишкиной весовой категории выступления. А тут ещё вы… И красивая, и умная. Что большая редкость, согласитесь… Впал в эйфорию. Что простительно, разумеется, в дружеской компании, но наказуемо.
Ах, папа, папа!
– Ну, раз так… Тогда спасибо вам большое. А то я уж не знала, что делать…
– Чаю?
– Было бы здорово.
– С чабрецом?
– А у вас есть?
– А как же. Предгорья Каратау, ущелье Икансу. Сбор – июнь прошлого года.
– С вами не соскучишься!
– Вот и не скучайте, Мариночка. У Лики, по глазам вижу, вопросов уже пара килограммов наготове. А я пойду заварю, – отец встал и ушёл в дом.
За столом на несколько секунд повисла пауза. Разумеется, первым её нарушил Серёга. Избавление от конкурента прошло по намеченному плану, так что теряться из-за мимолётной неловкости он не собирался.
– Что ж, предлагаю, не тревожа память покинувшими нас, вернуться к обсуждению проблем вечности.
Разумно. Избавиться от меня можно было, только удовлетворив моё праздное, по его мнению, любопытство. А дальше… Романтическая ночь – крылышко к крылышку, клювик к клювику, и заливать, и заливать мифичке в уши свои сентенции.
– Ну, Сергей, вечность это не проблема. Вечность – это… – с готовностью включилась Марина.
– Вечность – это ситуация, и не более! – Я вообще не собиралась вклиниваться, а только послушать.
Но само вырвалось. – Извините, что перебила. Просто так Макс говорит…
– Who is Макс?
– О-о! Макс – это мечта, Мариночка, – Серёга быстро перехватил инициативу. – Макс – это тот, кто привяжет себя в шторм к штурвалу, потопит вражескую подводную лодку с одной отвёрткой, сыграет с Богом в нарды по памяти, найдёт стакан холодной газировки посреди пустыни и улетит на Марс не задумываясь – с первой попавшейся симпатичной особой возрождать человечество с нуля. Кстати, в нарды он наверняка выиграет!
– Интересно.
– Не то слово, Мариночка, не то слово! Ах да, ещё он кровью поклялся, что женится только на Принцессе. А поскольку на Земле их нет, то, скорее всего, – родом с другой планеты.
– Как мило!
– Да?! Ну, может быть, может быть, Марина. Вам виднее…
– А что значит «поклялся кровью»?
– Буквально то и значит. Нацедил из пальца, заправил свой неразлучный Parker и на натуральном папирусе – где уж он его взял, не знаю – написал при нас: «Первая Принцесса, что переступит порог этого дома, станет мне наречённой суженой». Число. Подпись. И положил под стекло на столе в кабинете. Это было… чтоб не соврать… – Серёга театрально почесал затылок. – Десять лет назад!
– Ага… – мифичка явно на краткий миг провалилась в недоумение.
Женщинам всегда кажется где-то на подкорке, что они в состоянии понять и приручить любую мужскую экстравагантность. Но когда им сообщают, что некто (обобщающий образ) не добился успеха за ДЕСЯТЬ ЛЕТ!.. Они впадают в лёгкий ступор. А ведь всё так просто! Стоит лишь допустить, что есть мужчины, для которых быть такими, какими они кажутся окружающим, – не позёрство, не способ и не последняя надежда, а что есть НА САМОМ ДЕЛЕ ТАКИЕ…
– Ну что ж. Значит, вечность – это ситуация?.. Согласна.
Серёга хмыкнул. Явно удовлетворённый окончательной реакцией. И покосился на меня. Я в ответ состроила ему «оленячьи» глазки.
– Прав ваш Макс, – продолжила Марина, всё ещё как бы уговаривая себя не задумываться над порою странным поведением некоторых мужчин. – Действительно, ситуация. Ибо только такой подход позволяет отнестись к рассматриваемому вопросу с научной точки зрения. Без примеси экзистенциализма и прочих «измов», что так любят доморощенные философы…
Тут я снова не удержалась.
– А Макс называл время одним из способов… Ведь я могу в рамках нашей беседы использовать понятия времени и вечности как подобные? Или, по крайней мере, как контекстные синонимы?
– Боря, Боря! Как женатый педагог педагогу холостому, скажи мне, это нормально для столь юного возраста? – крикнул Серёга, повернув голову к дому и поставив на стол бокал, из которого только что отпил.
– Яблочко от яблоньки, – послышался довольный голос отца через открытое окно. Он явно прислушивался к нашему разговору, пока готовил на кухне чай.
– А-а… Ну тогда понятно! – подыграл Серёга.
– Поясните, пожалуйста, юная леди, я не совсем поняла, что вы имеете в виду?
– Владимир Максимович говорил, что время – один из способов, с помощью которого универсальное вещество вселенной формирует образы самого себя.
– А ваш Макс, он… чем вообще занимается?
– В рамках обсуждаемой темы он «доморощенный философ», – я была безумно горда и собой, и за Макса. – А вообще он геолог.
– Геолог?
– Мариночка, вы не отвлекайтесь. Методика – наше всё! А за этим столом, – Серёга выразительно кивнул в мою сторону, – что ни собутыльник – так учёный-теоретик, что ни философ – так геолог, что ни шахматист – так космонавт. И наоборот. Им временны́е парадоксы разгадывать – что грецкие орехи щёлкать. Были бы щипцы покрепче. А есть нюансы, не правда ли, Мариночка?
– Нюансы есть везде, где не хватает понимания, – это очевидно… – Кажется, до Марины дошло, что не всякой ролью следует злоупотреблять.
– Ну во-от! – с лёгким оттенком менторства продолжил ворковать Серёга. – И я думаю, что нашей словоохотливой принцессе, нахватавшей плодов с разных деревьев, не помешало бы знать, что с чем едят. То бишь, более подробное объяснение разницы между реляционным и субстанциональным понятиями времени было бы уместным, вы так не думаете, Марина?
– Как я уже говорила, согласно реляционной концепции – в природе нет никакого времени самого по себе, – мифичка с облегчением вернулась на лекторскую стезю. Ибо нет ничего хуже, чем соревноваться в теории с тенью отсутствующего за столом оппонента. – Для правильного понимания необходимо ещё добавить, что время, к которому мы все привыкли, передаваемое по радио или телевидению, по которому мы настраиваем наши будильники и по договорённости считаем эталонным, – оно придумано человеком. Придумано с целью рациональной организации жизни общества. Природа его не знает. Это условное время. Даже можно сказать – социальное. Субстанционалисты же основываются на предположении, что в природе существует некое истинно простое хрональное явление, которое распадается на составляющие: хрональное вещество и его поведение. Подмена реального времени условным и наоборот – причина многих заблуждений в современной науке. Это как раз то, на что намекал Сергей, – самая нелепая ошибка теории относительности, например, заключается в том, что Эйнштейн говорит о переменности хода времени условного, тогда как он вообще не способен изменяться. Отсюда, соответственно, бессмысленны и все остальные выводы этой теории. Но это уже лес дремучий. Попросту говоря, в сознании людей время – это либо сквозная условная сетка, накрывающая всё материальное пространство, либо некое вещество, обладающее невыясненными свойствами.
– Однако некоторые предположения на счёт свойств имеются, – вмешался Серёга. – К примеру, что время – это единственное вещество, способное передать воздействие от одной системы к другой мгновенно.
– Вообще-то говорить о мгновенном распространении взаимодействия с материалистической точки зрения совершенно нелепо. Хотя если принять во внимание предположение Вейника – всё-таки мы добрались и до него – о существовании частиц, не содержащих квантов хронального вещества, то есть как бы одновременно присутствующих и в прошлом, и в настоящем, и в будущем, – то такое допущение со скрипом, но принять можно… Но вообще всё очень запутано. Чтобы разобраться с математическими выкладками, лично мне, в первом приближении, потребуется лет десять. И я как-то склоняюсь…
– Но, Мариночка! Вы же не можете отворачиваться от экспериментальных истоков.
– Экспериментальных?
– Ну разумеется! Вам ведь наверняка известно, что идея хронального вещества родилась внутри строго научного эксперимента, осмысление которого и привело к подобным мыслям и самого экспериментатора, а впоследствии и упомянутого здесь уже не раз Вейника. Идея о том, что время, точнее, хрональное вещество, материально не понарошку, по-релятивистски, а взаправду!
На террасу вышел отец. С большим заварным чайником и несколькими пиалами на подносе.
– Как старший по званию, – начал он, пристраивая поднос на стол, – хочу заметить, что вы, Марина, и в большей части ты, Серёжа, несколько ушли от исходной задачи. Вместо того чтобы осветить проблему… простите, ситуацию… в ярком и прозрачном свете популизма, оказались уже в полушаге от туманной научной дискуссии. Но хочу вам заметить, что юная барышня, вызвавшая своим вопросом столь бурное обсуждение, чем дальше – тем меньше улавливает предмет и…
– Пап, не говори за меня!
– Хочешь сказать, что ком вопросов по мере обсуждения не нарастает, а рассасывается?
– Хочу сказать, что я барышня не кисейная. И ложной скромностью не обременена. Математические выкладки мне, конечно, ни к чему – если уж и Марине на это лет десять понадобится, – но суть я вполне в состоянии ухватить.
– И что же ты успела ухватить к текущему моменту?
Старый провокатор! Опять это бесконечное менторство. А ещё отец называется!
– Ухватила то, что субстанциональная концепция мне больше по нутру.
– Нашего полку прибыло! – Серёга поднял правую руку и потряс сжатым кулаком.
– А почему?
– Мне кажется, что она… смелая. Революционная, что ли. Интуитивно я понимаю, что нашему восприятию условное время ближе. Не проще, но ближе. Но в этом и заковыка. Людей всегда больше тянет к тому, что дальше лежит. Так интереснее.
– Наш человек! Толк будет! – чуть не крикнул Серёга и поднял бокал. – За тебя, принцесса! Ну… и за революцию!
– Не ори. А то люди не поймут. Особенно последнее, – отец был немного раздражён. Не любил публичных проигрышей.
– Да хрен с ними! – не унимался Серёга. – Кому мы непонятны, тот и не с нами днесь!
– То есть, ты хочешь сказать, – отец вновь переключился на меня, – что вещество времени, которое никто толком не щупал, не измерял и всяко разно не оценивал, не имеющее никакого прикладного значения, вызывает твой больший интерес, нежели условная, пусть местами и относительная, сетка, которая, однако, управляет и лежит в основе жизни практически всех людей?
– Насчёт прикладного значения ничего не скажу, кроме того, что с помощью теории о времени как веществе можно было бы хоть как-то истолковать массу необъяснимых явлений…
– Я бы не делал в своих аргументах ставку на журналистские «утки» и прочие слухи. Люди, они готовы выдумать любую сказку, чтобы скрыть нежелательные и порой ужасные последствия своих поступков или оправдать собственные заблуждения.
– Я и не делаю. Просто что делать с «сеткой» – сидеть и смотреть, как всё сущее ползёт по ней линейно и поступательно?
– Ну, не всегда, не всегда…
– Серёж!
– Прошу прощенья, принцесса!
– Так вот… А если время – вещество, то им можно манипулировать. Определить его свойства, рано или поздно, – и изменять их. Скорость там, плотность… я не знаю.
– Теоретически да. Но подступиться к этому веществу пока нет возможности.
– Почему?
– Учёный ответил бы тебе, что любая экспериментальная база науки вырастает на пашне статистики. А рост статистики обретает ускорение только при наличии некоей суммарной критической величины экспериментов. Неискушённому слушателю это представится порочным кругом. Но это не так. Ведь я говорил об ускорении роста экспериментальной статистики. Линейный-то рост никто не отменял. Но для того, чтобы при линейном росте экспериментального материала была накоплена критическая суммарная величина, которая позволит осуществить прорыв, качественный скачок, – потребуются столетия.
– Время что, против того, чтобы мы его изучали?
– Да нет. Такова триангуляция пространства, познания и… собственно времени. В переносном, то есть в философском смысле, разумеется.
Что такое триангуляция? Чёрт её знает. Вот гад! Это он специально.
– Я поняла. Но что бы ответил философ на тот же вопрос?
– Любой здравомыслящий философ сказал бы, что не имеет значения, как называть то, что существует, и как соотносить себя с ним. Очередной виток эволюции открывает знания, необходимые и достаточные для достижения следующего витка живыми и здоровыми.
– Но кто-то же должен что-то делать для этого. А не просто сидеть и ждать, пока таблица Менделеева приснится! Или, по-твоему, это случайность – что таблица Менделеева приснилась именно химику? Почему не рыбаку или плотнику?
– Может, и снилась. Только, проснувшись, плотник примерил странный сон на своё плотницкое дело и понял, что для него от этой белиберды толку никакого не будет, и выбросил из головы.
Все замолчали. Отец разливал чай по пиалам.
– Всё равно! – хоть я и не могла так умело плести кружева софистики, но кое-какие мысли по поводу неявно роились в голове. – Можно просто принять гипотезу о веществе времени как исходную. Пусть и на веру! И действовать, исходя из этого.
– И как бы ты действовала?
– Не знаю… Пока не знаю. Но я подумаю. Или…
– Или?..
– Да нет, ничего… Спасибо за чай. И спокойной ночи всем. А то я уже чувствую, как с потревоженной паутины времени на меня сыплются странные комочки вещества, очень похожие на засушенных мух…
Ушла.
Ладно. Чёрт с ним! Посмотрим, что это значит: шар там забрал это
время
Я закрываю за собой дверь в комнату на шпингалет и прикрываю окно. Что так духота, что эдак. Зато голоса с террасы становятся совсем неразборчивыми, и можно не прислушиваться. И так понятно, что ближайшие минут десять будет обсуждаться «что это на неё нашло?».
Достаю из-под подушки две половинки прежнего шара, маленький целый шар и письмо. Думаю, может, перечитать, но… зачем? Всё понятно. Как всегда. Объяснения пространные – указание точное.
Прячу половинки и письмо обратно под подушку. Беру в руку маленький шар. Встаю и выключаю свет. Возвращаюсь к кровати. Сажусь поближе к окну. Из-за неплотно прикрытой рамы – стрекот, далёкие крики чаек, какие-то попискивания, лёгкий шелест и слабое тление южной ночи. Верчу шар перед носом. Кажется или он на самом деле испускает чуть заметное голубое сияние?.. Нащупываю пальцем небольшое отверстие. «Это не опасно…» Да уж. Письмо-то написала я. Вне всяких сомнений! Наверняка бы не стала саму себя подвергать опасности… что я, сумасшедшая, что ли?! «Вспомни птиц…» Понятно, о чём это она. В смысле… я. Ну, не помню, как оказалась дома тогда… Не помню!.. А может, узнаю наконец? И с крестиком тогда в пустыне… Почему именно эти истории? Мало ли со мной чудно́го происходило… А что будет, если взять и как долбануть по шару молотком?! Чушь!
Всё это что-то напоминает… Типа «съешь меня», «выпей меня»… Ага. И ещё «посмотри в меня»!
Ладно. Посмотрим…
Две половинки маленького шара и ещё один свиток с лёгким стуком падают на половицу под ногами. И в тот же миг крупная ночная бабочка глухо бьётся снаружи о стекло… Как будто
в отчаянии
…сгусток чего-то мутного, шокирующего, страшного метнулся перед внутренним взором. Боль? Память о ней? Ожидание её? Доля секунды. Как тень.
И всё…
Море. Солнечное, слепящее. Ветер, как новорождённый, играется с мелкой искрящейся рябью. И небеса. И берег. Там отец. Простыня, натянутая на каких-то палках ярко-белым пятном среди седых валунов и гальки.
Ты видишь.
Или знаешь?..
А может быть так, что ты видишь то, что знаешь? И поэтому оно есть?.. Но оно же есть! Вот оно, море… Странно. Ты как бы зависаешь над ним. Метрах в двух. Может, в трёх. Всё это так забавно… в метрах. Ты просто «над». И видишь берег.
Но – да! Море, ветер, солнце… Ты видишь. Ты вместе с ними. Радуешься. Это так здорово! От солнца нет жара. Но оно здесь. Яркое, слепящее. Море. Без плеска и солоноватого привкуса брызг на губах. Но и оно здесь. Игривое, ласковое. Самое любимое! И ветер… Он не касается тебя, но он здесь. Они все здесь.
Вот они. И это здорово. Здорово видеть собственное знание!
А вот отец… Это другое. Он там. Правда, там. Ты видишь знание о его фигуре, что выходит к полосе прибоя и смотрит вдаль. Но и он сам там. Он не просто то, что ты видишь. Он как бы с тобой. В тебе. Но там. Не здесь. И знание того, что там – это берег. Как место. Простыня, валуны – там. И здесь. А отец там, но не здесь, но в тебе…
Что-то не так. Это видно в знании. Фигура отца вновь у кромки прибоя. Она нервная. Ходит туда-сюда… Но это там. А в тебе что-то надрывается от того, что это не здесь.
Там, в знании, прошло уже два часа. Два часа, как тебя нет. Но это ещё не здесь. Это есть в твоём знании про то, что там. А здесь, но из там, за твоим знанием, поднимается волна. Этот сгусток… Маленькая тень чего-то огромного, страшного. Там… У него в сердце. В сердце отца. Твоё знание о его сердце – это твоё сердце… Он должен знать, что ты здесь! Так высоко паришь над волнами. Ведь совсем не далеко… Должно быть видно…
Но это твоё знание о его сердце! А там его сердце накрывает волна!
Но твоё знание о его сердце – это твоё сердце. И ты знаешь волну. Не маленький сгусток. А мутную мощь ужаса и скорби. Отчаяние. Твоё знание не видит страха. Оно видит скорбь. И оно видит волну. Волна – это и есть муть скорби. Она заполоняет лёгкие, она взрывает сердце, скручивает жилы и мышцы в тугие жгуты, и они лопаются… Там… Но в тебе.
Вдруг обуревает желание обернуться. Туда – откуда приходят море, и ветер, и солнце… Но знание не хочет поворачиваться. Лоскутом ярко-белого полотна где-то в стороне проносится простыня. И уносит с собой знание о мутной волне скорби, разорвавшей знание о сердце…
Ты хочешь повернуть эту боль вспять. Вновь ощутить эту волну и победить её… Но вместо этого узнаёшь лики скорби. Сгусток безразличия, как мешок с мёртвой рыбой. И вот уже сердце матери взрывается, и его ошмётки добавляют розового в орнамент моющихся обоев на кухне вашей московской квартиры.
Дед наливает рюмку и кладёт сверху маленькую горбушку чёрного. И его сердце, отравленное пакостями войны, болью и состраданием, – взрывается. И уносится через открытую балконную дверь третьего этажа куда-то туда, в цветущие шумные тополя.
И бабушкино сердце плачет слезами, и влажный тополиный пух облепляет её милое лицо…
Белая простыня сереет, уменьшается и сливается с низкими облаками, окутавшими вершину Кара-Дага. Сереет и море. Сереют ветер и солнце… Исчезают контуры, цвета, формы…
место
Знание говорит, что место важно. Для чего? Ни для чего. Но оно было важно три дня. Поэтому ни для чего.
Теперь только – когда. Но и само когда не важно для чего-то. Оно будет важно от трёх дней до девяти. Ничего важнее когда.
Места больше нет. В никакой серости есть только
когда
Бесконечные слоящиеся тени воздуха над безликой равниной серого моря, скатывающегося с обрыва невидимого горизонта бесшумным водопадом.
И вот уже нити воды и воздуха сплетаются. Их не различить. Как необратимый поток, они тянут с собой что-то похожее на память – туда, в бесшумное ничто. Бесконечный серый струящийся дождь. В безымянном пространстве. В каждой капле которого живёт чешущееся от укуса комара предплечье и огрызок карандаша, собака, спящая на ступенях у подъезда, и тихий плеск воды на ночной рыбалке, холодок уксуса на пылающих от жара пятках и красная клякса крови на белой блузке, свисток из стручка акации и… И… И… И….
Иссякнет ли? Не важно. Или важно?.. Ты – дождь. Безликое безымянное ничто. Существующее ни для чего…
Сто девятнадцать миллионов восемьсот тридцать шесть тысяч четыреста две капли. Каждая как один вдох. И каждая теперь должна сделать свой выдох…
С последней каплей исчезает когда.
Теперь важно только
здесь
После девяти дней до сорока важно только здесь. Не место. А то, что внутри. Что может сделать «здешним» всё, что угодно. Или что нужно. То, что делает правым только твоё. То, что делает правым… Это не место и не когда. Это только здесь. Как сердце отца было не там, но было внутри…
Ты – жемчужина в раковине. Слой за слоем. В темноте и надежде. Слой за слоем…
Перед правотой не устоять. Только принимать. Тебя нет. Только принимать.
Пока я не я… Покаяние.
Слой за слоем. Слой за слоем…
А после…
Правота знания, как узкая полоска света, как струна. Серебряная струна, которая вот-вот лопнет…
…две половинки маленького шара и ещё один свиток с лёгким стуком падают на половицу под ногами.
И в тот же миг крупная ночная бабочка глухо бьётся снаружи о стекло…
Фу! Противная какая!
Я нагибаюсь и, пошарив руками по полу, нахожу свиток.
Надо бы встать, включить свет… Но вдруг замечаю, что буквы слегка фосфорицируют. Ай да молодец! Всё предусмотрела. А то, конечно. Если свет – отец обязательно заглянет…
Ну что ж, почитаем:
«… а теперь слушай внимательно…»
Вот так вот! Ни «здрасьте», ни «как дела?». Хотя понятно, уже здоровались. Чего теперь церемониться…
«… Я – это ты. И ты это уже знаешь.
«Что», «почему» и «как»?
Будь терпелива.
Хотя я уже слышу твои мысли: «Наверное, я прожила чёртову уйму времени. И там, в далёком будущем, наконец-то изобрели способ «пронзать» время, и я решила пообщаться с собой, той, что ещё юна, как ландыш…» Бла-бла-бла и всё такое.
Следующей твоей мыслью наверняка будет: «А как же парадоксы времени? Вмешавшись в своё прошлое, я повлияла и на ту себя, что решила так поступить…»
Но ты же умная, Принцесса. Поэтому тут же найдёшь ответ: «Наверное, в этом и состоял мой план. Там, в будущем. Повлиять. Но повлиять не просто так. А повлиять намеренно. Строго определённым образом…»
Тпру! Остановись. Дальше останется только выдумать детективный сюжет. Про плутоний, террористов и письма самой себе с предупреждением об опасности.
Всё не так. Совсем не так!
Но будем последовательны. Начнём с условий задачи. Ты должна знать то, в чём не приходится сомневаться.
Да. Я – это ты.
И это стало возможным благодаря вмешательству. Которое – в свою очередь – стало возможным благодаря открытию. Если так можно сказать, конечно… Ибо открытие – явление самодостаточное. Когда что-то просто открывается, и ты понимаешь, что это было всегда. И всякие там фантазии про путешествия «сквозь время», да ещё с использованием каких-то непонятных механизмов… Всё чушь! Открытие – это как кровь. Ты можешь читать про неё и её свойства, знать физику и химию, но только когда ты впервые порежешь палец – ты узнаёшь, что она действительно есть и течёт в тебе!
К чему привело вмешательство?..
К тому, что ты… Я! НИКОГДА не была на вершине той скалы.
Так, знаешь ли, и не решилась выйти на «полку»…
И мне НИКОГДА не возвращало потерянный крестик весёлое существо пустыни.
Промотавшись до вечера в песках, я обозлилась, скисла и вернулась ни с чем. Однако моя шурпа очень понравилась Максу…
Я НИКОГДА не созерцала блики времени, перед тем как провалиться в них вместе с песчаной бурей.
Ты к тому моменту уже изменилась. И я уже не была тобой. Но сама ещё не знала этого. В тебе поселился покой, подаренный пустыней. А я всё так же предпочитала злиться на «бездельного» Лёху и страстно желать половить на спиннинг. Только с Максом. И чтобы за тысячу километров от остальных…
И я не полезла в эту расщелину за крабом.
Потому что… просто побоялась. И провела день, злясь и скучая, потому что…
Потому что я НИКОГДА так и не призналась себе в своих чувствах. Ни себе, ни тем более ему. И это «никогда» случилось всего пять дней спустя. Когда мы с отцом получили телеграмму, в которой сообщалось, что Макс погиб.
Вот такие вот подобные переменные у этого уравнения…»
Руки опускаются сами собой. Лицо горит.
Я ничего не понимаю, кроме того, что через пять дней Макса не станет.
Распахиваю окно.
Звуки ночи – как и вовремя включённые соседом за стенкой Битлы – возвращают немного трезвости мыслям. Я продолжаю:
«… 21-го он уехал в экспедицию. Куда-то в горы. До места добирались на машине. В ущелье на дороге к перевалу случился небольшой затор. Оползень. Вроде было небольшое землетрясение. Все стояли и не знали, что делать. И ещё они не знали, что выше по ущелью землетрясением повредило плотину.
Время было к вечеру. Когда уже решили устраиваться на ночлег, там, наверху, запертое в тисках гор и бетона небольшое красивое водохранилище вырвалось на свободу. У Макса ушки на макушке – ты же знаешь. В одной из машин ехали альпинисты – тренироваться в базовый лагерь. И ещё семья с тремя детьми – возвращались домой. Надо было подняться по стене хотя бы выше уровня осыпи от обвала – тогда ещё оставался шанс. Альпинисты поднялись быстро. Остальные в это время вязали люльки внизу. Успели поднять детей, их мать и ещё одну девушку-студентку из группы Макса…
Сель унёс с собой всё. И осыпь, и машины, и дорогу, и всех, кто оставался внизу. Тела́ даже не искали…
И я решила.
Мужчина-Король и его Принцесса. Вам так не хватает этого обоим. Предрассудки, ужимки… Кара эпохи лжи! Я подумала – ну, пусть хотя бы лет… двадцать, например. Почему нет? Хорошая цифра.
Счастье-то не в том, чтобы знать, какой мир на самом деле. А в том – с кем ты в этом мире. Мир-то всё равно такой, какой он есть. Вне зависимости от того, чем он представляется лично тебе.
Доживёте вы или нет – я не знаю. То будущее мне неизвестно. То есть, оно могло бы быть мне известно, и сейчас всё ещё может. Но с того момента, как я изменила то, что изменила, прямой путь к причине превратился для меня во вселенную возможных сочетаний. Попасть можно. Но разве что случайно буду проходить мимо. Да и то не факт, что пойму – вот оно. Слишком невероятно, чтобы полагаться на такой вариант. Но на тот случай, если доживёте – там, в конце письма, найдёшь запечатанную в пластик «таблетку». Она открывается просто. Нужно повернуть верхнюю часть – с инициалами – относительно нижней против часовой стрелки на четверть оборота. Выбери любое безлюдное место. Но помни, ты не должна открывать её. Это должен сделать Макс. А ты будь не ближе двадцати шагов от него. И главное – механизм откроется не раньше, чем через двадцать лет».
Что значит: Макс?! А разве он… ну да, ведь он же ещё не… Господи, я даже не успела подумать, что ведь ещё можно что-то сделать!
«Останови свои сумбурные мысли! Я просто кожей чувствую их. Ведь объединяет нас всё равно нечто большее, чем то, что разделяет.
Макс уедет в экспедицию 21-го июня. Сейчас 18-е, если ты решилась заглянуть в шар сразу – а я в этом нисколько не сомневаюсь, зная… нас, то у тебя два дня.
Предвидя логический ход твоих рассуждений, я сразу хочу сказать: за тех людей, что спаслись, – не беспокойся. Я всё выяснила. Там вообще никакого землетрясения не было. Просто кое-кто изрядно крупный прогулялся по ущелью в полубессознательном состоянии. Брёл там сквозь всё подряд, цепляя то время от времени, то время от места, то… В общем, этот дурак с работы возвращался, ну и… Кто он – лучше не спрашивай. Это описать даже мне не под силу. Да и не важно. Мало ли где, что, с кем, когда приключается. Бесконечность – это ведь всего лишь способ, с помощью которого мир хранит информацию о самом себе… Короче! Он там сначала скалу коленом зацепил, а потом попить остановился. Отвлёкся. А там плотина эта…
Не знаю, как объяснить. Но вкратце – то, что я поставила тебя в известность, нарушило известный мне путь. Я как бы лишила себя возможности найти прямую дорогу к причине. Чтобы воздействовать – нужно попасть. По крохам собрать вещество. С тобой – другое дело! Мы же – одно… В некотором смысле. Это как коридор в знании. А с прочим, если схема нарушена, проще пересчитать пылинки на полках в музее. Вероятность, что попадёшь, есть. Это утешает. Но одна из бесконечности. И как понять, что заглянула в нужный кинотеатр? И кино то же, и зрители. Но пока не разберёшься, что при строительстве фундамента под угол бросили серебряный полтинник, а не никелированный гривенник, так и не поймёшь, что не то, не то, не то… От этого с ума можно сойти! Поэтому я не могу найти… этого – что бед натворил. Но тех людей я видела живыми и сейчас вижу.
Ты спросишь, почему я не предупредила Макса? По той же причине. Раньше – до той скалы, когда я первый раз вмешалась, – могла бы. После – нет. Схема была нарушена, и путь растворился в бездне вероятностей. Но подумай… Предупреди я Макса, я потеряла бы возможность найти… себя. Прости, тебя. Он бы спасся, но что бы тогда изменилось? Он просто остался бы жив… А это не так важно, как принято считать. После того, как шар вернул тебе утраченное время, ты уже должна кое-что чувствовать, правда? Я верю, что ты… поверишь.
Целую тебя».
Всё.
Я откладываю письмо. Голова идёт кругом…
И вдруг я вспоминаю. Вспоминаю со всей ясностью неведения, со всей неожиданной готовностью. Вспоминаю. И Отчаяние, и Место, и Когда, и Здесь…
Ноги вдруг оказываются безумно далеки от привычных ощущений. Руки вытягиваются, неравномерно наливаясь весом. Метаморфоза сплетает тело и сознание во что-то одно. Неуклюжее, асимметричное. И оно вращается неравномерной массой на острие невидимой иглы Вселенной. Я знаю, что могла бы испытать ужас. Могла бы… – и моя Память показывает мне его пределы. Удивительные, нечеловечески безграничные просторы ужаса, очищенного от всего мне известного.
Я могла бы испытать удивление. Могла бы… – и Память показывает мне глубину своей жажды. Глубину, похожую на скорость без предела. Выдох покоя.
Я знала, что могла бы вернуться. Могла бы… И Память подсказывает мне…
Когда я возвращаюсь, за абрисом окна тихо струится ночь. На какой-то миг кажется, что я вижу сами струи, из которых соткана картина чернильной тьмы. А за ними странные очертания. Не то зданий, не то огромных деревьев непривычной формы. Только одно почему-то мне известно наверняка. Нет. Я не вижу этого. Но знаю – там, за плотно сплетёнными нитями ночи – день. И в этом дне высоко в небе парит голубое солнце. И… что-то во мне изменилось навсегда.