Гештальтист

Давным-давно, когда я работала акушером-гинекологом, на меня повесили интерна. Это был суровый отрок двадцати семи лет с бородой, женой и двумя детьми. Он был мрачен, иногда желчен, ничего не читал, не пылал оперативным энтузиазмом и всегда говорил правду.

Новые барышни на обходе принимали его за доктора. А меня – за интерна. Борода и серьёзность придают врачу вес в глазах обывателя.

– Доброе утро! – говорил он барышням, и они сразу понимали, что утро на самом-то деле не такое уж и доброе. Утро – это очень плохо. Какого чёрта оно вообще наступило!

– Ну? – подходил он к какой-нибудь Ивановой и значительно замолкал.

– Э-э-э… Вот, никак не начинается, – щебетала Иванова.

– А что должно начаться? – равнодушно спрашивал Иванову бородатый интерн. И Иванова сразу понимала, что лучше бы ничего и не начиналось. Бог его знает, что там может начаться. Вдруг третья мировая? Или извержение вулкана, несмотря на то, что никаких у нас тут вулканов и нет.

– Это… – мялась Иванова. – Роды. Должны начаться.

– Должны – начнутся. Если не начнутся – значит, и не должны, – заключал бородатый интерн и доставал из кармана халата стетоскоп, перемотанный изолентой. Иванова доверчиво задирала халат, и бородатый интерн выслушивал сердцебиение плода в самых неподходящих местах. Например, где-то в районе грудины. Или у подвздошной кости. Выслушивал долго.

– Ну как? – тревожилась Иванова.

– А! Ничего не слышу! – честно признавался бородатый интерн. И смотрел в окно. Долго смотрел в окно.

– А что там у меня с анализами? – робко нарушала звенящую тишину Иванова.

– С какими именно?

– Да я всё сдавала. Кровь, мочу…

– Ну, со всеми с ними непременно что-то там, – отвечал бородатый интерн так, что Иванова сразу понимала – дело швах. И отчего-то приходила в прекрасное настроение.

Оставив после себя эхо от «хлопка одной ладонью» в беременных палатах, бородатый интерн перемещался в послеродовые.

– Доктор! – бросалась на него какая-нибудь послеродовая Петрова. – Доктор! У меня вот тут уплотнение в груди, а вот ещё швы текут, а вот здесь…

– А что вы хотели? – мрачно смотрел на Петрову бородатый интерн.

– Чтобы вы посмотрели, чтобы что-то сказали!

– И что вам это даст? – спрашивал бородатый.

Петрова понимала, что ей это действительно ничего не даст, и пыталась выспросить у бородатого интерна что-то «про ребёночка».

– Про ребёночка вам другой доктор ничего не расскажет, – отвечал бородатый.

– От детских сестёр воняет табаком! – взвизгивала Петрова.

– Мало ли чем от вас воняет, детские же сёстры не предъявляют претензий! – меланхолично констатировал бородатый.

– Но они же работают с детьми!

– А вам с детьми отныне жить, пусть привыкают к тому, что в миру не всегда пахнет розами, – резюмировал он.

В общем, если какую-то палату или даже отделение надо было погрузить в полный транс – туда пилотно запускался бородатый интерн. После его мрачности, желчности и правдивости оставалось не выжженное поле, как можно было бы предположить по всем законам мироздания, а стайки ласковых нежных овечек, радующихся тому… Неизвестно чему.

Недавно я узнала, что он заведует нехилым отделением, где всё в полном порядке. Не оперируя, не диагностируя, до сих пор не зная толком, каковы они – нормы белка в моче, не говоря уже о щелочной фосфотазе в крови. А ему и не надо. Его главный талант – идеальный пастырь. Овцы от него без ума, и когда доктора выслушивают сердцебиение слева или справа ниже пупка, барышни говорят им:

– Тут вы ничего не услышите! Надо слушать здесь, где заведующий! – и тыкают в основание грудины или в подвздошную кость.

– И что он там слышал? – уточняют доктора.

– А ничего! – победоносно отвечают овцы и долго умиротворённо смотрят в окно…

Вот что значит человек на своём месте!